Весной светлыми воскресными вечерами здесь слышны голоса гидов туристических групп, смешивающиеся с вечными заунывными мелодиями шарманок и детским смехом. Гиды рассказывают, что изображения на фасаде церкви представляют собой… символы подвигов Геракла. Немногочисленные туристы выражают удивление, почему для украшения старинной христианской церкви в Провансе использована языческая символика древнегреческого мифа, почему святой, в честь которого церковь освящена, носит имя Трофим, то есть трофей, и, наконец, почему Константин Великий, придавший в IV в. христианству статус официальной имперской церкви, и Фридрих Барбаросса, император Священной Римской империи в конце XII в., в качестве места для своей конфирмации и коронации выбрали именно Арль.

Попытка дать ответ на все эти вопросы уведет нас в самое сердце легенд о Граале. Так, коронация Фридриха Барбароссы — это, пожалуй, ключевой момент диффузии, хронотоп, в котором мифы о Граале были инкорпорированы в историю короля Артура. Как писали многие исследователи этой тематики и как прямо признавал Робер де Борон, истории о Святом Граале имеют тесную связь с родословной потомков Святого семейства и, возможно, Самого Иисуса. Отсюда и «зеленоязычный» каламбур-парафраз, превративший фразу sang real (святая кровь) в san grael (святой Грааль). Однако в романах представители этого родословия изображаются как стражи и хранители Грааля, а не сам Грааль. И хотя природа этого темна и загадочна, это именно материальный предмет: некая реликвия или артефакт. У Кретьена это широкое плоское блюдо, у Борона — чаша, в которой хранится кровь Иисуса. В описании «Перлесво» Грааль — это целая группа предметов, а у Вольфрама — волшебный камень.

А может быть, Святой Грааль — это трофей, то есть реликвия, Сен-Трофима? Быть может, Арль — это местонахождение некой священной реликвии столь мощной волшебной силы и важности, что она послужила как бы прототипом Святого Грааля? А если это так, то какая же родословная или наследственная линия могла быть названа хранителями Грааля?

Далее к юго-западу от Арля, где западное русло Роны несет свои воды в Средиземное море, сохранились развалины… древнеегипетского порта и маяка, построенного по меньшей мере за тысячелетие до появления здесь первых древнегреческих мореходов. Этот маяк и порт, который римляне назвали Ре (Ра), выполняли роль поворотного пункта на пути, который приводил корабли древнеегипетских торговцев к устью Роны. В наши дни руины египетско-римской крепости Ре находятся на расстоянии четверти мили от волнолома у маленького прибрежного городка. Однако вполне возможно, что именно этот городок, лежащий далеко в стороне от больших дорог, на самом краю обширного края болот и приливных паводков, именуемого Камарг, хранит ключи к тайне судьбы, постигшей Святое семейство после Крестной смерти, Воскресения и Вознесения Иисуса в Палестине.

Активная миграция евреев в район устья Роны началась еще в эпоху греческой колонизации, импульсом для которой послужили территориальные завоевания Александра Македонского на Ближнем Востоке. В самом начале I в., при поддержке римского императора Октавиана Августа, поток мигрантов диаспоры заметно активизировался. А после взятия Иерусалима и разрушения Храма в 70 г. н. э. этот поток превратился в настоящую лавину. Некоторые из евреев-мигрантов, несомненно, были христианами.

Согласно старинному провансальскому преданию, вскоре после Распятия Христа небольшое судно с родственниками Иисуса на борту причалило в гавани у старинной римской крепости Ре, неподалеку от современного городка Сен-Мари-де-ла-Мер. Согласно многочисленным свидетельствам, в числе прибывших были три Марии, представлявшие семьи Иисуса Христа и Иоанна Крестителя. Одной из трех Марий была Мария Магдалина, первой удостоившаяся чести увидеть Христа после Воскресения. Согласно гностическим легендам, она была самым преданным учеником Иисуса и одновременно Его женой. Среди прибывших были и Марфа, и Лазарь, родственники Марии Магдалины, а также несколько иудеев, имевших римское гражданство, в их числе — Максимин и Сидоний, слепец из Иерихона, и, наконец, Сара Египтянка, которая то ли встречала их в порту, то ли чудесным образом приплыла вместе с ними на том же корабле. По преданию, члены этой группы отправились из Прованса в разных направлениях, проповедуя Благую Весть и настолько преуспев в этом, что ко времени разрушения Храма и началу Рассеяния, то есть примерно спустя одно поколение, жители Прованса, или по крайней мере — значительная их часть, были обращены в христианство.

Две Марии вместе с Сарой Египтянкой остались в прибрежной деревушке неподалеку от места высадки. Когда они ок. 50 г. скончались, в деревушку из Арля спешно прибыл святой Трофим, чтобы похоронить их со всеми подобающими почестями. Все три женщины были похоронены возле маленькой капеллы, то есть часовни, возведенной в самом центре деревни. В IХ в. над капеллой и могилами святых была воздвигнута церковь. Будучи хорошо укреплена, она стала составной частью городских стен. Когда в 1440 г. Рене Анжуйский, граф Прованса, устроил в старой церкви раскопки, стремясь найти Святой Грааль, он обнаружил святые мощи двух Марий и Сары, а также странного вида камень, находившийся в могиле рядом с ними. Этот камень, названный Святым столбом, был вмурован в одну из несущих колонн, когда король Рене впоследствии возвел изящную и импозантную церковь из розоватого камня специально для того, чтоб поместить в ней мощи святых (см. ил. 6.5). Обнесенная мощным парапетом с внушительными зубцами и бойницами и имевшая внутри тайный колодец, эта церковь выполняла роль практически неприступной крепости, защищавшей жителей городка от нападений пиратов-мавров и прочих разбойников.

Тот факт, что еще в XV в. кому-то из окружения короля Рене Анжуйского могла прийти в голову идея искать некую сокровенную реликвию в церкви на глухом морском берегу Прованса, можно считать свидетельством в пользу очень древнего предания, связывавшего сам Прованс, и в особенности окрестности Арля и Сен-Мари-де-ла-Мер, с неким чудодейственным камнем или артефактом, который пытались отождествить со Святым Граалем.

Спускаясь в прохладный сумрак церкви Сен-Мари-де-ла-Мер из ослепительно яркого света полуденного солнца Прованса, словно погружаешься в иной век — век веры, которая внешне выглядела христианской, а по сути, особенно у просвещенных и посвященных, была обращена к гораздо более древнему божеству, точнее — богине. Прямо под алтарем находится лестничный пролет, ведущий глубоко вниз, в крипту, где король Рене некогда нашел мощи Сары и двух Марий. Крипта, стены и своды которой почернели от свечей многих тысяч паломников, в большинстве своем — цыган, которые приходят помолиться перед статуей Сары (ил. 6.6), сразу же погружает гостя в атмосферу темной, хтонической тайны. Если это — христианство, то какое-то иное, отличающееся от более ортодоксальных течений. Здесь женское начало не считается чем-то низменным; наоборот, ему поклоняются в рамках культа, выглядящего куда более примитивным и архаичным, чем самое раннее христианство.

Это впечатление еще более усиливается во время так называемого майского Fete (праздника), когда здесь собираются мужчины-цыгане, чтобы поклониться памяти святой Сады и двух Марий. За несколько дней до начала праздника, происходящего 24 и 25 мая, толпы цыган, съехавшихся со всего Прованса, Южной Франции и Северной Италии, стремятся побывать в церкви Сен-Мари-де-ла-Мер. Некоторые из них по-прежнему приезжают целыми таборами на конных кибитках. Цыгане-стражи, которым предстоит нести священные реликвии во время праздничной процессии, всю ночь накануне стоят на страже вокруг церкви Сен-Трофим, а затем сопровождают процессию из двенадцати арльских дев — девушек в белоснежных одеяниях, направляющуюся к церкви Сен-Мари-де-ла-Мер. Празднества, продолжающиеся три дня, открываются процессией стражей, которые выносят реликварии с мощами двух Марий из капеллы, находящейся над алтарем. Мощи святых выставляются на всеобщее обозрение, а статую святой Сары, облаченную во множество богатых одежд, выносят из крипты и торжественно проносят в сторону моря.

На следующий день такая же процессия проносит к морю статуи двух Марий. Обе они, стоя в небольшой синего цвета ладье, заполненной охапками роз, посреди которых ставится чаша с благоуханным целебным бальзамом, который на местном ка-раргском диалекте провансальского языка именуется грааль, плывут на плечах четверых стражей к морю, к тому самому месту, где они два тысячелетия назад вышли на берег Прованса. В этой несложной ритуальной процессии можно заметить дальний отзвук шествий богини в Египет и обратно. После того как статуи обеих Марий возвращаются в свою часовню, вокруг нее устраиваются танцы и звучат песни. Праздник продолжается до глубокой ночи. Толпы паломников готовятся к третьему дню торжеств — бою быков, бегам бандитто и пиршеству в честь покровителя цыган — Фолько де Баронселли.

Эти празднества указывают на древний первоисточник. Подобно источнику в церкви двух Марий, одному из многих волшебных ключей и родников в Провансе, эти предания символизируют источник того широкого эзотерического течения, которое сам король Рене называл подземным течением утраченной Аркадии. Благодаря этим знаниям — тайнам, скрытым от посторонних глаз, но известным цыганам и простым людям, — можно век за веком проследить истинную историю этого подземного течения — гностического христианства Запада.

Почему же Арлю было суждено стать столь важным пунктом в истории Грааля? Во-первых, это объясняется весьма древней историей города и тем, что он упоминается в ряде старинных мифов и легенд. Когда Ганнибал в 218 г. до н. э. переправился через Рону в нескольких милях от нынешнего Арля, там уже существовало достаточно значительное галло-греческое поселение. Наиболее ранние варианты древнегреческой легенды о Ясоне и аргонавтах утверждают, что герой со своими сподвижниками отправился на запад от Арго. Обогнув пяту «итальянского сапога» и пройдя через Мессинский пролив, они направились к устью Роны. Затем они начали подниматься вверх по течению Роны, основав торговое поселение Телин примерно в верхней точке дельты Роны, и двинулись в страну Злотого Руна, которая находилась, согласно мнению сторонников этой гипотезы, неподалеку от истока Роны, у озера Леман. Согласно этой интерпретации, маршрут возвращения аргонавтов пролегал через Альпы, точнее — через перевал Сен-Бернард, а затем — вниз по течению реки По в Адриатическое море.

В эпоху владычества римлян, которые называли его Арелатой, город сохранял роль важного торгового центра и процветал. Христианство проникло сюда примерно в середине I в. н. э.; по легенде, первым евангельскую проповедь принес в эти места святой Трофимус, или Сен-Трофим. По любопытному стечению обстоятельств, именно св. Трофим основал самый первый в этих местах алтарь Пресвятой Девы, причем еще при Ее земной жизни. В конце I в. н. э. Арль успел стать важным церковным центром, сохраняя свое влияние на протяжении первых четырех веков, отчасти — благодаря почитанию своего легендарного кладбища-некрополя — Алишампса.

Будучи едва ли не самым знаменитым некрополем эпохи Средневековья, Алишампс (название которого происходит от римского Elisii Campi, или Елисейские Поля) обязан своей славой и известностью тому самому св. Трофиму. Алишампский некрополь, построенный за пределами городских стен, как и все римские кладбища, располагался вдоль виа Аурелия (Золотой дороги), важнейшей дороги, связывавшей Арль с Римом и Италией, и был весьма удобным местом для тайных собраний.

У св. Трофима скоро появился помощник и последователь. Однако до сих пор не установлено, кем был св. Трофим. Согласно церковному преданию, он — тот самый ученик апостола Павла, который упоминается в 2 Тим. 4,20: «Ераст остался в Коринфе; Трофима же я оставил больного в Милите».

Это кажется маловероятным, если учесть тот факт, что св. Трофим уже находился в Арле как минимум на десять лет раньше до событий, описанных в указанном послании Тимофею. Кроме того, св. Трофима явно не было в числе прибывших вместе со Святым семейством из Палестины, хотя он действительно был весьма близок и, возможно, имел некие родственные связи с двумя Мариями, мощи которых покоятся в крипте храма. Исследователи не раз подчеркивали его связи с Марией, возможно — Пресвятой Девой Марией и, что более вероятно, — Марией Магдалиной. Есть сведения, что св. Трофим провел несколько лет в молитвенном уединении в своей маленькой келье, находившейся неподалеку от Арля, за пределами Алишампс, а затем, в год своей кончины или исчезновения, по всей видимости — в 52 г. н. э., даровал кладбищу особое благословение. Согласно древней легенде, на этой церемонии присутствовал Сам Христос, оставивший отпечаток колена на крышке одного из саркофагов.

В 314 г. в Арль прибыл сам император Константин, чтобы принести присягу у этой святыни перед тем, как заявить на церковном соборе, что Христос является его личным покровителем. В честь этой реликвии Константин заложил в Арле небольшую капеллу Сен-Оноре. Понятно, что подобные акции императора принесли некрополю широкую известность, и благодаря этому Алишампс превратился в столь престижное место погребения знатных особ, что их тела свозили сюда со всей Европы. В хронике XII в., принадлежащей перу псевдо-Турпина, говорится о том, что останки пэров Карла Великого, Роланда и других славных героев с большими трудностями доставлялись в Алишампс, чтобы быть захороненными здесь.

Таким образом, Арль служил своего рода хронологической точкой отсчета истории христианства в этом регионе. В своей книге «Тайна соборов» Фулканелли прямо отсылает нас в Арль, на Алишампс, и, в частности, — в церковь Сен Трофим, сообщая ряд сенсационных деталей. В числе их он называет выложенный из роз анк на крышке саркофага в капелле Сен-Оноре на кладбище, а также советует обратить особое внимание на тимпан над главным порталом собора Сен-Трофим (ил. 6.7).

Этот собор, возведенный в середине V в. Сен-Клером и первоначально освященный в честь святого Стефана, был перестроен в XI в., а его главный портал был завершен лишь век спустя, незадолго до того, как Фридрих I Барбаросса в 1178 г. короновался в Арле. После переосвящения собора в честь Сен-Трофима и перенесения в него в 1152 г. с кладбища Алишампс реликвий этого чудесного события собор утратил главный вещественный знак, подтверждавший его священный и чудотворный статус. По-видимому, исчез артефакт, считавшийся Святым Граалем, — крышка саркофага с отпечатком колена Спасителя. Этот исчезнувший камень служил «знанием о Живом Христе» для тех, кто видел его, и «залогом уверенности в воскресении и жизни вечной» для тех блаженных усопших, которые покоились с миром на этом кладбище. По крайней мере, эта реликвия, согласно «Золотым легендам», возникшим в том же XIII в., могла послужить прообразом позднейших легенд о Святом Граале.

Учитывая тот факт, что хотя Кретьен де Труа практически исчерпал весь круг тем, окружавших знаменитые легенды об Артуре, или Британской темы, как их обычно называли в Средние века, в ранних произведениях поэта, созданных до 1180 г., нет никаких намеков, что ему был известен сюжет, хотя бы отдаленно напоминавший Святой Грааль. Однако затем, как можно предполагать, Филипп Фландрский передал ему некий старинный манускрипт «на бретонском языке» и попросил изложить материал в форме эпической поэмы, какой и стал «Персеваль, или История о Граале».

Но откуда же раздобыл эту историю сам Филипп Фландрский? Кретьен не распространяется на сей счет, и хотя по этому вопросу могло существовать немало источников, они нам неизвестны. Однако Вольфрам фон Эшенбах, автор «Парцифаля», самой полной версии истории, всего лишь начало которой написал Кретьен, сообщает, что он узнал эту историю от другого источника — Кийо, или Гюйо, Прованского.

Это — весьма важный ключ, поскольку речь идет о Гюйо Прованском, известном поэте-трубадуре. Дело в том, что существовало только одно событие и место, где молодой дворянин Вольфрам, вскоре сделавшийся рыцарем, мог встретиться с Гюйо Прованским. Это, разумеется, была коронация Фридриха I Барбароссы в качестве короля, состоявшаяся в Арле в 1178 г. Таким образом, получается, что Гюйо Прованский принадлежал к кругу сеньоров ле Во, таинственного клана, обитавшего в Альпиллях, к северу от Арля, которые провозгласили себя потомками Валтасара — одного из трех волхвов, приходивших поклониться новорожденному Христу. Мы не вполне уверены, что Вольфрам мог побывать там, но в принципе это не исключено, поскольку в текстах его поэм упоминается о том, что он в юные годы поступил на службу к Фридриху I Барбароссе.

Однако мы можем быть вполне уверены, что Филипп Фландрский и его родственница, Мария Шампанская, входили в круг избранных аристократов, поскольку их имена упоминаются в ряде источников. Вполне возможно, что среди них был и Кретьен де Труа, поскольку именно в эти годы он находился при дворе графа Фландрии. Таким образом, именно в Арле пересекаются пути всех тех, кто в той или иной степени был причастен к созданию и распространению идей, которые впоследствии превратились в легенды о Граале. И, что самое любопытное, именно в Арле мы находим особый культ почитания священного камня, обладавшего чудесными свойствами.

Видимо, это нечто большее, чем простое совпадение, ибо в этом были явно замешаны политические интересы. По условиям Вьеннского (Вьенн — другой древний имперский город в верховьях Роны) договора от 1177 г. Фридрих обязывался признать верховный авторитет папы Александра III, что положило конец попыткам Фридриха возродить мощную империю на Западе. Акт принятия короны древней имперской провинции Арля, воскрешающей в памяти имя Константина Великого, для Фридриха Барбароссы, и без того уже имевшего титул императора Священной Римской империи, был своего рода символическим жестом, который следовало рассматривать как восстановление контактов между двумя военными орденами, а через них — с еще более древней и, возможно, легитимной ветвью христианства. Коронация Фридриха Барбароссы, состоявшаяся весной 1178 г. во вновь возведенном соборе Сен-Трофим, послужила своего рода сигналом об изменении политической ориентации, той самой, в рамках которой спустя десять лет Фридрих принял участие в Третьем Крестовом походе и погиб в глуши, в Армении.

За этими политическими махинациями просматриваются пружины, управляли которыми те же рыцари Храма (тамплиеры). Прованс с самого начала существования ордена был одним из главных центров влияния и богатства тамплиеров. К концу XIII в. в руках тамплиеров в Провансе находилось по меньшей мере 29 крупных владений и более тысячи мелких, таких, как фермы и мелкие поместья. В годы накануне Третьего Крестового похода более половины всех богатств тамплиеров поступало из Прованса. Приоратство в Арле было старейшим в Европе; его подарил тамплиерам в 1130 г. Яков I Арагонский.

Кроме тамплиеров, Прованс был вотчиной и другого крупного военного ордена — рыцарей св. Иоанна Госпитальера, известных также под именем госпитальеров или иоаннитов, подобно тому как тамплиеры получили свое название от Храма. Орден рыцарей-госпитальеров, основанный согласно специально папской булле в 1113 г., за пятнадцать лет до тамплиеров, был детищем простого рыцаря по имени Жерар, фамилия и место рождения которого так и остались неизвестными. Как впоследствии тамплиеры, госпитальеры считали своим небесным покровителем св. Иоанна. Не вполне ясно, какого именно Иоанна имели в виду основатели ордена, но скорее всего это св. Иоанн Креститель. В уставе ордена, составленном в 1130 г. Раймондом Прованским, вообще ни слова не сказано о военной роли ордена. Со временем, однако, ситуация изменилась, и госпитальеры на поле боя как минимум не уступали тамплиерам — своим непримиримым соперникам в политических интригах — в битвах с сарацинами в последние дни Иерусалимского королевства.

Однако, несмотря на откровенную вражду в Утремере (Палестине), оба рыцарских ордена: тамплиеры, носившие белые одеяния с красными крестами, и госпитальеры, облаченные в черные мантии с белыми крестами, мирно соседствовали на церемонии коронации Фридриха Барбароссы в Арле в 1178 г. В Провансе их тесная близость, продолжавшаяся и после падения Иерусалима, привела к тому, что в конце XIII в. неоднократно раздавались призывы к объединению двух орденов. Тамплиеры сохраняли внушительное военное присутствие в этом регионе даже после того, как король Франции Филипп и папа римский издали совместный указ о роспуске ордена. В 1311 г., спустя четыре года после ареста всех тамплиеров, находившихся во Франции, девять рыцарей-храмовников из Прованса выступили на Вьеннском соборе в защиту ордена.

Их защита оказалась успешной. Строго говоря, церковь никогда официально не выдвигала обвинений против тамплиеров, но король Филипп, владевший огромным войском, одержал верх, и тамплиеры были распущены как религиозный орден и уже затем подвергнуты секулярному суду, послушному французскому королю. Верхушка ордена была осуждена и отправлена на костер и плаху, но рядовым рыцарям, особенно в Провансе, было позволено вступить в другие рыцарские ордена, чтобы избежать ареста. Поэтому прежние приоратства и владения тамплиеров перешли в руки рыцарей-иоаннитов (госпитальеров), которых вскоре стали называть родосскими рыцарями, а затем, после переноса резиденции ордена на Мальту, мальтийскими рыцарями.

Не воспользовались ли тамплиеры и госпитальеры политическими амбициями Фридриха Барбароссы, императора Священной Римской империи, чтобы привнести новую духовную составляющую в обновленную ветвь христианства? Церковь никогда не осуждала и не запрещала романы о Граале, поскольку они, в конце концов, представляли собой этакое аристократическое литературное хобби, не пользовавшееся сколько-нибудь ощутимым влиянием за пределами знатных родов, которые заказывали их списки и просили придворных менестрелей декламировать или петь эти тексты. Однако именно духовная составляющая романов о Граале оказалась в центре внимания не только знати, но и простолюдинов, и с этой проблемой вскоре пришлось столкнуться не только имперской власти, но и ортодоксальной церкви. Как раз в то самое время, когда легенды о Граале достигли апофеоза своей популярности в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха, церковь объявила новый Крестовый поход, на этот раз — против своих собратьев-христиан в Южной Франции — так называемых катаров, или совершенных.

Романы о Граале раскрывают одну важную алхимическую тайну, носящую преображающий характер в большинстве направлений христианства, — тайну, носителями которой был либо тесный семейный круг посвященных, либо рыцари (тамплиеры). Эта тайна и, естественно, генеалогия ее стражей изложены в одной старинной книге, которую могли прочесть лишь те, кто, подобно Парсифалю, понимал язык птиц — тот самый «зеленый язык» алхимии и астрономии. В этом пункте сходятся все основные романы о Граале того времени, и, как мы уже говорили выше, его можно считать основным ядром содержания легенды в том смысле, как его понимали современники.

Как и все великие идеи, преодолевающие рамки своей эпохи, Святой Грааль представляет собой продукт вполне конкретного времени и места, а также совокупности благоприятных условий, обеспечивших раскрытие ядра мифа. Чтобы понять влияние романов о Граале, мы должны заглянуть в ту эпоху, когда возник круг этих легенд, а именно — конец XII в. Тридцать лет — с 1185 по 1215 г. — во многих отношениях стали временем крайнего упадка или, говоря языком астрономов, надира средневекового христианства. Постоянные интриги вокруг папского престола, а также всеобщее разочарование и подавленность после краха

Второго Крестового похода создали некий религиозный вакуум, в который довольно быстро проникли другие, «еретические» направления христианства. Еретические течения развивались так быстро и успешно благодаря контрасту с официальной папской церковью Рима. В частности, священники катаров жили одной жизнью со своей паствой, разделяя все ее интересы и тяготы. Для римских прелатов стало обычным делом весь срок своего служения проводить in absentia, а клирики низшего ранга часто оказывались столь же корыстными и коррумпированными, как и местные феодалы.

Упадок церкви получил новый мощный импульс извне в 1160—1170-е годы благодаря распространению рационалистического учения Абеляра. Пьер Абеляр, знакомый современному читателю в первую очередь благодаря роману со своей ученицей и поклонницей Элоизой, еще в 1120-е годы поднимал вопрос о суевериях в церкви, причем — с такой убедительностью, что даже через два поколения после расправы с ним многие интеллектуалы признавали реформы в церкви делом не только необходимым, но и вполне естественным.

Если провал Второго Крестового похода вызвал всеобщее разочарование в христианском мире, то падение Иерусалимского королевства повергло верующих в глубокую депрессию. Это было воспринято как явный знак немилости Божьей. Был объявлен новый Крестовый поход, о своем участии в котором официально объявили короли Германии, Франции и Англии. Фридрих Барбаросса умер на пути к Иерусалиму, и даже несмотря на то, что Ричард Английский (Ричард Львиное Сердце), участвовавший в походе, сражался с сарацинами со всей яростью своей неукротимой натуры, Иерусалим остался в руках неверных.

Ричард Львиное Сердце иногда сам выступал в роли трубадура и, так сказать, оставил печать монаршего одобрения нового стиля романсов. Он активно развивал «Британскую тему» и ее рыцарские традиции. Можно не сомневаться, что новая поэзия, воспевавшая Грааль и его хранителей, сопровождала крестоносцев в пути, поскольку новым королем Иерусалима был избран Анри Шампанский, племянник Ричарда и сын Марии. В этой связи весьма заманчивой представляется такая картина: поэт Готье де Данан поет продолжение шедевра Кретьена де Труа в большом зале Акры, а Ричард с двумя королевами — своей супругой Беренгарией и сестрой Иоанной — милостиво кивают в знак одобрения.

Около 1200 г. Робер де Борон, откликнувшись на невероятную популярность продолжений романа Кретьена, пишет собственную поэму — «Иосиф Аримафейский», своего рода прелюдию к целой серии текстов, тесно связанных с мифами о Святом семействе. Он затрагивает тему некоего сокровенного, или внутреннего, учения, которое было открыто Иосифу после Воскресения Христа. Центральным моментом этого учения является Грааль, именуемый чашей и составляющий самую сердцевину «мистерий». Эта версия отличается таинственной скрытностью, не характерной для текстов Вольфрама и представляющей попытку сообщить некие важные сведения по принципу «имеющий уши — да слышит». Благодаря этому его опус оставался в неких условных рамках, что позволяло римско-католической церкви игнорировать эту историю. Но на рубеже 1200 г. ситуация резко изменилась. Новый могущественный папа, Иннокентий III, одержал верх в борьбе за влияние на императора Священной Римской империи и решил сосредоточить усилия на объединении всего мира под собственной духовной властью.

Это немедленно привело к одним из наиболее прискорбных событий в истории римско-католической церкви. Четвертый Крестовый поход и Крестовый поход против катаров стали походами против братьев-христиан. Четвертый Крестовый поход завершился взятием в 1203 г. Константинополя. Крестоносцы, подстрекаемые коварными и безбожными венецианцами, напали на крупнейший город тогдашнего христианского мира, разграбив его с необычайной свирепостью и цинизмом в то самое время, когда папа Иннокентий III призывал к «единству церкви».

Распространение гностической ереси катаров на юге Франции таило серьезную угрозу, ибо она могла превратиться в крупнейшую религию этого обширного региона. И Иннокентий решил бороться с еретиками наиболее действенным средством — войсками. Искоренение еретиков на юге Франции растянулось на добрых полвека, продолжаясь много лет спустя после того, как Иннокентий отошел в мир иной, прияв от Бога ожидаемое воздаяние.

Почему же церковь решила искоренить катаров, или совершенных (перфекта), как они себя называли?

Весь вопрос заключался в проблеме легитимности. Даже греческая (Восточная Православная) церковь, только что разграбленная западными крестоносцами, присоединилась к общепризнанной канонической трактовке Личности Христа. Катары же представляли прямую угрозу для авторитета всего организованного христианства, утверждая, что отцы церкви заблуждались и превратно понимали суть дела. Строго говоря, катары были гностической формой продолжения иудейской мессианской традиции, которая, вероятно, в виде подводного течения существовала в Провансе со времен первохристиан. Именно поэтому их взгляды на Личность Христа радикально отличались от воззрений имперской и апостольской ортодоксальной церкви, которую катары считали орудием в руках Демиурга — Rex Mundi (Князя мира).

Катары считали и провозглашали себя христианами, но у них существовало свое собственное понимание таинств, а также нечто вроде йоговского духовного тренинга и инициаций (посвящения). Иисус, по их мнению, был пророком-мессией, а не существом божественной природы. Катары решительно отвергали Крестную Смерть и Распятие. Женщины у них пользовались высоким почетом, имели священнический сан и даже оказывали заметное влияние на политические процессы. Целью совершенных, внутреннего круга посвященных из числа священников, было преодоление цикла смертей и рождений и, таким образом, освобождение из тенет Князя мира. Поэтому катары отвергали брак, стремясь использовать энергию сексуальности для целей духовного преображения. Как и все гностики, катары верили в Великое Возвращение, когда все частицы света, заключенные в материи, наконец высвободятся и вернутся к Первоисточнику. Есть данные, что катары были хилиастами. Более того, имеются указания, что катары верили и в метемпсихоз, или реинкарнацию.

Даже судя по этому беглому обзору их взглядов, нетрудно понять, почему римско-католическая церковь так ненавидела катаров. Их взгляды были диаметрально противоположны вероучительным установкам католицизма. Неприязнь к катарам еще более усугублялась их претензиями на то, что истинное христианство проявляется только в духовных усилиях совершенных, и поэтому каждый может обрести в себе достаточно сил для борьбы с Римом и даже победить в ней. Неудивительно, что папа Иннокентий III, пребывая в эйфории от своего неожиданно легкого успеха — победы над Константинополем, воспользовался убийством папского легата на окраине Тулузы, случившимся в 1208 г., как предлогом для начала широкомасштабного Kpeстового похода, направленного практически против цивилизации Южной Франции.

В период между 1208 и 1244 г., после падения последнего оплота катаров — Монсегюра (см. ил. 6.8) более полумиллиона человек были изгнаны с родных мест и истреблены в ходе ужасных по своей жестокости конфликтов. И это при том, что общая численность населения региона составляла около 2 млн. человек. Население целых городов — Альби, Безье, Каркассона, Тулузы и Фуа — было беспощадно истреблено, являя собой первый на Западе пример спланированного и сознательного геноцида. Именно из этой кампании гонений против катаров и выросла тайная полиция церкви — инквизиция, которая всеми силами боролась с еретиками вплоть до своего роспуска в 1835 г. В лице катаров инквизиция нашла самых упорных и непримиримых оппонентов. В хронике, описывающей деяния инквизиции за пятьдесят лет в одном только Лангедоке, упоминаются всего четверо еретиков, раскаявшихся в своих заблуждениях Большинство же, подобно мученикам Монсегюра, с гордостью взошли на костер и умерли во имя своей веры. Они с полным правом могли отнести к себе слова донатистов, преследовавшихся при блаженном Августине более пяти веков назад: «Истинная церковь — это церковь гонимых, а не гонителей».

В чем же заключался источник столь несокрушимой веры? Большинство ученых вплоть до недавнего времени в качестве идейной основы катаров называли другие группы сектантского типа, испытавшие влияние гностиков, например, богомилов. Но подобные заявления звучат неубедительно, поскольку последние богомилы ушли в мир иной почти за сто лет до появления в Провансе и Лангедоке течений, похожих на катаров. Сходство в космологических воззрениях богомилов и катаров, по всей видимости, восходит к одним и тем же гностическим источникам, а не является плодом прямого влияния. Катары Южной Франции имели свои собственные, присущие только им особенности, такие, как вера в реинкарнацию, что резко отличало их от прочих гностических течений. Что же касается богомилов, то они приобрели широкое влияние и распространение благодаря тому, что являлись частью крестьянского восстания, а не лобовому идеологическому столкновению с ортодоксальной церковью по вопросам веры и духовности. Когда восстание в начале X в. было подавлено, очаги богомильства угасли сами собой.

Однако остатки некой дуалистической ереси, возможно вдохновлявшейся практикой богомилов, все же сумели уцелеть и в начале XI в. начали распространяться в Северной Италии и Южной Франции. Эти разрозненные группки если и были «богомилами», то только в глазах их ортодоксальных гонителей, подпадая под определение ересей, как именовались все дуалистические антикатолические течения той эпохи. В середине XII в., когда ситуация изменилась и движение катаров было на подъеме, в Константинополь прибыли болгарские епископы. Целью их миссии было обличение развивавшегося общественно-еретического движения как истинных богомилов. Этого, разумеется, не потребовалось бы, если бы катары действительно были преемниками более ранних ересей. Начиная с этого момента движение получило новое официальное название — ересь альбигойцев, по наиболее крупной группе делегатов от городка Альби в Лангедоке.

Таким образом, если считать богомилов периферийной и параллельно развивавшейся ересью, то в чем же видели свою духовную опору и преемственность катары Прованса и Южной Франции? Очевидно, что один из источников ереси — традиция примитивного христианства, издревле существовавшая в этих краях. До наших дней почти чудесным путем сохранились два списка внешних ритуалов катаров, один из которых написан на французском, а другой — на аквитанском языке. Молитва из этого ритуального чинопоследования прямо указывает на раннюю ветвь христианства, пронизанного гностическими и иудейскими мотивами: «Святой Отец, Ты — справедливый Бог и Судия всех праведных душ… Позволь нам познать то, что Ты знаешь, возлюбить то, что Ты любишь, ибо мы — не от мира сего, и мир сей — не для нас, и мы более всего боимся встретить смерть в этом мире, лежащем во власти враждебного бога». Этот враждебный бог и есть Демиург гностиков.

Молитва заканчивается любопытным поворотом темы, описывающим источник Божественного начала в чисто катарских категориях: «…и Бог снизошел с небес… и восприял призрачный образ в Святой Марии». Для катаров Мария была не физической матерью, матерью по плоти воплотившегося Бога, а вратами или порталом, через который Гнозис, являющий Себя в первоначальном значении греческого слова Апокалипсис (откровение), вошел в мир. В этом смысле Мария — это София или, согласно иудейской космогонической концепции, Шехина.

Французский историк инквизиции Жан Гиро утверждал, что даже при самом критическом и редукционистском подходе к свидетельствам необходимо признать, что катары действительно обладали некими весьма древними документами, непосредственным источником вдохновения для которых служили предания первоначальной церкви. Он пришел к выводу, что сходство ритуалов посвящения у катаров и крещения катехуменов во II в. настолько разительно, что они, видимо, были в древности одним и тем же обрядом. Различие между ними, естественно, заключалось в том факте, что ритуал отречения от сатаны у крестителей II в. трансформировался у катаров в ритуал отречения от римской церкви. В свете таких взглядов еретической предстает уже римско-католическая церковь, а катары, с их более древней и непосредственной интерпретацией христианства, являются «единственно истинной церковью».

Быть может, аристократы, вступавшие в ряды тамплиеров и с таким жадным интересом слушавшие романы о Святом Граале, рассматривали это как составное звено возрождения гностицизма? Вполне возможно, что так оно и было, поскольку Кретьен де Труа, первый и крупнейший из всех поэтов, воспевавших Грааль, по всей вероятности, был катаром. В своей ранней поэме «Эрек и Энида», созданной ок. 1170 г., Кретьен вполне определенно выражает основное ядро идей, носителями которых были как трубадуры, так и катары: «Что мне сказать о красоте ее? / По-истине она сотворена / Чтоб люди любовались на нее, / Как в зеркале, прозрев Лицо свое».

Для Кретьена, как и для всех поклонников «куртуазной любви», красота возлюбленной была отражением вечной Красоты Божьей. Это — отражение иудаистической мистической идеи невесты Бога, Шехины, которая являет собой воплощение «красоты» Божьего творения, воспетой в знаменитой ветхозаветной книге «Песнь Песней», приписываемой царю и пророку Соломону.

Среди суфиев-шиитов концепция Шехины трансформировалась в учение о том, что «женская красота — это по преимуществу явление Бога в зримом образе». Основанием для этого служит высказывание пророка: «Я видел Бога моего среди самых прекрасных творений». В индуизме, в учении Тантраяны, находим ту же идею: «Каждая обнаженная женщина суть воплощение пракритт. Хотя с точки зрения их оппонента, ортодоксальной римско-католической церкви, катары воспринимались как эстеты и дуалисты, считавшие этот мир воплощением злого начала, это не совсем точно отражает установки, господствовавшие внутри самой ереси. Однако, судя по уцелевшим фрагментам их литургий и культовых практик, катарам была присуща скорее вера в совершенство материи, а не в то, что материя — это источник абсолютного зла. Как у катаров, так и у трубадуров, одинаково ценивших это медитативно-созерцательное восприятие красоты как проявление высшего совершенства материи, возлюбленная выполняла роль промежуточного звена между откровенной оргией и утонченным эстетизмом.

Трубадуры Южной Франции создали особый стиль жизни и поэтические формы, основанные на идеалах романтической любви того времени, рубежа XII в., когда скорее можно было бы ожидать, что на литературе Европы должна тяготеть печать воинственного духа Крестовых походов. Трубадуры развивались и творили в ту же эпоху и в том же пространстве, где действовали катары, и их поэзия — это отражение той же картины мира. В то время как совершенные проповедовали простолюдинам, трубадуры пели почти исключительно для аристократов, которые в большинстве случаев питали явные симпатии к катарам. Их влияние чувствуется и в творениях Данте и Петрарки, который признавал, что любовные песни Бертрана де Вентадорна, обращенные к герцогине Элеоноре Аквитанской, почти столь же совершенны, как и его собственные.

Слово трубадур представляется несколько туманным и загадочным. Считается, что оно происходит от провансальского trobar, что означает «обретать» или «изобретать», слова, в семантическом поле которого присутствует идея поиска, все равно — любви, Святого Грааля или просветления. Однако не исключено, что термин «трубадур» происходит от арабского tarraba, что значит «петь». Кстати сказать, некоторые особенности лирической манеры, использовавшиеся трубадурами, сохраняли арабскую метрику и даже систему рифм.

Так, излюбленный трубадурами лирический жанр — альба, представляющая собой цепочку строф, завершающихся одинаковым словосочетанием или рифмой, до сих пор является формой, широко применяемой бедуинскими менестрелями и арабскими поп-певцами.

Трубадуры называли свое искусство эффектной фразой — gaya sciencia, что можно перевести как «счастливая, или радостная, наука» или даже «экстатическое знание». В своей книге «Тайна соборов» Фулканелли сообщает, что их искусство было основано на особом «зеленом», или «птичьем», языке, представлявшем собой сложную систему намеков и иносказаний. Действительно, трубадуры относились к своему искусству чрезвычайно серьезно, и овладение им предполагало длительный период ученичества. Одна из самых знаменитых «академий» трубадуров находилась в Шато-Пьювер, или «Замке буйной зелени», где собирался так называемый «двор чудес», своего рода собор трубадуров, на котором происходили турниры певцов любви. Между тем Шато-Пьювер находился в самом сердце катарских земель, и с башни замка хорошо виден легендарный Монсепор, ставший в 1244 г. последним оплотом катаров. Шато-Пьювер, сеньор которого, Бернард де Конгост, был фанатичным катаром, представлял собой зримое, материальное связующее звено между трубадурами и катарами. И когда Шато-Пьювер в 1210 г. был захвачен и разрушен войском Симона де Монфора, Бернард успел бежать и укрылся в святилище Монсепор.

Вероятно, первым трубадуром был дед Элеоноры Аквитанской, Гильом IX, граф Пуату и герцог Аквитанский. Он примкнул к Первому Крестовому походу, однако никогда не считался одним из его лидеров. Ему явно недоставало пылкого рвения и уважения к авторитету церкви, и после возвращения на родину в 1100 г. Гильом послужил позднейшим трубадурам образцом для подражания. Он скитался по замкам и поместьям, воспевая возвышенную любовь и постоянно общаясь с еретиками всякого рода. Возможно, именно Гильом Аквитанский первым заимствовал новые поэтические формы из арабской поэзии, с которой он познакомился еще в Утремере, и благодаря ему они получили широкое распространение на юге Франции. Герцог прожил не слишком долгую, но бурную и насыщенную событиями жизнь и после своей кончины в 1137 г. завещал все свои несметные богатства и пылкую любовь к поэзии своей внучке Элеоноре.

Элеонора, бывшая во многих отношениях одной из самых ярких и выдающихся женщин эпохи Средневековья, осталась полновластным сувереном герцогства Аквитания, самой богатой и прекрасной провинции Франции. Совсем еще юной она вышла замуж за короля Франции Людовика VII Святого, который плохо представлял, как ему держать себя с этой властной, красивой и упрямой женщиной. Элеонора задала тон и моду куртуазной любви, которая распространилась по всей Европе и достигла своего апогея на рубеже XIII в. Дочь Элеоноры, Мария Шампанская, первая покровительница Кретьена де Труа, унаследовала от матери любовь к провансальским трубадурам и знание всех прочих уловок и тонкостей куртуазной любви.

Элеонора и ее двор сопровождали Людовика Младшего во время его похода в Святую Землю, известного как Второй Крестовый поход, обернувшегося неудачей и полным крахом крестоносных романтиков. Элеонора вернулась из Крестового похода и вскоре нашла утешение в самом громком романе лиц королевской крови того времени. Генрих II Плантагенет, король Англии, похитил Элеонору и женился на ней, достигнув заветной цели с помощью огромных взяток и влиятельных друзей в Риме. Это до такой степени разбило сердце известному трубадуру Бертрану де Вентадорну, что он в отчаянии написал самую знаменитую свою поэму, оплакивая разлуку с Элеонорой, — ту самую поэму, которая так восхитила Петрарку. Детьми этой пылкой четы стали две диаметрально противоположные личности: самый прославленный и едва ли не самый бесславный монархи в истории Англии. Это были Ричард Львиное Сердце и король Джон (Иоанн Безземельный), подписавший пресловутую Magna Charta (Великую Хартию). Перед лицом столь незаурядных отпрысков по мужской линии трудно заметить скромную принцессу, несмотря на все ее литературные вкусы и заслуги. Однако Мария Шампанская заслужила в истории куда более достойное и видное место, чем слава любителя и покровителя поэзии. Она сумела привлечь к своему двору едва ли не самого выдающегося рассказчика той эпохи — Кретьена де Труа.

О происхождении Кретьена известно немногое. Он родился около 1130 г. и к 1170 г. уже прославился как автор «Книги любви» — оригинальной версии-переложения «Ars amandi» («Науки любви») Овидия, к сожалению утраченной, и столь же оригинальной версии легенды о Тристане, которая также не дошла до нас. Зато уцелела его поэма «Эрек и Энида» — первый средневековый бестселлер. Эта поэма формально посвящена все той же Британской теме, разработанной в 1160 г. Гальфридом Монмутским в изложении для космополичной аудитории при дворе Марии Шампанской и разошедшейся с тех пор по лучшим дворам Европы. «Эрек» задал тон и сюжетную канву для всех романов Артуровского цикла, но хотя в них намечен, так сказать, катарский взгляд на мир, перекликающийся с другим ранним творением Кретьена, тема Грааля в них еще не затрагивается.

Смещение акцентов с классических сюжетов на Британскую тему могло быть обусловлено политическими соображениями, в частности — браком Элеоноры с Генрихом И, который был известен своей увлеченностью тематикой Артуровского цикла. Утраченная ранняя поэма Кретьена о Тристане — это, видимо, ключ к учению катаров. Фридрих Геер, выдающийся немецкий специалист в области средневековой культуры, утверждает, что легенда о Тристане и Изольде и, в частности, ее наиболее ранний вариант, возникший в XI в., представляет собой… завуалированную историю катаров. Продолжая свою версию, Геер говорит, что использование Кретьеном в этой истории отдельных тем, в частности, поклонение возлюбленной как богоподобному существу, и аналогичные пассажи в романе «Эрек и Энида» свидетельствуют о явном влиянии катаров. По мнению профессора Геера, описание залов в замке Грааля, приводимое Кретьеном, дает нам возможность составить хотя бы фрагментарное представление о внутренней традиции совершенных.

Если Кретьен в 1170 г. уже обратился в катарскую веру, каким образом таинственная книга «на бретонском языке», врученная ему уже после 1178 г. его новым покровителем, Филиппом Фландрским, не питавшим особых симпатий к катарам, могла приобщить его к внутренним таинствам катарской ереси? И почему весь этот символический комплекс наделен кельтским антуражем, расплывчатыми упоминаниями о «Уэльсе» и «Камелоте», находящимися где-то далеко, на Британских островах, тогда как все прочие признаки указывают на Прованс и Южную Францию?

Связь между этими реалиями до недавнего времени представлялась весьма неясной и загадочной. Святой Грааль отождествлялся с Драгоценным Камнем Мудрецов, упоминаемым в «Ба-хире», а этот секрет тщательно скрывали, ибо это — область алхимии, знания куда более опасного, чем даже ересь катаров. Однако если внимательно сопоставить отдельные фрагменты загадки, то возникает впечатляющий образ, напрямую связанный и с готическими соборами, и с тайной вестью, приоткрытой Фулканелли в его книге «Тайна». По сути, структура и авторство книги «Бахир» дают целый ряд ключей к пониманию того, кем на самом деле был Фулканелли. Как мы увидим, предания «Бахира» таят в себе немало секретов, не последнее место среди которых занимает Святой Грааль.

В четвертой главе мы уже достаточно подробно останавливались на «Бахире», или «книге Света». Как мы помним, «Бахир» представляет своего рода синтез идей, касающихся творения, одушевления неживой природы и радикальной концепции проекции небесных тел на земной план как средства возвращения к божественному первоисточнику. Из того же «Бахира» мы знаем, что Древо Жизни, рассматриваемое как сочетание десяти сефирот, образующих первоначальное «древо», на самом деле представляет собой «Драгоценный Камень», отдельные составляющие которого проецируются на небесной сфере. Другая группа стихов «Бахира» излагает мифологию «Камня», отражением которой можно считать мифы, стоящие за легендами о Граале. Наконец, можно вспомнить интересное свидетельство книги Бытия: «Оттуда Пастырь и твердыня Израилева» (Быт. 49, 24), которое, как мы уже отмечали, звучит как странная христианская реминисценция в рамках иудаистского мистицизма.

Основным источником идей «Бахира», таких, как архаические астрономические представления о Тели, Цикле и Сердце, может быть учение рабби Негунии и еврейского гностического кружка, сложившегося в I в. н. э. в Эммаусе. Однако текст, которым мы располагаем, был скомпилирован в Провансе между 1150 г. и годом его появления в поле зрения публики (1176 г.), то есть за два года до коронации Фридриха Барбароссы в Арле. А спустя десять лет после его появления Кретьен де Труа, возможно уже будучи катаром, потрудился на славу, превратив легенду о Граале в первый средневековый бестселлер. А спустя всего три года после появления книги «Бахир» римско-католическая церковь развернула кампанию преследования против катаров, за которой последовал настоящий Крестовый поход против них, объявленный в 1208 г.

Если, опираясь на эту хронологию, предположить, что публикация книги «Бахир» дала импульс распространению романов о Граале и внезапному и быстрому возвышению катаров, мы вправе задать резонный вопрос: а что же дало импульс появлению в поле зрения публики самого «Бахира», тайные знания которого по давней традиции передавались только от учителя к ученику? Ответ на этот вопрос вынуждает нас вновь вернуться к временам тамплиеров, тайне алхимии и конца света. Кроме того, он наглядно показывает, как эти мистические идеи обрели бессмертие в камне — в фасадах готических соборов.

Легенды «Бахира» повествуют о тайном обществе и традиции, которая, согласно Гершом Шолему, уходит своими корнями в эллинистический гностицизм и его ответвление — еврейский мистицизм I в. н. э. и через посредство уже упоминавшейся нами мистической школы в Эммаусе может быть связана с первоистоками христианства. Текст книги «Бахир» в том виде, в котором он появился в Провансе, представляет собой собрание изречений и толкований целого ряда ученых раббинов — рабби. Некоторые из этих рабби, например рабби Негуния и рабби Акиба, хорошо известны благодаря Талмуду, а рабби Негуния и Эммаусская школа, по-видимому, повлияли на всю позднейшую каббалистическую традицию. Но «Бахир» идет дальше, упоминая рабби, имена которых не встречаются более ни в каких известных текстах. Здесь также приводятся притчи, назидательные истории и поучения, не имеющие параллелей в других памятниках иудейской литературы.

Центральное место среди цитируемых учителей занимает рабби Аморай, чье имя означает «говорящий» (точнее, «говорящие». — Прим. пер.). Рабби Аморай выступает в роли «спикера» целой группы, в полном соответствии с давней иудейской традицией, согласно которой глава группы или школы, делая заявление от ее имени, упоминает только свое имя, то есть говорит от первого лица. Самое любопытное здесь заключается в том, что точно такой же принцип построения псевдонима мы видим у Фулканелли и его кружка. Пьер Дюжоль, первый претендент на настоящее имя Фулканелли, в некоторых из своих писаний использовал имя Магафон, то есть «голос мага». Таким образом, вполне возможно, что «Фулканелли» — своего рода псевдоним спикера, выступающего от лица целой группы мудрецов. Кстати, в тексте «Бахира» имена многих мудрецов выглядят весьма туманными.

Анализируя личности тех из мудрецов, кого мы можем узнать, можно проследить прямую преемственность от Негунии до мудрецов IV в. н. э. Раббы и рабби Зейра, главы иерусалимской школы алхимиков и создателей голема. По всей видимости, именно в это время возник и начал приватно распространяться первоначальный вариант «Великой тайны», названный просто «Раза Рабба». Так же как и комментарий Маймонида к книге «Сефер Йецира», возникший в самом начале XIII в., спустя примерно три десятилетия после появления рукописи «Бахира», эта книга («Раза Рабба») была совершенно неизвестна членам еврейских мистических обществ.

По преданию, небольшая школа посвященных существовала в Оно, пригороде Иерусалима, неподалеку от горы Сион, и в Барселоне, находившейся в Арагонском королевстве. Сегодня это провинция Испании, но тогда, в XII в., эта территория представляла собой особую культурную общность, простиравшуюся от Барселоны до Прованса. Школа в Иерусалиме исчезла после захвата города крестоносцами в 1099 г. Однако основные идеи «Бахира» в иносказательной форме были представлены в одном из арабских трудов по алхимии, созданных в XI в. Труд этот, названный «Матерь царя» и надписанный именем некоего Абуфа-лаха, восходит к книге, приписываемой царю Соломону и называемой «Га-Маспен», что означает «Компас», или путеводная звезда. Анонимный арабский автор, укрывшийся за псевдонимом «Абуфалах», что на арабском «зеленом» арго означает «сын разума», включает в Третьи Врата своей сокровищницы отдельные места из книги «Га-Маспен». Любопытно, что сам автор не сознает этого.

Абуфалах — это арабоязычный еврей, писавший в Иерусалиме в период между исчезновением сумасшедшего халифа аль-Хакима и захватом города крестоносцами. Его алхимическое учение изложено достаточно подробно, но, увы, не отличается особой оригинальностью. Тем не менее Абуфалах рассказывает, где и как он изучал эти тайные науки. Он учился у некоего мудреца по имени Абу Артуш, возможно — в школе Оно, у которого имелась древняя книга, где рассказывалось, как царь Соломон овладел тайнами алхимии и получил в дар от царицы Савской некий драгоценный камень, с помощью коего мог совершать, и действительно совершал, трансмутации. Несколько изменив тон и манеру рассказа, Абуфалах сообщает, что египетская царица владела частью древних тайных знаний и, возможно, была представительницей древней генеалогии или наследственности, но ей был необходим таинственный «образ [небес]», который был способен предсказывать будущее и обладал силой совершать трансмутации «из паров», то есть производить пресловутую материализацию идей, чтобы завершить Великий Труд. Как пишет Абуфалах, царь Соломон с радостью сообщил царице эти тайные знания.

Итак, мы видим, что всего за несколько лет до взятия в 1099 г. Иерусалима крестоносным воинством в городе трудится арабоязычный еврейский эзотерик, создавая труд об алхимии, которую он называет драгоценным камнем, позволяющим производить трансмутации, и о некой тайной книге, восходящей ко временам царя Соломона и основания Первого Храма. Автор жил в Иерусалиме и был связан с мистиками, изучавшими «Раза Рабба», промежуточный вариант книги «Бахир». А отсюда — всего полшага до документального доказательства тайны алхимии — той самой тайны, которую тамплиеры, по всей вероятности, обнаружили на развалинах Храма. Мы и не предполагали, сколь важное значение может иметь труд Абуфалаха, существующий ныне в одном-единственном экземпляре — манускрипте, хранящемся в Британском музее. Одном-единственном — за исключением того факта, что другой провансальский мистик, Рабби Шломо, работавший в русле поздней версии «Бахира» и живший в XIII в., воспользуется значительным фрагментом из него при составлении своего алхимического текста — «Врата Неба». Этот курьезный плагиат указывает на усвоение этой концепции в рамках традиции «Бахира» и утрату прямой связи с оригиналом, что было вызвано падением Иерусалима, а также постоянным стремлением завуалировать и скрыть источники информации.

Мы можем считать это явным проявлением тенденции тех, кто был причастен к созданию «Бахира», скрыть, замаскировать и запутать следы источников информации, которыми они пользовались. Как и в отношении франкмасонов, появившихся на несколько веков позже, единственный ключ, коим мы располагаем, — это серия метафорических легенд, в которых упоминаются сам Соломон и построенный им Храм, а также, разумеется, вполне реальные и загадочные рыцари Храма Соломона.

Падение Иерусалима знаменовало собой конец существования ранней школы «Бахира» в пригороде Иерусалима — Оно. Возможно, имевшаяся у них древняя книга и была одной из тех тайн, которые стали достоянием тамплиеров в первые годы XII в., наряду с неким «драгоценным камнем», которым в равной степени мог быть и Черный Камень аль-Хакима, и куда более древний и загадочный камень, который привезла в Иерусалим царица Савская. Вполне возможно, что именно эти открытия и находки и были теми самыми реликвиями, которые и были привезены в Труа в 1104 г. и вызвали такой переполох при дворе в Шампани. Для раскрытия этих тайн потребовалось создание ордена тамплиеров в 1118 г., узаконенного папой в 1128 г. К 1130 г., когда Яков I Арагонский даровал тамплиерам обширные владения в Провансе, Лангедоке и Арагоне, казалось, что тамплиеры становятся новой могущественной силой. А менее чем через два века это стало реальностью.

В те самые 1120— 1130-е годы, когда имел место быстрый рост влияния тамплиеров, группа мистиков — создателей предварительной версии «Бахира», работавших над текстом «Великой Тайны» в Испании, решила перебраться в Прованс. К 1150 г. значительная группа мудрецов поселилась в Провансе, обосновавшись в разных культурных центрах, включая Арль, Аи и Ним. В последующие два десятилетия их сочинения, пополнившие основной текст «Великой Тайны», оформились в тот самый «Бахир» дошедших до нас манускриптов. И то, что еще вчера было почти утраченным преданием, неожиданно расцвело пышным цветом, превратившись в живое духовное течение, во многом определившее будущие перспективы развития как иудейского, так и христианского мистицизма.

В период времени с 1130 по 1170 г. наблюдался активный подъем движения катаров, которые из едва тлевшего очага гностической мудрости превратились в крупнейшего духовного соперника ортодоксального христианства. В 1126 г., за два года до того дня, когда папа официально даровал тамплиерам легитимный статус, во всей ереси катаров был один-единственный мученик на весь Лангедок — Пьер де Брюи. А в 1167 г., спустя всего сорок лет, катары распространили свое влияние на весь этот регион, заняв большинство мест в совете Тулузы, дав всему движению свое имя — альбигойцы, или верные из Альби.

Не было ли внезапное возвышение катаров-альбигойцев связано с двумя другими факторами: появлением мудрецов круга «Бахира» и возникновением тамплиеров, которые, по сути, защищали весь этот обширный регион от всевластия римско-католической церкви? Нет, скопление столь большого числа иудейских мудрецов, мистиков, алхимиков и даже големистов (магов, стремившихся создать голема. — Прим. пер.) в связи с обнародованием тайного текста, который следует считать единственным реальным источником открытий на Храмовой горе в Иерусалиме, именно здесь, в силовом центре Европы, колыбели тамплиеров, просто невозможно назвать случайным. Но тогда, возможно, связующим звеном между катарами и тамплиерами были иудейские алхимики круга создателей «Бахира»?

Большинство ученых, подметивших синхронистический характер этих событий, от Гершом Шолема до Нейла Ашера Зильбермана, черпали свою информацию о катарах из книг яростных противников катаров и считали подобные связи между внешне столь разными традициями абсолютно невозможными и недопустимыми. Однако это отрицание не объясняет факт существования подобных связей.

Профессор Шуламит Шахат, еврейская исследовательница «Бахира», взявшая на себя труд выявить сохранившиеся фрагменты подлинных документов катаров, пришла к совершенно иным, неожиданным выводам. Профессор Шахат обнаружила, что сходство идейных установок авторов «Бахира» и катаров можно считать несравненно более существенным, чем мелкие различия между ними, — если, разумеется, не брать в расчет христианскую истерию и демагогию. И хотя профессор Шахат не сделала окончательных выводов на сей счет, есть один ключевой фактор, прямо свидетельствующий о том, что катары испытали на себе непосредственное влияние идей «Бахира».

Этот фактор — вышеупомянутая Шехина, именуемая в «Бахире» Божественным Присутствием и описываемая как свет, который светит даже во тьме. Ее красота сравнивается с прекрасным сосудом, наполненным драгоценными камнями, а ее основным атрибутом является своего рода космическая, всеобъемлющая материнская любовь, океан премудрости. В другом стихе сокровище Божественного Присутствия уподобляется прекрасной жемчужине, и через посредство целой серии сложных аллюзий и анаграмм на «зеленом языке» смысл этой фразы можно условно перевести как «Воплотите в жизнь труды ваши в сердце жемчужины, которая дает начало времени».

Помимо прямых ассоциаций с Шехиной, «Бахир», по всей видимости, служил одним из главных источников учения катаров о реинкарнации. В 194-м и 195-м стихах «Бахира» мы встречаем… описание реинкарнации, данное в излюбленных терминах катаров — вина и виноделия. В следующем, 196-м, стихе рассказывается о создании голема и споре о роли Демиурга. Завершается стих метафорой священного брака между Шехиной и Святым Благословенным. Право, мы испытали легкое потрясение, когда узнали, что именно эти три стиха заключают в себе «жемчужину» несметной цены — ядро учения катаров.

Непосредственно перед этими поразительными стихами мы видим серию не менее удивительных строк Так, в 191 —193-м стихах мудрецы — авторы «Бахира» предлагают нам ни много ни мало… своего рода версию мифа о Граале — мифа, связывающего воедино все прочие и, возможно, являющегося их оригиналом-прототипом.

Авраам, являющийся, согласно этой версии, рыцарем Грааля, получает от Мелхиседека, праведного царя или консорта Божественного Присутствия (Шехины), повеление наблюдать за течением времени и принести в этот мир добро и сострадание. Авраам сажает тамарисковое дерево в Вирсавии и произносит священное слово, имя Бога, а затем устанавливает таинство хлеба и воды со словами: «Кому ты служишь?» Эти слова — явное эхо ритуала посвящения Грааля, а «скала (твердыня) Израиля» из 193-го стиха вызывает в памяти гору Сион, на которой было основано королевство крестоносцев в Иерусалиме.

Эта очевидная близость мифа о Граале в его оригинальном, первоначальном виде к самой сущности теософской доктрины катаров, изложенной всего в семи коротких стихах одного мистического текста, служит убедительным доказательством тесной связи между этими тремя традициями. В некоторых случаях необходимо более обстоятельное доказательство. Давайте рассмотрим 190-й стих, служащий началом этого удивительного пассажа.

Здесь мы встречаем оригинал «Драгоценного камня мудрых». Когда Бог сотворил Свет, свет этот оказался настолько сильным, что в нем не могла развиваться никакая жизнь. Тогда Бог собрал весь излишний свет и заключил его в большой камень, на котором Он начертал Древо Жизни и весь мир, который в книге «Бахир» назван Отдаленным Будущим. Этот камень передавался из поколения в поколение в роду Авраама до тех пор, пока, будучи отвергнут, не попал в руки потомков Иакова и не исчез в Египте. Это, сообщает «Бахир», и есть тот самый камень, который отвергли строители и который впоследствии станет главой угла нового Храма. Вольфрам фон Эшенбах говорит о том же, создавая свою известную анаграмму «lapsit exillis»: камень — это основа всех вещей: камень изгнания и камень, низверженный с неба, камень вечной жизни и камень тверди небесной, буквально — кристаллизировавшийся сгусток излишнего света творения.

«Бахир», как мы видели, служит своего рода связующим звеном между катарами, романами о Граале и тамплиерами. Однако вопрос о том, почему мудрецы «Бахира» решились, образно говоря, показаться на «публике именно в этот момент, остается пока без ответа. Учитывая сложившуюся политическую ситуацию, мы можем быть уверены, что сделать подобный шаг им было нелегко. Наверняка их обуревали противоречивые побуждения и сомнения в том, стоит ли вообще идти на это. Скрытность издавна была для них нормой; знания постигались в строгой тайне и передавались только от учителя к ученику. И вот внезапно тайна была раскрыта, доверена бумаге и начала распространяться далеко за рамками узкого круга посвященных. Зачем же понадобилось идти на такой риск?

Ответом на это может служить весть таинственного посланника, ставшая связующим звеном меэвду алхимией и эсхатологией. Начиная примерно с 1150 г. имела место целая серия странных контактов между провансальскими каббалистами и загадочным посланником, которого называли «пророком Илией». Эти контакты дали мощный импульс эсхатологическим слухам и ожиданиям. Встреч с пророком Илией, резко изменивших всю его жизнь, удостоилась столь влиятельная персона, как рабби Абрахам Бен Давид де Поскуиэр, зять главного раббина Нарбонны. Последним из документально зафиксированных явлений Илии стал его визит к рабби Иакову «Назарянину» из Люнеля, имевший место около 1170 г. Рабби Иаков был видный мистик и аскет, имевший тесные связи с катарами и местной провансальской традицией отшельничества в пещерах — традицией, восходящей еще к Марии Магдалине.

Весть «пророка Илии» была достаточно проста. Около 1216 г. начиналась новая эра откровения, знаменующая собой третий и последний цикл истории. Для подготовки к наступлению новой эры требовалось как минимум сорок лет, и поэтому временем обнародования книги «Бахир», труда, раскрывавшего секреты трансмутации, был выбран 1176 г. Этот ключевой фрагмент эсхатологической информации и был той движущей силой, которая стояла и за романами о Граале, и за движением катаров. И те и другие ожидали наступления новой эры, нового направления христианства, которое должно было быть явлено в самом ближайшем будущем.

Как только тайна была раскрыта, другие мыслители тотчас подхватили весть Илии. В числе наиболее значительных среди них был Иоахим Флорский (Джоаккино де Фьоре). Иоахим родился в незнатной дворянской семье на Сицилии примерно в те же годы, когда аббат Сугерий в начале 1140-х гг. начал свои реформы в Сен-Дени. В середине 1160-х гг. он отправился в паломничество в Иерусалим, где был принят сразу в нескольких мистико-христианских школах, по сути мало чем отличавшихся от мистицизма «Бахира». Прожив несколько лет отшельником на горе Этна, Иоахим возвратился в Италию, вступил в ряды ордена бенедиктинцев и стал хронистом влиятельного монастыря Ордена Сиона в Касамари (Дом Марии) в Калабрии.

Начиная с 1183 г. Иоахима начали посещать видения, и вскоре он был вызван к папе Луцию III, где ему было приказано изложить на бумаге свои видения и теории. После официального признания Иоахим стал настоящей «звездой», наиболее авторитетным провозвестником неминуемого конца света. Он чувствовал, что посланные ему знания и видения налагают на него тягостную обязанность распространять весть о приближающемся апокалипсисе.

Будучи твердо убежден, что последние политические события, в частности раскол ордена Сиона, падение влияния ортодоксальной римско-католической церкви и ее упорная борьба за главенство со Священной Римской империей, знаменуют собой неминуемый конец второй эпохи земной истории, Иоахим удалился в свой горный монастырь на вершине Неро, расположенный высоко над горным плато Силья в Северной Италии. Там, в монастыре, он держал совет с сильными мира сего, приезжавшими к нему, включая Ричарда Львиное Сердце. Иоахим поведал Ричарду, что в мире уже родился Антихрист. Если учесть, что его встреча с королем состоялась в 1191 г., примерно в то самое время, когда темник Темучин начал свое стремительное восхождение к вершинам власти, став грозным Чингисханом монгольских орд, надо признать, что Иоахим отчасти был прав.

По его расчетам, конец второй эпохи должен наступить ок 1260 г. К этому времени, спустя 58 лет после смерти Иоахима, последовавшей в 1202 г., действительно произошло сразу несколько малых «апокалипсисов». Это и падение Константинополя в результате Четвертого Крестового похода, и покорение всего Среднего Востока ордами Чингисхана и его сыновей. А спустя восемьдесят семь лет после указанной Иоахимом даты мир постиг самый грозный апокалипсис со времен Ноева потопа — «черная смерть».

Несмотря на прижизненное признание Иоахима, после его кончины церковь предала анафеме его взгляды и писания. С тех пор Иоахим воспринимается одновременно в двух ипостасях — святого и еретика, но его взгляды сохранили широкую популярность в кругах эзотериков вплоть до XXI в.

Итак, получается, что мудрецы «Бахира» опубликовали свою тайную книгу по настоянию таинственного Илии, ибо они видели, что мир погружается в пучину хаоса и мрака. В пользу этой точки зрения говорили и вторжение монгольских орд, и гибель множества суфиев, в том числе таких выдающихся мыслителей, как Ибн аль Араби, и массовый геноцид катаров во время Крестового похода против них. В 1260 г. мир, в первую очередь — Европа и Ближневосточный регион, погрузился во мрак гораздо более глубокий, чем в 1160 г., а в 1360 г., в период пика «черной смерти», многим казалось, что апокалипсис действительно наступил.

А что же мудрецы «Бахира», связавшие свою надежду и судьбу с катарами? Их участь после рубежной даты — 1216 г. — оказалась немногим лучше судьбы катаров. К счастью, большинство авторитетнейших мудрецов просто не дожили до начала гонений, вспыхнувших в начале XIII в., и остатки общины были вынуждены уйти в подполье и спешно покинуть Прованс. Сын рабби Абрахама, Исаак «Слепец», которого Илия посетил в 1160-е гг., в 1215 г., на пике преследований катаров, увел свою общину за Пиренеи, в Герону, что к северо-западу от Барселоны. Здесь, оказавшись вне досягаемости для инквизиции, община продолжала распространять по Европе мистическое учение Каббалы.

В своем последнем, неоконченном фрагменте — «Титуреле», который завершил полвека спустя некий Альбрехт фон Шарфенберг, Вольфрам сообщает, что Грааль чудесным образом был перенесен в волшебный замок в Пиренеях, возведенный специально для того, чтобы служить прибежищем для Грааля, который до сих «Не связан с сокровенным местом был /И в воздухе невидимо парил». Храм, построенный в качестве прибежища Грааля, был воздвигнут на вершине уединенной горы Спасения (Монсальват, Монсальваш). В описании Альбрехта Грааль предстает сочетанием Драгоценного Камня «Бахир», Куба Пространства и Древа Жизни, являя собой модель Нового Иерусалима — универсального космического храма. Это, несомненно, намек на переселение мудрецов «Бахира» в Герону и отход катаров на свой последний оплот — Монсегюр, который был спешно возведен примерно в то же время менее чем в 100 милях от Героны.

После окончательного уничтожения катаров эзотерическая школа в Героне также пришла в упадок Романы о Граале быстро утратили недавнюю привлекательность, и строительство грандиозных соборов почти повсеместно прекратилось из-за недостатка финансовых средств и побудительных мотивов. В XV в. рыцарь Грааля Рене Добрый Анжуйский, граф Прованса, как бы заново открыл и возродил угасшую традицию, назвав ее Аркадским течением. В XVI в. эта возникшая в интеллектуальном андеграунде идея о счастливой Аркадии заявила о себе в творениях сэра Филипа Сидни и Вильяма Шекспира, а в XVII в. — в живописи таких мастеров, как Никола Пуссен. Даже Сэмюэль Тейлор Кольридж в своей поэме «Кубла Хан» упоминает о таинственной реке Альф (или Алефус), которая якобы уходит под землю в Малой Азии и, как гласит предание, возвращается на поверхность в Аркадии в Греции, или, согласно Петрарке, — в Фонтен де Воклюз, что в Ардеше.

Затрагивается эта тема и в «Тайне». Разбирая символику одного из изображений на главном портике собора Нотр-Дам в Париже, называемого «Таинственный фонтан у подножия старого дуба», Фулканелли завершает свой обзор указанием на источник тайной мудрости, ссылаясь на священный источник в соборе Нотр-Дам в Лиможе, находящемся в самом сердце катарской вотчины Лангедок, в каких-нибудь пятидесяти милях от горы Монсегюр.

Однако некоторые вопросы по-прежнему остаются без ответа. Если весь цикл романов о Граале восходит к еврейским и катарским источникам, которым оказывали поддержку тамплиеры юга Франции, почему же эти романы включают в себя пресловутую Британскую тему? И, что еще более важно, каким образом эти идеи отразились в символике и убранстве готических соборов?

Вторая из этих тем будет более подробно рассмотрена й главе 7, а что касается первой, то на нее можно ответить, обратившись к хронологии той эпохи. К середине 1170-х гг. катары стали мощной организацией и обрели легальный статус в совете Тулузы, но пока что не подвергались сколько-нибудь серьезным нападкам со стороны римско-католической церкви. Тамплиеры находились на пике своего могущества и в Утремере, и в Провансе, налаживая контакты с Фридрихом I Барбароссой, что в случае успеха могло бы сделать их независимыми даже от папской власти. В подобных условиях нетрудно понять, почему авторы «Бахира» сочли возможным обнародовать свой труд.

Если согласиться, что Кретьен де Труа являл собой пример раннего трубадура катарских взглядов, легко понять мотивы решения закамуфлировать учение катаров в духе кельтских преданий. Катарская вера выглядела вполне подходящей религией для носителей куртуазной любви в замке Камелот, а Британская тема, в отличие от классических эпических циклов эпохи Каролингов, позволяла и поэтам, и слушателям трансформировать реальные события в мистическом духе, легко переплетая мифы с самыми последними и злободневными событиями. Двор короля Артура, как и Британия вообще в силу своей удаленности были очень удобной почвой для свободного полета воображения и в то же время — не слишком далекой, позволяющей узнавать и угадывать многое.

Прототип героя, Артур из кельтских мифов, верховный король, который совершил плавание в Страну Мертвых и привез волшебный котел вечного обновления, был, так сказать, коллективным достоянием всего кельтского Запада, от Тулузы до Тары.

Верховный король вольков, живших в древности в Тулузе, был таким же кандидатом на роль «Артура», как и Риотомас, верховный король бретонцев, живший в V в. и сражавшийся против римлян.

Гальфрид Монмутский, писавший свою историческую хронику в 1130-е гг., превратил Артура в реального исторического персонажа и вызвал особое уважение у катаров, сообщив, что на щите Артура красовалось изображение Пресвятой Девы, а сам он был заклятым врагом Рима. Эти детали вошли в раннюю поэму Кретьена де Труа из Артуровского цикла, созданную примерно в середине 1170 гг.

Когда новый текст поэмы Гюйо о Граале, представляющий собой прямые заимствования из «Бахира» с добавлением некоторых генеалогических материалов, был представлен внутреннему кругу посвященных на коронации Фридриха в Арле в 1178 г., здравый смысл подсказал, что эту историю необходимо продолжать, упомянув для связи и колорита о ее «бретонском» происхождении. Однако эта уловка не спасла катаров. В следующем, 1179 г. римско-католическая церковь провозгласила им анафему, а вскоре начались самые настоящие гонения. Однако это позволило спасти алхимическое ядро Грааля, окружив его непроницаемым покровом сюжетов и историй.

К тому времени, когда Вольфрам фон Эшенбах закончил своего «Парцифаля», катары были беспощадно истреблены ортодоксальной церковью, так что нужды скрывать что-либо более не было. Поэтому Вольфрам прямо называет стражей Грааля тамплиерами, переносит место действия истории в Испанию, Прованс и Пиренеи и предлагает нам, в лице Вильгельма, возможную генеалогию Грааля, связывающую Парцифаля с паладинами Шарлеманя (Карла Великого) и героями Первого Крестового похода. Он даже раскрывает метафору «камня», заимствованную из «Бахира», и настаивает на связях героя с людьми Востока, в роли которых выступают то евреи, то мусульмане, а иногда и те и другие.

Вольфрам не желает ничего скрывать, и даже когда интерес к романам о Граале безвозвратно угас, внутренние символы и метафоры, с такой смелостью раскрытые в романах Кретьена и Вольфрама, трансформировались в образы на фасадах готических соборов. Эти таинственные книги в камне, столь любимые тамплиерами, катарами и алхимиками, стали своего рода «общедоступной литературой» в камне, которую мог читать всякий, кто был в состоянии понять ее символический язык Как мы увидим в главе 7, соборы Богоматери, спроектированные и возведенные в период между 1150 и 1260 гг., были своего рода «домами», в которых Божественное Присутствие напрямую общалось со своими возлюбленными душами, посвященными в Его тайну. Эти соборы были ни много ни мало попыткой создания живой модели Камня Мудрецов, новой капеллы Грааля и универсального храма космоса.