Император Вэнь-цзун умер в 1861 году, не успев вернуться в столицу, из которой он бежал после того, как англо-французские войска взяли Тяньцзинь. Наследником стал его единственный сын, пятилетний мальчик, который взошел на трон под именем Тун-чжи. Перед смертью император назначил совет из восьми сановников, которые должны были помогать малолетнему правителю, но в результате дворцового переворота, устроенного принцем Гуном, все они были казнены или сосланы, а власть в стране перешла в руки двух вдовствующих императриц — официальной вдовы последнего императора и наложницы, матери наследника династии Цин. Ведущую роль в этом тандеме играла бывшая наложница и мать юного императора — вдовствующая императрица Цыси руководила правительством на протяжении следующих сорока семи лет. Династия, которую ей предстояло сохранить и которая пошатнулась, но все же устояла под напором трагических событий XIX века, столкнулась с двумя главными проблемами.

Во-первых, как выразился первый министр китайского правительства, это был «новый демонический мир усиления государств». То есть китайцы, не отказываясь от убеждения в превосходстве своей цивилизации и культуры, были вынуждены считаться с некоторыми аспектами западной цивилизации — в частности, с передовой технологией, особенно в области вооружений. Несмотря на осознание того факта, что Запад стремится к увеличению прибыли, а не к расширению территорий, риск применения силы к тем, кто не желает подчиниться требованиям европейцев, заставлял Китай принимать меры по защите своих интересов. Лозунгом эпохи стала модернизация, которую называли «самоукреплением». Немалую роль в этом процессе играло усвоение накопленных Западом знаний — в империи издавали огромное количество литературы, посвященной производству ружей, пушек, мин, бомб и взрывчатых веществ в странах Запада.

Давала о себе знать и вторая проблема, о которой уже упоминалось, — ухудшение качества управления, особенно на местном уровне. Требовалось возродить забытые ценности конфуцианства. Правительство, писал один из видных сановников и ученых того времени, опирается на человеческий талант, а талант опирается на образование. Его единомышленники, исповедавшие неоконфуцианство, открыто призывали восстановить моральные принципы, и в стране вновь стала действовать классическая экзаменационная система. Это тоже было частью процесса «самоукрепления», поскольку, как записал в своем дневнике один из китайских министров, «в свете самоусовершенствования важнейшими задачами, безусловно, являются улучшение управления и поиск ценных талантов; однако следует предпринять и конкретные меры, чтобы научиться отливать пушки, строить пароходы и производить оружие».

Для поддержки реформы вооруженных сил открыли несколько новых верфей и арсеналов, самыми крупными из которых стали предприятия в Шанхае и в окрестностях Фучжоу. К 1870 году шанхайская верфь превратилась в одно из крупнейших предприятий мира. Китаю оказывали помощь английские и французские специалисты, а правительства этих стран поставляли Цинской династии артиллерию, которая помогла разгромить тайпинов. При этих предприятиях были организованы школы, где преподавали не только китайцы — в них наряду с классическими канонами конфуцианства обучали западным наукам.

Процесс «самоукрепления» получил новый импульс в 1872 году, когда в Хартфордский университет (США, штат Коннектикут) прибыли тридцать китайских студентов, преимущественно из Кантона. Первый уроженец Поднебесной, получивший образование в Соединенных Штатах, закончил Йельский университет в 1854 году и по возвращении домой предложил программу обучения китайских студентов в Америке. После долгих споров — масла в огонь подлило известие, что Япония посылает своих граждан в Европу, чтобы те учились лить пушки и строить корабли, — двор наконец согласился ежегодно отправлять на учебу сто двадцать мальчиков от двенадцати до шестнадцати лет (сначала верхняя граница возраста была установлена на уровне двадцати лет, но затем ее снизили, чтобы уменьшить вероятность возникновения ситуации, когда сын не в состоянии исполнить положенных ритуалов в случае смерти отца); эта цель была достигнута в 1875 году. Юноши, которых поселили в семьях и над которыми взяло шефство управление образования штата Коннектикут, вскоре увлеклись бейсболом — косички они прятали под большими кепками, — но сохраняли верность традициям родины, посещая лекции по «Священным указам маньчжурского императора» и периодически делая заявления о верноподданнических чувствах к Пекину.

Тем не менее лишь небольшое количество их соотечественников побывали в Соединенных Штатах до начала американской «золотой лихорадки» и последующего расширения железнодорожной сети, которые привлекли тысячи рабочих из-за рубежа, перевозившихся на переполненных грузовых судах, прозванных «плавучим адом». К концу XIX века во многих американских городах выросли китайские кварталы; иммигранты из Поднебесной выращивали фрукты, ловили рыбу, работали в заброшенных шахтах, чтобы добыть средства к существованию, трудились на обувных и сигарных фабриках, открывали прачечные и рестораны. Поначалу к ним относились терпимо, но со временем они восстановили против себя профсоюзы и стали объектом ненависти невежественной толпы — во время беспорядков в Лос-Анджелесе были убиты более двадцати китайцев, в Вайоминге — около тридцати.

Параллельно с программой обучения в Америке осуществлялась и другая образовательная программа — в Европе. Она была предназначена для более взрослых студентов.

С 1877 года, когда впервые в истории открылось китайское дипломатическое представительство в Лондоне, студенты из Китая приезжали учиться в Военно-морское училище в Гринвиче, в кораблестроительные школы в Шербуре и Тулоне и в школу минеров в Париже; химию, юриспруденцию и политику они изучали в Королевском колледже в Лондоне, а также в Париже. В период с 1882 по 1897 год в Европу прибывали и другие группы.

Движение «самоукрепления», как в среде промышленности, так и образования, финансировалось за счет таможенных сборов, большая часть которых поступала из бурно развивавшихся открытых портов. Английский специалист Роберт Харт, нанятый правительством Цин, создал эффективную таможенную службу, обеспечивавшую 21 процент доходов казны. Но на самом деле это движение «породило» лишь небольшое количество товаров и квалифицированных специалистов, способных идти в ногу с приближающейся модернизацией и индустриализацией экономики. Пекинский колледж иностранных языков подготовил несколько блестящих дипломатов, но западные специалисты и доброжелатели тщетно пропагандировали технические колледжи, телеграф и железную дорогу, механизацию труда в горной промышленности. В Китае отсутствовал процесс целенаправленного усвоения западных знаний и технологий, наблюдавшийся в Японии, чему в немалой степени способствовали торговцы страны Восходящего солнца — в Китае этот класс всегда вызывал двойственное отношение в обществе.

Основным препятствием на пути прогресса стали консервативные — если точнее, реакционные — элементы в правительстве Цин. Апеллируя к самому мощному императиву китайского политического мышления, то есть к традиции, они утверждали, что возвеличивать варваров, перенимая у них знания и навыки, значит впадать в ересь и унижаться.

Это приведет к утрате народной поддержки, что воспринималось как первейшая потребность нации. Конфуцианские принципы были несовместимы с утилитаризмом, а конфуцианский космологический миф все наводнения, засухи и землетрясения, случившиеся в те годы, объяснял тем, что западные инновации потревожили духов ветра и воды. Рациональные же доводы сводились к тому, что западная технология, несмотря на все ее достоинства, потребляет ограниченные природные ресурсы, а также создает социальную несправедливость, когда богатый, используя машины, становится еще богаче, а бедный, оставшись без работы, впадает в нищету. Кроме того, любые действия, мотивом которых является только прибыль, в конечном счете приводят к разорению. Поэтому, несмотря на постоянные усилия талантливых министров-реформаторов и мыслителей, процесс равнения на Запад был очень осторожным и медленным.

Ни в одной области вторжение Запада не было таким явным, как в распространении миссионерства, которое получило свободу после опиумных войн, — мирные договоры с иностранными государствами гарантировали терпимость к христианству. На протяжении нескольких лет Франция, стремившаяся ослабить влияние Британии, создавала в Китае католические миссии, и к концу столетия в них насчитывалось девятьсот священников. Протестантские миссионеры всевозможных религиозных направлений — баптисты, методисты, пресвитерианцы — поддерживались многочисленными обществами, которые в конце XVIII века внесли свой вклад в «Евангелическое возрождение» в Великобритании и в «Великое пробуждение» в США (британские Лондонское миссионерское общество и Церковное миссионерское общество, а также американское Международное библейское общество). К концу столетия в Китае работали более трех тысяч протестантских миссионеров, девяносто процентов которых были американцами и англичанами, причем половину из них составляли женщины.

Влияние этих людей, в большинстве своем отважных и преданных идее, было неоднозначным, но всегда значительным. Как проповедники христианской веры они потерпели неудачу: за полвека упорной работы они сумели обратить в христианство лишь три четверти миллиона человек — капля в море по сравнению с населением Китая. Однако результаты их деятельности в миру впечатляют. Миссионеры открыли тысячи школ, приютов, центров обучения для слепых и глухих, центры реабилитации для курильщиков опия и пункты помощи голодающим. Они построили сотни больниц и пунктов раздачи бесплатных лекарств, а также медицинские школы, давшие образование сотням китайских врачей; они консультировали чиновников по вопросам здравоохранения и санитарии, водоснабжения, содержания государственных больниц и медицинского образования. Они активно защищали права женщин, которые традиционно находились в полной зависимости от родителей или мужа, а также были лишены доступа к образованию и государственной службе. Они открыли первые школы для девочек, а их решительная борьба против традиции бинтовать девочкам ноги привела к тому, что в начале XX столетия эта практика была запрещена. Их типографии выпускали огромное количество книг и научных работ, а также труды по мировой истории и международному праву. Таким образом, миссионеры сыграли важную роль в процессе модернизации. С ними дружили многие китайские реформаторы, и в 90-х годах XIX века новую волну реформ возглавили обращенные в христианство уроженцы открытых портов, где влияние Запада ощущалось сильнее всего.

Однако несмотря на все эти достижения, многие действия миссионеров вызывали враждебность местного населения. Во-первых, неприятие вызывала практика помещения детей в католические приюты, где их крестили и воспитывали — как правило, этим занимались монахини — в христианской атмосфере; иногда миссионеры даже предлагали деньги родителям, чтобы те отказались от своих детей. Миссионеры использовали привилегию экстерриториальности, чтобы вмешиваться в дела местных властей, и обращали в христианство наименее законопослушных граждан, тем самым беря их под свою защиту. Церкви строились без учета принципов геомантии (фэн-шуй), и кроме того, миссионеры показали себя решительными противниками других древних верований и ценностей, таких как поклонение предкам, внебрачное сожительство и участие в праздниках, в том числе посещение театра, а также с пренебрежением относились к Конфуцию.

Когда недовольство крестьян перерастало в бунты, миссионеры, пользуясь правами, предоставленными им мирными договорами, требовали возмещения ущерба, который производился за счет налогоплательщиков. Кроме того, дополнительные средства приходилось тратить на проведение праздников, поскольку христианам запрещалось принимать в них участие. Сами новообращенные, находясь под покровительством миссионеров, вели себя высокомерно по отношению к соотечественникам. Страсти накалились еще больше после серии оскорбительных антихристианских публикаций, в которых демонизировались миссионеры, обвиненные в тяжких сексуальных преступлениях и садизме. На протяжении всего XIX века действия Запада не давали Китаю особого повода для любви к себе, и в конечном счете необычного вида белокожие люди с бородами, длинными носами и в облегающих одеждах — не говоря уже об их предполагаемом пристрастии к чаю и ревеню, без которых они якобы ослепнут, — стали объектом ненависти, причем миссионеры считались такими же «чужеземными дьяволами», как и все остальные.

Проповедническая деятельность миссионеров не имела успеха у низших слоев населения, а у аристократов и ученых просто не было на это времени. Такая ситуация коренным образом отличалась от той, что сложилась в Японии, где 30 процентов обращенных в христианство составляли самураи, а образованные христиане играли важную роль в интеллектуальной жизни нации. Христианский элемент в восстании тайпинов, к которому добавились подозрения о влиянии христианства на «Общество Белого лотоса», похоже, убедили высшие классы китайского общества в опасности христианской религии для общественной и политической жизни империи. Кроме того, под сомнение ставилась сама ценность христианской веры. Еще в 1640 году буддисты и приверженцы конфуцианства писали: «Если бог действительно добр и всемогущ, как утверждают христиане, то почему позволил Адаму и Еве совершить грех, такой тяжкий, что он позорным пятном лег на все последующие поколения?»

Как бы то ни было, но в одной сфере влияние миссионеров было, безусловно, благотворным. Это влияние осуществлялось через книги и периодические издания реформистского толка, издававшиеся протестантами с начала 80-х годов XIX века. Пик издания этой литературы приходится на 90-е годы. Это был голос, «разбудивший» многих китайцев и заставивший их поверить в реформы — в идеи прогресса, пользы научных достижений и нового мирового порядка, предполагающего гармонию и мир. Даже если китайцы приходили к выводу, что можно отвергнуть христианского бога, но принять прогресс, этим они все равно были обязаны миссионерам.

На пороге XX века Китай оставался преимущественно крестьянской страной — около четырехсот миллионов человек в большинстве своем жили за пределами крупных городов в небольших сельских общинах, сосредоточенных вокруг деревень, среди которых были разбросаны немногочисленные поместья чиновников, аристократов и состоятельных торговцев. Последние покупали землю с помощью представителей местной элиты, которые жили, как правило, в соседних городах и использовали свое влияние на чиновников, чтобы повысить арендную плату.

Крестьяне занимались в основном выращиванием пшеницы и риса; кроме того, существенным подспорьем для них было прядение и ткачество. Они продавали изготовленные вручную хлопчатобумажные ткани на одном из 63 тысяч местных рынков и из них шили одежду, которую носили абсолютно все, за исключением представителей высших классов китайского общества. Импорт и машинное производство еще не оказывали такого влияния на экономику, как в следующем веке, и ручное производство текстиля процветало. Важным источником дохода было производство чая, пока в 80-х годах XIX века на мировом рынке не появился серьезный конкурент китайскому продукту — чай из Индии и Цейлона (Шри-Ланки). Шелковые ткани ручной работы из центральных и южных районов страны по-прежнему пользовались спросом. В то же время расположенные в городах кустарные предприятия производили соевое масло для Европы и Японии, а также фейерверки, веера, мебель из бамбука и препараты народной китайской медицины.

К концу XIX века империя, несмотря на противодействие консервативной оппозиции, медленно двигалась по пути индустриализации. Однако внешний долг страны рос гораздо быстрее. Были построены первые железнодорожные линии и телеграф, но все эти проекты финансировались при помощи иностранных займов — попытка размещения внутреннего займа провалилась. Таким образом, проблемы в международных отношениях сопровождались ухудшением финансового положения империи.

В 1866 году Томас Уэйд, британский посланник в Пекине, указывал китайскому правительству на преимущества не только индустриальной модернизации, но и открытия дипломатических представительств за границей — чтобы «установить теплые отношения между правительствами». В результате по поручению принца Гуна в Европу была отправлена специальная комиссия. Ее с почетом принимали в нескольких европейских столицах, и по возвращении был составлен доклад, в котором подробно рассказывалось об обычаях Запада, о высоких зданиях, газовых фонарях, лифтах и машинах, но почти ничего не говорилось о политических институтах. Еще одна дипломатическая миссия отправилась за море в 1868 году, а возглавлял ее бывший американский посланник в Пекине, с помощью которого принц Гун хотел убедить Америку и Европу, чтобы те не форсировали перемены; в результате удалось завязать дружеские связи между политиками двух стран.

Увы, это был последний шанс для Востока и Запада добиться взаимопонимания и сотрудничества. Все усилия в этом направлении были сведены на нет антихристианским движением 70-х годов XIX века. В городе Тяньцзинь неподалеку от Пекина католический приют выплачивал деньги тем, кто приводил сирот, в результате чего участились случаи похищения детей. Это обстоятельство, а также высокая смертность детей (монахини стремились непременно крестить заболевших), вызвали недовольство местного населения, взбудораженного слухами о том, что в приюте несчастных сирот заколдовывают и убивают, их тела расчленяют, а глаза и сердца используют для изготовления снадобий. Официальная комиссия не обнаружила никаких нарушений, но у ворот приюта собралась толпа, и французский консул застрелил слугу одного из чиновников. Разъяренная толпа растерзала консула и его помощника, после чего сожгла приют и церковь. Этот инцидент вызвал напряженность в отношениях с другими странами, но французы, занятые войной с Германией, согласились замять дело, приняв предложение одного из влиятельных сановников: компенсация в полмиллиона долларов, казнь восемнадцати бунтовщиков и письмо с извинениями от императора.

Сановника звали Ли Хун-Чан, и его, наряду с принцем Гуном, считают самым выдающимся государственным деятелем Китая XIX века. Сыграв важную роль в подавлении восстаний тайпинов и Ньен, он стал ведущим выразителем идеи «самоукрепления». Его пятидесятилетняя карьера достигла пика в 1896 году, когда во время триумфального путешествия по миру его принимали кайзер Вильгельм, Бисмарк, королева Виктория и президент Кливленд.

Иностранные дипломаты, которые, согласно мирным договорам, завершившим опиумные войны, поселились в Пекине в 1861 году, годами не могли добиться аудиенции у императора. Поначалу им отказывали под тем предлогом, что император еще мальчик, но после того как он достиг совершеннолетия и в 1873 году официально принял бразды правления — хотя и находился в полном подчинении у вдовствующей императрицы, — игнорировать требования послов стало невозможно. Длительные переговоры относительно соблюдения ритуалов привели к соглашению, что посланники иностранных держав не обязаны падать ниц перед императором, а могут просто поклониться. Их пригласили прибыть на аудиенцию в Павильон пурпурного света (хитрый ход традиционалистов, поскольку именно в этом помещении принимали иноземных послов, которые привозили дань) в 5:30 утра, но Сын Неба появился лишь в 9 часов, и раздраженные послы Британии, Америки, Японии, России, Франции и Голландии получили наконец возможность вручить верительные грамоты. Этот эпизод послужил дурным предзнаменованием.

В 1874 году лорд Солсбери, глава индийского департамента в кабинете Дизраэли, выдвинул идею создания комиссии, которая должна была оценить возможность проникнуть в Китай «с черного хода», соединив железной дорогой Бирму и провинцию Юньнань. Китай дал согласие, и молодой британский вице-консул по фамилии Маргери отправился на границу с Бирмой встречать комиссию. Он пренебрег предупреждениями об опасности и был убит одной из бирманских банд, которые вели партизанскую войну против иностранцев. Не считаясь с международным правом, Британия потребовала компенсации. Когда посол Уэйд не получил от китайского правительства желаемого ответа, он перенес свое посольство из Пекина в Шанхай, и по стране тут же поползли слухи о войне. Чтобы избежать дипломатического разрыва, Китай согласился выплатить компенсацию семье убитого, открыть для иностранцев новые порты, а также пошел на другие уступки, в число которых входило письмо с извинениями от императора к королеве Виктории. Дипломат, прибывший в Лондон с этим письмом, в 1877 году основал первое посольство. Затем открылись дипломатические представительства в Париже, Берлине, Испании, Мадриде, Вашингтоне, Токио и Санкт-Петербурге. Китай присоединился к остальному миру.

Однако такой поворот событий не устраивал китайских ученых и консервативную аристократию. Они заявляли, что на протяжении всей истории Поднебесной именно китайская цивилизация ассимилировала варваров, а не наоборот, что введение западных норм и установление дипломатических отношений с иностранцами — это позор, что служба дипломатов за границей подобна ссылке и что ни один добродетельный человек не согласится заниматься внешней политикой. Но независимо от их желания внешняя политика превращалась для Китая в вопрос жизни и смерти.

Промышленная революция привела к появлению великих держав с их имперскими амбициями, которые подпитывались национализмом и стремлением распространить евангельское учение — им требовались новообращенные и новые рынки. Такие события, как окончание гражданской войны в Америке, «реставрация Мэйдзи» в Японии, объединение Италии, объединение Германии и открытие Суэцкого канала (1869), расширили возможности для экспансии, которой способствовало и появление новых видов оружия. Китай с деградирующей династией Цин, в которой ведущую роль играла вдовствующая императрица Цыси, с разраставшейся коррупцией, с отсутствием реального прогресса на пути «самоукрепления», с огромными долгами и слабой армией выглядел большой созревшей сливой, которая ждала, чтобы ее сорвали. Единственным препятствием к этому стало соперничество между великими державами, которые принялись захватывать приграничные области и зависимые от Китая государства.

Так, например. Япония предъявила претензии на острова Рюкю к северу от Тайваня (Формозы), подкрепив эти претензии вторжением на принадлежавший Китаю Тайвань. Когда китайцы обнаружили, что не могут защититься — их пушки, отлитые одним из собственных оружейных заводов, годились лишь для салютов и взрывались при использовании боевых снарядов, — они инициировали переговоры, которые закончились официальной передачей Японии островов Рюкю.

Примеру Японии последовала Россия. Во время мусульманского восстания в Синьцзяне (Китайском Туркестане) русские захватили северо-западную часть этой провинции, которая называлась Или — как и протекающая в этой местности река. В 1877 году восстание было подавлено, вслед за чем последовали четыре года переговоров, посредством которых Китай рассчитывал вернуть себе район Или. Это были непростые годы, поскольку Россия угрожала войной, демонстративно отправив эскадру из тридцати трех военных кораблей к берегам Китая, и планировала нанести удар через Маньчжурию в направлении Пекина. Правительство Поднебесной обратилось за помощью к Чарльзу («Китайцу») Гордону, и тот настоял на переговорах вместо войны, за которую выступала одна из фракций императорского двора. Его аргументы оказались убедительнее, и Санкт-Петербургский договор 1881 года вернул Китаю большую часть Или. Однако Россия не отказалась от политики экспансионизма.

Следующей была Франция. Государство Вьетнам (китайцы называли его Аннам), правители которого были пылкими сторонниками конфуцианства, являлось данником Китая, но французы уже давно присутствовали в стране — через миссионеров-иезуитов. Вооруженная агрессия Франции вынудила вьетнамцев подписать договор (1874 год), согласно которому страна становилась французским протекторатом, а ее южная часть под названием Кохинхина передавалась Франции. Китай отказался признавать этот договор. Партия «ястребов» при дворе императора настаивала на войне, но по совету Ли Хун-Чана были начаты переговоры, которые длились десять лет и периодическими прерывались франко-китайскими военными конфликтами, где удача сопутствовала то одной, то другой стороне. В конечном счете Ли Хун-Чан заключил с Францией соглашение, закреплявшее условия договора 1874 года.

Через год Бирма, еще один данник Китая, стала английским протекторатом, и бирманцам разрешили выплачивать дань Китаю один раз в десять лет. Вслед за этим начала самоутверждаться Япония, которой показалось мало островов Рюкю.

Приступив под влиянием Запада к ускоренной модернизации, Япония стремилась создать вокруг себя защитный кордон из захваченных территорий — крайности этой политики через много десятилетий привели к трагедии Хиросимы. Целью Японии стала Корея, крупнейший данник Китая. Это в значительной степени китаизированное царство уже привлекало внимание Франции и США, но французская эскадра, отправленная наказать убийц католических священников, получила отпор, а американцы, подвергшие обстрелу виновных в сожжении предпринимателя, безуспешно пытавшегося наладить торговые связи, тоже были вынуждены отступить. Японцы оказались более настойчивыми. Масштабной демонстрацией силы, в том числе обстрелами из корабельных орудий, они добились ряда уступок, в число которых входило признание Кореи независимым государством. Императорский двор был вынужден согласиться на эти требования, что нашло отражение в Канх-васком договоре 1876 года.

Однако междоусобная борьба в Корее, в которую были втянуты сторонники Китая и Японии, привела к убийству в Китае лидера прояпонской партии, тело которого отправили в Корею и расчленили — для устрашения изменников. Япония посчитала это оскорблением и послала в Корею войска. Усилия Ли Хун-Чана, который пытался убедить Россию и Британию вмешаться в конфликт, ни к чему не привели, как, впрочем, и призывы американцев к миру. 1 августа 1894 года, когда японцы потопили китайское судно с резервистами, в результате чего погибли 950 солдат, Китай и Япония объявили друг другу войну. За семь месяцев японские войска пересекли весь Корейский полуостров с юга на север и вторглись сначала в Маньчжурию, а затем на полуостров Шаньдун, разгромив китайскую сухопутную армию и флот. Японская военная машина, которой помогали английские и германские советники, оказалась слишком сильной, организованной и хорошо вооруженной для слабеющей Поднебесной.

После самоубийства командующего китайским флотом и перед лицом прямой угрозы японского наступления на Пекин Ли Хун-Чан получил полномочия начать мирные переговоры. В Симоносеки, на японском острове Кюсю, он подписал мирный договор, согласно которому Китай признавал Корею независимым государством, не обязанным платить дань, соглашался на огромную контрибуцию, открывал свои порты для торговли с Японией и уступал Японии остров Тайвань. Кроме того, Китай отдавал Ляодунский полуостров, южную часть Маньчжурии, отделенную от Тяньцзиня водами залива. Эта уступка далась Пекину нелегко, но правительство все же подписало соглашение.

В дальнейшем под давлением России, Франции и Германии Японии пришлось вернуть Ляодунский полуостров. Однако всего через два года Россия оккупировала Порт-Артур на самом краю полуострова, навязала Китаю договор о двадцатипятилетней аренде города и добилась разрешения строить железную дорогу в Маньчжурии. Свои действия Россия объясняла необходимостью защиты Китая от немцев, которые в ответ на убийство нескольких миссионеров захватили область Цзяочжоу на севере провинции Шаньдун, после чего Германия взяла эту территорию в аренду на девяносто девять лет с правом строительства железных дорог на полуострове.

Британия, не желавшая отставать от других, захватила Гонконг, а также Кантон и Шанхай с широкой полосой земли между ними, получила в аренду на двадцать пять лет порт на северной оконечности полуострова Шаньдун и на девяносто девять лет Новые территории напротив Гонконга. Кроме того, Япония получила контроль над южным портом Амой, а Франция оформила 99-летнюю аренду залива Гуанчжоу к югу от Макао, а также права на обширную территорию, прилегающую к заливу. Китай уподобился лежащему дракону, от которого окружившие его хищники отщипывают кусочки плоти. Тем не менее иностранные державы интересовала не столько территория, сколько торговые концессии в пределах «сфер влияния».

Америка на первом этапе не участвовала в дележе, занятая войной с Испанией и революцией на Филиппинах, но после окончания этих конфликтов США приняли британские предложения относительно так называемой политики «открытых дверей». Целью этого плана являлось сохранение системы открытых портов при уважении суверенитета и территориальной целостности Китая. Принятая в той или иной степени всеми великими державами, политика «открытых дверей» в сочетании с конкуренцией, характерной для расцвета империализма, несколько ослабила накал борьбы за концессии (которую часто называли разделом Китая).

Избежав разгрома, династия Цин продолжала править страной. В правительстве громко звучали воинственные голоса тех, кто ратовал за энергичный отпор Западу и Японии, но их заставила умолкнуть последняя из череды выдающихся женщин в истории Китая — вдовствующая императрица Цыси. Реальная власть принадлежала ей уже на протяжении тридцати лет, и теперь императрица перешагнула шестидесятилетний рубеж. Она была одним из двух регентов во время краткого правления ее малолетнего сына Тун-чжи, а после восшествия на престол его преемника Гуансюя в 1881 году и после смерти своего напарника стала единственным регентом, а после официальной отставки в 1889 году, последовавшей за коронацией Гуансюя, продолжала определять политику государства.

Дочь маньчжурского аристократа, ростом всего около пяти футов, она сохранила свою красоту, благодаря которой в юности попала в императорский гарем. Императрица также не утратила присущего ей очарования и утонченных манер, хотя при необходимости умела быть жесткой и властной. Один из иностранцев описывал ее характер как «сложный, запутанный, обескураживающий, загадочный и несносный». На портретах ее изображали во всем величии — сидящей на троне в платье с роскошной вышивкой, с паутиной из нитей жемчуга на плечах и груди, с девятидюймовыми ярко накрашенными ногтями и шляпкой, украшенной драгоценными камнями, среди которых выделялась большая императорская жемчужина.

В Татарском городе (с севера примыкавшем к Китайскому городу) Пекина располагался Императорский город, а внутри него находился Пурпурный, или Запретный, город, где жила вдовствующая императрица. За огромными воротами здесь прятались золоченые дворцы, павильоны, храмы и башни с пышными названиями — Ворота всемогущих духов, Башня драгоценного лунного света, Павильон сохранения гармонии, Палата вечной весны. Между ними были разбросаны дворики с ярко-красными колоннами, портики с мраморными ступенями и карнизами в виде драконов, веранды с лакированными ширмами, нависавшие над прудами с лотосом или клумбами, и просторные галереи, которые вели в пропахшие благовониями покои. Сюда не долетал дьявольский грохот фабрик, построенных по западному образцу, здесь не было слышно залпов морских орудий, не было видно работающих в поле крестьян — ничто из внешнего мира не могло проникнуть за тридцатифутовые стены Запретного города и нарушить уединение ее величества. Вместе с вдовствующей императрицей жил племянник, номинальный владелец украшенного драконами трона, его жена, наложницы и многочисленные принцессы со штатом евнухов, которые должны были быть китайцами, и служанок, обязательно маньчжурок. Загадочная, скрытая от посторонних глаз — только в последние несколько лет европейцам было позволено ее лицезреть — и окруженная таким ореолом святости, что критика Цыси была равносильна смерти, вдовствующая императрица правила огромной империей от имени послушного ее воле племянника.

Она была окружена коррумпированными евнухами, возродившееся влияние которых свидетельствовало о дальнейшем разложении правительства, и советниками, дававшими прямо противоположные рекомендации; в нации не было единства, поскольку в высших слоях общества усиливались! антиманьчжурские настроения, а армия оставалась плохо организованной, оснащенной устаревшим вооружением и настолько необученной, что основными предметами на экзаменах по военной подготовке по-прежнему были стрельба из лука и фехтование. Вдовствующая императрица плохо представляла себе реальное состояние дел в стране. Например, несмотря на сложное финансовое положение страны, вынуждавшее правительство брать займы у России, Британии и Франции, Цыси тратила миллионы на строительство роскошного дворца в нескольких часах езды от Пекина.

Не стоит удивляться, что она не уделяла внимания интеллектуальным дискуссиям, охватившим Китай в 90-е годы XIX века. Движение «самоукрепления» получило новый импульс благодаря унизительному поражению от японцев, которых привыкли презирать как варваров. У истоков этого процесса стояла группа молодых ученых из Кантона под руководством Кан Ю-вэя. Обладавший глубокими познаниями в области литературы, изучавший конфуцианство и буддизм Кан Ю-вэй адресовал правительству несколько докладных записок, настаивая на модернизации — по западному образцу — во всех сферах. Он предлагал сформировать сеть конфуцианских церквей по всей стране и заменить традиционную систему летосчисления — в соответствии с династией и девизом правящего императора — отсчетом лет со дня рождения Конфуция, а также ввести западные науки в список предметов для экзаменов. Более того, он выступал за конституционный образ правления и парламентский принцип формирования правительства, впервые выдвинув идею демократии. Тем не менее за его предложениями стояло присущее конфуцианству стремление к идеальному обществу, свободному от страдания, переполнившего мир, хотя в основе этого стремления лежало убеждение в необходимости богатого и сильного государства для отражения угрозы — со стороны Запада — целостности нации и духу конфуцианства. Идеи Кан Ю-вэя, которые он пропагандировал при помощи лекций в основанной им академии, а также многочисленных публикаций, получили широкое распространение и пользовались успехом среди ученых и аристократов.

Поражение от Японии убедило Кан Ю-вэя, что для введения конституционного образа правления недостаточно реформировать верхушку власти: необходимым условием является «развитие снизу». Вместе с единомышленниками, придерживавшимися реформаторских взглядов, он организовал «научные общества», сначала в Пекине, а затем по всей стране, для обучения и мобилизации дворянства. Кроме того, они использовали такой мощный инструмент пропаганды, как газеты — тех было основано не менее шестидесяти. Так, одна из них, выходившая в Шанхае, печатала яркие статьи одного из учеников Кан Ю-вэя, который утверждал, что технический прогресс может быть эффективен только при условии политических реформ, которые высвободят коллективный потенциал нации, а для этого необходимо в первую очередь избавиться от древнего монархического строя, чьей единственной целью является сохранение династии. Другой реформатор зашел так далеко, что осмелился критиковать весь уклад жизни общества, в основе которого лежала конфуцианская доктрина «трех связей» — покорность подданных правителю, жены мужу, сына отцу — и которую он объявлял неправильной, порочной и репрессивной.

Такие радикальные идеи не принимались умеренными сторонниками реформ, число которых продолжало расти. Даже в крупных городах, где широко распространились либеральные взгляды, умеренные объединились с консерваторами для защиты, как они полагали, священных ценностей и устоев нации. Главной угрозой существующей династии считалось предложение о новом порядке летосчисления — со дня рождения Конфуция. Негативная реакция вылилась в преследовании радикалов, а также в почти полное запрещение «научных обществ» и газет. Однако в июне 1898 года произошло событие, встревожившее чиновников, — император пригласил Кан Ю-вэя на личную аудиенцию.

С 1889 года, после коронации восемнадцатилетнего императора Гуансюя, вдовствующая императрица официально перестала быть регентом, но по-прежнему не выпускала бразды правления из своих рук. Тем не менее причиной усиливающихся разногласий с племянником стал его интерес к западным знаниям. В 1894 году, после трехлетнего курса обучения иностранным языкам у преподавателей-иностранцев, он стал изучать работы реформаторов, и когда через год вдовствующая императрица узнала, что император читает книги западных авторов, она запретила все занятия, за исключением традиционных китайских дисциплин. Однако его увлечение западными идеями продолжало беспокоить тетку, поскольку при дворе появились различные партии, и умеренные реформаторы яростно спорили с радикалами.

Последние воспрянули духом в 1897 году, когда в Пекин для возобновления пропаганды реформ приехал Кан Ю-вэй. В записках императору он предлагал принять конституцию и созвать национальную ассамблею, а также предпринять шаги по сосредоточению власти в руках императора и советников из числа реформаторов, чтобы ослабить влияние двора и чиновничества. После того как первая записка попала к императору, Гуансюй приказал принести ему все работы Кан Ю-вэя, а в июне 1898 года удостоил его личной аудиенции.

Беседа длилась несколько часов. Убеждая императора в необходимости глобальных институциональных перемен, Кан Ю-вэй говорил: «Через три года реформ Китай станет независимым. Затем страна будет каждый день двигаться вперед и превзойдет все другие государства по богатству и силе». Юный император так вдохновился реформаторскими идеями, что тут же объявил о начале «100 дней реформ». Императорские указы следовали один за другим — они позволяли энергично проводить реформы во всех областях, в промышленности, образовании и государственном устройстве. В них нашли отражение почти все идеи Кан Ю-вэя, за исключением принятия конституции и созыва национальной ассамблеи, однако император выражал готовность к диалогу даже по этим фундаментальным вопросам.

Чиновничество всполошилось. Эти указы не только отражали идеологию, чуждую традиционалистам, но также противоречили интересам и консерваторов, и умеренных: обновленная экзаменационная система, построенная по западному образцу, угрожала карьере большинства образованных людей, а упрощение государственного аппарата с устранением бюрократических каналов, реформа армии и назначение на государственные посты молодых реформаторов ослабляли позиции многочисленного класса чиновников. Более того, программа реформ бросала вызов вдовствующей императрице и представляла опасность для ее евнухов.

Вдовствующая императрица не сидела сложа руки. Используя влияние своей партии при дворе, она потихоньку сосредоточивала власть, чему способствовало назначение ее доверенного лица на пост командующего армией на севере Китая. В сентябре 1898 года, когда император назначил молодых реформаторов в Государственный совет, она нанесла удар. 21 сентября произошел государственный переворот — император был отстранен от власти и помещен под домашний арест. Затем вдовствующая императрица уволила и арестовала многих сторонников Кан Ю-вэя. Шестеро реформаторов были казнены, один видный политик бежал из страны на японском военном корабле, а самому Кан Ю-вэю англичане помогли скрыться в Гонконге, а затем в Японии. Вдовствующая императрица в третий раз стала регентом, чтобы «давать указания правительству», и отменила все важные указы, изданные в период «100 дней реформ».

Она нанесла реформаторам смертельный удар, но ничего не могла поделать с последствиями их деятельности — с требованием перемен, которое выражалось через такое новое явление, как общественное мнение, и с появлением класса интеллигенции, отличавшегося от класса ученых-аристократов, которые всегда были опорой династии. Тем не менее историческую сцену на время заняли новые, внушавшие страх фигуры.

В стране зрело недовольство обнищавших крестьян, усиленное наводнением 1898 года, когда Хуанхэ вышла из берегов, затопив сотни деревень, а также разразившейся в следующем году засухой. Поползли слухи, что причиной этих стихийных бедствий стали иностранцы, проповедовавшие свою религию и тем самым оскорбившие духов; кроме того, строительство железных дорог и добыча полезных ископаемых в горах нарушили гармонию человека и природы. Страх и ненависть по отношению к миссионерам и всем чужеземцам активно использовали приверженцы нового тайного культа, который стал наследником «Общества Белого лотоса» и в 90-х годах XIX века распространился в провинциях к северу от Янцзы. Это культ именовалось «Кулак во имя справедливости и согласия» (по ассоциации с гимнастикой, которой занимались члены общества), а поскольку в название общества входило слово «кулак», европейцы называли его членов «боксерами».

Пантеон легендарных и исторических фигур тайного общества отражал его националистический характер, а основу идеологии составляли суеверия: «боксеры» верили, что при помощи магии — заклинаний, магических формул и ритуалов — они становятся неуязвимыми для пуль, обретают способность летать и получают помощь духов во время битвы. Испытывая фанатичную ненависть к иностранцам, они отвергали винтовки, предпочитая пользоваться мечами и копьями. Наконечники копий были красными — как и наголовные повязки, пояса, а также повязки на руках и щиколотках. Распущенные волосы и специальный шаг, которым они передвигались, производили устрашающее впечатление, усиливавшееся варварским поведением во время многочисленных мятежей, направленных против миссионеров и китайских христиан и сопровождавшихся массовыми убийствами и казнями. «Боксеры» также уничтожали железные дороги и телеграфные линии — символы присутствия ненавистных иностранцев.

Одна из групп «боксеров» называлась «Обществом Большого меча», и когда слухи об их необыкновенных возможностях достигли вдовствующей императрицы, она приказала привести к себе лидеров общества. Им удалось покорить императрицу, и с тех пор «боксеров» поддерживали армия и правительство. Стареющий сановник Ли Хун-Чан, уволенный с поста генерал-губернатора Кантона, выступил против вдовствующей императрицы и вместе с губернаторами южных и юго-восточных провинций страны умолял ее изменить отношение к «боксерам». Их просьба осталась без ответа, и эти китайские провинции не приняли участия в последующих событиях.

Угроза со стороны «боксеров» настолько встревожила западных дипломатов, что они вызвали для охраны посольств несколько сотен матросов иностранных флотов, стоявших на якоре в порту Дагу, обслуживавшем Тяньцзинь и Пекин. 3 июня 1900 года «боксеры» перерезали железнодорожную ветку между Тяньцзинем и Пекином, и британский посланник, обеспокоенный безопасностью иностранцев в Пекине, обратился за помощью к адмиралу Сеймуру, командующему британским флотом на рейде Дагу. Через неделю Сеймур выслал подкрепление из тысячи матросов, но на полпути отряд был остановлен «боксерами» и с боями едва-едва вернулся в Тяньцзинь.

«Боксеры» ворвались в Пекин, сжигая церкви и дома иностранцев, расправляясь с принявшими христианство соотечественниками. Они убили секретаря японского посольства, затем немецкого посланника, извлекли из могил тела давно умерших миссионеров и надругались над ними, атаковали территории иностранных посольств. Безумие, похоже, заразило и вдовствующую императрицу — поверив слухам о победе «боксеров» над иностранными войсками под Тяньцзинем, она решила, что пришла пора избавиться от всех чужеземцев, и 21 июня объявила войну иностранным державам. Банды «боксеров», получившие оружие из правительственных арсеналов, и присоединившиеся к ним регулярные войска атаковали зарубежные посольства в столице империи.

На территории Татарского города вблизи ворот Императорского города (они назывались Воротами небесного спокойствия) на площади около одной квадратной мили располагались более десяти посольств. Самой крупной территорией, примыкавшей к академии Ханьлинь, владело английское посольство: внутри находился дом посла, архив, квартиры персонала, студентов и слуг, театр, часовня, колокольня, арсенал, конюшни, дорожки для боулинга, площадка для игры в мяч и, самое главное, колодцы с питьевой водой. Рядом располагались русское, американское, испанское, японское, французское и немецкое посольства, а чуть поодаль — австрийское, итальянское и бельгийское. Под охраной 450 человек в них находились 475 европейцев, мужчин, женщин и детей (в том числе дипломаты и миссионеры с семьями) и 2300 китайских христиан. Они оказывали упорное сопротивление нападавшим. Атаки, начавшиеся 20 июня в 4 часа утра, усиливались с каждым днем — обстрел из ружей и пушек сопровождался поджогами близлежащих зданий и попытками заложить мины под стены посольств.

Известия об осаде посольского квартала дошли до Британии в разгар англо-бурской войны и всего через месяц после того, как с трудом удалось снять осаду крепости Мафекинг. Правительство отреагировало немедленно и вместе с другими заинтересованными государствами направило войска к китайскому побережью в район Дагу. К концу июля сформировался двадцатитысячный корпус из британцев, американцев, японцев, французов, австрийцев и итальянцев, и 4 августа началось наступление на Пекин. Союзные войска одержали три решительные победы и через десять дней вступили в китайскую столицу. Посольства были почти полностью разрушены, а сотни их защитников убиты или ранены: приходилось сражаться под почти непрерывным градом пуль и снарядов среди дыма от горевших зданий. Мужчины занимали позиции на стенах и баррикадах, отбивая беспрерывные волны атакующих, а женщины дни и ночи напролет шили мешки для песка, ухаживали за ранеными и готовили еду, причем в пищу уже шли собаки и мулы.

Через день после того как союзники вошли в Пекин, вдовствующая императрица бежала из города. С ней был возмущенный император, любимую наложницу которого она приказала бросить в колодец, и небольшая свита. Нелегкое путешествие заняло два месяца. Их путь пролегал на юго-запад от Пекина через земли, кишевшие беженцами, взбунтовавшимися солдатами и бывшими «боксерами», и через высокие горы в столицу империи Тан город Сиань, где и обосновался двор. В полуразрушенном Пекине, улицы которого были завалены трупами людей и лошадей, иностранные войска устроили настоящую оргию. Время «боксеров», некогда владевших сорока пятью городами, в которых они убили тридцать тысяч христиан и более двухсот миссионеров, подошло к концу. Никакая магия не могла защитить их от пуль.

Союзники, которые официально не отреагировали на объявление Китаем войны, теперь долго и упорно торговались из-за условий мира. Переговоры от имени Китая вел престарелый Ли Хун-Чан, весь седой и наполовину парализованный, и в сентябре 1901 года, за несколько месяцев до смерти, он подписал «Заключительный протокол». Немецкое правительство настаивало на драконовских условиях, в том числе на разрушении Пекина — чтобы, как выразился кайзер, «впредь ни один китаец не осмелился косо посмотреть на немца». Договор, естественно, не заходил так далеко, но условия его были достаточно тяжелыми для Китая: казнь или пожизненное заключение более чем сотни руководителей «боксерского» движения и сочувствовавших им министров, контрибуции в размере шестидесяти семи миллионов фунтов стерлингов (с рассрочкой на тридцать девять лет под четыре процента годовых), официальные извинения Японии и Германии, двухгодичный запрет на ввоз оружия и боеприпасов, размещение иностранных войск на территории от Пекина до побережья. В то же время двухсоттысячная русская армия под предлогом наведения порядка оккупировала Маньчжурию.

На такой печальной ноте началось для Поднебесной Империи новое тысячелетие. Тем не менее надежды на лучшее будущее не исчезли — они были связаны с реформаторским движением, не угасавшим все эти неспокойные годы.