Было время, когда Париж, свободный от дел, Париж, весь отдавшийся досугу, всецело проникся страстью к тем вопросам, которые в наше время составляют монополию богатых, коих именуют людьми бесполезными, и ученых, коих именуют лентяями.

В 1784 году, то есть в ту эпоху, до которой мы довели наш рассказ, модным вопросом, который всплыл на поверхность, который носился в воздухе, который стоял в головах всех сколько-нибудь начитанных людей, подобно облакам в горах, был месмеризм — таинственная наука, неточно определенная своими изобретателями, которые, не видя необходимости в том, чтобы демократизировать свое открытие с момента его рождения, предоставили ему взять себе имя человека, то есть аристократический титул, вместо одного из научных названий, заимствованных из греческого, с помощью коих чрезмерная скромность современных ученых вульгаризирует ныне любую часть науки.

Доктор Месмер, как сообщила нам сама Мария-Антуанетта, прося разрешения у короля нанести ему визит, пребывал в Париже. Пусть же и нам разрешат сказать несколько слов о докторе Месмере, чье имя, ныне удержавшееся в памяти небольшой группы адептов, в ту эпоху, которую мы пытаемся живописать, было на устах у всех.

Около 1777 года доктор Месмер привез из Германии, этой страны туманных мечтаний, науку, переполненную облаками и молниями. При свете этих молний ученый видел только облака, образовывавшие у него над головой темный свод; человек заурядный видел только молнии.

Месмер дебютировал в Германии диссертацией о влиянии планет. Он пытался установить, что небесные тела, благодаря той силе, которая создает взаимное притяжение, оказывают влияние на тела одушевленные, в особенности же — на нервную систему посредством некоего тонкого флюида, наполняющего собой всю вселенную. Но эта первая теория была весьма абстрактной. И Месмер отказался от этой первой системы, чтобы броситься в систему магнетизма.

Магниты в ту эпоху были хорошо изучены; их свойства, симпатические и антипатические, заставляли минералы жить почти человеческой жизнью, придавая им две величайшие страсти в человеческой жизни; любовь и ненависть. А следовательно, магнитам приписывали удивительные возможности излечения больных. И Месмер присоединил действие магнитов к своей первой системе и попытался увидеть, что он может извлечь из этого соединения.

К несчастью для Месмера, по прибытии в Вену он обнаружил обосновавшегося там соперника. Увидев это, Месмер, будучи человеком, наделенным богатым воображением, заявил, что он отказывается от магнитов как от вещей бесполезных и что отныне он будет лечить не минеральным магнетизмом, но животным магнетизмом.

Это слово, сказанное как новое слово в науке, не означало, однако, нового открытия: магнетизм, известный у древних, использовался и в египетских посвящениях в таинства, и в греческом пифиизме; в средние века он сохранялся как традиция; Месмер приступил к изучению этой науки, разрозненной и порхающей подобно тем блуждающим огонькам, которые ночью пробегают над прудами; он создал из нее законченную теорию, единую систему, которой дал имя «месмеризм».

Он приехал во Францию, принял из рук Доктора Шторка и окулиста Венцеля семнадцатилетнюю девушку, страдавшую заболеванием печени и слепотой, и через три месяца заболевание было вылечено, слепая видела совершенно ясно.

Это исцеление убедило множество людей, среди них врача по фамилии Делон: из врага он сделался приверженцем.

С этого момента слава Месмера все возрастала: Академия высказалась против новатора, двор высказался за него.

Французский же народ был увлечен: его неудержимо влекло к себе это странное чудо месмеровского флюида, который, по утверждениям адептов Месмера, возвращал здоровье больным, делал безумцев разумными, а мудрецов — безумцами.

Таким образом, этот человек, который по прибытии в Париж не нашел никакой поддержки, даже со стороны королевы, его соотечественницы, охотно поддерживавшей своих земляков, этот человек поистине царил в общественном мнении, оставив далеко позади себя короля, о котором никогда не говорили, г-на де Лафайета , о котором еще не говорили, и г-на де Неккера , о котором больше не говорили.