XIV. Под грохот канонады
Лорд Дерби не ошибся в своих предположениях. Вот что произошло.
Отряды де Невера в ту ночь действительно соединились с частями герцога де Гиза, совершили стремительный марш-бросок и совсем неожиданно для англичан предстали перед стенами форта Святой Агаты. Три тысячи стрелков овладели фортом быстрее чем за час. Лорд Уэнтуорс, подъехав вместе с лордом Дерби к форту Ньеллэ, сам удостоверился в том, что его солдаты бегут по мосту, дабы найти убежище за второй, более мощной линией городских укреплений.
Но когда прошло первое смятение, лорд Уэнтуорс, нужно отдать ему должное, проявил себя самым достойным образом. Как бы то ни было, но он обладал благородной душой, а гордость, присущая его нации, неизменно питала его храбрость.
– Эти французы, должно быть, и в самом деле обезумели, – самоуверенно заявил он лорду Дерби. – Но мы заставим их расплатиться за такое безумие. За двести лет Кале лишь на один год уходил от англичан, а теперь уже десять лет он снова под нашей властью. Думаю, что больших усилий нам не потребуется. Не пройдет и недели, как мы обратим их в позорное бегство! Побольше бодрости, и мы еще посмеемся над господином де Гизом, когда он попадет впросак!
– Вы надеетесь отбить английские укрепления? – спросил лорд Дерби.
– А зачем? – надменно ответил губернатор. – Если даже эти безумцы не прекратят свою дурацкую осаду, то Ньеллэ все равно задержит их на трое суток, а за это время все английские и испанские части, находящиеся во Франции, успеют прийти к нам на выручку. А если французы совсем потеряют голову, то из Дувра отправят к нам десять тысяч солдат. Но в таких опасениях слишком много чести для французов. Пусть они пока что попробуют одолеть эти добрые стены! Дальше форта Ньеллэ они не пройдут!
Однако на следующий день, 1 января 1558 года, французы уже стояли на том мосту, за которым, как говорил лорд Уэнтуорс, отступать было некуда. За ночь они прорыли траншею и ровно в полдень принялись бить из пушек по форту Ньеллэ.
В это же время под непрестанный грохот двух батарей в старом доме Пекуа происходила семейная сцена, торжественная и печальная.
После настойчивых вопросов, которые задавал Пьер Пекуа посланцу Габриэля, читателям, несомненно, стал ясен их смысл: Бабетте Пекуа предстояло стать матерью.
Но, признавшись в своем грехе, она не смела сказать Пьеру и Жану о том, что Мартен-Герр был женат.
Она не могла признаться в этом даже самой себе и беспрестанно пыталась уверить себя, что это невозможно, что господин д’Эксмес ошибся, что бог не оставит без своей помощи ее, несчастное создание, вся вина которого в том, что она полюбила! Ведь она так доверяла Мартен-Герру, она так доверяла виконту д’Эксмесу!..
Тем не менее двухмесячное молчание господина и слуги было для нее жестоким ударом. Терзаясь страхом и нетерпением, она ждала 1 января – последнего срока, который Пьер Пекуа назначил виконту.
И вот 31 декабря сначала неясная, но вскоре подтвердившаяся весть о том, что французы наступают на Кале, вселила в нее трепетную надежду.
Она слышала, как ее братья толковали о том, что виконт д’Эксмес наверняка среди нападающих. Если так, то Мартен-Герр тоже там…
И все-таки у нее тревожно сжалось сердце, когда на следующий день, 1 января, Пьер Пекуа позвал ее в нижний зал, чтобы решить, как поступить в подобных обстоятельствах.
Бледная и поникшая, она предстала перед этим суровым домашним судом.
– Садись, Бабетта, – молвил Пьер и указал ей на кресло.
Потом сказал ей серьезно, но с оттенком грусти:
– Бабетта, твое раскаяние и твои слезы растрогали меня. Мой гнев сменился сожалением, а досада – неясностью, и я тебя простил…
– Да будет господь бог к вам так же милосерден, как вы ко мне, братец.
– Потом Жан дал мне понять, что твоя беда, быть может, вполне излечима, ибо тот, кто тебя вверг в бездну греха, возможно, сочтет своим долгом извлечь тебя оттуда.
Покраснев, Бабетта еще ниже склонила голову.
Пьер продолжал:
– Все это было бы неплохо, однако Мартен-Герр все время молчит. Уже месяц прошел после ухода посланца виконта д’Эксмеса, а о Мартен-Герре ни слуху ни духу… И вот сейчас французы у наших стен… Думаю, что и виконт д’Эксмес со своим оруженосцем в их рядах…
– Это уж точно… – перебил его Жан Пекуа.
– Я нисколько в этом не сомневаюсь, Жан. Но если нам доведется свидеться с ними, то как мы встретим их, Бабетта: как друзей или как врагов?
– Не знаю, братец. Я просто их жду…
– Итак, ты не знаешь, спасут ли они нас или покинут? Но что возвещает нам эта канонада? Приход освободителей, которых мы благословим, или злодеев, которых мы должны покарать?
– Зачем вы спрашиваете меня об этом? – ответила Бабетта вопросом на вопрос.
– Почему спрашиваю? Слушай, Бабетта! Ты помнишь, как наш отец учил нас относиться к Франции и французам? Англичан мы никогда не считали своими соотечественниками, нет, они для нас угнетатели! Ведь родина – это большой очаг, это дружная семья, это всенародное братство! Можно ли уйти в другое братство, к другой семье, к другому очагу?
– Боже мой, Пьер, к чему вы говорите об этом? – спросила Бабетта.
– А вот к чему. Быть может, судьба Кале – в грубых мозолистых руках твоего брата. Да, эти руки, почерневшие от каждодневной работы, могут вернуть французскому королю ключ от Франции.
– Так чего же они медлят? – воскликнула Бабетта, всосавшая с молоком матери ненависть к иностранному игу.
– Молодчина! – одобрительно кивнул Жан Пекуа. – Ты поистине достойна нашего доверия!
– Ни мое сердце, ни руки не стали бы медлить, – ответил Пьер Пекуа, – если бы я мог лично передать наш прекрасный город королю Генриху. Но, к сожалению, я ничего не могу сделать без виконта д’Эксмеса.
– Как это так? – удивилась Бабетта.
– А вот как: я бы с радостью пошел на такое славное дело вместе с нашим гостем и его оруженосцем. Но теперь я презираю этого бездушного аристократа, который потворствовал нашему бесчестью.
– Кто? Виконт д’Эксмес? – вскричала Бабетта. – Такой отзывчивый и бесхитростный!
– Да что там говорить, – махнул рукой Пьер. – Ясно одно: и господин д’Эксмес, и Мартен-Герр всё знали, но теперь – сама видишь – оба отмалчиваются.
– Но что же он мог сделать? – добивалась Бабетта.
– Он мог, вернувшись в Париж, прислать сюда Мартен-Герра и приказать ему дать тебе свое имя!
– Нет, он не мог так сделать, – грустно покачала головой Бабетта.
– Что? Виконт д’Эксмес не мог принудить своего подчиненного жениться на тебе?
– Жениться? Нет, нет!.. Он не мог… – лепетала обезумевшая Бабетта.
– Да кто же ему мог запретить? – воскликнули оба брата.
Бабетта упала на колени и залепетала как помешанная:
– Ах, простите меня еще раз… Я хотела скрыть от вас… Но когда вы заговорили о Франции, о виконте д’Эксмесе и об этом… Мартен-Герре… О, неужели правда то, что сообщил тогда мне господин д’Эксмес?
– Что он тебе сообщил? – Голос Пьера дрогнул.
– Да, да… в день своего отъезда… когда я просила его передать Мартену мое колечко… я не могла ему, чужому человеку, признаться во всем случившемся…
– Что он тебе сказал? Договаривай! – крикнул Пьер.
– Что Мартен-Герр женат!..
– Несчастная! – завопил Пьер Пекуа и вне себя замахнулся на сестру.
– И это была правда, – прошептала побледневшая девушка, – теперь я знаю, что это была правда! – И, потеряв сознание, она рухнула на пол.
Жан схватил Пьера за плечи и оттолкнул назад.
– Ты в своем уме, Пьер? Не ее должно карать, а того презренного!
– Верно! – согласился Пьер Пекуа, стыдясь своей несдержанности.
Суровый и замкнутый, он отошел в сторону, а Жан тем временем наклонился над неподвижной Бабеттой. Так прошло немало времени.
Издалека, почти с равномерными перерывами, доносились пушечные залпы.
Наконец Бабетта открыла глаза и, пытаясь вспомнить, что произошло, спросила:
– Что случилось?
Она перевела еще затуманенный взгляд на склонившегося над нею Жана Пекуа. Странное дело: ей показалось, будто Жан совсем не грустен. На его добродушном лице застыло выражение глубокой нежности и какого-то странного удовлетворения.
– Надейся, Бабетта, надейся! – негромко произнес Жан.
Но когда она посмотрела на бледного и подавленного Пьера, она невольно вздрогнула – к ней сразу же возвратилась память.
– Простите, простите… – зарыдала она.
Повиновавшись мягкому жесту Жана, Пьер подошел к сестре, приподнял ее и посадил в кресло.
– Успокойся, – сказал он, – я на тебя сердца не держу. Ты и так немало пострадала!.. Успокойся. Я скажу тебе то же, что и Жан: надейся!..
– Но на что я могу еще надеяться?
– Что прошло, того не вернешь, но зато можно отомстить, – нахмурился Пьер. – Повторяю, я тебя простил. Знай, Бабетта: я тебя люблю, как и прежде, но гнев мой не угас, он только обратился к одному лицу. Теперь я должен покарать презренного Мартен-Герра…
– О брат! – со стоном перебила его Бабетта.
– Да, ему не будет пощады! Ну, а с его хозяином, с господином д’Эксмесом, у меня особые счеты, ему я верю по-прежнему.
– Я же говорил! – подхватил Жан.
– Да, Жан, и ты был прав, как всегда. Теперь все разъясняется. Благодаря признанию Бабетты мы теперь знаем, что виконт д’Эксмес не обманул нашей дружбы.
– О, я знаю его благородное сердце! – заметил Жан. – Он наверняка задался целью возместить сен-кантенское поражение громовой победой.
И сияющий ткач протянул руку к окну, будто приглашая прислушаться к оглушительному реву пушек, который, казалось, становился все сильнее и сильнее.
– Жан, – спросил Пьер Пекуа, – о чем говорит нам эта канонада?
– О том, что господин д’Эксмес там.
– Верно. Но, кроме того, – добавил Пьер на ухо своему двоюродному брату, – она говорит нам: «Помните пятое число!»
– И мы о нем помним!
– Теперь, когда все неясности позади, – отозвался Пьер, – у нас будут другие заботы. За три дня нам надо сделать многое. Нужно обойти все укрепления, поговорить с друзьями, распределить оружие…
И вполголоса он повторил:
– Будем помнить, Жан, пятое число!
Через четверть часа озабоченные оружейник и ткач вышли из дома.
Казалось, они начисто забыли о существовании какого-то там Мартен-Герра, а тот, в свою очередь, даже и не подозревал о горестной участи, которая уготована ему в Кале, где он отродясь не бывал.
