VII
Вся информация, собранная мною о Млечном Пути и о маршрутах к сверхъестественному миру, не противоречила такому пониманию. И многое из этой информации в свете этого приобретало более глубокое значение. Например, как только я понял, что уку пача, «мир внизу», имел четкие границы, я подметил нечто новое об объектах их темного облака — Лисе, Жабе, Куропатке и Змее. Я уже знал, что эти животные были связаны с преисподней и что это было справедливым не только для современных классификационных схем, таких как у аймара, но также встречалось от случая к случаю в литературе периода конкисты. Единственное исключение — это Лама, которая лишь иногда увязывается с преисподней (вероятно, потому что она представляет, как это могло бы быть, «мать всех предков») и иногда с землей. Поэтому изумляло понимание того, что все созвездия из темного облака авторитетно определяли, будь то с периода конкисты или в современных исследованиях, что Лама, Жаба, Лиса, Куропатка и Змея, — все они находятся к югу от южного тропика. Кроме того, я стал понимать, что поведение земных дубликатов этих объектов, опять же за исключением Ламы, обладало одной общей характеристикой: все эти животные живут в земных норах, которые на языке мифологии представляют входы в преисподнюю. Жаба зимует в земле. Лиса живет в норе. Куропатка, или льюту, откладывает свои яйца в углубление в земле. Змея живет под землей. Уку пача расположен под южным тропиком.
Последовали другие догадки. Я понял, — что Лиса, чернильно-черная собака, расположившаяся перпендикулярно Млечному Пути, вероятно, представляла мифического черного пса, чья служба состояла в перенесении (вместо моста) душ мертвых к месту их конечного покоя на «другой стороне» небесной реки. У современных говорящих на аймара жителей земные лисы обычно упоминаются как «горные собаки» и считаются в народных рассказах, наряду с жабой и другие животными, живущими «внутри земли», связанными с преисподней. Кроме того, Лиса стояла перед правым направлением, чтобы получить за выполненную работу. Ее морда восходила вначале, а ее хвост — в конце, означая, что, как садится солнце в декабрьское солнцестояние, она была повернута «головой на запад», готовая нести души уходящих усопших через великую реку на землю усопших.
Это не отличалось от севера. В андской мысли звезды к северу от северного тропика «принадлежат» к «мир наверху». Единственным небесным объектом, о котором было известно с периода конкисты, что он занимал это место, является самец ламы, Уркучильяй/Лира, который, подобно шаману, держится высоко в горах.
Помимо своего прозвища пако (шаман), самец ламы имел и другую кличку: лъяка, означающую «боевое копье с плюмажем». То, что копье было связано и с шаманством, и со звездой Be гой, известной также как уркучильяй, самец Ламы, доказывается тем фактом, что дорогое изображение этого же копья присуждалось победившим бегунам в Ольянтай-тамбо во время обрядов, совпадающих с гелиакическим восходом Беги в Лире (Приложение 1 и рисунок 3.15). Таким же образом, каким созвездия из темного облака связаны с преисподней, именно пако/льяка/шаман принадлежат «миру наверху». В шаманской иерархии в окрестностях современного Куско наиболее почитается титул, которым обладает только один человек и который является анак вакайод, «он, который способен видеть мир наверху». Символическое значение копья в таких шаманских делах встречается как в современном, так и в инкском обычае.
Исследования Зуидемы и Киспе, например, показывают, что это копье являет собой важнейший символ сложных современных ритуалов, связанных с увеличением стад и проводившихся во время праздника Сан-Хуана 24 июня, во времена инков — последний день празднества Инти Райми в июньское солнцестояние. В сегодняшних церемониях шаман, хозяин домашнего скота, несет льяку (копье) высоко в горы, чтобы обратиться к богам гор, уамани, от имени стад. Лъяка, ламы, пики гор и июньское солнцестояние — эта форма андского мышления доказала, что она неподвластна времени.
Зуидема также показал, что символика копья имеет глубокие корни в доколумбовых Андах. Вот как он говорил об андской ушню, пятиступенчатом пирамидальном сооружении, плоская поверхность которого представляла вершину космической горы:
«Хронист Кабелю Бальбоа упоминает другое название ушню: «пильяка чуки». Чуки — копье, а о том, что касается пильяка, Ольгин (1608) говорит: «Пильяка лъяйта, льяуту (лента) двух цветов, которую ткут вопреки моде фиолетовой и черной». Теперь в своей книге Тиуанаку Познанский воспроизводит рисунок на инкском к 'эро [деревянном бокале] цветного ушню и Инки со всеми его царскими знаками отличия. Пирамида имеет шесть уровней. На высшем уровне помещено копье, украшенное двумя лентами, одной фиолетовой и одной черной».
Запомните эти две ленты. Позже они окажутся чрезвычайно важными. Теперь же отметим: Инка сидел наверху искусственной горы, или ушню, он нес посох, именовавшийся льяка и символизировавший силу шаманского господства, власть, чьей путеводной звездой была Вега в Лире, а самец Ламы, тоже называвшийся льяка и располагавшийся на земле богов, выше северного тропика. Как у живого полубога, Сына Солнца, власть Инки символизировала льяка, а его последнее пристанище находилось в «мире наверху», то есть по аналогии с несущим посох Виракочей.
Если изящество было признаком значимой теории, то я имел все основания испытывать вдохновение от того, что обнаружил. Самое скупое объяснение значения мифологического «потопа» 650 года н. э. состояло в понимании, что андские сверхъестественные миры имели небесные аналоги с четкими положениями в небесах. Я чувствовал, что этот критерий мог бы выдержать бритву Оккама. Он ронял «связную трактовку» в бесчисленные песчинки явно несопоставимой информации, так что каждый отдельный факт казался отражающим образ целого. А будучи проверенным, этот образ оживлял планетарий, как автомат для игры в китайский бильярд.
С другой стороны, имелась буквально зияющая дыра в изображении того, как андские жрецы-астрономы представляли себе небеса. На рисунке 3.13 видно, что он представляет пределы «небесной земли» с точки зрения параллельных тропиков. Это представление означает, что андские жрецы-астрономы мыслили в категориях полярных и экваториальных координат. Такая система начинается с представления о небесной сфере и организует эту неподвижную сферу звезд посредством проецирования оси вращения земли снаружи на Полярную Звезду. Полюс этой сферы проходит через небесный экватор под правильными углами. Все другие ориентиры в этой сфере, осмысливаемой таким образом, могут встречаться в воображаемых полосах через звезды, параллельных небесному экватору, полосах, которые мы называем широтой. Небесные тропики представляют две такие полосы. Концептуальная основа астрономической системы, описанной в «Мельнице Гамлета», покоится на полярных и экваториальных координатах.
Проблема состояла в предположении, будто эта система не существовала в Андах и категорически противоречила образу осмысления небесных движений, наиболее распространенному среди коренных американских народов, живущих в тропических широтах от Мексики до Боливии. Эта парадигма, разработанная Энтони Авени, основана на предположении о том, что, поскольку в тропических широтах угол восхода и захода небесных тел менее остр, проживающие там люди используют в качестве своей основной системы эталонов для наблюдения круг горизонта и вертикальную ось, образуемую проходом солнца через зенит, явление, которое происходит только в тропических широтах (Приложение 2).
Однако ничто не беспокоило меня так, как признаки того, что придется усомниться в этой схеме. Посмотрите на рисунок 3.13. На этом изображении нет никакого полюса. Я действительно не имел представления, оперировали ли андские астрономы с понятием оси небесной сферы, и не знал, где искать такую информацию. Насколько я мог судить, этой информации там фактически не было. Какое огорчение: ни небесного полюса, ни тропиков, ни небесных тропиков, ни смысла в мифах о «потопе».
Я просмотрел все шаги, которые привели меня к этому тупику. В конце концов я решил, что затраченное время не давало оснований для отчаяния. Это было время, чтобы научиться доверять изучаемой мною традиции. Жрецы-астрономы, сотворившие мифы о 650 годе н. э., были серьезными людьми. Я достаточно хорошо был знаком с археологическими данными, чтобы знать, что годы, непосредственно прилегающие к 650 году н. э., были одним из наиболее беспокойных периодов во всей истории Анд — именно тогда впервые организованная война охватила андское общество. Следовательно, внедрение силы в ткань андской жизни могло быть не чем иным, как тяжелым ударом по великому фундаменту взаимных обязательств, на котором покоилось андское понимание справедливости. В этом смысле должно было казаться, что дух Виракочи определенно «покинул землю». И если великая небесная идея-форма, воплощавшая наставления бога, действительно испытала свою собственную, параллельную катастрофу с разрушением «моста» между мирами проживания и высшими силами, я не мог отрицать мудрость вечного воспоминания об этом моменте.
Я должен был еще многое понять, чтобы справиться с проблемой оси мира. Я настроил себя на длинный и трудный процесс. Но оказалось, что это заняло совсем немного времени — ровно столько, чтобы отыскать одно-единственное слово в очень старом словаре.
ГЛАВА 4
ВИРАКОЧА
…О бедствиях людей
Я расскажу вам, как их, прежде малых детей,
Наделил я рассудком и разумом,
И не ради их умаления я говорю,
Но о моих дарах, чтобы увековечить любовь:
Кто изначально видел, тот знал не то, что видел,
А слышавший не слышал, беспорядочно проводя Дни своей жизни, томительно, будто в мечтах, Без цели; и никаких светлых домов, Ни кирпичной кладки, ни плотницкого мастерства они не знали;
Но жили, как мелкие муравьи, дрожащие от ветра,
В темных пещерах прячась, проводили жизнь: Не было у них надежных примет ни о наступлении зимы,
Ни о появлении цветущей весны,
Ни о полном фруктов лете: так проживали они каждое время года
И не задумывались, пока тайные знания О восходящих и заходящих звездах я не открыл им.
Эсхил.
«Скованный Прометей»
Боги земли и моря
Стремились найти это Дерево в природе; Но поиски их были напрасными: Оно растет в Человеческом разуме.
Уильям Блейк
Современный историк религии Мирче Элиад показал, как образы трех взаимосвязанных миров получают великолепное развитие в символике северного и центрально-азиатского шаманства. В представлении этих культур, «вселенная имеет три уровня — небо, землю, преисподнюю, — соединенные центральной осью». Эта ось символически мыслится как центральная опорная колонна зданий или, там где существуют иные архитектурные стили, как дымовая труба на крыше. Космическая колонна также иногда представляется в виде срубленного ствола дерева, поднимаемого, как лестница, шаманом в состоянии экстаза. Это «древо вселенной» проходит через «пуп земли» и обеспечивает шаману доступ к трем мирам посредством экстатических подъемов и спадов. Третий образ, космическая гора, служит той же цели. Как древо вселенной с ветвями, протянутыми в звездные небеса, и корнями в преисподней, так и космическая гора, — все это «просто более разработанные мифологические формулировки Космической Оси (Столпа Вселенной и т. д.)».
Здесь, как и у инков, северное направление ассимилируется с вертикальным, как, например, в случае с космической горой. Для якутского шамана, который поднимается на гору семи преданий, высшим является «пуп неба», синоним Полярной звезды. Для индусов священная гора Меру представляла центр мира, над которым висела Полярная звезда. Бурятские шаманы утверждают, что Полярная звезда прикреплена к вершине горы Вселенной. С абсолютной плавностью эти образы переходят в архитектуру:
«Тюрко-алтайцы представляют Полярную Звезду как столп; это «Золотой Столп» у монголов, калмыков, бурят, «Железный Столп» у киргизов, башкир, сибирских татар, «Солнечный Столп» у телеутов и так далее… Татары Алтая, буряты и сойоты ассимилируют столб юрты со Столпом Неба. У сойотов столб возвышается над юртой, а его конец украшен синими, белыми и желтыми кусками материи, представляя цвета небесных районов». /Выделено автором./
Аналогичным образом инкский льяка, украшенный лентами, вибрировал на вершине изображавшейся в традиционном стиле горы, которая называлась ушню и которую представлял в небе выше северного тропикауркучшьяй, самец Ламы в Лире.
Образы центрального столпа дают представление о различных «дырах», проделанных между мирами и доступных для шамана в состоянии экстаза. Они могут вести в преисподнюю, а также в мир наверху. Костюм якутского шамана несет символ «Щель в Землю», называемый «Дырой Духов», и он сопровождается в мир духов не каким-то живущим в норах млекопитающим, а птицей, поганкой, которая может как летать, так и погружаться в море. У алтайцев спуск в преисподнюю достигается через «дымовую дыру земли», предполагающую модель космических уровней, сложенных один на другой.
Эта модель действовала у майя, у которых пол площадки для игры в мяч опирался на крышу здания Властителей преисподней Шибальбы, точно так же, как она действовала у гольдов в Сибири, которые насчитывали три космических дерева, по одному на каждый мир, а среди других сибирских народов древо мира живых достигает дворца верхнего мира у Бай Улган. У хопи, чьи мифы соотносятся с идеями о Мировых веках, церемониальная кива, с ее входом по лестнице через дымовое отверстие в крыше, имеет также отверстие в полу, называемое зипапуни. Зипа-пуни символизирует центр и точку появления предков из предшествующего мира, точно так же, как отверстие в крыше обращено наружу, как к миру наверху, так и к будущему.
Сантильяна и Дехенд исследовали специфический аспект этого образа, а именно — почему у арабов ближние околополюсные звезды северного неба называются «отверстием мельничной втулки» или почему Клеомед (около 150 года н. э.) говорит о тех же самых участках неба: «Небеса вращаются, подобно жернову». Иными словами, осевое представление о столпе-горе-дереве обнаруживается еще и в другом причудливом образе, пронизанном своим собственным специфическим комплектом вачентностей. Поэтому образ небесной мельницы призван говорить о времени и движении. Столп вселенной, возвышающийся к Полярной звезде, становится выкованной богами осью громадной мельницы. Сам жернов — то есть небесный экватор — «разделенный пополам» по прецессионной полярной оси, перемалывает мировые века с помощью зодиака. В норвежской мифологии это была Мельница Амлетуса/Амлоди, также известного под именем Гамлета. В «Прозе Эдде» Снорри Стурлусона она называлась Гротте, «дробилкой», принадлежавшей Фроди и перемалывавшей золото, покой и изобилие. Но жадность Фроди стала известна двум исполинским девам, которые заколдовали мельницу, чтобы она принесла ему несчастье. Затем морской бог Мизингр поднялся на поверхность, убил Фроди и забрал мельницу на свой корабль. И этот корабль ушел на дно где-то в Северной Атлантике:
огромные опоры отлетели от бункера, железные заклепки лопнули, деревянный столб разбился в щепки, бункер рухнул, массивный жернов раскололся надвое.
С тех пор — и в то время, о котором повествует эта история, — водоворот засасывался через отверстие в жернове, размалывавшем соль на дне моря.
С эрудицией, которая как по широте, так и по глубине необычна для нашего времени, Сантильяна и Дехенд продолжали прослеживать вездесущность «Мельницы Гамлета» в Индии, Персии, Скандинавии и так далее. Мельница имела владельца, чьим небесным проявлением была планета Сатурн. Для наших целей Гротте, буквально «осевой блок», дает достаточное основание утверждать: имелось некое представление, которое «организовывало» небесную сферу неподвижных звезд в отдельный образ, ту же самую полярно-экваториальную Систему, которая используется до сих пор в мореплавании по звездам. Кроме того, когда «столбовое дерево» или «столп вселенной», прикрепленный к Полярной звезде, сорвался со своего гнезда и начался «водоворот», мы обнаруживаем безошибочный образ прецессии, мельницы, которая перемалывает время. Потому что ориентация оси вращения земли смещается внутри сферы неподвижных звезд (рисунок 4.1), полярные звезды изменяются во времени. Великая пирамида ориентировалась на звезду Тубан (альфа Дракона) приблизительно пять тысяч лет назад — факт, столь часто пропускаемый учеными, что, как отмечают Сантильяна и Дехенд, побудил доктора Александера Пого из Паломарской обсерватории подчеркнуть: «Я отказываюсь ссылаться на дополнительные примеры упрямой убежденности наших египтологов в неподвижности небесного полюса». Иными словами, согласно Сантильяне и Дехенд, устный образ «водоворота» символизирует, по крайней мере в одном из применений, площадь дуги приблизительно в сорок семь градусов в диаметре — двойной радиус в 23,5 градуса, образуемый наклоном экватора земли к эклиптике в северных небесах, где ось вращения земли движется вокруг полюса нашей солнечной системы, оси вращения солнца.
«Водоворот» был также известен как «пуп моря», который, как и пупок у хопи, зипапуни, находится в «центре» вертикально расположенного космоса. Опять же непостоянство, с которым такие образы меняют свои значения, подчеркивается Элиадом:
«…из-за своего положения в центре вселенной храм или священный город всегда является местом соединения трех космических сфер: рая, земли, ада. Дур-ан-ки, «соединение рая и земли», являлось названием святилищ Ниппура и Ларсы… оно всегда является Вавилоном, местом соединения земли и преисподней, из-за чего города строились на баб-апси, «Воротах Апсу», где апсу обозначало воды хаоса до Сотворения мира [так же, как болотистые топи у входа в Персидский залив]. Скала в Иерусалиме достигала подземных вод (iehoum)… Вершина космической горы — это не только высшая точка земли; она также является центром земли, точкой, в которой начиналось Сотворение… «Святейший сотворил мир, словно эмбрион. Так же как эмбрион исходит от пупа, так и Бог начал создавать мир с центра и от него уже шел в различных направлениях»… В «Ригведе» …вселенная мыслится простирающейся от центральной точки…Согласно месопотамской традиции, человек сформировался в «пупе земли», в узу (плоти), cap (соединении), ки (месте, земле), где также расположено Дур-ан-ки, «соединение рая и земли».
Отличительная черта этих представлений ведет нас к исторической проблеме. Элиад ясно говорил о том, что эти идеи «принадлежат» отнюдь не шаманству:
«Хотя собственно шаманский опыт можно оценить как опыт мистический на основании космологического представления о трех сообщающихся сферах, это космологическое представление отнюдь не принадлежит исключительно к идеологии сибирского и центрально-азиатского шаманства, ни к какому-либо другому шаманству. Оно является универсально распространенной идеей, связанной с верой в возможность прямого сообщения с небом». /Выделено автором./
В другом месте Элиад пояснял, что, по его мнению, «разброс» этих идей был результатом скорее прямого культурного влияния, чем какого-либо духовного механизма, содержащего представления о «вселенной» или «природе». Тем самым он подчеркивает воздействие на развитие шаманства «влияний с юга… которые изменили как космологию, так и мифологию и методы экстаза. Среди этих южных влияний мы должны принимать во внимание…в конечном счете месопотамские влияния…». Сантильяна и Дехенд пояснили свое собственное подобное представление тем, что тот же «самый древний» Ближний Восток является источником понятий, связанных с тремя сферами, семи или девяти небес, «столпа вселенной» и так далее.
По нынешним «обязательным правилам» науки, это представление ставит иное затруднение. Точка зрения гуманитарных наук состоит в том, что «самый древний» Ближний Восток — это семь тысяч лет тому назад, Месопотамия до культуры Эль Обейд. Перешеек через Берингов пролив исчез приблизительно одиннадцать тысяч лет тому назад, а вместе с ним, согласно авторитету ортодоксальной науки, исчез также всякий, даже самый случайный из контактов между Новым и Старым Светом. С другой стороны, три сферы из андской космологии и многократные небеса у майя и ацтеков — не говоря уже об андской оси вселенной, которая является красной нитью данной главы, — предполагают либо то, что следует искать другой, более ранний, чем древний Ближний Восток, источник происхождения этих особых идей, либо то, что такие идеи достигли Америки через еще недостаточно проверенные каналы диффузии. И не впадая в ошибку, мы сталкиваемся с основами «метаязыка», распространявшегося между различными экосистемами и широтами, но ни в каком-то «очевидном» смысле. Иначе по какой еще причине должны были бы, например, инки, с их столицей на 13 градусе южной широты, величать северное направление «высшей точкой» и ассоциировать его с «верхом», «крышей» и «горой»?
Используемый в предыдущих главах сравнительный материал неамериканского происхождения не имеет решающего значения для формирования Америки; изложенный до сих пор андский материал опирается на самого себя. Сведения из-за пределов Америки приведены в основном не для того, чтобы предположить вездесущность данной модели — хотя и для этого тоже, — а скорее, чтобы подсказать читателю, что что-то не верно в том, как нас учили понимать историю человеческой жизни на земле. От ступенчатых пирамид Вавилона до пирамид Паленке и от Dendera Зодиака до небесной Ламы обнаруживается наличие не некой слабой совокупности «верований» в загробную жизнь, а повсеместного и весьма структурированного языка, зеркально отражающего одинаково сложное понимание небесной механики, — и все это ради познания природы конечного удела человека. На поиски этого знания были направлены лучшие умы и народные сокровища древнего мира. Если бы оно пришло, то могли ли в результате потрясения те люди — серьезные люди — пускаться в рискованные путешествия на «край известного мира» в поисках родственных духов? Кто знаком с полинезийской навигацией, знает, что древняя технология соответствовала уровню своих задач, а полинезийские моряки были искусными мореплавателями. Историю их дел еще предстоит написать, но она не будет написана до тех пор, пока мы, современные люди, остаемся в неведении относительно того, что поиски имеют историю, которую составляет миф.
По иронии, как результат временного успеха в исследовании, наметившегося в предшествующих главах, меня одолели теперь мрачные раздумья. Как и «небо, земля и преисподняя» в азиатском шаманстве, три пача в андской космологии всячески указывали на концептуальную ориентацию на вертикальное, понимаемое как северное, по полярной оси небесной сферы. Эта ось занимала существенное место во всеобъемлющей схеме трех «миров». Однако индейского обращения к ней я как раз и не знал.
Но это было только частью проблемы — вопросом левого полушария, технической стороной проблемы. Я начал также осознавать, что утратил контроль над правым полушарием уравнения. Если бы я хладнокровно взглянул на мифы о ламе и потопе, то единственное, что я мог бы сказать с уверенностью, — это то, что они описывали особое астрономическое событие. За исключением единственного предположения о том, что мост, по которому шагал Виракоча, был связан с предсказанным пако потопом, я не видел явной связи между повседневными андскими религиозными убеждениями и очевидной обеспокоенностью в андской мифологии сообщением о времени на уровне прецессионного изменения. Сказать, что эти мифы были связаны с андской духовной и религиозной мыслью, потому что привлекли внимание к прекращению гелиакического восхода Млечного Пути в июньское солнцестояние, было бы тавтологией. Скорее я сам, а не мифы, восполнял «недостающие» измерения мифа, исследуя материал, который казался связанным с ним.
С другой стороны, не подлежало сомнению важное значение мифов о ламе и потопе. Иначе зачем бы еще было составлять и помнить их? Мне казалось абсурдным, на первый взгляд, полагать, что такие мифы не были тесно связаны с основой андской духовной мысли. Иначе в поиске религии пришлось бы наблюдать нелепое зрелище космологии.
В этот момент я думал, что передо мной было две отдельных проблемы: одна — «техническая», имеющая отношение к «недостающей» оси небесной сферы, другая — «правого полушария», относящаяся к «недостающей» связи между андской традицией астрономического наблюдения и андской религией. Мне еще предстояло понять, что решение обеих этих проблем скрывалось в очевидной достопримечательности. Виракоча, как вы видите, нес посох.
Я пришел к поворотному моменту в своем исследовании. Прежде я следовал предположению Сантильяны и Дехенд о том, что в некоторых употреблениях в мифах «животные являются звездами», а «топонимы — метафорами для положения в небесной сфере». Результаты говорили сами за себя. Теперь же я понял, что вопрос, который я задавал о материале — «Что связывало андских богов и астрономию в андской мифологии?» — также предчувствовался в «Мельнице Гамлета». «Третье правило» исследования Сантильяны и Дехенд — «боги — это планеты» — лежало прямо передо мною. Я должен был либо идти вперед, либо остановиться.
Я колебался по трем причинам. Во-первых, я никогда не понимал в полной мере роли «планетарных божеств» в древней космологии, описанной Сантильяной и Дехенд. Я действительно не был уверен в том, что когда-либо смогу осмыслить эту часть их работы. Во-вторых, я снова столкнулся со своим собственным порогом доверчивости. Я просто никогда не считал серьезной возможностью, что техническая терминология, столь же таинственная и замысловатая, как и упомянутые в «Мельнице Гамлета» планетарные знания Старого Света, могла бы явно присутствовать также и в Андах. Кроме того, был ясен единодушный приговор современной науки: единственная планета, с которой андские народы были достаточно знакомы и дали ей имя, была Венера.
В-третьих, мне казалось, что изучение возможности проявления андских богов в образе планет неизбежно привело бы к своего рода методологической расплывчатости. Ничто, кроме молчания научной литературы, не вынуждало меня приводить доказательства, основанные на сравнительных характеристиках Старого Света и андских божеств. В то время я и не помышлял, что чисто андский материал мог бы обеспечить средства для проверки и доказательства.
Оглядываясь назад, могу сказать, что успокаивает осознание того, насколько близко я подошел к отказу от этого пути исследования. Я должен был еще проверить для самого себя, могли ли буквальные значения имен андских богов содержать астрономическую информацию. Самое большее, что для этого требовалось, — это ежедневный поиск по всем современным словарям этимологии различных имен бога Виракочи. Если бы обнаружился хотя бы слабый проблеск какой-то связи между буквальным значением этих имен и техническим языком мифологии, тогда стоило бы рассматривать это далее. Но я читал вторичную литературу, а там мало что иное, кроме жесткого и необычно грубого обращения с фонемами отдельных имен андских богов, говорило о том, что в основе андских религиозных «верований» лежали какие-либо систематические темы или логика.
Например, лишенная смысла трактовка имени бога Виракоча в значении «морской пены» утвердилась в печати уже в 1551 году, и с тех пор данное толкование в качестве общепринятого в письменном виде так ничем и не было заменено. И эта интерпретация уже пережила многие эпохи. Далее, идея поиска в словарях казалась поначалу просто упражнением в бесполезности. Судя по тому, что утверждалось в литературе, я предполагал, что искать значение имени Виракочи было безнадежно.
Склонила весы в пользу продвижения вперед — хотя бы лишь в намерении — мысль о том, что я мог бы по крайней мере поискать одно или два из прочих названий Виракочи, чтобы убедиться, что их не было вовсе. Я начал с имени «Тунапа», встречавшегося в хрониках в качестве одного из имен Виракочи, но особенно часто (более двадцати раз) использовавшегося Пачакути Ямки, индейским дворянином из района озера Титикака. Кечуа и аймара изобилуют смешанными словами. Я знал, что в обоих языках глагол апа-и означает «нести». Затем я нашел туна. Оно означает «жернов». Тунапа Виракоча значило «носитель мельницы». Этот процесс занял примерно девяносто секунд.
Бессмысленное совпадение я оставляю в стороне, ибо в настоящее время нет приемлемого исторического объяснения, почему этот образ должен был появиться в южных Андах. Дехенд пыталась добиться более полного понимания деус фабер, «творца» бога, след которого просматривается во всех мифах высокоразвитых культур от Океании до Скандинавии, и в конечном счете понимания того, что этим богом, обладавшим мельницей, была планета Сатурн. За единственным и долго игнорировавшимся исключением, определенные сведения относительно андских представлений о планетах почти полностью лишены первоисточников, равно как и современных этнографических исследований. Кроме того, евразийская «мельница», несомненно, образовывалась полярно-экваториальными координатами, в то время как, согласно принятой в настоящее время парадигме, андская астрономия основывалась на горизонте, системе средних широт, используя круг горизонта и оси зенита солнца как первичные — на самом деле единственные — средства ориентации. Теперь трудно воссоздать в памяти тот шок, который я испытал после прочтения одной этой словарной статьи. Она открыла огромное хранилище тайн.
II
Похоже, мне нужно было изучить глубже вопрос о том, что знали и чего не знали андские народы о планетах. Логично было начать с планеты Венера, так как она была единственной планетой, идентифицированной местным названием — часка коилъюр — в нескольких испанских хрониках. Коильюр означает на кечуа «звезду», в то время как часка — «растрепанные или взъерошенные волосы», терминологию, непосредственно сравнимую с ацтекской Венерой — тцонте мокке, означающей «гриву».
Английское слово планета происходит от греческого planetai, означающего «странника» и описывающего особую «поведенческую» характеристику планет: в то время как неподвижные звезды не перемещаются относительно друг друга, планеты «блуждают» по эклиптике с изумительным разнообразием периодичностей и орбитальных траекторий. Так как планеты столь же или более ярки, чем самые яркие из звезд, трудно вообразить ситуацию, при которой такие же прилежные наблюдатели за небесами, как и андские народы, не сумели бы заметить у планет уже необычные для них «блуждания». И все же именно в такое состояние дел заставила бы поверить литература, написанная не принадлежащими к андской цивилизации наблюдателями — начиная от испанских хронистов и до настоящего времени.
Тем не менее, если бы не существовало научного «бумажного занавеса», исключающего значительные контакты между Новым и Старым Светом, то случай с часка коилъюр уже давно мог бы предложить исследователям андской цивилизации иной ракурс подхода. Вавилонская (а позднее арабская) Иштар/Венера была «с волосами» или «гривой». Плиний отмечал, что «иногда волосы прикрепляются к планетам». Семитское юба, означающая «гриву», и юбар — «сияющий свет, сияние» — обычно относятся к Венере, хотя иногда используются в более общем смысле в качестве «утренней звезды». То, что «с волосами» является преимущественно Венерой, также ясно в случае с Плинием из его упоминания дымчатого кварца — то есть кварца, содержащего тонкие нити полупрозрачной двуокиси титана — как veneris crinis, «волосы Венеры».
Для тех, кто заботится о памяти, этот воображаемый танец никогда не заканчивается. В Андах современный лексикограф Лара отметил кечуанский неологизм ч'аскачау — буквально «день растрепанных волос», означающий viernes, испанское название дня Венеры. Люди, говорящие на кечуа, сами остаются одним из немногих источников, проявляющих какой-то интерес к этому кровному «табу» сравнительной этнографии.
То, что в документе, написанном анонимным хронистом (приблизительно в 1585 году) и оцененном учеными как одной из наиболее достоверных хроник, появляется список из всех пяти видимых планет (Венера, Юпитер, Сатурн, Меркурий и Марс), дающий их местные инкские имена и атрибуты, — оказывается сюрпризом. Согласно данному источнику, эти планеты были среди главных божеств инков, которые «поклонялись только небесным светилам и звездам».
Список начинается с планетарных божеств с Венеры, часка, утренней звезды, которая «роняет капли росы на землю, когда встряхивает свои волосы». Юпитер называется пируа, буквально «зернохранилищем», и идентифицируется как планетарный опекун и Инкской империи, и плодородия полей. Согласно анонимному хронисту, само имя «Перу» происходит от бога пируа. Марс — это аукайок, буквально «он с врагами», бог войны. Меркурий, кату илья, является защитником торговцев, путешественников и посланников. Сатурн есть ауча — слово, означающее «жестокий» как в кечуа, так и в аймара. Ауча — хранитель небесного огня, носитель посоха и бог справедливости и воздаяния.
Беглое знакомство с. богами классической старины дает возможность уяснить мотив, по которому игнорируется данная информация. Она просто бросает открытый вызов ортодоксальной науке. И таким образом, хотя современные ученые часто называют работу анонимного хрониста авторитетной, они тем не менее считают себя оправданными в игнорировании этих страниц, особенно потому, что не знают иного источника, который бы подтверждал данную информацию. Нет смысла открывать хранилище тайн.
Однако на предание о пяти планетарных божествах ссылался и другой источник периода конкисты, хотя мне известно о непризнании его упоминания научной литературой. Говорящие на кечуа информанты Авилы в Уарочири подтверждали не только общее суждение о том, что они поклонялись небесным объектам, но й в частности то, что они почитали пять «звезд». Кечуанское слово, употребляемое в тексте для обозначения «звезды», — это коилъюр, то же самое слово, которое используется в названии Венеры, часка коильюр. Поэтому интересно отметить, что «звезды», как говорится в упомянутом уарочирийском тексте, «движутся», потому что они движутся по кругу, то есть излишнее описание — если «они» не являются планетами, блуждающими по эклиптике на фоне неподвижных звезд. «Они называют звезды, которые сияют, перемещаются, поскольку они движутся по кругу [на кечуа муйо муйолья], «Пинча-конки». Но те, которые выглядят самыми большими и действительно велики, они называют «Покочорак» [которые приносят созревание], Уилкауарак [которые вызывают восход солнца], «Канчоуарак» [которые вызывают появление блеска]».
Для обозначения трех поименованных «звезд» в приведенном переводе на английский язык используется перевод Аргедаса с кечуа на испанский. Характеристики этих трех «звезд», указанных как «самые большие» из пинчаконки, соответствуют характеристикам трех самых ярких планет — Юпитера, Венеры и Сатурна, — которые анонимный хронист называл инкскими богами: Юпитер {Пируа) как опекун зерновых культур, Венера (Часка) как утренняя звезда и Сатурн {Ауча) как бог небесного огня.
Единственное слово, не переведенное Аргедасом, — это пинчаконки. Его значение разъясняется следующим образом. Пичка — это кечуанское слово для «пяти». Так что эти «очень яркие 3 звезды» (три самые яркие из которых были названы) являются пятью «нечто». Кон — древний эпитет для бога Виракоча, «Кон Тиксе Виракоча». Согласно словарям кечуа, как древним, так и современным, слово кон буквально означает «греметь» и-по метонимии относится к звуку, издаваемому сферическими жерновами — раскатистому грому. Самыми близкими родственными к кон являются слова кечуа и аймара для обозначения «жернова», пишущиеся по-разному — кхона и ккуна. Здесь мы находим обозначение пяти из них, пяти сферических жерновов. Снова проступают черты мельницы.
Поскольку это имя дано пяти «звездам», то кон, вероятно, лучше всего считать слишком номинальным, чтобы переводить его как «священный объект». Употребляемое в контексте планет — то есть «звезд» с особым свойством «перемещаться по мере того, как они движутся по кругу» — слово кон представляет собой, по моему разумению, первый век, который мы идентифицировали местным андским термином, соответствующим истинному мифологическому смыслу слова «бог». Кечуанское окончание — ки, встречающееся в термине пинча/кон/ки, сегодня пишется как ке и означает то, что кечуанист Антонио Кусиуаман называет «притяжательным», то есть суффиксом, используемым для придания изменяемому таким образом слову смысла метафорического родства. Следовательно, слово пинча-кон-ки буквально означает что-то вроде «наших пяти богов» — тех же пяти, которые похожи на то, что описал анонимный хронист, и весьма далеки от представления о том, будто андские аборигены никогда не знали имен небесных «странников».
Это уже становилось интересным. Одна планета, Венера, всеми признанная как неотъемлемая принадлежность андской культуры, совпадала по своим атрибутам с ее образами в Старом Свете, и это совпадение можно было еще как-то объяснить видом и орбитальным «поведением» планеты. Однако кроме того, оказалось, что, помимо длительное время игнорировавшегося списка планет, представленного анонимным хронистом, имелся еще один источник, который упоминал те же самые пять планетарных божеств и описывал три из них в терминах, весьма похожих на анонимного хрониста. Я полагал, что, как только я увяз в хранилище тайн, мне следовало заняться лучшей из них.
Я знал, что непросто составить беспристрастный список сравнительных характеристик между богами Нового и Старого Света: «Все боги огня, пожалуйста, постройтесь в шеренгу в колонке А; всякий считающий себя гермафродитом — в колонке Б» и так далее. Мне нужно было постичь логику составления списков подобных характеристик; то есть я должен был понять, каким образом всякая совокупность характеристик, приписываемых определенной планете, являлась неотъемлемой частью технического языка мифологии и какую точную астрономическую информацию такие характеристики должны были передавать. Если на этом более высоком уровне соответствия имелись сходства — в качестве интегральных элементов технического языка мифологии, то методологический риск, как я предчувствовал, мог оказаться оправданным потенциальным историческим выигрышем.
Я знал, что для продолжения мне было необходимо вернуться к «Мельнице Гамлета», единственному современному источнику, который попытался объяснить такие связи. Но на сей раз речь шла о ее подоплеке, о рассмотрении того, каким образом Сантильяна и Дехенд пришли к осознанию внутренней логики многочисленных характеристик бога-творца — деус фабер, планетарным выражением которого был Сатурн и присутствие которого они разглядели в мифологических традициях по всему миру.
Однако прежде позвольте мне прояснить вопрос, который уже мог запутать читателя. Имя Виракочи — Тунапа, или «носитель мельницы» — предполагает, что он мог изображать Сатурн, но анонимный хронист утверждает, что кечуанское название планеты Сатурн — это ауча. Отделение «бога» от его планетарного проявления было практикой, свойственной и грекам (Хронос/Кронос), и индусам (Кала/ Яма). Такая дифференциация заслуживает внимания в контексте андской мысли, потому что было бы большим сверхупрощением полагать, что Виракоча «есть» просто Сатурн. Точно так же, как в греческом и ведическом мифе знание о физическом «поведении» планеты Сатурн привело к образу «бога», который сообщал движение и меры времени космосу, так и в Андах Виракоча занимает этот же уровень абстракции. Ауча различим в ночном небе, но Виракоча — повсюду.
III
Отец времени — это образ Сатурна, сохранившийся до наших дней. Он — старый человек, согбенный бременем лет, бородатый, несущий посох. В своем устрашающем облике он — Мрачный Жнец, родоначальник неотвратимых законов времени. В своей ипостаси благодетеля, как сообщают нам мистические гимны, он — Прометей, самоотверженный носитель бесценного дара «огня», то есть творческой искры, которая позволяет человечеству выходить за пределы времени, благодаря посвященности в тайны его измерения. Следовательно, Сатурн — старый, старый бог, Царь Золотого Века, имевшего место еще до войн, до классов, до кодификации человеческих законов. Более поздние эпохи связаны уже с Юпитером/Зевсом, Царем, но «до царствования Зевса на этой сущей земле правил Кронос». Сатурн правит силой морального убеждения. Сатурн желает человечеству добра — он украл «огонь» во имя нас, но горе тому, кто нарушает нормы, Сатурн — прежде всего бог меры, тот, кто придает меры космосу; он остается «Звездой Закона и Справедливости» в Вавилоне, а также «Звездой Немезиды» в Египте, Правителем Потребности и Воздаяния — короче говоря, Императором».
Окружающий бога чувственный образ обозначает сущностную структуру научного наблюдения, выраженную подручными средствами. Взять, например, вопрос о том, как этот «огонь» пришел на землю. Было время, когда Царем являлся Сатурн. Это было в те времена, когда «пути» между небесами, землей и преисподней оставались открытыми. Это было то время, когда Млечный Путь стоял «на земле», то есть когда он всходил гелиакически в видимом контакте с горизонтом, одним потоком в весеннее равноденствие в Близнецах, другим — в осеннее равноденствие в Стрельце. Именно в Золотой Век, в Царствование Сатурна, колюр равноденствий — то есть большой круг, соединяющий точки равноденствия через полюсы, — и Млечный Путь были приблизительно одинаковы.
Эпоха, в которую бог Сатурн привнес «искру» собственной проницательности в самую основу человеческого сознания, навсегда утвердилась в памяти как момент, когда солнце коснулось Млечного Пути и подожгло всю галактическую полосу небес. Иными словами, терминология, предвосхищающая появление математики, утвердилась для того, чтобы увековечить память об эпохе, когда солнца равноденствий «вошли» в Млечный Путь. «Естественно» высокая температура солнца заставила реку вспыхнуть, и огонь распростерся по всему великому кругу галактики. Поэтому Млечный Путь величался (то есть не «мыслился» таким буквально) старым «курсом» солнца, тлеющими остатками некой изношенной, прежней эклиптической плоскости. Это понятие фигурирует в мифе о Фаэтоне — своевольном сыне Гелиоса, который поджег галактику, неосторожно введя колесницу своего отца, солнце, в пределы галактической полосы. Это — «пепельный путь» бушменов, где некогда горел огонь. И, конечно, эта терминология, просто потому, что она существовала, воплотила переданный роду человеческому дар творческого потенциала — сам «огонь».
Нигде победа этих ранних мифотворцев над трудностями построения формальных суждений, не прибегая к помощи ни письменности, ни математики, не проявляется более очевидно, чем в формулировке, согласно которой «боги — это планеты». Планеты суть «боги», потому что, в отличие от неподвижных звезд, они обладают способностью движения, понимаемой как признак Воли. Планеты суть «движущие и будоражащие силы», которые Платон называл «орудиями времени». Посредством терпеливого изучения можно было определить «привычки» отдельных планет, но сложность взаимодействия движений между солнцем, луной и пятью видимыми планетами на фоне неподвижных звезд представляла собой зрелище бесконечного танца. Найти рисунок в этом танце, проникнуть в замысел Балетмейстера — вот в чем заключались задача и страстное увлечение, которые будоражили воображение древних.
Но, не обладая письменностью и математикой, как можно было выразить соприкосновение с Владыкой Танца? В греческой мифологии Кронос/Сатурн, сын Геи (земли) и Урана (неба), кастрировал своего отца и бросил его интимные органы в море, откуда возникла Венера, — история, которая привела Макробиуса к тому, что, на первый взгляд, кажется удивительно непоследовательным: «Из этого они заключают, что, когда был хаос, то времени не существовало, поскольку время есть фиксированная мера, получаемая от вращения неба. Время начинается там; и от него, как полагают, родился Кронос [Сатурн], который есть Хронос [Время]…»
Как мог Макробиус заключить из этой истории, что «Время начинается здесь»? Сантильяна и Дехенд собирали по крохам информацию, необходимую для реконструкции этого сюжета. Они сравнивали орфический Гимн Кроносу — «ты, кто поддерживает нерушимое единство согласно алейроновому (вечному) порядку Эона» — с атрибутами ассирийского изображения Сатурна, Нинурты, которая охраняет «соединение неба и земли». Мы уже видели это соединение, дур-ан-ки, которое Элиад описывал как столп вселенной, связывающий воедино три мира. Так что именно Кронос держит свою руку на оси небесной сферы — бывший пенис Урана брошен в звездное море, увековечивая память об искаженном осознании того, что все находилось в движении. Но как же насчет самого жернова, небесного экватора, перемалывающего время по эклиптике? И, более сложный вопрос, как мог планетарный странник по эклиптической плоскости «управлять» полярной осью? Сантильяна и Дехенд разрубили Гордиев узел, переключив внимание на специфические обстоятельства рождения Кроноса/Сатурна в греческом мифе.
В этой повести Сатурн действительно создаёт, как это и было, своих собственных родителей. До кастрирования своего «отца», Урана, — то есть до действия, которое обособило понятие неподвижной сферы звезд, вращающихся вокруг оси, — «земля» (Гея) и «небо» (Уран) были недифференцированным целым. А из чего была выделена Уранова неподвижная сфера звезд? Именно эклиптическая плоскость — владение Геи как «небесной земли» — была очевидной ежегодной траекторией солнца, тем же самым путем, по которому также осуществлялось движение луны и всех планет. Таким образом, в момент этого отделения рождается Венера — утренняя звезда — предвестница солнца, символизируя эклиптику в целом, охватывая и день, и ночь.
Эклиптика имела имя — зодиак. Этот зодиак, или «циферблат животных», составлял театральный фон, совокупность известных земных аналогов, на котором исполнялся небесный танец. И когда небесные актеры, светила эклиптики, начинали танцевать в этом театре — с перемещениями от «моря» до «горной вершины» — действительно весь мир становился сценой: оригинальной просценической дугой, известной также как «Всемирный Дом» (рисунки 3.12Ь, 3.13).
Концептуальной стенографией для выражения этих связей стала позднее греческая буква хи — X, символизирующая пересечение небесного экватора и эклиптической плоскости. X отмечает «разделение вселенских родителей» на два плана: тот, который символизирует принцип звездного царства со всеми звездами, неподвижными относительно друг друга, поворачивающимися, подобно гигантской мельнице; другой символизируют эклиптику, где существа, отличные от звезд — солнце, луна и планеты, — плели собственные рисунки (рисунок 3.11а).
А как быть с тем своеобразным фактом, что Кроносу/ Сатурну надлежало сотворить своих собственных родителей, чтобы создать себя, самого Хроноса/ Время? Сантильяна и Дехенд объяснили это так:
«Дело в том, что «разделение родителей вселенной», осуществленное посредством кастрирования Урана, символизирует установление наклонения эклиптики: начала измеримого времени… И Сатурн был «назначен» тем, кто это установил, потому что он — самая дальняя от середины планета [вывод, основанный на том факте, что у Сатурна самая длинная орбитальная точка, около тридцати лет], самая близкая к сфере неподвижных звезд. «Эта планета была принята за ту, которая сообщила движение Вселенной, которая была, так сказать, ее царем»; так сообщал Шлегель из Китая».
Под «началом измеримого времени» Сантильяна и Дехенд понимают начальный момент открытия прецессии. Это представление было зашифровано в «разделении вселенских родителей», потому что только тогда, когда «перемалывание» этой небесной парой впервые стало очевидным, появилось само время.
Иначе говоря, если бы ось Земли не была наклонена относительно оси Солнца, то не существовало бы динамического поля, в котором приводится в движение гироскопическое колебание Земли. Следовательно, поскольку земля вращалась бы по орбите Солнца, не было бы не только никаких времен года, но и никаких различий одного года от другого, одной эпохи от другой, в регулярном наступлении восхода и заката звезд относительно солнечных дат. Небесный экватор и эклиптика были бы одним целым, а все время — вечно круговым. Стало быть, не было бы никаких иных средств отсчета «начала измеримого времени», кроме как умудриться обозначить «начало» круга.
Здесь (при том, что пунктом наблюдения на небесах как раз является планета, ориентированная своим вращением на одну точку наблюдения — сферу звезд, а траекторией своей орбиты вокруг солнца — на другую точку наблюдения, грубо говоря, орбиту вокруг солнечного экватора (эклиптики), мы подходим к эпицентру весьма сложного зрительного образа. Напряжение вращения Земли, наклоненной таким образом к своей орбитальной траектории, создает динамику, проявляющуюся в прецессионном колебании. Наша смотровая площадка, Земля, «наклонена» (на 23,5 градуса) по отношению к своей орбитальной траектории, как гироскоп, который быстро вращается вокруг своей оси, в то время как сама ось наклонена по отношению к столу, чья поверхность приблизительно напоминает эклиптику. Хотя гироскоп может поддерживать тот же угол по отношению к поверхности стола, так как он «прецессирует», его ось, тем не менее, непрерывно изменяет свое отношение к стенам комнаты (неподвижной сферы звезд). Возможно, наиболее трудно представить визуально то, что, хотя Земля прецессирует, это колебание не имеет ничего общего с определением периодов и положений горизонта в солнцестояния и равноденствия. С незначительными колебаниями угол наклона Земли по отношению к эклиптике остается постоянно равным 23,5 градуса, даже если она прецессирует. Прецессией же, которая действительно оказывает воздействие, является гелиакический восход звезд в такие периоды. Читатель, испытывающий затруднение в том, чтобы представить себе этот визуальный образ, может обратиться к примечаниям к данной главе.
Результатом этого движения через какое-то время является то, что звезды, которые некогда всходили гелиакически в определенный солнечный период — типа солнцестояния, — будут всходить «запоздало». Поскольку это прецессионное смещение происходит так медленно — на один градус (примерно на один день «запаздывания») за семьдесят два года, историки науки предположили, что зафиксировать его можно было только при наличии письменности. С другой стороны, как отмечал Филипп Моррисон из Массачусетского технологического института, все, что на самом деле требуется для обнаружения прецессии, — это старое дерево (столбик-указатель солнечных часов) и вера в правдивость дедушек (устных преданий).
Тогда каким же образом в результате этого впечатляющего осознания относительно «разделения мировых родителей» можно было прийти к заключению, что Сатурн следовало назвать «творцом времени»? Хотя для такого названия имеется весьма определенная причина. Достаточно лишь сказать, что для возврата к одному и тому же положению среди звезд, обладающих самой длительной периодичностью из всех отдельных видимых небесных объектов, этой планете, с ее ускоренным движением, требуется всего тридцать лет, и, следовательно, она позволяла следить за временем по шкале прецессии. Говоря языком мифологии, Сатурн «сообщал движение Вселенной» (читай: «сфере неподвижных звезд») или, иначе, «управлял» осевым колебанием мельницы, потому что для самих мифотворцев он являлся «удобным прибором» фиксирования продолжительных периодов времени.
Огромное потрясение, вызванное открытием прецессии, в полной мере отразилось в таком же потрясающем образе (кастрировании), призванном увековечить память об этом событии. С незапамятных времен человечество целую вечность жило в великом цикле времен года, будто пребывая в райской невиновности. С осознанием, что прошлое происходило под другими небесами, пришел и неизбежный вывод о том, что это «настоящее», прежде понимавшееся как вечно повторяющийся цикл, также пройдет. Именно здесь началось Время. Отныне и навсегда часы были запущены. Круг в конце концов приобрел начало, отныне для настоящего на небесном своде появилась отметина, расположенная на эклиптике в точке ее соединения с небесным экватором. Теперь разные объекты, вселенские родители — Уран и Гея, в равноденственном совокуплении, живот к животу, экватор к эклиптике, перемалывающие Мировые века, — возникли (были осмыслены) как раз в момент появления их собственного результата. Времени («Хроноса, который есть Кронос»).
Не потребовалось никаких особых исследовательских подвигов, чтобы обнаружить это предание также и в Америке. Бирхорст подробно пересказал его североамериканскую версию:
«В большом цикле ирокезских мифов, например, представлялось, что докультурное состояние существовало в мире наверху, которое, как говорилось, было невестой, соблазненной драконом. В результате ее соблазнения небеса открываются и ее ноги оказываются «свисающими в пропасть»; поскольку она соскальзывает в реальный мир общества и культуры, сам змей передает необходимое зерно и домашнюю утварь… Ирокезский составитель Ритуала Соболезнования, наблюдая серьезное нарушение социальной этики, возвращается к происхождению мифа и предупреждает о будущем времени, когда «ноги людей», подобно ногам первой невесты, «будут свисать над пропастью оторванной земли…»
Как и в греческом мифе об Уране и Гее, закат докультурной наивности («хаоса») происходит в момент разделения неба и земли. Время начинается с культуры, точнее, с сельского хозяйства и сопровождающих его инструментов, самым выдающимся из которых является календарь. Отделившаяся таким образом от неба «земля» — это, конечно, «небесная земля», творение самого времени, чьи параметры очерчивают звезды, восходящие гелиакически во время солнцестояния и равноденствия. И как и все сотворенные вещи, эта «земля» — конечна во времени, как это предсказывали и ирокезский миф, и андский пако.
Поскольку разделение «земли» и неба представлялось как разделение половое — как отделение друг от друга Урана и Геи или как соблазнение ирокезской девы, падающей с неба на «оторванную землю» — «главная движущая сила», Сатурн, часто изображается гермафродитным, как это подобает творцу своих собственных родителей, двух из одного. Он — это «мужчина-женщина» «Оракула Кроноса» из «Великого Магического Папируса Египта», документа, который не случайно рекомендует вызывать бога вращением мельницы.
У истоков всегда маячит мельница, безусловное обозначение метаязыка. Астрономический смысл образа мельницы уже был описан, но почему владелец, создатель и работник этой мельницы должен идентифицироваться с планетой, — это требует дальнейшего объяснения. Как могла эта планета, ограниченная пределами эклиптики, «перемещать» ось небесной сферы во времени?
Для начала можно было бы отметить, что «Семь Риши» ведийской традиции иногда идентифицируются как семь светил эклиптики — Солнце, Луна и пять видимых планет, а иногда как семь звезд Большого Медведя, нашей Большой Медведицы, прилежно вращающиеся вокруг Полярной звезды. Такую формулировку можно понять только одним из двух способов: либо авторы таких повестей безнадежно ошибались, либо перед нами термины — то есть компоненты метаязыка, дающие пользователям средства установления отношений, которые по своей природе являются не кинетическими, а скорее связаны с измерением времени.
Сатурн «управляет» мельницей — образ, от которого может отсчитываться прецессионное время — потому, что в качестве самой близкой к неподвижным звездам планеты, обладающей самым длинным орбитальным периодом, он снабжает мифотворцев средствами проверки их собственных данных. Дар Сатурна человечеству — это меры времени. Поэтому собранный Проклом мистический фрагмент категорически утверждает, что Сатурн обеспечивает «все меры всякого творения». Как небесный объект, за которым закреплена изначальная роль «дарителя мер», Сатурн считается богом-творцом, божественным императором, первоисточником исключительной мудрости. В Китае он является Желтым императором, Ши Хуан-цзы, который «повсюду установил порядок для Солнца, Луны и звезд», — формулировка, столь созвучная андским представлениям о Виракоче, что она не требует дальнейшей разработки.
Средства, которыми Сатурн обеспечивает «все меры» времени, повторимся, весьма специфичны, одно из них оправдывает данное Макробиусом имя «творца времени» и будет рассмотрено в следующей главе. Пока же стоит под; черкнуть, что работа Сантильяны и Дехенд показала весьма широкое распространение мифов по всей Евразии, в которых мифологический бог Сатурн «управляет» мельницей, а вместе с нею повелевает и скоростью прецессионного времени. Этот смысл «управления» ярко нарисован в знаменитой гравюре Уильяма Блейка «Времена старины», которая изображает старого бородатого Яхве с парой кронциркулей, устанавливающего меры сверху. И создается впечатление, что, предназначая Сатурну «главенствующую» роль в определении местоположения Полярной звезды на протяжении веков, мифотворцы разделяли то же представление о потрясающем всемогуществе, изображенном Блейком, поскольку они окидывали мысленным взором творение в целом глазами Владыки Времени.
Эти ипостаси Сатурна ни в коем случае не исчерпывают всех его «диагностических характеристик», но они говорят о существе вопроса. Другие сперва кажутся тайнами, но всегда приводят снова к голографическому видению. Плутарх, например, говорил о переживании египтян по поводу ухода Хроноса, правителя Золотого века, который родился на юге, но «переживает смерть» на севере, — траектория, напоминающая появление Виракочи в Тиауанако и уход с Земли в Эквадоре. Совпадение? Плутарх обратил внимание на то, что «слуги Кроноса» могут посещать своего ушедшего владыку в его доме в небесном изгнании на острове Огигия только раз в тридцать лет (тридцать лет — это время, которое требуется Сатурну, чтобы вернуться к тому же самому местоположению среди звезд), когда Сатурн находится в созвездии Тельца. Через западную половину Млечного Пути, где Близнецы отступают перед Тельцом, также, как мы видели, переброшен «мост», называемый чакамарка, и по нему шел бог по имени Виракоча, когда оставлял Землю ради своего небесного дома в «мире наверху».
Наконец, одна из характеристик заслуживает особого внимания. За пределами Америки планеты часто ассоциируются с металлами: Сатурн со свинцом, Венера с медью и так далее. Ассоциация Сатурна со свинцом связана с его функцией как измерителя, а его особый способ измерения осуществляется отвесным грузом (латинское plumbum — «свинец»).
Мы встречаем отвесный груз среди инструментов египетских астрономов, использовавшихся для измерения движения звезд, а также у китайцев. Что же до Сатурна, то задачей законного правителя данного мира-века является «измерение глубины моря», то есть установление каркаса — от полюса до полюса — новой «мельницы» или системы координат мира-века: «…буквально «важнейшая» задача правителя состоит в «погружении» в те места, где времена начинаются и заканчиваются, в овладении новым «первым днем». Это измерение Сатурн выполнял, используя свинцовый отвес.
Такой метод измерения, кроме того, охватывает и глубокие южные небеса, то есть отвесный груз свисает. Сантильяна и Дехенд предположили, что «грузом» на линии отвеса была звезда Канопус, называемая «грузом» у арабских астрономов и «тяжелой» у позднего Алъфонсина Таблета. Звезда Канопус отличается тем, что постоянно находится весьма близко к небесной точке, отмечающей южную ось вращения Солнца. Следовательно, поскольку ось вращения Земли поворачивается вокруг этой неподвижной точки в течение прецессионного времени и поскольку времена и азимуты восхода всех других звезд изменяются, Канопус предстает «неподвижной» по отношению к прецессии. Как звезда «доказательства прецессии» она заслуживает названия непогрешимого отвесного груза, отмечающего «абсолютный спуск». Так что ассоциация Сатурна со свинцом отражает понятие, связанное с функцией бога и способом измерения. Сатурн устанавливает по отвесу, а Юпитер мечет. Но хватит о Старом Свете.
IV
Согласно андской мифологии, бог Виракоча был седобородым стариком, который носил длинную одежду и посох. Он, как мы видели, считался самым старым богом, почитался как творец Солнца, Луны и звезд, как учитель, давший человечеству искусство цивилизованного сельского хозяйства, ткачества и всего остального — как андский деус фабер. Поэтому к нему обращались как к «Тикси Виракоча». Тикси означает на кечуа «источник, начало, основу, первопричину», — слово, также отдающее определением Сатурна в Старом Свете как «творца времени». Среди множества имен Виракочи фигурирует и пачайачачи, буквально «вселенский учитель», и источники сходятся в том, что его способ обучения заключался в нежной доброте и большой заботе. Но Виракоча не был богом для распятия. Сармьенто де Гамбоа воспроизвел миф о мести Виракочи в селении, называемом Кача:
«Кроме того, они сообщают о странном событии; как тот Виракоча, после того, как он создал всех людей, продолжил свой путь и пришел в место, где собралось множество созданных им людей. Это место теперь называется Кача. Когда Виракоча прибыл туда, жители удивились его платью и манерам. Они возмутились и вознамерились убить его с ближайшего холма. Они взялись за оружие и собрались там вместе со злыми намерениями против Виракочи. Он же, опускаясь на колени на ровную землю, со сжатыми руками, — обрушил сверху огонь на тех, кто был на холме, и покрыл им все это место, сжигая землю и камни, как солому. Те злые люди пришли в ужас от страшного пламени. Они спустились с холма и стали просить прощения у Виракочи за свои грехи. Виракоча пожалел их. Он подошел к огню и потушил его своим посохом. Но холм остался совершенно выжженным, камни от обжига оказались такими легкими, что даже очень большой камень, который не могла бы перевезти и телега, мог теперь легко поднять один человек. Это можно видеть и сегодня, так как открывается замечательный вид на этот холм, который на протяжении четверти лиги весь выжжен».
Опаленная земля вокруг Качи была местом инкского храма Виракочи, позже разрушенного испанцами. Этот огромный храм, описанный Гарсиласо, идентифицировался с руинами в современном Рахчи, в десяти милях от Куско по направлению к высокогорному перевалу Ла Райа, отмечающего древнюю традиционную разделительную линию между бассейном Титикаки и южными Андами. Здесь была также остановка перед конечным пунктом паломничества, предпринимавшегося в июньское солнцестояние инкскими жрецами, и потому некоторые авторитеты называют это место храмом Вильканота, по названию горы, где «родилось солнце» в обоих потоках Млечного Пути. Ввиду того, что Сиеса де Леон описал храм в Каче как третью из наиболее важных святынь в империи (после храма Солнца и Горы Уана-каури в Куско), вероятно, что главные обряды в ознаменование «рождения солнца» в июньское солнцестояние организовывались инкскими жрецами именно здесь. Монументальные руины имели только одно направление зрения — на восток.
Со временем каждый учится доверять геомантическим инстинктам инков; так что нет ничего неожиданного в том, что — помимо высокой горы, рождающей две реки, рядом с вулканическим туфом, где Виракоча вызвал космический огонь — обнаруживается другое специфическое геологическое явление, как раз у истоков «Солнечной Реки» (Вилькамайу, известной также как Урубамба), как и описывал испанский священник Акоста: «Эта река, хотя и берет начало на утесе в Вильканоте, о котором я говорил, окрашена пеплом и повсюду испускает дым, словно что-то горящее, и так она долго бежит до множества других рек, впадаюших в нее, гася огонь и устраняя дым, который она вызывает». [Выделено автором.]
Акоста был не единственным, кто увидел связь с пеплом, поскольку аборигены данной местности, точно так же, как и инки, бросали пепел своих ежегодных жертвоприношений Виракоче в «северное море», в бурные истоки Вилькамайу, рожденного в дыме и огне. Так что старый бог огня связан, как и в Старом Свете, с происхождением огненной реки в небесах.
Хронист Гуаман Пома, отнюдь не друг инков, сформулировал этот вопрос по-другому. Смакуя период смерти, болезней, голода и чумы, постигший царствование первого действительно исторического Инки, Инки Пачакути Юпанки, Гуаман Пома сравнивал это проявление гнева божьего с разрушением Содома, «который был сожжен ламами с небес». Это действительно точная картина: стадо лам — вероятно, быстроногое «стадо самцов ламы», Лиры/уркучильяй — устремляется на Землю из Огненной Реки в небе, чтобы сжечь Содом и Гоморру.
Среди титулов Виракочи, встречающихся в собранных хронистом Молиной гимнах, есть уальпайуана. Ольгин упоминал «Аульпайуана или нинанина. Прилежный работник, пылкий и оживленный, как огонь». (Синоним нинанина происходит от кечуанского слова нина, означающего огонь.) Непросто объединить характеристики «огненности» и усердия, но они всегда понимались как функция Сатурна, носителя огня, а также бога, систематически пересекающего эклиптическую плоскость каждые тридцать лет и распределяющего, навыки цивилизации или наказание — в зависимости от того, что подсказывает ситуация.
Виракоча был также гермафродитным. Молина сообщал, что ни творец, ни его «дети» — то есть нечеловеческие родословные уаки, которых он создал для каждого племени, — не были «рождены от женщин», а скорее были «неизменными» и «бесполыми». Две разные молитвы Виракоча, переведенные Пачакути Ямки, ставили вопрос перед богом: «Являешься ли ты мужчиной; являешься ли ты женщиной? [Кай кари качун/Кайуарни качун?]». В третий раз вопрос повторяется в примечаниях на космологическом рисунке Пачакути Ямки (рисунок 2.4). Здесь хронист описал центральный овал как «символ» [унанча] Виракочи, который помещен, как это было, в срединное положение и во главе полового разделения космоса на мужские и женские элементы.
Тема андрогинии снова появляется в образе так называемого «Бога Ворот» Тиауанако (рисунок 4.2), представляющего фигуру Виракочи. Здесь двуполость творца выражена в том, что голова является смесью Солнца и Луны, которые в Андах считались соответственно мужчиной и женщиной.
Чисто астрономические валентности андрогинии Виракочи также объясняются на диаграмме Пачакути Ямки посредством размещения крестов выше и ниже центрального овала. Верхний крест называется оркораной, словом из аймара, буквально означающим «большое стадо, множество мужчин или самцов животных». Нижний крест, называемый chacana en general, «крестом или лестницей вообще», отмечен словами сараманка и кокаманка, означающими «о 11 а (большой керамический горшок) кукурузы и olla коки», — понятия, подробно рассмотренные Зуидемой и Уртоном в связи с озерами, фонтанами и подземными водами, то есть «женскими» компонентами космоса.
Я посчитал эти обращения к двуполости Виракочи основой вопроса. Они поднимали вопрос о том, был ли или не был гермафродитный характер бога частью формальной терминологии «разделения вселенских родителей», символизирующей открытие наклонения эклиптической плоскости к небесному экватору. Возможно, действительно надо было просто «естественно» взглянуть на творца как на доброго старика, с частичкой огня внутри (чтобы обеспечить повиновение правилам), который в качестве творца должен, вследствие простого вопроса онтологической непротиворечивости, быть гермафродитным. С другой стороны, не было никакой очевидной «естественности» в том факте, что Виракоча обладал еще одной характерной чертой Сатурна: он был носитель мельницы, — понятие, которое в Андах также имело половую характеристику.
V
Словарь Ольгина 1608 года содержит следующие определения андской мельницы:
«Кутана ила туна. Жернов, верхний. Марай. Нижний жернов».
И под словом марай он записал:
«Марай или маран. Жернов, находящийся внизу, верхний [называется] уркун или туна».
Описанная здесь техника — это техника «балансирной мельницы», характерной для Анд, в которой верхний камень, туна, имеет форму луны или половины сырного круга. Это, вероятно, наиболее эффективная из когда-либо изобретенных ручных мельниц. Нижний, пассивный камень, маран, является «плоским четырехугольным камнем для помола зерна». Маран встречается на полах крестьянских домов повсюду в Андах.
Начав изучать свойства андской балансирной мельницы, туны, я весьма заинтересовался тем фактом, что этот специфический экспонат не был вращающейся мельницей. Сантильяна и Дехенд, однако, настаивали на том, что образ мельницы — от настоящих вращающихся мельниц до «ухудшенных» версий в виде простой деревянной ступки — можно встретить в самой широко распространенной из традиций в безупречном космологическом контексте. Они подробно излагают посредством примера миф чероки о людях Юга, имевших мельницу для зерна (простую ступку), из которой мука постоянно исчезала: «…хозяева нашли вора, собаку, которая «с лаем убежала к себе домой на север, рассыпая муку изо рта во время бега и оставляя позади белый след, где теперь мы видим Млечный Путь, который чероки называют по сей день «Где бежала собака».
В ранних словарях кечуа и аймара я нашел в синонимах и родственных словах, связанных мукомольной техникой, чрезвычайно устойчивые понятия о силе полового взаимного дополнения, или андрогинии. Например, в вышеприведенном определении верхнего, активного жернова, туны, Ольгин назвал как синоним слово уркун. И в кечуа, и в аймара первое значение слова урко — это самец любой разновидности животных. Мы видели употребление слова урко в созвездии самца Ламы, Уркучильяй, и в верхнем кресте диаграммы Пачакути Ямки, оркорара, или «группа мужчин или самцов животных». И точно так же, как в кечуа уркун означает «верхний жернов, это же самое определение применяется к аймарскому слову урконья. Тогда этот аспект андской балансирной мельницы как минимум отвечал свойству мельницы как космической машины в той мере, в какой он относился к «мужской» сфере. Означает ли это, что верхний, «мужской» жернов имел отношение к «отцу-небу», известному также под именем Уран, к сфере неподвижных звезд?
Мне казалось, что «мужественность», приписанная верхнему жернову, конечно, подсказывала преднамеренную проекцию осевого образа. И словари снова подтвердили мое подозрение. Например, орко, синоним туны, обозначает также на кечуа «гору». Той же символикой Тунапа Виракоча всегда описывается несущим посох. Далее, Лудовико Бертонио, автор словаря аймара 1611 года, цитируемого в настоящем исследовании, иногда записывал титул Виракочи как «Тунуу-па». В этом находится ключ к происхождению слова туна как балансирной мельницы, — изобретения, которое появилось на археологическом горизонте около 200 года до н. э., когда говорящая на аймара цивилизация вокруг озера Тйтикака — места Виракочи — начала свой расцвет. Слово туну встречается и в аймара, и в кечуа. Бертонио перечисляет:
«Туну. Верхушка большого дерева».
Ольгин дал значение на кечуа:
«Туну. Центральный опорный столп круглого дома».
Столь же быстро рассмотрение и родственных слов, и синонимов верхнего жернова обнаруживает слова для обозначения «горы», «дерева», «центрального столпа» и «мельницы», все основополагающие мифологические термины, приведенные как Элиадом, так и Сантилъяной и Дехенд в качестве образов оси небесной сферы.
В контексте андской мифологии мы уже видели использование космической горы, а также последовательного употребления архитектурных терминов как астрономических метафор. Что же касается «древа Вселенной», Балькарсель отмечал, что «поведение» гор в андской истории о ламе/потопе весьма походило на поведение мифологического древа в преданиях племен Амазонских лесов, где, конечно, горы были недоступны для убежища: «У некоторых лесных племен имеется легенда о Наводнении красными водами, от которого очень немногие люди спаслись на верхушке дерева, которое, подобно двум мифологическим горам [то есть, как они упоминаются в двух мифах о ламе и потопе], имело свойство расти вверх быстрее, чем поднимались воды».
Теперь, как уже сказано, образ мельницы в Старом Свете как вариант горы/вселенского древа/столпа дает средства для описания времени и движения. Эти ассоциации также присущи андской балансирной мельнице. Среди синонимов туны, перечисленных (выше) Ольгином, фигурирует кутана. Это слово, буквально означающее «для помола», происходит от кечуанского глагола кутай, «молоть». Кутай использует тот же корень кут-, что и другой глагол в кечуа, уже упоминавшийся кутий, «опрокидывать или оборачиваться», тот же самый глагол, который использован в терминологии о последовательной смене миров-веков, а именно пачакути. В старом фрагменте мифа, записанном Авилой, время и движение объективируются как трение гор друг о друга в момент, когда «солнце умирает», то есть в конце долгого мира-века.
Эти лингвистические признаки снова вынудили меня обратиться непосредственно к космологическому чертежу Пачакути Ямки (рисунок 2.4), где туна, «столп/дерево/ мельница», которую нес Тунапа Виракоча, вновь появляется как центральный принцип организации диаграммы. Надписи вокруг центрального овала — представлявшего на диаграмме, как говорилось, Виракочу, — неоднократно обращаются к нему как к унанче. Это слово означает «знак, стандарт, значок или гербовый щит», а также «железное клеймо». «Штандарт» (estandarte) — это символическая фигура, помещенная на полюсе. Если вы посмотрите в левый верхний угол рисунка Пачакути Ямки, то увидите унанчу Виракочу, заново нарисованного отдельно. Обратите внимание, что у основания овала находится звезда, такая же, как уже имеется у основания овала, и точно как три одинаковых у основания овала в главной части рисунка. Иными словами, этот крест, помеченный Пачакути Ямки как «мужской» (оркорара), имеет длинную вертикаль, на которую поднят символ Виракочи, овал.
Далее, можно увидеть, что он определил горизонтальную часть этого «мужского» креста как tres estrellas todas yguales, то есть «три звезды, все одинаковые», которые предполагают три звезды Пояса Ориона, «Три Марии» в испанском названии. Зуидема также идентифицировал эти три звезды на рисунке с Поясом Ориона. Как мы уже видели, Пояс Ориона лежит на небесном экваторе, отношение которого к горизонту в Куско было отмечено горой, именовавшейся «столпом-опорой мира-века». Тогда вполне логично, что «штандарт» Виракочи должен поддерживаться крестом из звезд, оркорара, определяться как «мужской» и относиться, через Пояс Ориона, к полярным и экваториальным координатам. Как и туна, которую нес Виракоча, усыпанный звездами «мужской крест» на диаграмме Пачакути Ямки — структурная опора унанча/штанаарт Виракочи — является условным символом ориентации земли внутри сферы неподвижных звезд, мир «отца-неба».
С другой стороны, «мать-земля» в формальной терминологии древней мифологии являлась областью эклиптики, простирающейся от тропика до тропика. Структурными «столпами» этой «четырехугольной земли» (рисунок 3.13а) были определены звезды, восходящие гелиакически в солнцестояниях и равноденствиях. Аналогичным образом, андский нижний жернов, марай, обозначенный (как показано выше) в ранних словарях «женщиной», имеет не правильную старую форму, а четырехугольную. Интересно, что в кечуа нет таких слов, которые могли бы передать производное. Родственное слово встречается, как это часто бывает с важнейшими космологическими понятиями, на языке аймара в районе Титикаки. Слово мара означает «год», который является объективной единицей меры, основанной на годовом пути солнца через звезды по эклиптике, области «небесной земли».
Теперь, как мы видели в андской традиции», на собственно земле пределы «небесной земли» обозначаются посредством взаимнокардинального креста, выкладываемого в деревнях и направленного на точки восхода и захода солнца в периоды солнцестояний. Внизу овала Виракочи имеется такой взаимнокардинальный крест, называемый «крестом вообще» и обозначенный «женщиной». Этот звездный «женский» крест есть идеограмма, выражающая астрономическое понятие «небесной земли», то есть границы эклиптики, какими они соблюдаются траекторией солнечного годового (= аймара мара) пути к пределам ее сферы в солнцестояния на фоне неподвижных звезд. В метафорической терминологии мифа рисунок взаимно кардинального креста представлял «мать-землю», пачамама, «нашу мать в пространстве-времени».
Отношение «верхнего» мужского креста к «нижнему» женскому кресту является таким же, как и отношение верхнего «мужского» жернова (туна) к нижнему «женскому» жернову (марас). Таким образом, верхний и нижний «стандарты» Виракочи обозначают два основополагающих принципа организации космоса, воображаемого в половом смысле. Далее, определяя Пояс Ориона как группу звезд, особенно симптоматичную в отношении принципа полярно-экваториальных координат, диаграмма одинаково определенно ссылается на отношение небесного экватора к области эклиптики как на символ взаимно кардинального креста. Здесь в таком случае вокруг центрального символа Виракочи — овала на перекладине — выстроены вселенские родители, разделенные вверху и внизу. Здесь также полностью выражено конечное космическое происхождение андрогинии Виракочи. Как создатель звездных и эклиптических царств, Виракоча была также их продуктом. Великий бог и его учение возникли с разделением вселенских родителей.
Когда я начал склоняться к этим выводам, я все еще не был уверен относительно значения символики центрального овала, поднятого на унанчу Виракочи. Я был также сосредоточен на том, что в то же время считал отдельной проблемой. Ассоциация «женского креста» в диаграмме с эклиптической плоскостью, хотя и не противоречила логике, оставляла полностью открытым вопрос о том, как эта плоскость осмыслялась в небе или даже осмыслялась ли вообще. Во вторичной литературе нет ничего, чтобы позволяло предположить существование в Андах отдельного понятия для «эклиптики».
Обе эти проблемы будут решены с помощью двух прежде пропускавшихся сведений, которые покажут, что овал в диаграмме символизирует эклиптическую плоскость. Но прежде чем обратиться к этим сведениям, я прошу у читателя позволения умолчать об источниках, касающихся существования индейского понятия эклиптической плоскости.
Несмотря на недостаток информации в источниках периода конкисты, трудно вообразить, чтобы андские народы не были осведомлены о группе звезд по эклиптике, которую мы называем Зодиаком, потому что такое невежество предполагает, что у андских народов не было никакого лунного Зодиака. В действительности намного проще ознакомиться со звездами, через которые проходит эклиптическая плоскость, путем обращения к Луне, чем путем обращения к Солнцу. Как Земля и все планеты, которые вращаются вокруг Солнца на плоскости, примерно эквивалентной солнечному экватору (эклиптике), так и Луна движется вокруг Земли по той же самой плоскости, плюс или минус пять градусов. Иными словами, как в случае с планетами и очевидным движением Солнца, луна идет по эклиптической плоскости, через зодиак. В течение одного месяца можно, если пожелать, проследить за Луной через весь зодиак. Если же пытаться использовать Солнце для определения эклиптической плоскости, возникают значительные трудности. В отличие от Луны, звезды, через которые проходит Солнце, увидеть нельзя. Следовательно, чтобы идентифицировать звезды эклиптики, потребовалось бы идентифицировать и запомнить звезды, восходящие только перед восходом солнца в той точке на горизонте, где солнце собирается взойти. Это более сложное, наблюдение отняло бы в двенадцать раз больше времени — целый год, — чем такое же наблюдение при использовании луны.
Не случайно самые ранние календари в Америке — и в других местах — делились на двадцать — двадцать восемь «позиций» луны на ее ежемесячном пути через звезды эклиптики, и вероятно, что это один из источников двадцатичной системы исчисления в Мезоамерике. Следует также отметить, что интеграция солнечного календаря с более ранним лунным календарем происходит почти повсеместно с возникновением сельского хозяйства. В такой последовательности есть особый смысл, поскольку тем, кто становится оседлым, необходим «контроль» за горизонтом, чтобы выверять солнечный календарь посредством гелиакического восхода звезд. В эпоху, предшествовавшую сельскому хозяйству, когда люди преследовали дичь, их стоянки должны были меняться по многу раз в году. Горизонт мог изменяться, но путь луны через звезды был неизменным, и не требовалось обращаться к горизонту.
Инки одновременно вели два календаря — солнечный и лунный, а инкская императрица как Дочь Луны председательствовала на множестве женских обрядов. Уртон отмечал, что, когда при работе с информантами он встретился с женщиной, использовавшей звездные карты, то она оказывалась не в состоянии ориентироваться, пока он не показывал ей, где в настоящее время находилась в звездах Луна. Это привело Уртона к предположению
о том, что все знания женщин об астрономии еще дожидаются прихода женщины антрополога, интересующейся этноастрономией. Лунные дела были и остаются в ведении женщин, и потому неудивительно, что конкистадоры об этом молчат.
Как бы то ни было, есть два источника, говорящие о существовании понятия эклиптической плоскости. Первый находится опять же на рисунке Пачакути Ямки, и в течение весьма длительного времени я не обращал на него внимания. Это невнимание отчасти было результатом принятия мною стандартного перевода одного из примечаний на полях диаграммы, того, которое описывало центральный овал, поднятый на штандарт Виракочи. В конце этой длинной надписи, которая содержит перечисление множества титулов бога, имеется эпитет для бога, который нигде более в испанских хрониках не встречается: Интипинтин тиксимуйо камак. Оно было переведено в значении «солнце солнца, творца основополагающего круга». Этот перевод не дает никакой информации вообще о значении овала. Термин «солнце солнца» ничего не означает. Предлагаемый в качестве синонима «творца основополагающего круга», он не помогает определить, каким этот круг мог бы быть.
Изучая ксерокопию оригинала диаграммы, я понял, что у этого перевода есть очень серьезная проблема и необходимо скорректировать кечуанские значения у Пачакути Ямки. В значении «солнца солнца» эта фраза писалась бы интип ин-тин, а не слитно как интипинтин. Принятая в номинальном значении, которое «неверно», эта фраза означает нечто совершенно другое. В кечуа частица — нтин придает смысл «взятого-в-целом», как в инкском названии инкской империи, тауа/нтин/суйу, буквально «четыре/взятые в целом/ района».
Фраза инти/п/интин тикси/муйу камак означает буквально «солн/ечный/взятый-в-целом основополагающий/круг творец», — перевод, совершенно непохожий на (некритически) принятый перевод «солнца солнца, творца основополагающего круга». Если бы ребенок пришел домой с начального урока по астрономии в школе и, вместо того чтобы повторять как попугай определение эклиптики из учебника («видимого годового пути Солнца»), определил бы эклиптику как «солнечный взятый в целом основной круг», то можно было бы с уверенностью сказать, что ребенок вник в существо вопроса. Сами эти слова говорят о том, что Виракоча создал эклиптическую плоскость.
В тот момент я еще не отваживался доверять своим собственным познаниям. Я хорошо знал, что искал обозначение эклиптики. Хотя мое образование позволяло мне анализировать кечуа, это не освобождало меня от ответственности за обращение к скептицизму ради доказательства. Тем не менее претенциозный — а также лишенный смысла — перевод интипинтин как «солнца солнца» волновал меня гораздо больше, чем мои собственные познания. Но если где-нибудь в ранних источниках имелось другое обозначение эклиптики, то я его пропустил.
Тут я вспомнил о другой фразе, повсеместный перевод которой в литературе я также классифицировал как «лишенный смысла»: о значении «Виракочи» как «морской пены». В течение всего своего исследования бога Виракочи я продолжал считать, что невозможно обнаружить что-то новое с помощью этой специфической этимологии в старых словарях. Конечно, ученые уже до меня должны были досконально изучить данное слово. Скорее для удовлетворения своего пессимизма, чем для чего-то еще, я заглянул в словарь аймара Бертонио. Через несколько минут я в чрезвычайном изумлении увидел абсолютно ясную этимологию, идентифицирующую Виракочу с эклиптической плоскостью, — этимологию, которая просто игнорировалась на протяжении почти пяти сотен лет.
Имя «Виракоча» поставило подлинную загадку перед конкистадорами, как только они столкнулись с этим названием, когда впервые подошли к Куско. Они хотели узнать, что означало это слово, и выразили замешательство и неудовлетворенность тем, что они узнали. Согласно испанским хроникам, единственным известным значением слова «Виракоча» была «морская пена». Неуверенный в правильности этого определения, Сиеса де Леон стремился пересмотреть историю о том, как испанцы были названы Виракочей, потому что они пришли из воды, подобно «морской пене». Действительная причина, как поведали Сиесе аристократы Куско, была в том, что появление испанцев в Куско знаменовало конец тирании насилия победоносного узурпатора Атауальпы (каким его считала фракция Куско во время, гражданской войны). Таким образом, когда пришли испанцы, жители Куско приветствовали их как «Виракочу», аргументируя это тем, «что они, должно быть, были посланы по велению их великого бога Тисивиракочи».
Это решение, хотя и звучало правдоподобно, затемнило тот факт, что значение слова как «морской пены», покорно употребляемое до нашего времени, остается абсурдной этимологией. Кечуанское слово вира, записанное испанцами как уира, означает смазочный материал или животный жир. На какой же эстетической основе могло пытаться поэтическое воображение вывести «пену» из выброса сала в холодные воды андских озер или в холодные воды течения Гумбольдта у перуанского побережья? Кроме того, в языке кечуа уже имелось вполне пригодное к употреблению слово для «пены», посоко. Как и Сиеса де Леон, Гарсиласо тоже выразил абсолютный скептицизм в отношении данной этимологии, но не предложил никакой альтернативы.
Более четко нелепость этого значения показал с помощью так называемых кипукамайокс Вака де Кастро, местный специалист по истории инков, который изучил различные аспекты конкисты. Инки были очень удивлены тем, что испанские «Виракочи» поняли значение своего новообретенного титула как «морского смазочного материала». Это вызывало у них смех. Со стоической иронией они отвергли представление, что их высший бог будет называться — и таковыми были их собственные слова — «морским мусором» (horruras de la mar), хотя одновременно им доставляло несомненное наслаждение такое определение в применении к испанцам. Но имел ли Виракоча какое-либо значение, они не говорили.
Поэтому я был изумлен, обнаружив вира, писавшееся по тогдашнему испанскому обыкновению как уира, в словаре Бертонио языка аймара. Удивляет отсутствие какого-либо упоминания об этом источнике во вторичной литературе. В аймара имеются либо одинаковые с кечуа, либо еще более показательные по смыслу слова для большинства важнейших религиозных терминов, использованных инками. Аймара — это язык района озера Титикака, родины бога Виракочи и упоминаемой в мифологии империи Тиауанако. Тем не менее исследователи половину тысячелетия удовлетворялись поисками значения имени бога в иностранном языке, кечуа. Чем более пристально я всматривался в эту словарную статью, тем больше мне казалось, будто имелось неписаное правило не надеяться найти в языке признаки передаваемой важной интеллектуальной информации. Хотя оно может быть верным для нашего времени — возможно, из-за влияния рекламы, совсем не так было в доколумбовых Андах. Здесь есть то, о чем Бертонио сказал следующее:
«Уира вель [то есть «смотри также «]уаауаа. Земля или что-либо другое, идущее по наклонной плоскости (El suelo, о qualquiera cosa que va cuesta abajo)».
Под синонимом уаа уаа он добавил:
«Уаауаа, Уира. Земля или крыша, где одна часть выше другой или имеется наклонная плоскость (Suelo о texado que es mas alto unaparte, о cuesta abajo)».
Таким образом, вира являлось абстрактным термином, символизировавшим понятие наклонности. Его, вероятно, лучше всего переводить как «наклоненную плоскость». На языке родины Виракочи его имя означало «наклоненную плоскость (небесного) моря». Бертонио увязывал его с конкретными примерами. Значения вира являются тектоническими (землей) и архитектоническими (крышей), точно так же, как в мифе формальная терминология для обозначения свойств «небесной земли» — эклиптики — является либо тектонической, либо архитектонической. Мифологические термины, типа «вершина гор» и «глубина моря», сформулированные для описания самого северного и самого южного положений солнца в небесной сфере, проливают свет на «верх и низ» вопроса, то есть на «наклон» небесной «земли», наклонение эклиптики.
Столь же важно иметь в виду, что в понятии «наклонения» скрыт некий другой намек, который устанавливает понятие «уровня». «Наклоненность» не может существовать независимо от второй плоскости. Следовательно, значение в языке аймара имени аймарского бога Виракочи отмечает отношение двух абстрактных плоскостей. В самом факте наименования своего гермафродитного бога древние жрецы-астрономы Тиауанако выразили свое понимание представления о разделении вселенских родителей, наклонение эклиптики к небесному экватору.
Важно также признать, что инки в совершенстве знали значение аймарского слова вира. Точное место, упомянутое Молиной как остановка на пути паломничества инкских жрецов и идентифицированное Ларреа как divortium aquaram, или разделение континентов, дающее начало в Вильканоте двум рекам во встречных направлениях, называлось уирау-ма. На кечуа это означает «болван». Но на аймара, в котором ума означает «воду», это можно перевести буквально как «наклоненную плоскость вод» или, точнее, как «крышу вод» или, лучше всего, как «водораздел».
Итак, я снова вернулся к диаграмме Пачакути Ямки (рисунок 2.4). Теперь мне было ясно, что смысл Виракочи — буквально «наклоненной плоскости (небесного) моря» — был представлен овалом на рисунке Пачакути Ямки и состоял в том, что, как откровенно гласила эта надпись, овал представляет «солнечный взятый-в-целом основополагающий круг», эклиптическую плоскость. Имя Виракочи констатировало «наклонение» этой плоскости к небесному экватору, представленному на рисунке тремя звездами Пояса Ориона. Наконец, титул бога, Тунапа, символизировал его «управление» осью небесной сферы и был представлен на рисунке Пачакути Ямки под прямыми углами по отношению к небесному экватору, проходящему через плоскость овала/эклиптики. Так как эти две основополагающие плоскости ориентации воображались с точки зрения пола — гермафродитным богом, изображаемым мужскими и женскими крестами, мужскими и женскими жерновами, эклиптическим и небесным экватором, — то традиция «разделения вселенских родителей», похоже, присутствовала в каждом историческом процессе в доколумбовых Андах.
VI
Два других примера, один геомантический, а другой мифологический, показывают, что символику разделения вселенских родителей можно обнаружить и в других проявлениях андского мышления. Во-первых, полная символика унанчи Виракочи повторялась в планировке как имперского города Куско, так и империи в целом. Изначальное деление империи на четверти осуществлялось посредством направлений на страны света, то есть с помощью «мужского креста». Сначала проводилась восточно-западная условная линия, идущая от горы Пачатусан через храм Солнца на запад. Две северные четверти разделялись линией с севера на юг, исходящей от храма Солнца. Эта линия, однако, не продолжалась для разделения южных четвертей прямо на юг, а, как показал Уртон, отклонялась к юго-востоку, к азимуту восхода Южного Креста.
Эта аномалия пригодна для того, чтобы подчеркнуть важность полярных и экваториальных координат в планировке империи. Вблизи южного полиса вращения земли нет ярких объектов. Зато ряд объектов — Жаба, Куропатка (оба темных облака), уч'уй крус (Южный Крест) и льямак ньявин (альфа и бета Кентавра, «глаза ламы») последовательно всходят фактически в той же самой точке на горизонте и вращаются в плотной полосе вокруг «порожнего» полюса (рисунок 3.5). Так что эти средства определения местонахождения полюса инки включили в формальную планировку империи.
Также исходили от храма Солнца четыре дороги к четырем четвертям, расположенные взаимно кардинально — «женский крест» — по отношению к центрам четырех главных областей, или суйус, империи и, по идее, к четырем точкам солнцестояния на горизонте. Это были те же самые два креста, какие находятся на рисунке Пачакути Ямки. Аналогичным образом овал, являющийся эклиптической плоскостью, представлен на этой схеме посредством храма Солнца, который на кечуа назывался Кориканчей, буквально «золотым загоном». Родственный глагол кончай означает «окружать». Образ «золотого круга солнца», следовательно, является еще одним способом отражения эклиптической плоскости. В Кориканче с ее секциями, посвященными Венере, Плеядам и луне (всем «обитателям» эклиптической плоскости), находится еще один шедевр инкского масонства, большая эллиптическая стена, напоминающая овал в диаграмме Пачакути Ямки, с балконом, выходящим на юго-запад.
Второй пример из мифа, записанного в оригинале на кечуа в уарочирийском документе, показывает использование в мифологии тех же самых «мужских» и «женских» компонентов в передаче рассказов о времени и движении.
В этой истории молодой человек ищет лучшей доли в жизни, предлагая знатной особе исцеление от тяжелой болезни. Взамен герой просит руки дочери аристократа. В отчаянии аристократ соглашается, и молодой человек открывает ему, что он болен из-за множества святотатственных поступков его неверной жены.
Чтобы знатная персона исцелилась, ее дом должен быть снесен. Этот аристократ, кроме того, описывается как «ложный бог», — понятие, уже рассмотренное по отношению к мифологической терминологии «легитимности». «Легитимность» «бога» определяется его способностью придать измерения новому миру-веку установкой по отвесу или иным измерением — «глубины моря», то есть установлением «абсолютного наклона» на южном, полюсе. Поскольку он есть «ложный бог», то аристократ и его дом по определению стоят на зыбкой «почве».
Дом в этом рассказе, конечно, не является обычным домом. Крыша украшена перьями, подразумевая роль солнечной птицы, «летящей» к северному тропику. Далее, когда «дом» снесен, в нем под нижним жерновом (марай укупи) обнаруживается «двуглавая жаба». Кечуанская небесная Жаба, анп'ату, находится в той же группе звезд, которую инки использовали для определения местонахождения южного полюса вращения, в той же самой группе, к которой наклонялась точка восхода южной части условной линии с севера на юг в системе секе (рисунок 3.5). В мифе Жаба «ускакала» и исчезла в водоеме на дне глубокого оврага.
В контексте уарочирийского документа, откуда также идет старая история о хвосте Лисы, этот эпизод происходит после «потопа» 650 года н. э. В предшествовавшие «потопу» столетия, когда хвост у лисы был еще «сухим», Южный Крест во время гелиакического восхода в декабрьское солнцестояние стоял в вертикальном положении (высшем сочетании), указывая прямо на пустую область неба, отмечающую южный полюс вращения Земли. В столетиях после «потопа», поскольку Южный Крест сдвигался все дальше и дальше на восток во время гелиакического восхода в декабрьское солнцестояние в соответствии с прецессионным движением, созвездие с темным облаком анп'ату, Жаба, как раз к юго-западу, заменило Южный Крест в высшем сочетании, тем самым отмечая полюс. Так что когда нижний, четырехугольный жернов, марай (символизирующий четырехугольную «небесную землю»), был «опрокинут» после потопа 650 года н. э., Жаба совершенно «естественно» ускакала в «самое низкое» из доступных мест — то есть переместилась в астрономическое положение, отмечающее южный полюс вращения Земли. Это было примерно около 850 года н. э. и изображено на рисунке 4.3. Жаба была названа «двуглавой» по той причине, что отныне она, а не Южный Крест, отмечала слияние двух небесных рек. У современных говорящих на кечуа аборигенов есть прозвище для маленькой андской жабы; они называют ее пачакути.
Опрокидывание марай, «женского» жернова в центре домашнего пола, и символ четырехугольной «небесной земли» дают правдоподобное кинетическое изображение пачакути, буквально «опрокидывание пространства/времени». Другой «земной» экспонат, разрушенный в той старой истории, — это дом «ложного бога», то есть архитектурный аналог марас, всемирного дома, простирающегося от тропика до тропика. «Результат» всей этой деятельности состоит в том, что Жаба принимается за новое «расположение», устанавливая таким образом местоположение оси вращения земли — новой структуры неподвижных звезд — в последующие эпохи.
Наконец, мифологическое употребление марай в этой истории заслуживает сравнения с некоторыми мотивами Старого Света, как в том случае, когда Зевс «наклоняет» стол (в месте по имени Trapezous), вызывая потоп Девкалиона, или когда опрокидывает столы ростовщиков, объявляя Новый Мир и неся, подобно Артуру, не мир, а неустрашимый осевой «меч».
VII
Подобное исследование можно было бы провести и в Мезоамерике, как, например, с ацтекским божеством Ометеотлем, «старым богом», к которому взывали таким образом:
Бог Двойственности трудится,
Творец отображения людей,
Который оживляет вещи.
Мать богов, отец богов, старый бог,
Находящийся в пупе земли,
В круге из бирюзы.
Он, который обитает в водах цвета синей птицы,
Он, который обитает в облаках.
Старый бог, который живет в тени земли
Усопших.
Повелитель огня и времени.
Вопрос о том, где располагался андский «пуп», будет подробно рассмотрен в следующей главе. Здесь же достаточно очертить лишь общие контуры. Ацтекский вождь Несауалькойотль построил храм гермафродитному Ометеотлю, «повелителю огня и времени», к которому часто обращались как к Тлоке Науаке, «Повелителю Близкого и Интимного». В гимнах Виракоче, собранных хронистом Молиной, мы все же находим другой эпитет для бога, каилья, означающий «вездесущий». Ацтекский храм Ометеотлю изображал бога абстрактно, как десятый и самый высокий уровень над девятью небесами. Этот десятый уровень был полностью выстроен из черного камня. Аналогичным образом, в храме Виракочи в Каче «пол верхнего этажа был выложен из очень ярко отполированных черных каменных плит, напоминающих черный янтарь, который был привезен из очень далеких земель. Как и священный черный утес аймара в Титикаке, где Виракоча сотворил небо и землю, священный камень Ка 'аба тоже черный и находился в доисламские времена около статуи бога Убаля — то есть Сатурна. Настоящее имя ведического Сатурна, Кала, подразумевало «иссиня-черный». Несмотря на то что Сатурн мог удалиться в Огигию в самом высоком небе, он считался также, в своей ипостаси Мрачного Жнеца, Владыкой Преисподней. Его цвет был также черный, как самая черная ночь.
Между прочим, черный утес Титикаки, от которого берет свое название озеро, буквально означает на аймара «свинцовая скала». Несомненно, найдутся такие, кто в процессе проникновения в смысл этого положения вещей обнаружит еще одно доказательство широко распространенного бессмысленного совпадения.
Такой черный юмор возникал по поводу всего, что я мог бы рассматривать в свете этого доказательства. Лично я был удовлетворен, что в андском мировоззрении Сатурн, вероятно, выступал планетарным проявлением Тунапы Виракочи. Но меня не радовала перспектива представить эти доказательства на публике. Правда, я сделал больше, чем просто составил список сравнительных сходств; я находил основания полагать, что характеристики Виракочи как Сатурна соответствовали внутренней логике технического языка мифологии. Он был седобородым стариком, который нес посох. Его имя, Tunapa, подразумевало «носителя мельницы». Он был гермафродитным, и эта андрогиния имела множество очевидных астрономических ассоциаций.
Тем не менее, поскольку ни одна научная дисциплина никогда не допускала, что технический язык мифологии действительно существовал, я знал, что мне недоставало доказательств, чтобы рискнуть предложить смену парадигмы. Очень жаль. По моему разумению, не было никакого прямого доказательства, никакого андского свидетельства об интеграции планетарного наблюдения в их мифологическую мысль. В подобной ситуации необходима явная улика. Если бы я пытался спорить, исходя лишь из имевшегося доказательства, я оказался бы побежденным и в синяках. Точно так же, как Сатурн.
В синяках. Черных и фиолетовых. Я подумал о двух лентах — черной и фиолетовой, изображенных на конце церемониального копья, которое держал Инка, когда сидел на троне в пирамидальном ушню. Если черный символизировал Сатурн, то что же представлял фиолетовый цвет? У меня была сумасбродная идея, что вторая лента должна представлять имперский фиолетовый цвет Короля Юпитера. Но, конечно, это вряд ли было возможно. И тем не менее… Могло ли нечто, столь же простое, как две трепещущие на ветру ленты, указывать на сочетание настолько потрясающих событий, чтобы обозначить их как конец мира? Может быть, прямое доказательство имелось в андских мемуарах. Я не был уверен, но теперь понял, что точно знал, как это выяснить.
