Часть первая СТАРЫЙ СВЕТ

Книга: От Ариев до Викингов, или Кто открыл Америку

Дальше: ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ АЛЬБАНЫ И КЕЛЬТЫ

Часть первая
СТАРЫЙ СВЕТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«ФАРФАРЕР»

Северный рассвет прорывает пелену тумана, и усталый молодой рулевой может рассмотреть очертания нагорья, смутно различимые справа прямо по курсу. Если бы только это был Йелл, так приятно бывает осознать, что ты справился с заданием, что ты можешь быть доволен собой, ибо отнюдь нелегко строго держаться курса, когда даже звезды попрятались, а ветер и бег морских волн — вот и все, что может указать тебе дорогу.

Из тесной каюты, расположенной на носу «Фарфарера», выныривает взъерошенный, заросший бородой человек. Ухватившись за поручни, он выволакивает свое грузное тело на палубу и, став на какое-то время глазами этого маленького корабля, удерживает в зрачках и старательно изучает светящуюся линию горизонта. Искоса поглядывая на расплывчатые очертания крупного массива суши справа по борту, он что-то ворчит себе под нос от удовольствия, как это бывает при встрече со старым знакомым. Он быстро поднимает глаза и пристально смотрит на широкое пузо большого квадратного паруса. Тот туго напряжен и едва не трещит по швам на могучей груди западного ветра — веста. Пристальный взгляд человека падает на корму, где, широко расставив ноги, стоит его сын, опершись одной рукой о румпель — для большей устойчивости, а другой — указывая на землю.

«Да, мальчуган, это Йелл!» — кричит шкипер, с облегчением вглядываясь в зеленые воды, пенящиеся под нижней частью форштевня. — Уж позволим нашей красавице полежать на борту и отдохнуть немножко… вон там. Дела идут на славу. Если бриз еще продержится, завтра поутру мы выберемся на берег острова Фетлар».

Он проходит по палубе, перегибается через борт и спускается в маленькую каюту, где мирно дремлет часть экипажа, состоящая из его родственников-мужчин. Он нащупывает мешок с сушеной треской, вынимает две тушки, балансируя мимо покачивающегося планшира, пробирается на корму и отдает одну сыну. Двое мужчин грызут отвердевшую на солнце рыбу, смакуя ее и наслаждаясь ни с чем не сравнимым вкусом, затем смачивают глотку глотком воды из фляжки с плотно притертой пробкой.

«Ну а завтра у нас будет свежая баранина и ячменный хлеб — с пылу с жару, — пообещал шкипер, — да, а впереди — длинная зима, чтобы вы могли построить если не рай в шалаше, то хотя бы обустроить логово, будь оно неладно, и наделать там детей, если вам посчастливится подцепить девчонку. Вы этого заслужили — мы все этого заслужили. — Он пожевал машинально еще с минуту. — Впрочем, не все ли равно, ведь к весне следующего года вы должны подготовиться к новой битве с морем, нам предстоит вернуться на запад, к Тили, к моржам-секачам и бьющим ключом источникам. Ну а теперь я сам возьмусь за штурвал. Ступай и поспи маленько.

Вот уже в двадцатый раз я проделал этот путь, — размышлял шкипер, взяв в руки румпель. — Двадцать весен тому назад я впервые увидел на горизонте большой, выступающий из воды белый череп острова Тили. Хотя я был уже довольно наслышан об этих местах, я никак не мог поверить, что и впрямь добрался сюда. Снежные вершины гор, вздымающие головы в облака, зловонные источники с кипящей водой, бьющие из подземных озер… и моржи, такие жирные, что у меня до сих пор слюнки текут, когда я с замиранием сердца вспоминаю, как я впервые греб на лодке между ними».

Первое свое плавание в открытом море он совершил вскоре после Рождества Христова. Ему было без малого тринадцать лет. Это был старинный обычай идти в море на судне, построенном его родственниками, которые заодно выполняли роль и команды, и владельца судна.

Еще раньше, в возрасте десяти лет, он наблюдал за тем, как «Фарфарер» восстанавливали и отстраивали заново на берегу песчаной косы Фетлар на глазах у всего семейства, обосновавшегося на острове Фетлар. Более того, он даже мог весьма живо вспомнить о том, как корабль постепенно воскресал, словно скелет, из длинного киля и древесины своей прежней инкарнации.

Корабль имел в длину пятьдесят футов, в ширину — почти пятнадцать; его новый шпангоут, планшир и банка были вырублены из дуба и ясеня, а его балки-стрингеры — из сосновых брусьев. Всю эту древесину привезли на острова, начисто лишенные леса, торговцы с острова Фетлар. Чтобы обтянуть его легкий каркас, потребовалось пятнадцать крепких тюленьих шкур, сшитых друг с другом с помощью сухожилий. Затем женщины сшили большой, почти квадратный корабельный парус из тщательно выделанной и смазанной маслом кожи.

На судне появилось много нового, но основное ядро его было весьма старым, поскольку киль, словно позвоночный столб, был унаследован им от нескольких предшественников, носивших то же самое имя. Его мачта и реи прослужили почти целый век с тех пор, как прапрадед теперешнего шкипера подобрал их в числе прочих бревен и леса, выброшенного прибоем на берег Тили. Никто не мог сказать, из какого дерева они были сделаны и из какого неведомого мира оказались здесь, но древесина оказалась прочной, как железо, и упругой, как китовый ус.

И вот теперь тот же самый рангоут нес нынешний «Фарфарер» обратно к родным берегам. Шкипер тщательно осмотрел его, его жена была непоколебимо уверена в том, что в этих брусьях и балках обитали духи, обладающие огромной силой. При мысли о жене шкипер улыбнулся: да, она постарела, но ее объятия по возвращении будут столь же жаркими, как и прежде.

ДО НАС НЕ ДОШЛО НИ ОДНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ РОДА «Фарфарера», ибо они были построены из недолговечных материалов, которые не могли прослужить хоть сколько-нибудь долго, если не попадали в умелые руки. Происхождение корабля затеряно в глубине времен, однако мы все же можем составить некоторые представления о нем.

Первопроходцы, прибывшие на северное побережье вскоре после отступления ледниковых плит, оставили здесь следы своего присутствия. Местные жители называли их «скачущими по песку», то есть бродягами, скитавшимися по прибрежной полосе. Зимние шторма порой смывают песок с отмелей и дюн, открывая на дне под ними древние очаги и груды домашнего мусора.

Частицы древесного угля и обломки раковин моллюсков мало что скажут случайному прохожему, разве что ему повезет прогуляться вдоль побережья северной Шотландии в обществе одного из тех немногих людей, кои столь же умны и эрудированны, как Вальтер Моуэт, тогда все эти обломки и частички окажутся красноречивыми свидетелями древности.

Опустившись на колени возле самой отметки, зафиксировавшей уровень максимального прилива, который видели в обозримом прошлом пески длинной косы Дуннет Бэй, Вальтер приступил к кропотливому просеиванию и просмотру скопившихся здесь частиц древесного угля и окаменевших раковин и внимательно изучал их, пока ему не попались обработанные человеком кварцевые обломки, которые он поднес мне на вытянутой ладони, чтобы дать возможность поближе рассмотреть их.

«Последним, кто сжимал в ладонях эти крошечные кусочки, оставшиеся от каменного ножа, возможно, был парень из «скачущих по песку», живший за дюжину веков до нас. — Он замолчал и задумчиво поглядел на остатки сломанного орудия. — Поэтому я не могу отделаться от ощущения, что сам сейчас чувствую тепло ладони того малого, что жил в незапамятные времена, чувствую прикосновение его руки».

Однажды древние люди разбили здесь лагерь, протянувшийся вдоль отлогого северного взморья и песчаных кос, — лагерь, который, возможно, переместился сквозь пески и эпохи, словно задумал соприкоснуться с настоящим, воскреснуть средь бела дня в современности. Вне всякого сомнения, люди минувших времен вовсе не так далеко отстоят от нас, как это пытается внушить нам наука с ее блистательными изысканиями и технологиями. Первопроходцы просто незаметны среди нас, но им так много нужно сказать.

Груды мусора, оставшиеся от более древних эпох, преимущественно состоят из моллюсков, называемых также «блюдечко», устриц (Ostrea) и раковин моллюсков; однако от более поздних времен дошли груды костей рыб, морских птиц и животных. Из этого можно сделать вывод, что первоначально «скачущие по песку» добывали себе пропитание на узкой полосе между морем и сушей, со временем они отважились выйти в беспокойные воды океана, чтобы ловить рыбу, бить тюленей и морских свиней, повидать далекие рифы и скалы, поохотиться там на морских птиц и полакомиться яйцами. И вот наконец они превратились в столь искусных и опытных мореходов, что смогли доплыть до наиболее заброшенных и удаленных от материка островов, берега которых были исхлестаны штормами и ветром.

Чтобы совершить все эти столь рискованные вылазки в открытое море, они должны были изобрести суда, способные выдержать натиск океана, и стать первоклассными кораблестроителями.

Британский археолог Томас Летбридж доказал, что первоначально «скачущие по песку» ютились под куполообразными палатками, сделанными из шкур, натянутых на специальные каркасы, которые были сплетены из ветвей северной березы или ивы, поскольку в тех краях лесов вообще нет, да и на севере Шотландии очень мало, если не сказать — почти нет настоящих больших деревьев. Эти шкуры были выделаны или выскоблены, а затем пропитаны салом животных для лучшей сохранности и водонепроницаемости. Сделанные таким образом легкие и прочные каркасы, по всей видимости, были похожи на большую опрокинутую вверх дном чашу или челн — обтянутую шкурами небольшую лодку почти овальной формы, которой пользовались древнейшие жители юга Британии.

Летбридж рисовал в своем воображении открытое море и внезапно налетевший шквальный порыв ветра, который и теперь дует ему в спину, проносится вдоль берега моря и легко парит, как чайка. А может быть, он представлял, как один из мыслителей, живших на заре европейской истории, или чудаков, у которых все валится из рук, лежит в своей застланной шкурами кровати и в раздумье смотрит на изогнутые балки, идущие по обеим сторонам крыши дома, и вдруг он чувствует восторг — его осенило, ведь этот объект, который он так долго созерцал, может быть приспособлен для скольжения по морской глади. Нужно, конечно, приложить некоторые усилия, чтобы придать большую устойчивость и крепость дому, который теперь мог бы послужить и в качестве лодки. Более того, все морские приспособления могут быть легко сняты.

Вынесенная на берег и перевернутая днищем вверх кожаная лодка вполне готова вновь стать кровом.

Не остается сомнений в том, что жизнь почти всех народов каменного века, заселявших земли приполярного региона, зависела от кожаных лодок. Каяк — наиболее известный пример узкоспециализированной лодки, отвечающей своеобразию местности. Если вы выедете за пределы Аляски, то значительно реже встретите человека, знающего, как выглядит умиак, или лодка инуитских женщин, тем не менее она более многофункциональна и даже более распространена здесь. Еще в 1970-х годах эскимосы Аляски продолжали изготавливать умиаки, обтянутые шкурами моржей. С экипажем от тридцати до сорока человек на борту эти лодки могли благополучно пересечь бурный Берингов пролив. Если плохая погода (или удачная охота) вынудила бы путешественников пристать к неизвестному берегу, то стоило бы им перевернуть свои умиаки днищем вверх, как вот уже кров и готов. А если перевернуть большую лодку и установить ее на основании, или фундаменте, выполненном из камня и торфа, то получится удобное жилище, в котором может разместиться и даже перезимовать в случае необходимости большая семья.

Обтянутые кожами дома… станут лодками… станут домами. Они достигали в длину шестидесяти и более футов, и могли принимать на борт до сорока человек со всем их багажом, и совершать плавания через Берингов пролив. И у нас есть все основания предполагать, что обтянутые шкурами суда аборигенов древней Северной Европы обладали ничуть не худшими мореходными качествами. В Национальном музее Ирландии хранится крошечная модель куррага, с гребными веслами и кормовым веслом, мачтой и рангоутом, все детали которой выкованы из золота. Эта модель, найденная в графстве Дерри, предположительно датируется I в. н. э. Она представляет собой лодку-ладью беспалубного типа с острыми носом и кормой и плавными обводами бортов. Она предназначалась в первую очередь для плавания под парусом, но имела места для восемнадцати гребцов, и, кроме того, в ней еще оставалось около половины свободного места для перевозки пассажиров или грузов.

_{Перед вами — представленное в разрезе изображение пятидесятифутового, обтянутого кожей судна альбанского типа, дающее представление о его конструкции и мореходных качествах.}

_{Этот рисунок ирландской лодки из ивняка (кбррех), обтянутой бычьей кожей, по всей вероятности, вышел из-под пера английского капитана XVIII в. Длина такой лодки, по-видимому, достигала примерно 36 футов.}

Длина такого судна составляла никак не меньше пятидесяти футов. Модели ладьи альбанов, жителей Северных архипелагов, пока не найдены, но на северном Шетланде вплоть до начала XX в. сохранились обтянутые тюленьими шкурами рыбачьи лодки длиной тридцать и более футов. В 1810 году жители изолированного островка Сент-Килда поддерживали контакты с островом Британия посредством чурайха, легкого каркасного судна, обтянутого шкурами серых тюленей-тевяков и способного принимать на борт двадцать пассажиров, несколько голов крупного рогатого скота или значительное количество грузов. Уцелевшие фундаменты длинных домов, крытых ладьями, найденные в Северной Америке, благодаря своим очертаниям позволяют судить о кораблях, служивших им крышами. Эти фундаменты делятся на два типа. Двадцать пять из них сохранились достаточно хорошо, что позволяет весьма точно измерить общую длину кораблей, колебавшуюся от сорока до сорока пяти футов. Длина шести других варьируется от семидесяти до восьмидесяти футов. Первая из этих цифр соответствует наиболее распространенным пропорциям кораблей океанского класса. А последние явно представляли собой трансатлантические торговые суда. Суда обоих классов имели отношение длины к ширине, варьировавшееся от 3,1:1 до 3,5:1. Все они были достаточно широкими, имели округлые обводы носа и кормы, по всей видимости, относительно мелкую осадку и небольшую или умеренную кривизну борта. Хотя борта кнорров норвежских викингов X и XI веков были обшиты досками, а не шкурами, их общие обводы и контуры были, по всей видимости, скопированы с кораблей альбанов, и их внешний облик мало чем отличался от судов норвежцев Исландии.

Уже к пятому тысячелетию до Рождества Христова — согласитесь, очень давно, — овладев искусством строить лодки и выходить на них в море, первопроходцы стали не просто долгожданными гостями этих мест, первыми, кто переступил порог дома (или границу между землей и сушей), как в Новый год — в день рождения новой эпохи, они стали законными жителями этих островов, людьми, навеки повенчавшимися с морем.

Однако, даже находясь под защитой его соленых вод и волн, они не захотели пустить корни в эти земли и, отрешившись от внешнего мира, обжить их как свой единственный дом. Опыт мореходов, плавучесть и добротность их судов наделили их способностью выйти в открытое море и избороздить безбрежные просторы океана.

Таков уж характер был у многих древних народов. Островитяне южных морей, ценящие заведенный порядок и привычный ритм жизни, а также изумляющие своей беззаботностью, на ненадежных каноэ-аутригерах (шлюпках с выносными уключинами) уходили под парусом за тысячи миль от земли. Уверенные в своей власти над морем, островитяне севера не моргнув глазом отправлялись навстречу опасности в дальние земли к неведомым племенам.

Примерно шесть тысяч лет тому назад климатические условия Северных островов Британии — Оркнейских и Шетландских — были значительно лучше.

Не изменившись по существу и оставаясь все тем же лишенным лесов и отдельных деревьев простором, пейзаж островов обрел и другие черты, его уже трудно было признать исключительно арктическим. Тундра постепенно уступила место травам и кустарникам, все активнее разрабатывались удобные для земледелия территории, что приводило к расширению площади пахотных земель. В наше время важное значение для жизни на Северных островах имеет поголовье крупного рогатого скота, который был некогда выведен на основе одомашненных диких быков, также здесь разводят овец с грубой шерстью и коз. Чем теплее становился климат, тем активнее пополнялись амбары зерном некоторых морозоустойчивых злаков, таких, как ячмень и предок овса.

Хотя плоды земли составляли значительную долю продуктов питания островитян, море требовало от них вассальной повинности и продолжало вознаграждать их своими дарами. Казалось, само их сердце билось в ритме морского прибоя, и ему подчинялся весь быт и темп жизни островитян. Власть моря осталась неизменной и доныне. И до сего дня жители Оркни являются фермерами-животноводами, которые обычно ловят рыбу, в то время как почти все жители Шетланда — рыбаки, которые также держат скот.

Стоя во время шторма, сопровождающегося порывами восточного ветра, на северной оконечности Шотландии — на остром и мощном клюве напоминающего голову Данкансби Хед, я слышал эхо голосов, произносивших обет верности морю и заключавших с ним союз от лица всех жителей этих островов. Об этом союзном договоре я слышал еще от отца Уолтера, Александра Моуэта, который провел большую часть своей жизни, ловя рыбу в диких водах Пентленд-Фирт — пролива, расположенного между островами Кейтнесс и Оркни.

Чтобы увереннее чувствовать себя, мы стояли, плотно прижавшись друг к другу под натиском нагруженных морской пеной порывов и завываний ветра, обрушивающегося со стороны Северного моря. Вдруг Сэнди указал в сторону острова Строма Айленд, неясно просматривающегося посреди водоворота. К своему ужасу, я увидел силуэт лодки для ловли омаров, которая в замешательстве носилась по волнам, словно обезумев среди сбившегося со счета моря, посылающего один за другим девятые валы, называемые здесь «боровами».

По всей видимости, она пыталась найти спасение, причалив к ветхому пирсу, который протянул ей Джон О'Гротс. Черная фигура рулевого — румпель уверенно сжат в руках, — казалось, пустила корни в лодку, вытянулась и застыла на посту материализацией чувства долга. Как сказочный Тяни-Толкай или бешеная лошадь, стремящаяся сбросить седока, взбрыкивала под ним маленькая лодка, имеющая с каждого конца и нос, и корму. Но было вполне очевидно — добиться своего ей не удастся.

«Боже всемогущий! — взмолился я и прокричал Сэнди прямо в ухо: — Они скоро скроются под водой! Не вызвать ли нам спасательную шлюпку «Хуна». Может быть, помощь еще вовремя подоспеет».

Ответ Сэнди утонул в раскатах хохота, которые заглушили даже штормящее море:

«Нет, парень! Робби решит, что мы рехнулись. Он не из этих неумех, знаю — он коренной островитянин. Само море обтесало его, и лодка слушается его. Сегодня же вечером мы будем потягивать с ним виски в ближайшем пабе, расскажи ему тогда, как ты хотел послать за ним спасательную шлюпку!»

Море обтесало Северные острова и обточило каждую линию контура кораблей, что веками строились и совершенствовались на этих островах. Маленькое суденышко, вполне подходившее для каботажного плавания, рыбной ловли и путешествий от острова к острову, вряд ли было пригодно для перевозки грузов и не обладало такими мореходными качествами, которые позволяли бы отправиться на нем в дальние странствия.

Для решения этой проблемы отрабатывалась техника постройки кораблей с широким корпусом и острыми носом и кормой, способных причалить любым концом, ибо каждый из них мог служить и носом, и кормой. Грузоподъемность этих суден составляла несколько тонн, и при этом они могли с легкостью птицы бороздить волнистые пряди пенящейся сединой бороды открытого океана. И, пожалуй, самым удивительным для современного человека является тот факт, что, сколь бы габаритными ни были эти суда, их продолжали обтягивать кожей животных.

И, даже занявшись торговыми плаваниями и достигнув берегов, на которых не было недостатка в лесоматериалах для кораблестроения, жители Северных островов остались верны традиции одевать суда в кожи. И дело тут вовсе не во врожденном консерватизме, просто эта корабельная конструкция оставалась непревзойденной и служила верой и правдой лучше любых заморских новшеств.

Обтянутые кожей суда были легче тех, что обшиты деревом, дешевле; их было проще построить и починить. До сих пор, из чего бы ни был сделан корпус корабля — из дерева, стали или пластмассы, — корабль, кажется, дышит им, как собственной кожей.

Хотя корабль, как линяющий змей, мог сбросить старые и одеться в новые кожи, каркас должен был служить ему долгие годы, деревянный остов способен пережить многие поколения. Эластичные свойства кожи позволяли ее растянуть на раме, имеющей не более восьми футов в длину, но эта же эластичность и гибкость кожи придавала исключительные мореходные качества кораблю, который мог себе позволить на славу потрудиться в море.

Пригодные для небольших суденышек байдарочные и корабельные весла, заставляющие судно рывками идти вперед по водам моря, застрахованным близостью берега от сильных штормов, — эти весла, что и говорить, нелепо бы смотрелись на корабле, вышедшем в открытое море. Вопросом жизни и смерти для мореходов стала проблема, как же запрячь ветер в упряжь паруса. Парусное вооружение было заимствовано островитянами и использовалось для оснащения ирландских лодок из ивняка (кбррех) еще в XVIII веке, его несущим элементом служил большой квадратный парус, который можно было взять в рифы таким образом, что, идя с подветренной стороны, судно способно бежать впереди ветра, как его гонец. Не стоит недооценивать эффективность квадратного паруса. Наилучшими мореходными качествами обладали те парусные судна из числа построенных на исходе девятнадцатого и в самом начале двадцатого века, которые были оснащены огромными квадратными парусами. Во время длительных рейсов, совершаемых между Британией и Австралией, некоторые из этих парусников регулярно обгоняли пароходы.

Мы не знаем, насколько далеко островитяне севера отваживались уплыть от родных берегов и как давно они вышли в открытое море, но примерно к 3000 году до Рождества Христова они, а также народы Средиземноморья обладали некоторыми общими, но весьма своеобразными особенностями материальной культуры, например, им всем были свойственны святилища в виде кругов, выложенных из каменных глыб (хенджи), разделенные на камеры могилы и вертикально поставленные камни.

Принято считать, что эти традиции мегалитической культуры зародились в Средиземноморье, возможно — среди жителей Древних Микен, но в наши дни появились ученые, подозревающие, что родиной этих традиций может быть север, с него все началось, и с севера на юг впоследствии распространялись традиции древней культуры.

Памятники, оставшиеся от противоречивой мегалитической культуры, которая достигла своего апогея между 3000-м и 2700 годом до Рождества Христова, и до сего дня поражают своей значительностью любого посетителя Северных островов. Лишь на Оркнейских островах расположены два огромных каменных круга, выложенные из массивных монолитов, напоминающих Стоунхендж, множество независимо высящихся камней, а также одно из наиболее впечатляющих мегалитических сооружений — огромная, разделенная на камеры могила, известная под именем Мээшоу.

Эти и подобные им сооружения свидетельствуют, что, как это ни удивительно, но еще в древности островитяне севера сумели добиться того, что их жизнь протекала в достатке, в каком-то смысле острова можно было даже назвать процветающими, а островитяне располагали досугом — источником потакания различным человеческим страстям, в частности — склонности воздвигать монументы на величественных скалах. По оценкам ученых, только на сооружение комплекса Мээшоу потребовалось не менее четверти миллиона человеко-часов.

Еще на заре цивилизации жители Северных островов наладили контакты с представителями культур, процветающих в невероятном удалении от их родных мест. В результате на севере появились орудия из бронзы; превосходная керамика, которую не изготовишь из местной глины; экзотические ювелирные изделия: сделанные из золота солнечные диски, гагат (или черный янтарь), зеленый жадеит из Альп, янтарь.

При этом возникают два вопроса. Какие же из производимых северянами товаров обладали ценностью, вполне достаточной для того, чтобы их можно было обменять на изделия, подобные перечисленным выше? Каким образом жители севера могли себе позволить заняться возведением монументов, требующих столь грандиозных затрат труда?

Земли Северных островов не таят в своих недрах никаких богатств: здесь нет сколько-нибудь значительных запасов руды, драгоценных металлов и камней. Кроме того, если предположить, что благополучие местных жителей зиждилось на продаже излишков сельскохозяйственной продукции, то откуда же брались эти излишки и чем питались люди, приручившие эти неплодородные острова с их суровым климатом, в котором мог родиться лишь самый скудный урожай?

А как же моря, лежащие в округе? Увы, они не манили сказочными богатствами, которые привлекали искателей драгоценностей в более теплых водах, здесь не найдешь ни жемчуга, ни улиток murex, из которых получают пурпур, столь высоко ценящийся в странах Средиземноморья.

И тем не менее жизнь в северных водах протекала под знаком богатства и благополучия. Жители островов очень рано осознали, какой добычей они могут заменить урожай и как ей достойно распорядиться.

ГЛАВА ВТОРАЯ
МОРЖИ-СЕКАЧИ

На календаре — вновь тот самый год, исчисливший свои дни пять тысячелетий тому назад. В этот июньский день небо над Оркни покрыто тончайшими росчерками перистых облаков, перемежающихся голубизной. Западному бризу, кажется, не хватает дыхания, и он, захлебываясь в собственных порывах, продолжает повторять: «Дюны волн, пустыня моря, непогоды ждите вскоре», — хотя солнце все еще брызжет искрами огня, словно занято диковинной сваркой.

На острове Санди Айленд (или острове Воскресения, в корнесловии которого спрятано английское слово ««солнце», ведь ему и был некогда посвящен этот день недели), итак, на острове Санди Айленд темно-оранжевое — цвета шафрана — песчаное побережье, протянувшееся на многие мили. Обрушивая тяжелые валы, океан оттачивает береговую линию пляжа, чтобы она стала острой, как лезвие. И кажется, что это кривая турецкая сабля поблескивает на солнце. Местами она поблекла, словно ее небрежно починили, набив грубые шершавые наклепки размером в несколько акров. Издали кажется, что каждая такая заплатка соткана из сотен созданий, приблизившись к которым вы сможете оценить из размер — они просто необъятны, а их форма напоминает цилиндр. Эти божьи творения тесно жмутся друг к другу, словно они и впрямь хотят стать единым существом. Большинство их, развалившись на спине, погрузилось в блаженную летаргию, подставляя солнцу собственное брюхо и ничуть не беспокоясь из-за того, что оно, брюхо, так и сияло жаром, обжигая скользившую по нему тень приморской жимолости.

Пучеглазые физиономии, острые, торчащие в разные стороны усы, глубокие борозды морщин на щеках и подбородке делают все это множество существ как две капли воды похожими на твердолобого полковника Блимпа — крайнего консерватора, ставшего притчей во языцех. Отличие лишь в том, что каждый — не учитывая разницы в возрасте и поле — волочит пару изогнутых книзу и блестящих на солнце бивней. Бивни у самых крупных секачей — длиной и толщиной с руку мужчины. Они так и блестят, залитые слепящим солнцем, разливая вокруг своих грузных хозяев сияние сакральной ауры первобытной мощи.

Устрашающие, как может показаться с первого взгляда, эти бродяги, заполонившие (подобно нынешним отпускникам средних лет) изогнувшийся берег, все же имеют в своей внешности нечто, внушающее симпатию. Возможно, потому, что они, кажется, поняли, в чем же заключается смысл жизни. Вот они сидят вразвалочку на песке, но не все. Поодаль собрались небольшими партиями нарушители закона — это самки моржей полощут в волнах прекрасно загоревшие спины и бдительно следят за своими детенышами, резвящимися в волнах прибоя.

В воде эти могучие создания преображаются; их шкура, приглаженная струями, лоснится, а сами они искусно ныряют, властвуя над этой стихией, которую — не будь потребности в родах, любовных играх и загаре — у них не было бы никогда и никаких причин покидать. Вода была и остается истинной и неизменной средой обитания моржей с тех самых пор, когда предки современных секачей не пожелали более жить на земле. А случилось это многие миллионы лет назад.

ДОСТИГАЮЩЕМУ ЧЕТЫРНАДЦАТИ ФУТОВ В ДЛИНУ, чрезвычайно мускулистому, облаченному в прочную, как броня, кожу взрослому секачу в океане не страшен никто. Общительные и любезные, конечно, когда им не приходится вставать на защиту своего рода-племени, эти животные живут стадами. Их огромные, пребывающие вдали от цивилизаций сообщества расселились по всем северным океанам.

В культурах мира они известны под самыми различными именами. Завидев секача, эскимосы скажут айвалик, русские — морж, скандинавы — гвалросс, англоязычные народы — си-кау (морская корова) и си-хорс (морской конь).

Но как бы этих животных ни называли, моржи оставались основным источником благополучия людей даже в сумерках незапамятных времен, на заре человечества.

Однажды в музее Института Арктики и Антарктики в Ленинграде ко мне подошел один сибирский археолог, указал рукой на вырезанный из желтой кости предмет замысловатой формы и осведомился, знаю ли я о том, что же за вещь выставлена здесь.

— Поделка из кости, — был мой ответ, но, решившись выдвинуть дерзкую гипотезу, я тут же добавил: — Из кости слона. Или, может быть, мамонта.

— Поделка из кости, да. Это рукоять меча, найденная во время археологических раскопок в Астрахани, лежавшей некогда на древнем торговом пути в Персию. Но эта кость не принадлежала ни слону, ни мамонту. Это — морж. Вы, должно быть, знаете, что на севере Азии и Европы был очень длительный период, когда основным поставщиком поделочной кости оставался морж, точнее, его превосходные бивни. Были времена, когда бивень можно было обменять на золото, весящее больше бивня.

Сибиряк-археолог продолжил свою повесть и рассказал мне об одном из московских князей, захваченном татарами в плен; в качестве выкупа за него попросили 114 фунтов золота — или бивней моржа. И это не единичный пример. С глубокой древности до семнадцатого века, то есть уже нового времени, изделия из моржовой кости были наиболее престижными и высоко ценящимися предметами роскоши, какие только могла себе позволить цивилизация севера. Компактные и легко переносимые зубы моржа — в той форме, какую придала этим «слиткам» из кости сама природа, — служили валютой, кроме того, из них вырезали различные, весьма ценные предметы — одни из них были чисто декоративными украшениями, покрытыми орнаментом; другие имели относительное практическое значение, например, украшали рукоятку меча или кинжала; наконец, третьи использовались в языческих обрядах, в частности, служили фаллическим символом в культах плодородия.

— Зубы моржа, — продолжил свой рассказ археолог, — с незапамятных времен служили в качестве «белого золота». Здесь, на севере, не было ничего: ни драгоценных камней или металлов, ни пряностей — словом, ничего, что могло бы быть столь же желанной валютой.

_{Именно моржовая кость использовалась в качестве материала для самых дорогостоящих и изысканных резных поделок, например, этих шахматных фигур, являющихся частью набора, найденного на Внешних Гебридских островах}

Как странно, что этим неприглядным гигантам судьба уготовила стать кладезем столь удивительного богатства и благополучия.

Костью вовсе не ограничивались материальные блага, которые можно было извлечь из туши моржа. Выделанная из шкур старых секачей кожа — толщиной в целый дюйм — могла остановить круглую пулю, выпущенную из мушкета, и не хуже доспехов из бронзы защищала от рубящего и колющего оружия. Любой специализирующийся на изготовлении щитов оружейных дел мастер и воины-покупатели добрый десяток веков отдавали явное предпочтение коже моржа, когда речь заходила о выборе материала для щита.

Для удовлетворения других нужд шкуры использовались с не меньшим успехом. Стоило расслоить кожу надвое или даже натрое, как получался превосходный материал, которым можно было обтянуть корпус корабля. Узкая бечева из разрезанной по спирали цельной шкуры могла пригодиться для изготовления ремня, весьма «протягновенного» — длиной в двести футов (60,96 м.). Из ремня, в свою очередь, можно было свить канат, столь же гибкий и прочный, как если бы он был изготовлен из лучших растительных волокон, впрочем, даже значительно крепче. Фактически вплоть до шестнадцатого века излюбленным видом оснастки и такелажа на некоторых видах судов северной Европы и Азии оставался канат из шкуры моржа.

Хотя в наши дни моржи обитают почти исключительно в арктических водах, прежде они встречались на юге Европы, в Бискайском заливе, на западе Атлантики и даже на полуострове Кейп-Код, лежащем далеко на юге. Однако по мере того как возрастала численность населения и человеческая алчность, а ценность моржовой кости все более увеличивалась, более южные стада были истреблены — одно за одним.

День уже перевалил далеко за середину, когда шкипер направил возвращающийся на родину «Фарфарер» в бурное приливное течение, вырывающееся из узкого пролива между островами Унст и Йелл. Готовые закружить в собственном водовороте, потоки воды толкали корабль почти так же грубо, как работают локтями члены корабельного экипажа, стремящиеся занять самое лучшее местечко, чтобы бросить долгий и жадный взгляд на родные берега. Над крышами разбросанных вдоль зеленых склонов усадеб из камня и дерна курятся тонкие кольца едкого торфяного дыма. Здесь и там крошечные фигурки машут проплывающему кораблю.

Вот один из членов экипажа взглянул случайно на воды, простирающиеся перед носом корабля.

Взглянул, да так и вскрикнул от удивления: «Секач!»

Все вытянули шеи, чтобы увидеть животное, которое на Тили вряд ли бы привлекло хоть чье-либо внимание и взгляд. Но здесь — здесь это было в диковинку. Люди стали громко приветствовать моржа, махать руками, особенно когда взрослый секач вынырнул наполовину из воды, чтобы пристально посмотреть вслед экипажу. Шкипер — как всегда у штурвала — успел лишь мельком заметить огромный купол головы, глаза секача и солнечные блики на бивнях перед тем, как животное погрузилось. Он громко рассмеялся в ответ на приветствие, полученное у родных берегов от столь редкого в здешних водах создания, ведь уже не менее десятка лет минуло с тех самых пор, когда в последний раз довелось видеть это дивное творение среди Северных островов.

Старики помнят, что моря вокруг островов некогда кишели секачами. Весной они целыми тысячами выбирались на ластах из воды и заполняли все доступные им взморья и побережья. Будучи очевидцем подобных представлений на брегах далекого Тили, шкипер не сомневался, что когда-то они разыгрывались на родных островах с банальной регулярностью смен времен года.

Перед его глазами оживала запечатленная в преданиях память родного народа.

На заре времен люди обычно не трогали секачей. Рыбаки в своих утлых суденышках оставляли за моржами право пользоваться просторными лежбищами, поскольку считалось, что животные, если человек только посмеет вмешаться в их жизнь, окажутся смертельно опасными. Но случилось непредвиденное: должно быть, какой-то жадный до риска юнец — бесшабашный сорвиголова — убил детеныша моржа, который прилег понежиться вдали от стаи моржей, загоравшей на отлогом морском берегу. Рискованность подобного «подвига» была явно чрезмерной, ибо у людей было более чем достаточно другой пищи, которую обычно поставляло море, изобилующее тюленями и кишащее рыбой. Более того, эти создания, исчислившие, сколько нужно движений ластами и нырков, чтобы из конца в конец измерить пустыню, простершуюся от суши и до моря, — эти величественные творения не только соединяли два края мирозданья, но и видимый мир с сакральным. Для людей, издревле населявших Северные острова, они были тотемными животными и считались поэтому поистине священными и неприкосновенными.

Люди и моржи разделили общую судьбу северян, без ссор и распрей они обживали острова и окружающие воды. Но вот летом безымянного года, примерно за тысячу лет до нас, дружина островитян совершила рискованное плавание на юг.

Путешественники надеялись раздобыть слитки тяжелого желтого металла, рождающегося от союза олова с медью. В те времена на севере бронза была в диковинку, так что воочию убедиться в ее существовании могли лишь немногие, хотя о ее изумительных свойствах были наслышаны все.

Мореплаватели из числа жителей самых крупных островов смогли приобрести лишь какие-то крупицы бронзы, так что делиться им было нечем. Однако они поведали односельчанам, что земли дальнего юга таят, по всей видимости, несметные богатства — залежи металлов. Островитяне расправили паруса и двинулись в путь. Долго ли, коротко ли они плыли вдоль неведомых берегов, но вот однажды им встретилось столь огромное поселение, что страх сковал душу и пришлось отогнать самую мысль о том, что можно приблизиться к этим землям.

Мазанки пестрыми соцветьями усеяли луг, плавно переходивший в дно песчаного залива, на пологом берегу которого, задрав нос, стояло множество деревянных лодок. Пока островитяне испуганно притаились, склонившись над веслами, люди, что-то крича и жестикулируя, извилистыми потоками устремились из домов на побережье. Язык их был незнаком, но не было видно, чтобы они потрясали оружием, напротив, казалось, что чужеземцев приглашают сойти на берег.

Сомнительно, чтобы островитяне вытащили на берег свою большую кожаную лодку. Хотя было радостно осознавать, что им оказали поистине дружеский прием, но, когда они увидели, что поверх одежды многих местных жителей красовались ножи или орнаментальные украшения, выполненные из желтого металла, у них от радости дыханье сперло. Но каково же было разочарование, когда выяснилось, что за все эти привезенные с родины товары столь тонкой работы, сделанные с редким мастерством: и за орудия из кремня, и горшки из мыльного камня (стеатита), и за кожаные мешки, до отказа набитые одеялами из гагачьего пуха и шерстяной пряжей, — за все эти богатства им удастся выручить слиток бронзы, который вряд ли будет длинней пальца на руке взрослого мужчины.

Надежды рухнули, но так казалось лишь до тех пор, пока вождь местного племени не указал на великолепный бивень моржа, привязанный островитянами к носу их судна, и не предложил обменять его на бронзовый нож. После некоторых колебаний — бивень как-никак был талисманом корабля — островитяне согласились. Когда сделка была заключена, вождь дал ясно понять, что если сей неведомый корабль продолжит свое плавание на юг, то и там он встретит народы, не имеющие недостатка в бронзе, которую они с радостью бы обменяли на некоторые редкие и красивые вещи… Но может ли быть хоть что-то реже и краше моржовой кости типа той, что островитяне привезли с собой.

На этот раз путешественники вернулись домой почти пустопорожними, но они привезли с собой известие о тех странах и народах, где бивни моржа можно обменять на изделия из бронзы.

Сперва, одержимые жаждой наживы и страстью добыть бивни этих давно вымерших животных, островитяне довольствовались тем, что наперебой истребляли их, перелопачивая родные побережья и дюны. Добычу везли на юг — к далеким побережьям Ирландского моря, где кость можно было обменять на орудия и украшения. Людей обуяло безумное желание получить как можно больше бронзы, и по мере того, как росли их аппетиты, «слитки» драгоценной кости все реже можно было найти в живой природе. И неизбежно настал день, когда островитяне в корне изменили свое остаточно религиозное отношение к живым носителям своего талисмана, они ополчились против моржей и с невиданной ранее жестокостью приступили к неистовому их истреблению — земли севера стали красными от крови. Кровь сочилась повсеместно, с ней вместе утекали века — столетие за столетием.

Не осталось никаких документальных свидетельств, которые могли бы донести до нас сведения о том, как островитяне вели свою кровавую бойню, но должны же мы знать — и не смеем закрыть глаза на то, — как в более поздние времена охотники на моржей почитали кровопролития, во время которых им сопутствовала удача, за успех в своем «славном» бизнесе.

В 1603 году английский корабль, принадлежащий промысловой артели или, говоря современным языком, компании, учрежденной Московским государством, волею судеб оказался на крошечном Медвежьем острове, затерянном в Северном Ледовитом океане между Шпицбергеном и Норвегией. Один из членов экипажа, Джонас Пул, вел судовой журнал, в котором записывал все увиденное:

«Мы заметили песчаный залив, в водах которого встали на якорь. Парусов не убрали, но видели: множество моржей купаются у самого корабля, к тому же был слышен оглушительный шум, производимый раскатистым ревом животных, казалось, что где-то поблизости — целая сотня львов. Не странно ли видеть этакое множество морских чудовищ, разлегшихся целыми стадами, подобно боровам, на взморье».

Одно дело — просто смотреть на них. Напасть на них — совсем иное дело. Знания этих людей о моржах можно было оценить весьма своеобразным баллом — ноль без палочки, потому-то страх и трепет проникли им в душу.

«Напоследок мы открыли по ним стрельбу, не зная еще толком, умеют ли они быстро передвигаться при помощи ласт и посмеют ли наброситься на нас или нет».

Оказалось, гладкоствольные ружья совершенно бессильны против массивных черепов моржей и их брони из кожи.

«Некоторые из них, получив пулевое ранение в тело, лишь поглядывали вверх и вновь возвращались в обычное лежачее положение. А некоторые уходили в море, унося с собой пять или шесть пуль, это были существа неправдоподобной силы. Когда крупные заряды кончились, мы дунули им в глаза мелким каменным щебнем, рассчитанным на птиц, затем подкрались со стороны ослепшего глаза с топором нашего плотника в руках и пробили им голову. Только благодаря этому нам удалось-таки уйти с добычей, но убили мы лишь пятнадцать».

Моржовая кость и жир, вытопленный из подкожного слоя сала этих пятнадцати, возбудили аппетит промысловой артели из Московского государства. Следующим летом корабль к Медвежьему острову был снаряжен уже специально. Команда судна на этот раз была уже кратко проинструктирована относительно того, как эта работа ведется в других местах.

«Годом раньше мы били их из ружей, не подозревая еще о том, что только гарпун мог бы пробить их кожи, которые теперь вызывают у нас совсем иные чувства; если бы раньше знать, как приняться за дело; в противном случае человек может нанести колющий удар, размахнувшись что есть мочи, — и не вонзить оружия; если же вонзит, то может повредить свой гарпун о кость скелета, или же они могут ударить передними ластами и погнуть копье и даже сломать его».

Войдя во вкус этой работы, команда судна, на котором был Пул, убила около четырех сотен моржей и, расправив парус, двинулась к родным берегам, имея на борту одиннадцать бочек, вмещающих по 252 галлона (по 1145,596 литра) топленого жира и несколько небольших бочонков с бивнями. Вернувшись к Медвежьему острову в следующем году, они были уже профессионалами. Вот описание типичного дня Джонаса Пула, стоявшего во главе артели из одиннадцати человек: он шел вдоль самой кромки воды по берегу, на котором устроили лежбище моржи, и расставлял людей на расстоянии двадцати ярдов, или около того, друг от друга. Но вот он встретил вождя такой же группы храбрецов, но пришедших сюда из иных земель, и вместе они «перегородили моржам путь так, чтобы ни один из них не добрался до моря».

Выстроенная в ряд артель охотников двинулась в середину острова, нанося всем находящимся в пределах досягаемости моржам колющий удар, кому — в горло, кому — в брюхо. В результате возникшей паники массивные животные, собрав последние силы, неистово шарахались прочь от своей единственной надежды на спасение — прочь от моря. Обессиленных, их приканчивали пронзительным ударом гарпуна или топором — со всего размаха.

«Еще и шести часов не прошло, как мы уже отправили на тот свет шесть или восемь сотен животных. Десять дней, не щадя живота своего, мы занимались своим промыслом и наполнили топленым моржовым жиром двадцать больших бочек в 252 галлона (1145,596 литра) и еще две бочки, а зубами — три бочки, вмещающие хогсхед (около 238 литров)».

Со времени первого плавания Пула к Медвежьему острову было забито от тридцати до сорока тысяч моржей. Их оставалось так мало, что не было смысла продолжать охоту в этих местах.

В результате еще более жестоких расправ воды Нового Света смешались с кровью моржей, особенно кровопролитными были побоища в заливе Святого Лаврентия, там, где на берега одного только острова Магдалены ежегодно выбиралось более 100 000 морских коров. В 1765 году офицер военно-морского флота Великобритании докладывал о разыгравшейся здесь кровавой бойне:

«Когда на приливной полосе берега собиралось великое множество морских коров, а за ними следовали другие, все новые и новые особи, которым также хотелось выбраться из воды, то, чтобы протиснуться и завоевать себе место среди плотных рядов сородичей, вновь пришедшие понуждали оказавшихся впереди пробираться в глубь острова, подталкивая их сзади бивнями. Пришедших последними толкали те, что добрались до берега еще позже них, и это продолжалось до тех пор, пока морские коровы, оказавшиеся дальше всех от воды, не заходили так далеко в глубь острова, что даже пришедшие самыми последними находили себе место для отдыха.

Лежбища, или эшори, как на французский манер назывались эти отлогие побережья, были так переполнены, что охотники могли отсечь путь к морю трем или четырем сотням, это было под силу сделать группе из десяти-двенадцати человек, вооруженной баграми длиной приблизительно в 12 футов. Атака предпринималась ночью, и весьма важно было учесть направление ветра — с подветренной (то есть откуда дует ветер) стороны должны были находиться животные, а охотники — с наветренной, только так люди могли остаться до времени незамеченными.

Подойдя к лежбищу на расстояние приблизительно в триста-четыреста ярдов, пятеро из мужчин отправлялись вперед. Они ползком подкрадывались к самому стаду. Дело в том, что при малейшей опасности морские коровы устремляются вспять — к воде. В таком случае вряд ли кому бы то ни было удастся их остановить — и людям придется почитать за величайшее счастье уже то, что удалось избежать верной смерти, что животные не раздавили и не утопили их.

Когда все уже готово к нападению, первым приступает к делу человек, который по возможности имитирует багром тот мягкий удар бивнями, которым животные подталкивают друг друга вперед, охотник таким образом легонько дает багром под зад находящейся перед ним корове. То же самое он проделывает и со следующей коровой, заставляя ее подвинуться вверх по набережной, в противоположную от моря сторону, в это время один из его товарищей оберегает своего приятеля от коров, которые остались у него за спиной.

То же самое охотники проделывают, отойдя несколько в сторону к другой части эшори. Подталкивая коров, охотники движутся вдоль линии гона, которую они называют сечением. Все это время охотники хранят строжайшую тишину, но вот они начинают криком привлекать к себе внимание и поднимают неимоверный шум, чтобы до полусмерти напугать морских коров и посеять панику. Затем люди занимают положенные места вдоль всего сечения, при помощи ударов они понуждают коров идти вперед и пресекают всякое их намерение повернуть вспять. Отсеченные от воды и зашедшие далее других в глубь острова коровы и хотели бы развернуться и уйти в море, но со стороны воды на них напирают собратья, которых бьют и гонят им навстречу люди. В результате две группы коров наталкиваются друг на друга и образуют кучу-малу — груду тел высотой в двенадцать футов и более.

Люди орудуют баграми до тех пор, пока животные вконец не обессилеют и не утратят надежду избежать смерти. После чего коров, вынужденных уйти на целую милю в глубь острова, разделяют на группы по тридцать-сорок особей и убивают».

В 1700-е годы на берегах острова Магдалены ежегодно убивали до 25 000 моржей. В 1798 году, когда другой офицер британского флота был послан выяснить, насколько эти места благоприятны для промысла, в верхние инстанции был отправлен следующий рапорт: «С величайшим прискорбием сообщаю вам, что промысел морских коров в этих землях полностью прекращен».

По всей видимости, островитяне севера следовали тем же принципам охоты. Возможно, совершаемые ими убийства животных не носили столь массового характера, как это случалось в новое время, тем не менее каждую весну Оркадские (Оркнейские), Шетландские и Гебридские побережья и пляжи пропитывались кровью. Все меньшее количество секачей вытаскивало свое грузное тело на берег. Здесь, как впоследствии в водах залива Святого Лаврентия, неумолимо сокращалось поголовье племени моржей: с сотен тысяч до десятков тысяч; затем — до десятков сотен, и, наконец, не осталось ни одного моржа, совсем ни одного.

Поголовье моржей, таким образом, таяло на глазах, а численность коренного населения островов неуклонно возрастала, но главное — возрастала жадность людей, их страсть к привозным товарам: к украшениям из золота и серебра, поделочным камням, керамике, шерсти, железу и янтарю. Потребность в моржовой кости росла час от часу, люди утратили всякую жалость к твари божьей. К середине первого тысячелетия до Рождества Христова на островах, лежащих к северу и западу от Британии, сумели выжить лишь жалкие остатки популяции моржей. Но, кроме памяти об их существовании, уцелело и еще что-то. Когда в IV в. до Рождества Христова Северные острова впервые были упомянуты на страницах исторической хроники, они фигурировали под именем Оркади — или островов Орка: этим греческим словом обозначали морских чудовищ. Едва ли есть основания сомневаться в том, что эти острова были названы в честь моржей, ибо вряд ли в окружающих водах водились какие-нибудь иные, более впечатляющие чудища.

В каких-нибудь двухстах милях к северо-западу от Внешних Гебридских островов и почти на таком же расстоянии от Оркни и Шетланда высунул свой рог из глубин океана еще один архипелаг. В былые времена эти острова называли Птичьими, теперь — Фарерскими. Прилив взбивает волны, как сливки, в пену и устремляет кипящие брызгами потоки в бездонные расщелины между горными массивами, воинственно вознесшими свои пики к небу — вот это и есть Фарерские острова.

Хотя эти участки суши и крупнее Оркнейских или Шетландских островов, вряд ли что-нибудь могло побудить людей поселиться на подобных каменных массивах, поскольку большинство островов почти вертикально взметнули над уровнем моря прибрежные скалы. Однако миллионы морских птиц из поколения в поколение откладывают на многочисленных утесах яйца и выводят птенцов. В прошлом в окрестных водах водилось несметное количество китов, тюленей и моржей.

Коренные жители Северных островов, по всей вероятности, еще в глубокой древности узнали о существовании Фарер. Их горные пики, достигающие трех тысяч футов в высоту, можно приметить в хорошую погоду за шестьдесят морских миль. Как кучевые, которые каждое лето пышным покровом устилают вершины, так народные краснобаи потчуют притчами о неведомых землях, их сказочная повесть может быть воспринята с вдвое большего расстояния. Даже если представить, что ни одного моряка никогда не уносило по воле ветра на достаточно большое расстояние в море, прочь от родных берегов — туда, откуда видны Фареры, даже тогда представить себе, что коренные жители Северных островов не знали о землях, расположенных где-то там, вот именно в этом направлении, — нет, представить себе это совершенно невозможно, ибо видели же местные жители и не могли не видеть собравшиеся в крупные стаи полчища птиц: и уток, и гусей, и лебедей, и многих других, а не только их — все эти стаи регулярно, каждую весну, устремлялись с Шетландских островов на северо-восток и каждую осень возвращались в обратном направлении.

За два или три дня можно было доплыть до Фарерских островов с любого из трех расположенных в округе архипелагов. Нет оснований сомневаться в том, что по мере оскудения прибрежных вод моржами жители Северных островов отправлялись на поиски наживы и удачи в сторону Фарер.

Охота на Фарерских островах, возможно, была сопряжена с трудностями несоизмеримо большими по сравнению с теми, что приходилось преодолевать в родных водах. Как-то один капитан, занимавшийся промыслом в районе Фарерских островов, а в юности ходивший бить моржа на Свалбард (Шпицберген), объяснял мне:

«Как же, в свое время и на наших островах водились моржи — какие тут могут быть сомнения. Хотя теперь на здешних побережьях вам едва ли будет чем поживиться, да и лежбищ, удобных для моржей, не так уж много. А то вы могли бы бить их совсем так же, как мы на Свалбарде. Стоит только подыскать семейство секачей, выбравшееся на голые скалы, и зайти зверю в тыл со стороны моря. Солнце должно бить у вас из-за спины, чтобы вас не сразу приметили. Когда подойдете ближе, стреляйте в голову; надо быть метким стрелком — голова у моржа маленькая, попасть трудно, и крепкая, как железо. Мы также добывали их с помощью гарпунов и добротной, прочной лески. Когда морж уставал, можно было направить лодку прямо на него и размозжить ему голову топором или кувалдой. Бывали случаи, когда морж забирался в лодку, появляясь прямо перед носом охотников! Мне доводилось видеть, как секачи пробивали трехдюймовый дубовый килевой брус и проходили сквозь сосновые доски обшивки, как сквозь масло. Признаться, не хотел бы я охотиться на них подобным образом на утлых лодчонках, обтянутых шкурами!»

Островитянам такая охота тоже не доставляла особой радости. И хотя на их гарпунах и копьях были кварцевые наконечники, куда более острые, чем лучшая сталь, охота на моржей с лодок всегда считалась делом опасным и сравнительно малодобычливым.

Однако, несмотря на все трудности, активный промысел моржей на Фарерах привел к вполне предсказуемым результатам. Популяция моржей здесь со временем сократилась настолько, что охота на них практически потеряла смысл.

Наступала ранняя осень. Длинные караваны лебедей и гусей уже потянулись на юг по северо-западной окраине горизонта, и одни из них, описывая широкие виражи, плавно опускались на Птичьи острова, чтобы немного отдохнуть, а другие, обгоняя их, продолжали свой долгий путь на юг.

Двое мужчин из команды «Фетлара» стояли на берегу острова Санди Айленд (Песчаный), названного так потому, что на нем есть одна из немногих на Фарерах песчаных отмелей. Мужнины слушали крики птиц и молча наблюдали за тем, как у них над головой проплывали бесконечные стаи лебедей-кликунов, диких гусей и короткоклювых гуменников, оглашая розовое вечернее небо гортанными кликами.

— Когда-нибудь, — вздохнул младший из собеседников, — найдется человек, который захочет проплыть по Лебединому пути и отправится в те земли, откуда летят эти птицы. Боже, да как их много! В тех краях наверняка есть большая земля!

Более пожилой вздохнул, поглядел на запад, окинув взором необъятную ширь океана, и кивнул:

— Может быть. Кто знает? До сих пор никто еще не отваживался плавать в такую даль…

— До сих пор в этом и не было надобности, — запальчиво возразил юноша. — Все привыкли, что моржей в этих местах, и даже на Птичьих островах, сколько угодно, бей — не хочу. А теперь их здесь почти не осталось, и что нам остается делать, как не отправиться на запад? Нам просто придется последовать за ними.

Тут до их ноздрей донесся тяжелый запах горящих морских водорослей и тюленьего жира. Мужчины обернулись и зашагали в сторону поросшего травой шельфа, лежавшего в сотне ярдов от воды, где их корабль, опрокинутый вверх дном, лежал на «фундаменте», сложенном из камней и дерна, образуя летний дом. Несколько парней из их экипажа копошились вокруг него, готовя скудный завтрак на чадящем от жира пламени костра.

Настроение у всех было мрачное. Этот сезон охоты оказался самым неудачным на их памяти. В последние несколько лет к берегам Птичьих островов по весне причаливало не меньше дюжины кораблей из дальних краев, которые осенью возвращались домой, тяжело нагруженные нефтью, шкурами и моржовой костью. В этом же году пришло на Фареры всего два корабля: один из Шетландии, а другой — с Внешних Гебридских островов. Их команды нашли здесь лишь считаные единицы моржей, уныло завывавших на пустынных берегах. Да те оказались по большей части самками или молодняком, так что бивни у них были совсем небольшие. Более того, они оказались на редкость пугливыми, так что приблизиться к ним было почти невозможно. Обоим экипажам удалось добыть на берегу меньше двух десятков моржей. Подвергая себя огромному риску, охотники забили копьями в прибрежных водах еще полдюжины зверей, но в целом охота обернулась полным крахом. А команда с Гебридских островов в полном разочаровании вернулась восвояси, не дожидаясь окончания сезона.

Вечером того же дня, за ужином, состоявшим из вареного моржового мяса, юноша опять завел разговор о плавании далеко на запад. Другие члены команды с интересом прислушивались. Но один из старших высказал мнение, что земля, откуда летят эти гуси и лебеди, возможно, расположена недостижимо далеко.

— Если добраться туда по силам таким слабым тварям, то мужчинам — тем более! — стоял на своем заносчивый юноша. — К тому же моржей в этих водах больше не осталось. Куда же они могли уйти, как не на запад, и где их надо искать, как не там? Наша ладья — лучшая на островах! Что нас держит здесь?

Спор затянулся далеко за полночь. Наконец все согласились, что, если погода позволит, завтра можно будет совершить разведку, отплыв на расстояние дня пути от самого высокого пика на Птичьих островах. И если им удастся заметить на западе признаки неведомой земли, они продолжат путь. А если нет — повернут обратно.

И вот наступил рассвет. Небо было ясным; дул свежий юго-западный бриз. Наспех подкрепившись остатками ужина, команда осторожно перевернула свою ладью и, поставив ее на киль, полупонесла-полуповолокла к воде. Непогашенный костер еще дымился, когда охотники столкнули ладью на воду и поспешно уселись в нее. Подняв широкий парус, они взяли курс на северо-запад. Водорез ладьи оставлял за собой курчавые завитки белой пены.

День стоял на удивление, ветер крепчал, и ладья быстро неслась все дальше и дальше, оставляя длинную вспененную борозду. И когда солнце на закате медленно опустилось в пучину для краткого отдыха перед новым восходом, верхушка самого высокого пика Фарер с трудом угадывалась вдалеке.

А впереди не было видно ничего, кроме необозримой шири океана. Капитан следовал выбранным курсом, и среди команды не было слышно ропота. Никому не хотелось прослыть трусом.

Когда же спустя три часа взошло солнце, оказалось, что суша скрылась из виду. Но погода стояла как нельзя лучше. Свежий южный бриз быстро мчал их вперед. На закате корабельщики увидели караваны лебедей и гусей, тянущиеся на юго-запад, и это укрепило мореходов в мысли, что ладья идет верным курсом.

Но на следующий день началось легкое волнение. Высоко на небе появились белые барашки облаков, предвещавших перемену погоды. Воды здесь буквально изобиловали китами; их было так много, что рулевому нередко приходилось менять курс, чтобы избежать столкновения с великанами. Но впереди по-прежнему не было никаких признаков земли.

День перевалил за полдень, когда капитан наконец принял решение:

— Сегодня к вечеру ветер переменится на западный и усилится. А скоро он и вовсе начнет дуть нам прямо в лицо… Мы будем идти этим курсом до заката, а затем, если не увидим земли, повернем обратно.

Часа за два до заката мореходам встретилось стадо могучих моржей-секачей, которые, казалось, намеревались преградить им путь. Огромные звери почти выпрыгивали из воды, загадочно глядя на непрошеных гостей.

А вскоре впередсмотрящий заорал во все горло:

— Земля! Впереди земля! Хотя нет, это не совсем похоже на землю! Но что-то такое там есть!

Члены команды, напрягая зрение, пристально вглядывались вперед, пытаясь понять, что же там такое медленно поднимается из воды у самого горизонта. Но вместо темных очертаний, вырисовывавшихся на фоне неба, огромный массив, видневшийся впереди, был призрачно-белесого цвета.

В сердцах многих проснулся страх, но никто не решился обнаружить своих чувств. Бриз сделался еще более свежим и поменялся на юго-западный, и ладья заплясала на волнах. Тем временем солнце, казалось, опускалось в самой середине этой таинственной белизны, и предзакатное сияние оказалось настолько ослепительно ярким, что моряки не могли смотреть на него и зажмурили глаза.

Неожиданно капитан круто повернул штурвал, и парус ладьи, потеряв ветер, обвис. Казалось, корабль сбился с курса, и за спиной капитана послышались недовольные голоса. Тот жестом приказал команде замолчать и проговорил:

— Давайте решим так! К утру ветер станет совсем неистовым. Если мы повернем и пойдем под ним, нам, может быть, удастся найти укрытие у Птичьих островов. Если же мы будем продолжать идти к той белой массе, одним только богам известно, что нас ожидает. Это все, что я могу сказать вам!

Это был поистине критический момент. Тот самый юноша, который предложил плыть на запад, поднялся на корму за спиной капитана:

— Да вы же видели там, в море, моржей! Это же знак для нас! Там, впереди, их полным-полно… Надо идти вперед.

В сумеречном сиянии заходящего солнца ладья, шедшая от Северных островов, осторожно приблизилась к новой земле. А утром, когда наступил рассвет, команда увидела, что их ладья подошла к берегам земли, окруженной цепью темных гор, у подножия которых высилось нечто вроде громадных белых куполов. Берега этого странного и сказочного мира представляли собой бесконечные косы черных песчаных отмелей, мимо которых ладья шла добрых полдня, укрывшись за полосой суши от бурного волнения, превратившегося в настоящий шторм.

Ближе к полудню впередсмотрящий заметил разрыв в береговой линии. Направившись туда, мореходы обнаружили канал, или пролив, ведущий в широкую лагуну. Бросив якорь, мореходы оказались в поистине идеальном укрытии. Затем они спустили на воду лодку, и капитан с пятью другими членами команды направились на веслах к берегу, намереваясь высадиться на одном из больших северных островов, лежащих посреди океана, том самом, который островитяне с тех пор называют Тили.

Что касается судна, на котором они прибыли туда, то оно стало первым из кораблей, носивших название «Фарфарер» — название, словно эхо, передававшееся из поколения в поколение на протяжении более тысячи лет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПИФЕИ

ПОЧТИ ВСЕ НАШИ ЗНАНИЯ о жизни и быте древнейших обитателей Британских островов восходят к описанию замечательного плавания, предпринятого ок. 330 г. до н э. греком-странником по имени Пифей.

Пифей впервые привлек мое внимание в 1938 году, когда я, еще будучи школьником в Саскачеване, побывал на лекции, с которой выступал канадский исследователь Арктики Вилхьялмур Стефанссон. Стефанссон считал Пифея одним из величайших мореплавателей всех времен и народов, и после этой лекции я начал фантазировать о том, как я, сделавшись спутником замечательного грека — искателя приключений, сопровождаю его в плавании в загадочный мир Арктики, совершенном им более двух тысяч лет тому назад.

Хотя Пифей написал о своем путешествии целую книгу, от нее сохранились лишь немногочисленные фрагменты, по большей части — в виде кратких комментариев в составе сочинений позднейших античных авторов. На протяжении всего XIX века в трудах многих, в основном — скандинавских, ученых считалось хорошим тоном объявлять Пифея и его книги явлением чисто мифологического порядка. Однако в XX веке большинство историков склонялись к тому, чтобы признать реальность существования этого человека и его писаний. Это стало его вторым рождением.

В этой главе я хотел бы изложить свою реконструкцию эпического путешествия Пифея.

В шестом веке до Рождества Христова мореходы из Фокеи, маленького, но богатого и процветающего греческого города в Малой Азии, избороздили просторы чуть ли не всего Средиземноморья и в конце концов выбрали место для поселения в устье реки Роны. Они назвали его Массилия. Со временем на этом месте возник Марсель.

Фокейцы выделялись среди своих собратьев-греков коммерческой жилкой. Они были беспощадными соперниками финикийцев — семитского народа с побережья Ливана, которые еще в 800 г. до н. э. отправились в плавание на запад, где и основали на побережье Северо-Западной Африки знаменитый город древности Карфаген, откуда они впоследствии держали под своим контролем всю торговлю через Геркулесовы столбы (Гибралтарский пролив), соединяющий Средиземное море с Атлантическим океаном.

Фокейцы основали Массилию именно для того, чтобы помешать карфагенянам взять под контроль торговые пути, связывавшие Средиземноморье с землями, лежавшими к северу от Геркулесовых столбов и граничившими с Атлантикой. Удобное положение Массилии позволяло фокейцам доминировать на речных системах Сены, Луары и Роны и, следовательно, вести активную торговлю с отдаленными районами, лежавшими у западной и северной окраин известного древним мира.

Ко времени закладки Массилии обмен товарами между варварами, обитавшими на северо-западных окраинах мира, и египтянами, а также представителями Крито-Микенской культуры происходил на протяжении по меньшей мере двух тысячелетий. Изделия из фаянса, бронзовые орудия и оружие, керамика, изысканные ткани и даже вина доставлялись из Средиземноморья на Британские острова и далее в порты по берегам Северного моря и Балтики на кораблях, отправлявшихся из Бискайского залива, или на речных судах, поднимавшихся вверх по течению Роны, а затем спускавшихся обратно по рекам, несущим свои воды на запад, в сторону Атлантики. Возвращаясь домой, купцы привозили с собой золото из Ирландии, янтарь с Балтики, олово из Британии и, разумеется, моржовую кость.

Когда Карфаген укрепил свое доминирующее положение на берегах Гибралтарского пролива, значение речных торговых путей через Галлию постоянно возрастало, до тех пор, пока, примерно ок. 400 г. до н э., Массилия не стала одним из крупнейших торговых центров во всем Средиземноморье.

Помимо своих богатств, город в устье Роны получил известность и благодаря своим философам и ученым, в числе которых был и Пифей. Будучи незаурядным математиком, он первым из греков заметил и доказал, что приливы зависят от фаз Луны, и первым предложил достаточно точный метод определения относительной широты.

Я представляю его себе человеком приятной наружности, полным (горожане Массилии, принадлежавшие к высшему классу, питались отменно), среднего роста и средних лет, темноглазым и решительным по натуре.

Надо полагать, Пифей обладал ненасытным любопытством. Всю жизнь он видел всевозможные экзотические суда из дальних краев, приплывавшие в его родной порт, и у него, видимо, не раз возникали вопросы о том, а каковы же эти загадочные северные страны и каковы нравы обитающих там людей. Купцы-заправилы Массилии, вероятно, разделяли подобный интерес, правда, из чисто практических соображений. И когда Пифей решил, что должен отправиться в гиперборейские страны и увидеть все собственными глазами, он без промедления получил и корабль, и команду спутников, и запас провизии для длительного плавания.

Морские суда минувших времен

_{Кнорр викингов. Длина — 50 футов.}

_{«Фарфарер». Длина — 50 футов.}

_{Греческий голкас. Длина — 50 футов.}

_{Торговый корабль арморикан. Длина — 70 футов.}

_{Римская галера. Длина — 80 футов.}

Но зачем же для речного плавания ему понадобился корабль?

Оказывается, за несколько десятилетий до конца IV в. до н э. карфагеняне несколько ослабили блокаду Геркулесовых столбов, и Пифей воспользовался удачной возможностью отправиться на север морским путем.

Его корабль представлял собой так называемый голкас — стандартное греческое торговое судно тех времен. Длина его достигала семидесяти футов, оно имело глубокую осадку и тупой нос. Строили голкас из дуба и сосны. Хотя на корабле имелись длинные весла, которыми можно было грести (что не слишком увеличивало скорость хода), главным «двигателем» судна был большой квадратный парус, позволявший ему при хорошем попутном ветре делать четыре и даже пять узлов.

Путешествие Пифея началось весенним днем где-то в самом конце IV в. до н э. Пока голкас шел на юго-запад вдоль Средиземноморского побережья Испании, его команда тревожно озиралась по сторонам, опасаясь появления карфагенских военных галер. Но на этот раз фортуна была на стороне массилиотов. Они преспокойно миновали пролив, скорее всего, ночью, а на рассвете уже неслись по волнам океана, держа курс на северо-запад, к широким причалам Гадеса (в наши дни — Кадис), самого северного карфагенского порта-крепости на побережье Атлантики.

Одно из немногих дошедших до нас счислений широты, выполненных Пифеем, показывает, что он побывал в окрестностях современного Оронто. Держа курс на север, голкас обогнул мыс Финистерре, повернул на восток и оказался в Бискайском заливе, направляясь к одному из торговых фортов, заложенных массилиотами в устье какой — то реки на побережье Атлантики. Здесь корабль бросил якорь на пару дней, а Пифей тем временем попытался собрать у своих земляков, обосновавшихся здесь, кое-какие сведения о том, что его ждет впереди.

Земляки рассказали ему, что набеги воинственных племен с северо-востока, которых греки называют кельтами, стали в последнее время более частыми и разорительными для жителей внутренних районов. Однако туземные жители прибрежной полосы, известные как арморикане, с успехом отстаивали свои владения. Арморикане почитались в этих местах первоклассными мореходами, у них были превосходные корабли, хорошо защищенные порты и грозное вооружение.

Пифей продолжил путь на север. Неподалеку от восточной оконечности нынешней Франции он высадился на берег, чтобы осмотреть земли острова под названием Уксисама (современный Ушант), находившегося на территории владений арморикан. Счисляя широту этого острова, Пифей ошибся совсем ненамного — менее чем на тридцать миль.

Уксисама служил традиционным перевалочным пунктом, из которого торговцы отправлялись в плавание через пролив (Ла-Манш. — Прим. перев.) шириной добрых сто миль к берегам огромного острова, который греки и финикийцы называли одинаково — Альба.

Капитан голкаса направил свой корабль прямо на север, и судно покинуло берега континента.

Спустя примерно сутки пути массилиоты увидели холмистые очертания полуострова Корнуолл. Они вошли в одну из удобных бухт где-то у южного побережья, быть может, в Маунтс Бэй, возле современного Пинзанса, или чуть дальше к востоку, в Фэлмут Бэй. Оба эти пункта представляли собой порты, из которых корнуолльское олово вот уже более тысячи лет доставлялось в Средиземноморье тамошним мастерам, выплавлявшим бронзу.

Высадившись на берег, Пифей направился в глубь территории, намереваясь заглянуть в один из оловянных рудников и удовлетворить свое любопытство, познакомившись с образом жизни местных жителей, которых он называл автохтонами, то есть аборигенами, туземцами.

До сих пор ему еще не встречалось новых, незнакомых земель, но теперь перед ним расстилалась огромная территория, лежавшая к северу от моря. Люди Гипербореи (то есть земли, лежавшей по ту сторону северного ветра) всегда привозили на юг свои товары, чтобы обменять их на товары купцов Средиземноморья на Эстримнидах — островах, лежащих у юго-западной оконечности Британии. Римский поэт Авьенус, приводя фрагмент из карфагенского периплуса (свода наставлений для мореходов), датируемого VI в. до н. э., так описывает свое путешествие в эти края:

«На Эстримниды приплывает немало предприимчивых людей, которые занимаются коммерцией и смело бороздят кишащий чудищами океан на своих маленьких суденышках. Они не умеют строить деревянные суда обыкновенным образом. Можно этому верить или нет, но говорят, будто они сшивают свои лодки из шкур и совершают на них дальние морские плавания. В двух днях пути к северу (от Эстримнид) лежит огромный остров, называемый Святым островом (Ирландия), где живет народ гиерн, соседствующий с островом Альба (нынешний остров Британия)».

Итак, именно на Эстримниды отправился Пифей после своего плавания вдоль побережья Корнуолла. Там он встретился с местными торговцами из Гипербореи, которые прибыли сюда, на юг, на своих больших, обтянутых сшитыми шкурами судах. Они радушно приветствовали его, ибо греческие купцы не только составляли рынок сбыта для северных товаров, таких, как моржовая кость, но и служили основными поставщиками массы столь желанных на севере южных товаров, включая вино.

Пифей легко сошелся с северянами, поскольку на островах Силли кипела оживленная торговля. И когда он намекнул, что был бы весьма рад посетить их родные края, некоторые из северян с острова Альба пригласили его отплыть на север вместе с ними.

И вот в один из летних дней целая эскадра кораблей, обтянутых шкурами, отправилась в Ирландское море. В центре этой эскадры находился и массилиотский голкас с Пифеем на борту.

Однако вскоре возникла серьезная проблема. Несмотря на все старания своей команды, голкас не мог поспеть за судами северян. Как только тянул свежий бриз, греческий корабль безнадежно отставал от легких, обтянутых шкурами судов туземцев. Тогда моряки с Альбы деликатно спустили паруса.

Следующим пунктом на пути легендарного плавания Пифея стал остров Мэн. Миновав его, корабли вышли из Ирландского моря в Минч. Здесь им стали то и дело встречаться рыбаки и охотники на морского зверя с островов, название которых, согласно записи Пифея, звучит как Эбуды — Эбудские острова. В наши дни они носят название Гебридских островов.

И вот наконец все известные острова и земля остались за кормой, и массилиоты почувствовали, что попали в некий неведомый мир. От пустынных берегов в глубь территории тянулись безжизненные топи, болота и низины, поросшие густыми зарослями вереска, а в отдалении темнели голые скалы. Но хотя земли казались лишенными всяких признаков жизни, воды здесь изобиловали рыбой, моржами и китами. Более того, в Северном Минче Пифею посчастливилось даже собственными глазами увидеть огромных морских чудищ — секачей со страшными клыками, о которых он столько слышал.

Следующая его запись была сделана на широте Лох Брума, где корабли были вынуждены укрыться от шторма. Их появление привлекло к берегу жителей окрестных пастушеских и рыбачьих деревень. И когда мореходы продолжили свой путь, к ним присоединилась целая флотилия маленьких местных суденышек, у которых вызвал восхищение и сам голкас, и его экипаж, ибо массилиоты по-прежнему плыли с ними.

И хотя и одежды, и орудия, и многие черты бытового уклада двух этих народов разнились достаточно сильно, сами люди были весьма похожи друг на друга. И те и другие были не слишком крепкого телосложения, но отличались силой и выносливостью. Оба народа были темноволосыми, темноглазыми и имели смуглый, оливковый цвет кожи. Нрав у обоих отличался живостью и жизнелюбием. По правде говоря, Пифею показалось даже, что жители Альбы — дальние родственники их, греков, если бы только не их странный язык, который был грекам совершенно непонятен и все переговоры приходилось вести через переводчиков.

И вот наконец корабли обогнули мыс Гнева (Рот) и продолжили плавание в бурных водах Пентленд Фирт. Остров Альба остался к югу отсюда. А на севере раскинулись два архипелага, один из которых Пифей назвал Оркады — острова Орки. Согласно Диодору Сицилийскому, греческому писателю и географу I в. до н э., Пифей назвал северо-восточную оконечность острова Британия (сегодня именуемую Кейтнесс) Оркадским полуостровом.

Наконец корабли жителей Альбы один за другим начали отделяться от эскадры, возвращаясь в свои родные порты. Однако голкас в сопровождении сильно поредевшего эскорта продолжал идти все дельте и дальше на север, минуя проливы и узкие проходы между бесчисленными островами Гипербореи.

И вот путешественники оставили за кормой громоздящиеся прибрежные утесы острова Хой и очутились в Хой Саунде. На поделенных на небольшие наделы низменных землях вокруг Лох Стеннесса возвышался целый ряд странных монументальных сооружений, которые произвели сильное впечатление даже на массилитов, повидавших на свете немало диковин. Наиболее грандиозным из них был Мээшоу, величественный холм, возвышающийся над огромным сводом, размеры и уровень исполнения которого остаются непревзойденными среди всех мегалитических сооружений подобного рода. На расстоянии мили с небольшим от Мээшоу находились загадочные церемониальные круги, состоящие из каменных столбов-колонн, некоторые из которых достигали в высоту восемнадцати футов и весили несколько тонн. Знаменитый Бродгатский круг, построенный как минимум за две тысячи лет до эпохи Пифея, а также расположенные неподалеку Буканский круг и Стеннесские Стоячие Камни по-прежнему представляли собой памятники, ради которых стоило побывать на Оркадах.

Пока голкас неторопливо проплывал мимо этих островов, массилиоты не уставали восхищаться тем, с каким искусством островитяне научились использовать слоистый красный песчаник, на долю которого приходилась большая часть их земель. Леса и древесины здесь почти не было, и песчаник с успехом заменял их. Он служил не только строительным материалом, из которого были возведены практически все дома; из тесаных плит песчаника были сделаны и столы, и полки, и шкафы, и скамьи, и рамы-ящики для постелей. Стены, выложенные из сухих плит песчаника, пригнанных одна к другой настолько плотно, что казалось, будто они сварены или сплавлены, тянулись во всех направлениях по голым склонам и вересковым пустошам. Причалы в гавани, молы и стены в порту, загоны для овец — список этот можно продолжать до бесконечности — были искусно сложены из песчаниковых плит. Даже на борту кораблей и лодок, сделанных из плотно сшитых шкур животных, было немало плит из красного песчаника, выполнявших роль балласта. Кладка во всех сооружениях была настолько аккуратной, что строительный раствор применялся очень редко. Небольшие количества извести изготавливались из пережженных раковин морских моллюсков. Жители Северных островов были главным образом искусными каменщиками и хранили верность камню.

Городов у них не было; вместо этого они жили небольшими общинами или кланами. Поселения их состояли из дюжины-другой построек, сложенных из каменных плит и обложенных дерном. А их низкорослые коровы, лошади, овцы и даже гуси почти круглый год жили под открытым небом.

Студеные зимы и прохладные, сырые лета, преобладавшие на островах, вызывали постоянные неурожаи и падеж скота, что влекло за собой массовые переселения жителей на континент; однако для обитателей Северных островов это не представляло особых проблем. Если их домашние животные давали малый приплод и не могли прокормить хозяев, те выходили на лодках в море — этот неиссякаемый источник пищи. Таким образом, жители не имели фатальной зависимости ни от плодов земли, ни от даров моря. Грузы товаров — ту самую «валюту», которую они каждый год отправляли в южные порты, — можно было обменять и на зерно, и на муку, и на любые прочие продукты.

Гости из стран Средиземноморья считали эти острова холодными, сырыми и продутыми всеми ветрами, однако отмечали, что люди, обитающие на здешних землях, живут не только в мире и довольстве, но и — по меркам того времени — даже зажиточно.

На массилиотов произвел сильное, правда не совсем положительное, впечатление и другой аспект жизни островитян, а именно тот факт, что у них не было крепостей, дворцов и замков. Не было на островах и всемогущих владык и землевладельцев; более того, между жителями не наблюдалось сколько-нибудь заметного социального неравенства. Это было эгалитарное общество, основанное на началах равенства.

Продолжив каботажное плавание на север и совершая частые высадки на берег, команда голкаса достигла крайней северной оконечности двух архипелагов — крошечного островка, который в наши дни называется Макл Флагга и который Пифей очень точно поместил на широту, по счислению массилиотов эквивалентную нашим 60°52′ северной широты.

Итак, он достиг пункта, расположенного куда дальше к северу, чем любые средиземноморские мореходы до него; однако на этом он не успокоился. Хотя местные жители не раз говорили ему, что в прежние времена в этих водах во множестве водились орки — фантастические существа, которых ему более всего хотелось увидеть, — однако теперь они все куда-то исчезли. И теперь о кораблях, груженных моржовой костью, которые некогда загружались именно в этих местах, напоминали разве что выбеленные дождями кости, полуприкрытые чахлой травой.

И все же моржовая кость плыла на юг, и притом — во множестве.

Отвечая на расспросы Пифея, островитяне поведали ему об острове Тили. Это огромная земля, говорили они, лежащая посреди седых просторов океана в пяти или шести днях плавания к северо-западу отсюда.

Тимей, историк куда более ранней эпохи, труды которого до нас не дошли, ссылался на остров, называемый Миктис, который «лежал посреди моря (т. е. в открытом море) в шести днях пути от Британии; на том острове добывалось олово, и бритоны плавают туда на лодках, сплетенных из ивняка и обтянутых сшитыми шкурами». Разумеется, можно спорить о том, вправе ли мы отождествить Миктис с Тили, но эта ссылка в любом случае отмечает тот факт, что аборигены Британии уже в те времена могли совершать океанские плавания продолжительностью шесть дней пути на лодках, обтянутых шкурами.

Земля эта не только служит лежбищем для многих, но и домом для других экзотических тварей. В их числе — нарвалы, один-единственный витой бивень которых ценился куда дороже, чем клыки моржей-секачей, и белые медведи, и черно-бурые лисицы, и голубые песцы, и величественные кречеты, и нелетающие чистики величиной с гуся, и утки, и прочая водоплавающая дичь без числа и счета.

Тили — земля скалистая, рассказывали жители Альбы; часть ее территории покрыта заснеженными горами, среди которых время от времени просыпаются и напоминают о себе грохочущие вулканы. Каждую весну к ее берегам приходят корабли с Северных островов. А некоторые из этих судов остаются там на зимовку. И когда они возвращаются обратно, они уже являют собой не игрушки для волн, а глубоко сидящие в воде корабли, тяжело нагруженные все той же «валютой», предназначающейся для оживленных торгов на Эстримнидах.

Пифей твердо решил увидеть Тили собственными глазами. Островитяне подумали, что у него еще вполне достаточно времени на плавание туда и обратно, когда осенние шторма сделают плавания в тех широтах весьма опасными. Однако они решительно воспротивились попыткам массилиотов отправиться в путь на своем голкасе. Это, по мнению островитян, не питавших особого доверия к тяжелым деревянным судам, было бы чистым безумием. Вместо этого они предложили Пифею отправиться на Тили на одном из своих собственных суденышек.

Сначала они отплыли к Птичьим островам, которые в наши дни именуются Фарерскими. Три для спустя, когда позади осталась масса препятствий, впередсмотрящий заметил вдалеке смутные очертания заснеженных вершин острова Тили. Подойдя к острову, мореплаватели высадились на его южном берегу, и массилиоты невольно залюбовались величавой красотой заснеженных горных вершин, черными утесами и песчаными отмелями и, самое главное, целыми полчищами секачей в прибрежных водах и на бесконечных лежбищах.

Назад: В НАЧАЛЕ [2]

Дальше: ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ АЛЬБАНЫ И КЕЛЬТЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ «ФАРФАРЕР»

ГЛАВА ВТОРАЯ МОРЖИ-СЕКАЧИ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПИФЕИ

Морские суда минувших времен

Кнорр викингов. Длина — 50 футов.

«Фарфарер». Длина — 50 футов.

Греческий голкас. Длина — 50 футов.

Торговый корабль арморикан. Длина — 70 футов.

Римская галера. Длина — 80 футов.