Мчась по дорогам Франции, Габриэлю де Монтгомери не раз приходилось проявлять всю свою изобретательность, чтобы обойти всевозможные помехи и препятствия, стоявшие на пути к столице. Но как он ни спешил, в Париж он прибыл только на четвертый день после отъезда из Кале.

Париж еще спал. Бледные отблески рассвета едва озаряли город. Габриэль миновал городские ворота и углубился в лабиринт улиц, примыкавших к Лувру.

Вот они, чертоги короля, неприступные, погруженные в глубокий сон. Габриэль остановился перед ними и задумался: подождать или проехать мимо? Наконец решил немедленно направиться домой, на улицу Садов Святого Павла, и там разузнать все последние новости.

Путь его лежал мимо зловещих башен Шатле. Перед роковыми воротами он приостановил бег коня. Холодный пот выступил на лбу Габриэля. Его прошлое и его будущее – все было там, за этими сырыми и угрюмыми стенами.

Но Габриэль был человеком действия. Поэтому он отбросил прочь мрачные мысли и двинулся в путь, сказав себе: «Вперед!»

Подъехав к своему особняку, он увидел, что окна нижней столовой освещены. Значит, недремлющая Алоиза на ногах. Габриэль постучал, назвал себя, и через минуту бывшая кормилица уже обнимала его.

– Вот и вы, ваша светлость! Вот и ты, дитя мое!.. – только и могла вымолвить Алоиза.

Габриэль, расцеловавшись, отступил на шаг и поглядел на нее. В его взгляде стоял немой вопрос. Алоиза сразу поняла и, поникнув головой, ничего не сказала.

– Значит, никаких вестей? – спросил Габриэль, словно само молчание ее было недостаточно красноречивым.

– Никаких вестей, монсеньор, – отвечала кормилица.

– О, я и не сомневался! Что бы ни случилось – доброе или худое, – ты бы сразу мне сказала. Итак, ничего…

– Увы, ничего!

– Понимаю, – вздохнул молодой человек. – Я был в плену. Пленникам долги не платят, а покойникам и подавно. Но все-таки я жив и на свободе, черт возьми, и теперь уж им придется со мной считаться! Волей или неволей – а придется!

– Будьте осторожны, монсеньор, – заметила Алоиза.

– Не бойся, кормилица. Адмирал в Париже?

– Да, монсеньор. Он приехал и раз десять присылал справляться о вашем приезде.

– Хорошо. А герцог де Гиз?

– Тоже прибыл… Что касается Дианы де Кастро, которую считали без вести пропавшей, – продолжала Алоиза в замешательстве, – то господин коннетабль узнал, что она в плену в Кале, и теперь все думают, что ее вскорости вызволят оттуда.

– Это мне известно… Но, – добавил он, – почему ты ничего не говоришь о Мартен-Герре? Что же с ним случилось?

– Он здесь, ваша милость! Этот бездельник и сумасброд здесь!

– Как здесь? И давно? Что он делает?

– Спит наверху. Он, видите ли, заявил, что его будто бы повесили, и поэтому сказался больным.

– Повесили? – воскликнул Габриэль. – Должно быть, для того чтобы похитить у него деньги за мой выкуп.

– Деньги за ваш выкуп? Скажите-ка болвану про эти деньги, и вы поразитесь тому, что он вам ответит. Он даже не будет знать, о чем идет речь. Представьте себе, монсеньор: когда он явился сюда и предъявил мне ваше письмо, я сама заторопилась и тут же собрала ему десять тысяч экю звонкой монетой. Не тратя ни минуты, он уезжает, а через несколько дней вдруг возвращается в самом непотребном виде. Он утверждает, будто от меня не получал и ломаного гроша, твердит, будто сам попал в плен еще до взятия Сен-Кантена, и теперь, по его словам, по прошествии трех месяцев, он совершенно не знает, что сталось с вами… Вы, видите ли, никакого поручения ему и не давали! Он был бит, повешен! Потом ухитрился вырваться и явился в Париж! Вот россказни, которые долбит Мартен-Герр с утра до вечера, когда ему задают вопрос о вашем выкупе.

– Объясни мне толком, кормилица, – сказал Габриэль. – Мартен-Герр не мог присвоить эти деньги. Он ведь честен и всемерно предан мне, разве не так?

– Ваша светлость, он хоть и честный, однако же сумасброд… Сумасброд без мысли, без памяти, его связать нужно, уж вы мне поверьте. Я боюсь его. Может, он не так зол, да зато опасен… Он же действительно получил от меня десять тысяч экю. Мэтр Элио не без труда собрал их для меня в такой короткий срок.

– Возможно, – заметил Габриэль, – что ему придется собрать еще скорее такую же сумму, если не большую. Но сейчас не об этом речь… Однако день наступил. Я иду в Лувр, я должен поговорить с королем.

– Как, даже не отдохнув? – спросила Алоиза. – И потом, вы не учли, что придете к закрытым дверям, ведь их открывают там только в девять часов.

– Верно… Еще два часа ждать! – простонал Габриэль. – О боже правый, дай мне терпения еще два часа, если уж я терпел два месяца! Но тем временем я могу повидать адмирала Колиньи и герцога де Гиза.

– Но ведь они тоже, по всей вероятности, в Лувре, – ответила Алоиза. – Вообще король раньше полудня не принимает…

В это самое время, словно для того чтобы развеять тревожное ожидание, в комнату ворвался бледный, обрадованный Мартен-Герр, проведавший о приезде хозяина.

– Вы? Это вы!.. Вот и вы, ваша светлость! – кричал он. – О, какое счастье!

Но Габриэль сдержанно принял излияния своего бедного оруженосца.

– Если я и вернулся, Мартен, – сказал он, – считай, что это не по твоей милости и что ты сделал все, чтобы навеки оставить меня пленником!

– Что такое? И вы тоже? – растерянно переспросил Мартен. – И вы тоже, вместо того чтоб меня обелить с первого слова, обвиняете меня, будто я присвоил эти десять тысяч экю! Может, вы еще скажете, что сами мне приказали получить их и привезти к вам?..

– Несомненно так, – сказал с недоумением Габриэль.

– Значит, вы считаете, что я, Мартен-Герр, способен прикарманить чужие деньги, предназначенные для выкупа моего господина из неволи?

– Нет, Мартен, нет, – живо ответил Габриэль, тронутый скорбным тоном верного слуги, – я никогда не сомневался в твоей честности. Но у тебя могли украсть эти деньги, ты мог их потерять в дороге, когда ехал ко мне.

– Когда ехал к вам? – повторил Мартен. – Но куда, ваша светлость? После того как мы вышли из Сен-Кантена, разрази меня бог, если я знаю, где вы были! Куда же я мог ехать?

– В Кале, Мартен! Как ни пуста, как ни легка твоя голова, но про Кале ты ведь позабыть не мог!

– Как же мне позабыть то, чего я никогда не знал, – спокойно возразил Мартен.

– Несчастный, неужели ты и в этом запираешься? – вскричал Габриэль.

– Посудите, монсеньор, тут все твердят, будто я помешался, и раз я вынужден все выслушивать, то и в самом деле скоро свихнусь, клянусь святым Мартеном! Однако и рассудок, и память пока еще при мне, черт подери!.. И если уж так нужно, берусь рассказать вам досконально все, что со мной случилось за эти три месяца… Так вот, ваша светлость, когда мы выехали из Сен-Кантена за подмогой к барону Вольпергу, то мы отправились, если вы изволите помнить, разными дорогами, и тут я попал в руки противника. Я пытался, по вашему совету, проявить изворотливость, но странное дело, меня сразу опознали…

– Ну вот, – прервал его Габриэль, – вот ты и путаешь.

– О, ваша светлость, – отвечал Мартен, – заклинаю вас, дайте мне досказать все, что знаю! Я и сам в самом себе с трудом разбираюсь… В тот самый момент, как меня опознали, я тут же и примирился. Я знаю сам, что иногда я раздваиваюсь и что тот, другой Мартен, не предупреждая меня, обделывает в моем лице свои темные делишки… Ну ладно, я ускользнул от них, но по глупости попался. Пустяки! Я и еще раз улизнул и опять попался. А попавшись, я с отчаяния стал от них отбиваться, да что толку-то?.. Все равно они схватили меня и всю ночь колотили и варварски мучили, а под утро повесили.

– Повесили? – вскричал Габриэль, окончательно удостоверившись в безумии оруженосца. – Они тебя повесили, Мартен? Что ты под этим подразумеваешь?

– Я подразумеваю, сударь, то, что меня оставили висеть между небом и землей, привязав за горло пеньковой веревкой к перекладине, которая иначе именуется виселицей. Ясно?

– Не совсем, Мартен. Как-никак для повешенного…

– Для повешенного я неплохо выгляжу? Совершенно верно! Но послушайте, чем кончилось дело. Когда меня повесили, от горя и досады я потерял сознание. А когда пришел в себя, вижу – лежу я на траве с перерезанной веревкой на шее. Может, какой-нибудь путник пожалел меня, беднягу, и решил освободить это дерево от человеческого плода? Но нет, я слишком знаю людей, чтобы в это поверить. Я скорее допускаю, что какой-нибудь жулик задумал меня ограбить и обрубил веревку, а потом порылся в моих карманах. Вот в этом я уверен, ибо у меня действительно исчезли и обручальное кольцо, и все мои документы. Однако все это неважно… Главное – что я сумел убежать в четвертый раз и, то и дело меняя направление, через пятнадцать дней приплелся в Париж, в этот дом, где меня встретили не ахти как приветливо. Вот и вся моя история, ваша светлость.

– Ладно, – сказал Габриэль, – но в ответ на эту историю я мог бы рассказать другую, ничем не похожую на твою.

– Историю моего второго «я»? – спокойно спросил Мартен. – Если в ней нет ничего непристойного и у вас, ваша светлость, есть желание коротенько мне пересказать ее, я бы с интересом послушал.

– Ты смеешься, негодяй? – возмутился Габриэль.

– О, ваша светлость, я ли вас не уважаю! Но странное дело, этот другой «я» причинил мне столько неприятностей, вверг меня в такие страшнейшие переделки, что теперь я невольно интересуюсь им! Иногда мне кажется, что я даже люблю этого мошенника!

– Он и впрямь мошенник, – сказал Габриэль.

Он уже был готов поверить рассказу Мартен-Герра, когда в комнату вошла кормилица, а за ней какой-то крестьянин.

– Что же это, в конце концов, означает? – спросила Алоиза. – Вот этот человек приехал к нам с известием, что ты, Мартен-Герр, умер!