После захвата Пекина в 1644 году и казни последнего принца династии Мин в 1661 году и вплоть до 1683 года, когда были подавлены последние очаги сопротивления, маньчжурская династия Цин стремилась обеспечить стабильность правительства. Первые попытки не увенчались успехом, потому что аристократия считала маньчжуров врагами и с неохотой подчинялась их распоряжениям: рядом с любым чиновником всегда должен был находиться маньчжур, браки между китайцами и маньчжурами запрещались, во всех крупных городах размещались маньчжурские гарнизоны, маньчжуры как господствующая нация освобождались от сдачи экзаменов при поступлении на государственную службу. Более того, за любое произведение, признанное подрывным, связанные с его публикацией люди наказывались смертной казнью — плюс смертная казнь или обращение в рабство членов их семей. Китайцев заставляли носить маньчжурские прически и одежду, и тысячи ученых, чиновников и землевладельцев в отчаянии сводили счеты с жизнью.

Затем начался процесс, типичный для любого завоевания, — ассимиляция завоевателей культурой покоренной нации. Другими словами, маньчжурский режим все больше китаизировался. За сто пятьдесят лет в династии Цин сменились лишь четыре императора:

Ши-цзу (девиз Шуньчжи), 1644–1661 гг.

Шэнь-чжу (девиз Кан-си), 1662–1722 гг.

Ши-цзун (девиз Юнчжен), 1723–1735 гг.

Гао-цзун (девиз Цян-Лун), 1736–1795 гг.

Начиная с Шэнь-чжу, императоры заговорили по-китайски, сформировали пользующееся уважением правительство по образцу эпохи Мин, избавились от влияния евнухов, в значительной степени искоренили коррупцию, пригласили китайских ученых на государственные должности, переняли китайскую культуру и поощряли придворных следовать их примеру. В результате образованные люди вновь устремились в Пекин, а враждебность к захватчикам исчезла; нарушался даже запрет на смешанные браки, и императорский гарем украсили наложницы-китаянки.

Это был удивительно спокойный период в истории страны — оглядываясь назад, можно назвать его затишьем перед бурей, разразившейся в следующем столетии. Правительство управляло страной при помощи чиновничьего аппарата, густая сеть которого добралась до каждой магистратуры, но порядок в обществе поддерживался в основном за счет мелкопоместного дворянства и прочных семейных связей. Население стремительно росло, и к 1800 году его численность достигла трехсот миллионов человек — во многих провинциях было больше людей, чем в Великобритании и Соединенных Штатах Америки вместе взятых. Улицы крупных городов изобиловали магазинами, чайными домиками, театрами, храмами и мастерскими. В сельской местности, среди многочисленных поместий аристократов, трудились массы крестьян, собственников земли и арендаторов; центром их жизни были деревни, среднее количество дворов в которых не превышало ста. Рост населения способствовал усилению миграции, со временем деревенское население стало нищать, и в этих условиях процветало ростовщичество.

Тем не менее рост населения благоприятно сказывался на экономической активности — быстро развивались банковское дело и международная торговля. Купцы нередко эксплуатировали малочисленные племена юга страны, экономику и культуру которых ждала судьба многих колонизированных народов: пристрастившись к спиртным напиткам, они нищали, лишались земли, а затем и дочерей. Запрет на торговлю с другими странами держался с 1661 по 1684 год, и после его отмены в Китай хлынул поток серебра — в основном в обмен на чай и шелк. Однако к концу XVIII столетия с ростом импорта опия этот поток стал иссякать.

Искусство переживало подъем. Император Шэнь-чжу поддерживал составление гигантских энциклопедий, которые содержали все накопленные знания, а при следующем правителе была издана единая энциклопедия, насчитывавшая 26 тысяч томов. Начался процесс признания Китаем достижений Запада в некоторых областях науки и техники. Итальянские миссионеры познакомили местных художников с отдельными приемами европейской живописи, например с перспективой, но китайцы по-прежнему считали изображение света и тени неестественным. Появились последователи у голландского натюрморта. В литературе по-прежнему доминировали поэзия — особенно лирические песни — и эссеистика, но эти жанры не могли похвастать такими же достижениями, как рассказ, драма и роман. Сочинители рассказов, в которых почти всегда присутствовали сверхъестественные силы, отдавали предпочтение изящному ученому стилю, но в романах уже начал появляться разговорный язык. Одно из таких произведений, написанное в XVIII веке, относится к числу шедевров китайской литературы. Это роман «История камня», или «Сон в красном тереме», повествующий о жизни и судьбе нескольких поколений большой аристократической семьи, об ее возвышении и упадке. Более двадцати лет потратил Цао Сюэцинь на сочинение этого энциклопедического романа, который открыл новые горизонты для литературы Китая, откровенно изобразив чувства людей, что противоречило сложившейся традиции, и занял в китайской культуре место, сравнимое с местом пьес Шекспира или «Дон Кихота» на Западе. Во многих прозаических произведениях той эпохи содержалась критика существующих порядков, в частности, формализма конфуцианского учения, экзаменационной системы и общественных отношений. Некоторые проповедовали феминизм, вошедший в моду в Европе только в XX веке, и выступали против обычая бинтовать ноги женщинам, который постепенно отмирал — вместо маленьких ступней признаком благородного происхождения стали длинные ногти. Драматурги существенно пополнили список пьес своих предшественников эпохи Мин — в каталоге 1781 года их насчитывалось 1013. Некоторые пьесы были необыкновенно длинными — одна такая пьеса состояла из 240 актов, и ее представление длилось два года. Тем не менее театральные спектакли обычно состояли из отдельных актов разных пьес.

Мирное течение жизни почти не нарушалось крестьянскими восстаниями на юге, которые быстро подавлялись, а также военной активностью маньчжуров, которая хоть и была значительной, но проходила вдалеке от границ империи. До Китая они уже завоевали Корею, а вскоре (в 1683 году) им покорился и Тайвань. Монголы были союзниками маньчжуров, но по мере китаизации династии Цин начали превращаться во врагов. Шестилетняя война, которую начал монгольский хан Галдан, продолжалась до 1696 года, когда император Шэнь-чжу лично возглавил восьмисоттысячную армию, оснащенную артиллерией западного образца, и повел ее через пустыню Гоби во Внутреннюю Монголию. Решающее сражение произошло у югу от Урги (Улан-Батор), в девятистах милях к северо-западу от Пекина. Китайская армия одержала победу, и Галдан покончил жизнь самоубийством. Это было важное историческое событие — угроза со стороны степных народов, на протяжении нескольких веков висевшая над северными провинциями страны, была практически устранена.

Два десятилетия спустя восстание на западе Монголии привело к тому, что китайцы завоевали всю Монголию и Сянган. Затем они продолжили наступление на Тибет, захватили Лхасу, а во главе китайского протектората поставили нового далай-ламу. Китай подчинил себе Непал, Бирму, Вьетнам и Сиам, и к XVIII веку империя расширилась до своих максимальных размеров. Со временем южные приобретения были утрачены, но Тибет, Синьцзян и Внутренняя Монголия и сегодня входят в состав Китая. Проникновение Китая в Центральную Азию имело далеко идущие последствия.

В этот период расширяла свою территорию и Российская империя. К северо-востоку от Монголии русские построили форт на реке Амур. Маньчжуры считали эту землю своей, и в 1685 году разрушили русское поселение. Войну удалось предотвратить при помощи переговоров, в которых переводчиками выступали миссионеры-иезуиты. Результатом переговоров стал Нерчинский договор, но неточности в переводе китайского, русского и маньчжурского текстов стали причиной пограничных конфликтов, и в 1727 году в городе Кяхта был подписан новый договор. Несмотря на то что китайцы до сих пор оспаривают справедливость этих пограничных соглашений, они допустили в Пекин русское консульство и торговую миссию и разрешили построить православную церковь. В настоящее время это часто трактуют как первую из «уступок», которые вызвали такое недовольство в следующем столетии и привели к серьезным последствиям. Дело в том, что в китайской традиции считалось нормой предоставлять резиденцию дипломатическим миссиям варваров, плативших дань империи; послам разрешалось брать с собой купцов и строить храм — под контролем управления по делам варваров. Однако для европейцев цель посольства состояла в установлении постоянных дипломатических отношений между равными суверенными государствами, и они считали, что в этом случае купцам предоставляется право свободно торговать по всей стране, не ограничиваясь жесткими рамками специальных соглашений. Китайцы придерживались другой точки зрения, и действия, которые они считали правильными, европейцы рассматривали как нарушение договора. Столкновение китайской убежденности в своем превосходстве и европейского высокомерия было неизбежным.

В XVII и XVIII веках поведение голландских и португальских послов по отношению к императору усилило убеждение китайцев в своем превосходстве, поскольку на официальных церемониях европейцы вели себя как вассалы. Во-первых, они приносили богатые подарки — с точки зрения китайцев, это была дань, — число которых доходило до нескольких сотен. Во-вторых, они били земные поклоны императору, то есть простирались ниц и девять раз касались лбом земли, вставая и кланяясь после каждых трех раз. Однако русский посол отказался исполнять этот ритуал и был вынужден уехать. Британцы же подошли к решению вопроса иначе.

В сентябре 1792 года из английского Портсмута в Китай отправились несколько сот человек, среди которых были купцы. Все они состояли в свите графа Макартни, чрезвычайного и полномочного посла Британской империи при китайском императоре, которому он вез письмо от короля Георга III. В письме, содержавшем пышные похвалы в адрес императора, «которому Провидение даровало трон на благо всех народов Земли», упоминались также успехи британского монарха, который победил врагов «во всех четырех частях света». Но в данном случае, указывалось в послании, его цель — не завоевания, а «расширение знаний об обитаемых землях». Поэтому король выражал «страстное желание познакомиться с институтами многолюдной и обширной империи», писал о расширении «границ дружбы и благожелательности», восхвалял «преимущества свободных и дружеских связей между двумя такими великими державами, как Китай и Великобритания».

Секретарь посольства сэр Джордж Стаунтон впоследствии опубликовал подробные воспоминания об этом путешествии. По прибытии в Китай он довольно быстро почувствовал, что здесь не любят иностранцев и не доверяют им.

Под особым подозрением находились англичане, поскольку они якобы оказывали помощь непальскому радже, набеги которого на Тибет вынудили китайцев оккупировать эту страну. Посольству пришлось оставить на берегу подарок, состоявший из пушек и бочонков с порохом. Обоз из шестидесяти повозок, который перевозил в Пекин багаж миссии и подарки китайскому императору, китайцы украсили флагами с надписью: «Посол, везущий дань из Англии». Высшие китайские сановники, которых европейцы называли мандаринами — маньчжуров они именовали татарами, а императора — великим ханом, — не упускали случая, чтобы выразить презрение к европейским товарам и достижениям.

У сэра Джорджа странные обычаи китайцев вызывали восхищение — традиция бинтовать ноги женщинам, медные монеты с отверстием в центре, абак, пагоды, паланкины, в которых разъезжала знать, отсутствие одежды белого цвета (который считался цветом скорби), тачки с парусом, таблички с именами предков, которым поклонялись в каждом доме… Он отмечал, что в этом обществе с сильными патриархальными традициями принципы взаимопомощи распространялись на самых дальних родственников, что делает ненужной благотворительность. Отмечая немногочисленность нищих, он писал о том, что бедняки часто оставляют умирать нежеланных детей — особенно девочек, поскольку мальчик необходим для поклонения предкам. Практически любое взаимодействие между начальником и подчиненным сопровождается подарками (практика, которая привела к тому, что сделки между западными торговцами и местными мандаринами стали рассадником коррупции).

Пекин, к которому вело вымощенное гранитом «шоссе» с мраморными мостами, производил неотразимое впечатление. Окружавшая город стена, ширина которой у основания составляла двадцать футов, постепенно сужалась до высоты сорока футов, имела зубцы и многочисленные сторожевые башни, и по ней могли в ряд проехать несколько всадников. Ширина главной улицы города достигала ста футов, но она была грунтовой и покрытой пылью — монголы сняли всю брусчатку, калечившую лошадей, — с которой пытались бороться разбрызгиванием воды. На тротуаре теснились дома, преимущественно одноэтажные, с лавками в фасадах. Среди других построек выделялись храмы Неба (круглой формы, как бы в подражание небесному своду) и Земли (квадратные, поскольку древние считали, что Земля имеет именно такую форму). Однако все величие этого места было сосредоточено в обнесенной стеной зоне, которая носила у европейцев названии Татарский город. Здесь на площади в четырнадцать квадратных миль располагался дворец императора — комплекс красивейших зданий и внутренних двориков среди деревьев и прекрасных садов, окруженный обширной парковой зоной с беседками, каналами, искусственными холмами, долинами и озерами, в которых плавали лодки.

Британское посольство радушно приняли и поселили во дворце, где сэр Джордж получил возможность наблюдать за обычаями двора. Он был поражен уродством евнухов, которые вновь стремились к власти, — их морщинистыми безбородыми лицами, нередко с толстым слоем косметики, и высокими женскими голосами. Над всем возвышалась фигура императора. Только члены императорской семьи имели право носить одежду желтого цвета, и только у императора на ней мог быть вышит дракон с пятью лапами; лишь император имел право носить крупную жемчужину на шляпе и ездить по предназначенным для него улицам; приближаться к нему можно было только на коленях.

Привилегия императора украшать головной убор жемчугом резко контрастировала с шестнадцатью видами пуговиц на шапках мандаринов. Форма и цвет этих пуговиц соответствовали рангу сановника — шестиугольный камень темно-красного цвета свидетельствовал о высшем ранге, а круглая серебряная пуговица — о низшем. Обладатели темно-красных камней проявляли наибольшее любопытство в отношении подарков английского короля императору, которые хранились в отдельном здании. Среди них был европейский экипаж, с которого сняли козлы для возницы (в противном случае возница оказался бы выше императора), фарфоровые вазы фабрики Веджвуд, научные инструменты, в том числе телескоп, модель Солнечной системы, различные механические устройства и — в записках ничего не говорится о том, были ли они приняты с обычным для Востока выражением радости — портреты английских аристократов.

Прежде чем граф предстал перед императором, требовалось устранить два протокольных препятствия. Во-первых, перевод на китайский язык письма британского монарха — китайские переводчики боялись сурового наказания, которое полагалось за малейшее нарушение этикета или ошибку в переводе документов для императора. (Обычно переводчика подвергали следующему наказанию: жертва становилась на колени, на ее ноги клали длинный бамбуковый шест, и два человека, вставали на этот шест, приближаясь или удаляясь от осужденного, чтобы увеличить или уменьшить давление на ноги. Ошибка же в обращении к императору каралась смертью.) Наконец с помощью миссионеров задача перевода письма была разрешена, и высшие сановники после продолжительных дискуссий одобрили окончательный вариант. Оставалась еще одна, более трудная проблема — земные поклоны. Британский посол настаивал, что падать ниц перед императором — унижение для британского монарха, которого он представляет. Несколько недель переговоров ни к чему не привели. В конце концов графа посетила плодотворная идея — он заявил, что согласен пасть ниц перед императором, если мандарин равного ранга с послом сделает то же самое перед портретом Георга III, который доставят из дипломатической миссии в уединенную комнату. Это предложение не встретило энтузиазма, и последовавшие длительные переговоры привели наконец к выработке ритуала, согласованного с начальником коллегии ритуалов.

В назначенный день рано утром император Гао-цзун занял место на троне, установленном на возвышении в огромном шатре, который специально установили для этой цели. В присутствии разодетых придворных в шатер вошел британский посол в плаще, накинутом на богато расшитый бархатный камзол со сверкающим бриллиантами орденом Бани. В поднятых над головой руках он держал украшенную драгоценными камнями квадратную шкатулку из золота, в которой лежало письмо к императору. В пронизанной почти религиозным трепетом тишине он поднялся по ступенькам к подножию трона, опустился на одно колено, склонился в поклоне и произнес краткое приветствие. Император принял из рук посла шкатулку — разумеется, он знал содержание письма — и поставил рядом с собой, а затем обратился к графу с дружеской речью. Во время последующих церемоний и торжественного обеда, сопровождавшегося блестящим выступлением акробатов и другими развлечениями, образцы любезности по отношению к гостю демонстрировал сам император, которому было уже за восемьдесят и который вскоре добровольно отрекся от власти после успешного шестидесятилетнего правления. Он подарил послу украшенный драгоценными камнями скипетр, так что граф мог с полным основанием считать свою миссию доброй воли успешной — несмотря на то, что до отъезда домой ему так и не удалось получить никаких торговых концессий. Однако события ближайшего будущего показали, что все это была пустая трата времени.

Дневник сэра Джорджа Стаунтона, а также записки о миссии голландской Ост-Индской компании, прибывшей в Пекин несколько лет спустя, дополнили многочисленные рассказы миссионеров XVII и XVIII веков, из которых любознательные европейские читатели узнавали о чудесах Китая. Все китайское вошло в моду, особенно во Франции, а европейское Просвещение в значительной степени питалось идеями, позаимствованными у китайской цивилизации. Вольтер, Лейбниц — на создание работ по двоичной системе счисления его вдохновил китайский трактат «И цзин», или «Книга Перемен», — и Монтескье с похвалой отзывались о китайском мироустройстве, однако среди восторженных откликов слышалась и критика, что заложило основы двойственного отношения европейцев к Китаю, сохраняющегося по сей день.

Как бы то ни было, влияние многих китайских идей признается безоговорочно. Так, например, современная демография очень многим обязана китайской практике переписи населения, которая проводилась еще со времен династии Хань; на Западе первая перепись была проведена в Канаде в 1665 году, а затем в Швейцарии в 1749 году. То же самое относится к системе экзаменов для кандидатов на государственные должности, которая была позаимствована французскими революционерами в 1791 году, Ост-Индской компанией в Индии в 1800 году и британским правительством в 1855 году. На эстетические воззрения европейцев сильнейшее влияние оказали сине-белый китайский фарфор, сады, мебель и безделушки, а любовь китайцев к природе дала импульс развитию романтизма в европейском искусстве. Менее заметным — по иронии судьбы оно совпало с упадком науки в Китае — было влияние китайской философии, подтолкнувшее западную науку к отказу от концепции вселенной как некой машины с высшей движущей силой: ей на смену пришло представление о системе взаимодействующих сил, определяющих порядок в природе. Европейские ученые стали исследовать магнетизм, силовые поля, в том числе гравитационное, волновые явления и саморегуляцию живых организмов.

Последние годы жизни императора Гао-цзуна были отмечены беспорядками, нарушившими мирное правление династии Цин. Самой серьезной проблемой был культ, распространившийся среди масс безземельных крестьян и городской бедноты, тяжелое положение которых усиливалось с ростом численности населения; недовольство зрело и среди класса образованных людей, поскольку конкуренция при приеме на государственную службу усилилась, что, в свою очередь, привело к росту коррупции. Этот культ, возникший еще в XI веке, представлял собой смесь буддийских, даосских и манихейских концепций и назывался «Обществом Белого лотоса». Его последователи, объединенные в сеть молитвенных конгрегаций, верили, что Будда покажет дорогу к миру и процветанию, «принц света» принесет свет в мир, погрязший в грехах, а также обещали спасение души и исцеление от телесных болезней.

В 1793 году, когда секта значительно увеличила число своих сторонников в центральных районах Китая, правительство распорядилось провести расследование ее деятельности. Алчные чиновники на местах использовали этот запрос для того, чтобы терроризировать деревни, что вызвало сопротивление со стороны вооруженных отрядов «Белого лотоса», к которым вскоре присоединились лесные разбойники. Они нападали на органы государственной власти в деревнях и опустошали сельские районы. Одновременно правительство пыталось подавить восстания племени мяо, вспыхнувшее на юге страны в ответ на приток китайских переселенцев (еще одно следствие роста численности населения); усмирить бунт удалось лишь в 1806 году. На север были отправлены войска с приказом поймать руководителей партизанских отрядов «Белого лотоса», но китайская армия потеряла квалификацию — не помогли даже противозаконные дополнительные выплаты офицерам. В конечном счете пришлось формировать местные силы самообороны и деревенские ополчения, усиленные наемниками. «Общество Белого лотоса» начало распадаться, и в 1805 году был разгромлен самый крупный его отряд численностью около 100 тысяч человек. Тем не менее по престижу династии был нанесен сокрушительный удар: ее военная мощь оказалась под сомнением перед лицом все усиливающегося Запада, а непомерные военные расходы истощили казну. «Общество Белого лотоса» тоже не исчезло окончательно, и в первой половине XIX века возникли его многочисленные преемники, поднимавшие восстания в различных частях страны, — «Общество небесного закона» и «Общество восьми знаков». В довершение всего процветало прибрежное пиратство, а в 1796 году из Тайваня в Китай пришли криминальные сообщества, получившие названия «триад» и существующие по сей день.

Престарелый император Гао-цзун, последний год правления которого принес столько бед, отрекся от престола в 1796 году, поскольку считал несправедливым занимать трон дольше, чем его знаменитый дед. Одним из самых неприятных его «подарков» наследнику была коррупция, при попустительстве любимого министра императора Го-чена пронизавшая весь чиновничий аппарат. Не исчезла она и при следующих двух Сынах Неба — Жэнь-цзуне (1796–1820) и Сюань-цзуне (1821–1850). При Сюань-цзуне Высший секретариат был заменен Высшим советом, и в правительство вернулось единство — отчасти благодаря деятельности первого министра, убежденного сторонника конфуцианства по имени Цао Чжен-юнь, — хотя за это пришлось расплачиваться некоторой инертностью. Так, например, Цао посоветовал императору не беспокоить себя проблемами, изложенными в многочисленных докладах, направленных на его имя, а сосредоточиться на орфографических и стилистических ошибках, должным образом наказывая тех, кто их совершает.

Неудивительно, что при таком подходе власть постепенно выскальзывала из рук центрального правительства. Этот процесс ускорился благодаря коммерциализации общественной жизни, а также приватизации. Тем не менее определяющим элементом китайской истории этого периода был «прядильщик снов и предвестник ночных кошмаров» — опий.