Часть II
ЕВРОПА, 1989 ГОД. СВЯТОЙ КОВЧЕГ И СВЯТОЙ ГРААЛЬ
Глава 3
ШИФР ГРААЛЯ
В 1983 году я посетил Аксум и из первых рук узнал, что Эфиопия отважно претендует на то, что она является последним пристанищем ковчега завета. В то время я жил в Африке. В 1984 году я вместе с семьей переехал в Англию. В последующие годы я продолжал регулярно наведываться в Аддис-Абебу, готовя ряд изданий по заказу эфиопского правительства и всячески укрепляя контакты с людьми, находившимися у власти, в том числе и с президентом Менгисту Хайле Мариамом. У диктатора была плохая репутация из-за нарушений прав человека, но я старательно искал дружбы с ним и в результате добился ряда полезных привилегий, в частности доступа ко многим делам, обычно закрытым для иностранцев. Если бы у меня было желание углубиться в изучение загадки ковчега, у меня, несомненно, были бы все возможности для этого. Но меня она уже не интересовала. Поэтому я не почувствовал ни малейшего сожаления, когда в конце 1988 года силы Народного фронта освобождения Тиграя провели массированное наступление на Аксум и всего за один день кровавых рукопашных боев овладели им, уничтожив и взяв в плен более двух тысяч военнослужащих правительства. В то время я был настолько тесно связан с режимом Менгисту, что успех повстанцев означал, что теперь мне закрыт доступ в священный город. Но у меня и не было особых причин, чтобы стремиться туда. По крайней мере так я думал тогда.
ЦАРИЦА САВСКАЯ В ШАРТРЕ
Большую часть второй половины 1988-го и первую четверть 1989 года я занимался написанием комментария к иллюстрированной книге об исторических северных-областях Эфиопии, религиозных церемониях и обычаях населявших их народов. — Эта работа готовилась не по заказу правительства, а по инициативе двух пользовавшихся международной известностью фотографов и моих близких приятельниц — Анжелы Фишер и Кэрол Бекуит.
По заявленной теме мне предстояло провести довольно глубокое историческое исследование ряда этнических групп, в том числе и тех самых фалашей — туземных черных евреев Эфиопского нагорья, с которыми я впервые встретился в 1983 году. Поскольку они сыграли определяющую роль в развитии абиссинской религиозной культуры, я посчитал необходимым изучить один древний текст, к которому давно еще привлек мое внимание профессор Ричард Пэнкхерст. Этот Текст, под названием «Кебра Нагаст» («Слава царей») датируется XIII веком н. э. и первоначально был написан на геэзском языке. Он содержит самый древний из дошедших до нас вариант рассказанной мне в Аксуме истории царицы Савской и царя Соломона, рождения их сына Менелика и похищения ковчега завета из Первого храма в Иерусалиме. Английский перевод был сделан в 20-е годы нынешнего столетия сэром Уоллисом Баджем, бывшим хранителем египетских и ассирийских древностей в Британском музее. Он давно не издавался, но я сумел получить фотокопию, внимательно изучил ее и постоянно прибегал к ней на разных стадиях работы над своей книгой.
Моя рукопись была готова в конце марта 1989 года. Желая отвлечься, в апреле я с семьей отправился в отпуск во Францию. В Париже мы взяли напрокат машину и поехали на юг без заранее продуманного маршрута. Первую остановку мы сделали в Версале, где провели пару дней, осматривая дворец и замок. Затем мы отправились в Шартр — чудный старый город в департаменте Эр и Луар, известный своим готическим собором, посвященным, как и великая церковь в Аксуме, Святой Марии Богородице.
Шартр был крупным христианским центром по крайней мере с VI века, и, в частности, центром культа Мадонны с IX века, когда Карл Лысый из династии Каролингов подарил городу его самую ценную религиозную реликвию — покрывало, которым пользовалась Мария во время родов. В XI веке сгорела построенная Карлом Лысым церковь, и на ее фундаменте был построен новый, гораздо больший кафедральный собор, следуя классическим романским канонам, подчеркивающим горизонтальную прочность. Он также был сильно поврежден пожаром. Позже, на протяжении XII и XIII веков, сохранившаяся коробка здания была значительно видоизменена и наращена в новом «летящем», стремящемся вверх стиле, который получил название готического. В самом деле, высокая северная башня Шартрского собора, строительство которой закончилось в 1134 году, считается первым в мире образцом готической архитектуры. За следующие два десятилетия была добавлена южная башня, как и другие элементы, вроде выходящего на запад Королевского портала. Затем в результате бурного строительства в 1194–1225 годах были созданы остальные элементы несравненного готического облика, которые остались нетронутыми и практически неизменными до сих пор.
Когда мы всей семьей посетили. Шартр в апреле 1989 года, меня меньше всего интересовала история кафедрального собора, а привлекала его захватывающая чудесная красота. Это настолько грандиозное сооружение и с таким количеством сложных скульптурных украшений по стенам, что мне подумалось, что не хватит и жизни на знакомство с ним. Мы планировали посмотреть и другие достопримечательности и решили задержаться в городе только на три дня перед продолжением путешествия на юг.
Большую часть этих трех дней я провел, медленно прогуливаясь вокруг собора, постепенно впитывая в себя сверхъестественную, божественную атмосферу — замечательные витражи, иллюстрирующие библейские истории и создающие во внутренних помещениях странную игру света; загадочный лабиринт, вымощенный брусчаткой, в центре здания; арочные контрфорсы, поддерживающие взмывающие ввысь стены; остроконечные арки и ошеломляющее ощущение гармонии и пропорции, вызываемое изяществом и живостью архитектуры.
В путеводителях подчеркивалось, что здесь не было ничего случайного. Все здание было тщательно и четко спроектировано как ключ к глубоким религиозным таинствам. Так, например, архитекторы и каменщики использовали гематрию (древнееврейский шифр, заменяющий цифры буквами алфавита), дабы «обстоятельно объяснить» затемненные литургические фразы во многих ключевых размерах великого здания. Точно так же скульпторы и стекольщики, обычно выполняя указания церковного начальства, тщательно запрятали сложные послания, касающиеся человеческой природы, прошлого и пророческого значения Святого писания в тысячах созданных ими разнообразных задумок и рисунков. Статуи и окна представляют собой произведения искусства и красоты, способные доставлять на самом поверхностном уровне понимания удовлетворение, моральное руководство и даже развлечение зрителю. Вызов же заключается в более глубоком проникновении в смысл и в расшифровке информации, спрятанной под более очевидным, поверхностным толкованием той или иной скульптурной группы, той или иной аранжировкой витражей.
Поначалу меня не очень-то убедили подобные аргументы, и мне трудно было согласиться с каким-то более глубоким смыслом внешнего вида здания. Однако, постепенно вникая в суть во время нескольких экскурсий, проводившихся специалистами, я начал понимать, что это огромное сооружение и в самом деле является неким подобием «книги в камне» — этаким раздражающим своей замысловатостью опусом, к которому можно подходить и который можно понять на нескольких разных уровнях.
Поэтому вскоре и я включился в игру и несколько раз развлекался тем, что пытался вычислить более глубокий смысл ряда скульптурных групп, привлекших мое внимание. Когда я приходил к заключению, что нашел правильный ответ касательно содержания какой-то композиции или сцены, я проверял себя по путеводителям.
Потом случилось нечто неожиданное. Я зашел перекусить в расположенное напротив южного портала собора кафе «Царица Савская». В моей памяти еще было свежо воспоминание о «Кебра Нагаст», в которой рассказывалась эфиопская легенда о царице Савской, и я спросил официанта, почему кафе получило такое название.
— Потому что на портале напротив есть скульптура царицы, — объяснил он.
Заинтересовавшись, я пересек улицу и поднялся по нескольким ступенькам прекрасного портала, состоявшего из широкой центральной арки, зажатой между двумя более узкими «фонарями». Здесь почти на каждом квадратном дюйме кладки были установлены сотни и сотни статуэток и множество скульптур в полный рост. Я все никак не мог обнаружить скульптуру, изображающую царицу Савскую. Сверившись с захваченными путеводителями, я прочитал в самом подробном из них — «Шартр: путеводитель по собору» — указание, где следует искать ее:
«Во внутреннем архивольте внешней арки установлены двадцать восемь статуэток царей и цариц Ветхого Завета: здесь можно узнать Давида с его арфой, Соломона со скипетром и царицу Савскую с цветком в левой руке. Наверху четыре бородатых старших пророка беседуют с четырьмя чистовыбритыми младшими пророками».
В книге сообщалось также, что весь южный портал был сооружен в первой четверти XIII века — того самого, когда в Эфиопии была написана «Кебра Нагаст», рассказывающая историю царицы Савской, Менелика и похищения ковчега завета.
Меня это обстоятельство поразило как любопытное совпадение, и поэтому я с немалым интересом Усмотрел статуэтку царицы Савской. Однако я не заметил в ней ничего особенного, если не считать того, что она казалась здесь не на месте — среди монарших особ еврейских правителей и пророков. Я знал, что, согласно «Кеора Нагаст», царица была обращена в иудаизм, как и то, что в относительно коротком библейском описании ее визита в Иерусалим этот факт не упоминается. В главе 10 Третьей книги Царств и главе 9 Второй книги Паралипоменон — единственных двух местах, где она упоминается в Библии, — царица прибывает ко двору Соломона язычницей и уезжает такой же язычницей. Именно ее язычество делает странным ее присутствие на портале, если только строители собора не были знакомы с эфиопской историей ее обращения. Но это представляется совершенно невероятным: в самом деле в Ветхом Завете вообще не упоминается, что она могла прибыть из Эфиопии, и большинство ученых считает, что она была южноаравийской царицей и прибыла из Савы, или Савеи, которая располагалась на территории нынешнего Йемена.
Может быть, я и оставил бы здесь этот предмет, как незначительную аномалию среди скульптур на южном портале Шартрского собора, если бы не прочел дальше в путеводителе, что на северном портале имеется вторая статуя царицы Савской. Он был сооружен также в 1200–1225 годах и посвящен подробному описанию тем Ветхого Завета.
КОВЧЕГ И НАДПИСИ
В то первое свое посещение я провел два часа у северного портала, пытаясь разгадать запутанные истории, изображенные средствами скульптуры.
Левый «фонарь» содержал несколько изображений Девы Марии с младенцем Христом и такими пророками Ветхого Завета, как Исаия и Даниил. Представлены там и моральные истории, рассказывающие преимущественно о победе добродетелей над пороками, и другие, которые изображают блаженства тела и душ, и, подобные описанным известным священнослужителем XIX века Святым Бернаром Клервоским.
В центральном «фонаре» господствует группа патриархов и пророков из Ветхого Завета, в первую очередь фигура Мелхиседека — таинственного священника-царя Салимского, как он описан в главе 14 Книги Бытия и псалме 110, Там же присутствуют Авраам, Моисей, Самуил и Давид, а также Елисей и Святой Петр. Другие сцены изображают райский сад с его четырьмя реками и коронованную Деву Марию, сидящую на небесном троне рядом с Иисусом.
Царицу Савскую я нашел в правом «фонаре». На этот раз речь шла не о малозаметной статуэтке, как на южном портале, а о статуе в полный рост. Она стояла рядом с фигурой Соломона, что и естественно, если иметь в виду библейский контекст. Мое внимание сразу же привлекло то, что у ее ног сгорбился африканец, описанный в одном из путеводителей как «ее слуга-негр», а в другом — как «ее раб-эфиоп».
Больше никаких подробностей не было. Я, тем не менее, увидел достаточно, чтобы уразуметь, что скульпторы, работавшие над северным порталом Шартрского собора в XIII веке, несомненно пытались поместить ее в африканский контекст. Это означало, что я не мог уже с прежней легкостью отвергнуть возможность того, что скульпторы могли быть знакомы с эфиопскими преданиями о царице, которые именно в XIII веке были собраны в «Кебра Нагаст». Это хоть могло объяснить, почему явно языческая монаршая особа получила подобное отображение в иконографии христианского собора: как было отмечено выше, только «Кебра Нагаст», но не Библия, описывает ее как обращенную в истинную веру патриархов В то же время возник другой трудный вопрос: как и каким путем могла эфиопская легенда просочиться в северную Францию еще в начале XIII века?
Именно эти мысли обуревали меня, когда я обнаружил на колонне между центральной аркой и правым «фонарем» скульптуру, которой суждено было произвести на меня еще большее впечатление. В миниатюрных размерах — не более нескольких дюймов высотой и шириной — она представляла ящик или сундук, который перевозят на запряженной буйволом телеге. Ниже прописными буквами выбиты два слова:
АРЧА ЦЕДЕРИС.
Осматривая колонну против часовой стрелки, я затем обнаружил отдельную сценку — сильно поврежденную и выветренную, которая вроде бы изображает мужчину, склонившегося над тем же сундуком или ящиком. Здесь также имеется надпись, довольно трудно различимая:
ХИК АМИЦИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС (либо, возможно, ХИК АМИТТИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС, либо ХИК АМИТИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС, либо даже ХИК АМИ-ГИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС).
Буквы изображены архаическим образом, сбивающим с толку. Я сообразил, что надпись, должно быть, сделана на латыни или ее варианте. Поскольку в свое время мои учителя побудили меня оставить изучение этого языка (из-за моей явной неспособности к языкам) в возрасте тринадцати лет, я и не пытался сделать полный перевод. Мне все же показалось, что слово «АРЧА» должно означать «ковчег», как в выражении «ковчег завета». Я обратил внимание на то, что ящик или сундук, изображенный в скульптуре, имеет примерно правильные размеры (в сравнении с другими фигурами), чтобы быть тем ковчегом, что описывается в Книге Исхода.
Если мое предположение правильно, рассуждал я, тогда сам факт помещения изображения ковчега в нескольких футах от образа царицы Савской подкреплял гипотезу о том, что строители Шартрского собора могли оказаться — пока еще не объясненным образом — под влиянием эфиопских преданий, собранных в «Кебра Нагаст». В самом деле тот факт, что скульпторы поместили царицу в явно африканский контекст, придавал этой гипотезе большую достоверность, чем я мог себе представить, осматривая южный портал. Поэтому я решил, что стоит установить, представляют ли миниатюрные изображения на колоннах в самом деле ковчег, и выяснить значение латинских надписей.
Я присел на южном крыльце и принялся изучать путеводители. Только в двух из них упоминались украшения на интересовавших меня колоннах. В одном не давалось никакого перевода надписей, но подтверждалось, что вышеописанные сценки действительно связаны с ковчегом завета. В другом давался следующий перевод, который я нашел интересным, но и довольно подозрительным:
АРЧА ЦЕДЕРИС: «Вы должны действовать через ковчег».ХИК АМИТИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС: «Здесь вещи идут своим чередом; вы должны действовать через ковчег».
Даже моей школьной латыни достало, чтобы предположить, что эти толкования, скорее всего, неправильны. Поэтому я решил обратиться за разъяснением к специалисту и тут же сообразил, что через несколько дней буду проезжать поблизости от дома весьма квалифицированного специалиста — профессора Питера Ласко, историка искусств и бывшего директора Института Курто Лондонского университета, проводившего теперь по полгода на юге Франции. Отец моего близкого друга, Ласко всю свою жизнь изучал церковное искусство и архитектуру средневековья и вполне мог дать мне квалифицированное объяснение или по крайней мере подсказать направление Поиска.
Поэтому я аккуратно списал надписи, а потом постарался зарисовать весь северный портал. Рисуя, я заметилеще кое-что, видимо, немаловажное: панно с ковчегом, установленное на несущих колоннах фасада, расположено точно посередине между Мельхиседеком — священником-царем из Ветхого Завета, фигура которого помещена в нейтральном пролете, и статуей царицы Савской, господствующей в правом пролете. Я даже обнаружил, что могу начертить аккуратный треугольник, соединяющий три скульптурных изображения: Мельхиседек и царица Савская по обе стороны длинного основания и ковчег завета в вершине двух коротких сторон.
И это было не все. Изучая расположение образов в двух пролетах, я обнаружил, что ковчег на своей маленькой телеге передвигался от Мельхиседека прямо к царице Савской, вдоль стороны нарисованного мною треугольника. Принимая во внимание таинственный характер большинства скульптур Шартра и то, как различные фигуры часто преднамеренно расположены бок о бок, дабы поведать нам свои истории и довести до нашего сведения информацию, я рассудил, что это расположение отнюдь не случайно. Напротив, все это выглядело как еще одно доказательство, подтверждающее мою гипотезу о том, что строители Шартрского собора испытали на себе влияние эфиопской легенды о царице Савской, рассказанной в «Кебра Нагаст». Хотя было слишком мало оснований в защиту каких-либо твердых выводов, но все же вполне вероятно, что любопытная иконография северного портала отражала-таки предание о том, что ковчег завета был увезен из Древнего Израиля (представленного священником-царем Мельхиседеком) в Эфиопию (представленную царицей Савской).
Вот почему я обратил особое внимание на статую Мельхиседека, прежде чем уйти с северного портала. Он привлек мое внимание, еще когда я впервые побывал здесь, а сейчас, когда зарисовывал его, я заметил новые детали. С его правой руки, например, свисало кадило, весьма похожее на те, которые я часто видел на службах в эфиопских церквах, во время которых обычно сжигалось порядочное количество благовоний. В левой же руке он держал чащу или кубок на длинной ножке, в котором находилась не жидкость, а что-то вроде твердого цилиндрического предмета.
Я снова обратился к своим путеводителям, но не смог найти ни одного упоминания кадила, мне попались лишь противоречивые объяснения чаши. Один источник утверждал, что Мельхиседек представлен здесь как предвестник Христа и что чаша и предмет в ней изображают «хлеб и вино — символы святого причастия». В другом путеводителе фотография статуи сопровождалась подписью: «Мельхиседек несет чашу Грааля, из которой высовывается камень». Затем добавлено (довольно загадочно):
«Это напоминает поэму Вольфрама фон Эшенбаха, которого считали тамплиером, хотя и не было доказательств этого, и для которого Грааль был камнем».
Так, зная не больше, чем до того, я покинул северный портал и присоединился к жене и детям в садах за великим собором. На следующий день мы выехали из Шартра на юг к Бордо и Биаррицу. Позже, повернув на восток к Лазурному берегу, мы въехали в департамент Тарн и Гарона вблизи от Тулузы. Там с помощью хорошей карты я в конце концов нашел дом искусствоведа Питера Ласко, которому я дозвонился из Шартра и который выразил готовность побеседовать со мной о скульптурах на северном портале, хотя, скромно добавил он, не считает себя специалистом по ним.
ЭФИОПСКИЙ СЛЕД?
Я провел целый вечер в доме Питера Ласко в деревне Монтегю де Керси. — С этим импозантным седовласым человеком мы встречались уже несколько раз, и он знал, что я, как писатель, специализируюсь на Эфиопии и Африканском роге. Поэтому он первым делом спросил меня, почему я вдруг заинтересовался средневековыми французскими соборами.
Я ответил, рассказав о своел теории, согласно которой виденные мной на северном портале скульптуры были изваяны под влиянием «Кебра Нагаст».
— Мельхиседек со своей чашей может представлять Израиль из Ветхого Завета, — заключил я. — Он был священником-царем Салимским, который ряд ученых отождествляют с Иерусалимом. Тогда царица Савская с ее африканским слугой может представлять Эфиопию.
Между ними мы видим ковчег, который перевозят в направлении Эфиопии. Стало быть, это означает, что ковчег был переправлен из Иерусалима в Эфиопию, — об этом и говорится в «Кебра Нагаст». Что вы об этом думаете?
— Откровенно говоря, я думаю, что это противоречит здравому смыслу.
— Но почему?
— Ну что ж… Полагаю, эфиопские предания могли-таки проникнуть в Европу еще в XIII веке. В самом деле, если подумать, была по крайней мере одна научная монография, в которой делается предположение, что такое могло случиться. Сам я очень сомневаюсь в этом. И все же, даже если история «Кебра Нагаст» была известна в Шартре в то время, я не понимаю, почему кто-то пожелал перевести ее на язык иконографии собора. Это было бы весьма странным делом, особенно применительно к северному порталу, который посвящен главным образом предтечам Христа из Ветхого Завета. Именно поэтому, кстати, там помещен Мельхиседек. Особенно он отождествляется с Христом в Послании к евреям.
— В скульптуре он держит чашу, в которой виден какой-то цилиндрический предмет.
— Возможно, так изображен хлеб… хлеб и вино святого причастия.
— Об этом говорится в одном из моих путеводителей. В другом же этот кубок отождествлен с чашей Грааля, а цилиндрический предмет в ней назван камнем.
Питер Ласко насмешливо приподнял одну бровь:
— Никогда прежде не слышал ничего подобного. Это звучит еще более натянуто, чем ваша теория об эфиопском следе… — Он помолчал, размышляя, потом добавил: — Есть, правда, одна штука. В той монографии, которую я упомянул… в которой говорится о проникновении эфиопских идей в средневековую Европу…
— Да?
— Как ни странно, но речь идет о чаше Грааля. Если память мне не изменяет, в ней говорится, что описанная Вольфрамом фон Эшенбахом чаша Грааля — у него она камень, а не чаша — несет на себе отпечаток влияния эфиопской христианской традиции.
Я даже подался на стуле вперед:
— Это интересно… В моем путеводителе также упоминался Вольфрам фон Эшенбах. Кем он был?
— Одним из первых средневековых поэтов, заинтересовавшихся чашей Грааля. Он написал на эту тему целую книгу, названную «Парсифаль».
— Не так ли называется и опера?
— Да, опера Вагнера — его вдохновил на ее написание Вольфрам.
— А этот Вольфрам… когда он писал?
— В конце XII — начале XIII века.
— Другими словами, в то самое время, когда строился северный портал Шартрского собора?
— Да.
Мы оба помолчали, потом я сказал:
— Упомянутый вами научный труд, в котором утверждается, что на Вольфрама оказали влияние эфиопские предания… Полагаю, вы не помните его названия?
— Э… нет. Боюсь, что не помню. Я читал его по крайней мере двадцать лет назад. Мне кажется, он написан Адольфом. В мйей памяти задержалось это имя. Вольфрам был немцем, так что вам следует поговорить со специалистом по германской литературе позднего средневековья для выяснения подробностей.
Решив про себя, что так и поступлю, я спросил Питера, не поможет ли он мне с переводом надписей, заинтриговавших меня в Шартре. В моем путеводителе, сообщил я ему, «АРЧА ЦЕДЕРИС» переведено как «вы должны действовать через ковчег», а «ХИК АМИТИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС» как «Здесь вещи идут своим чередом; вы должны действовать через ковчег». По мнению Питера, этот перевод был совершенно неправильным. «АРЧА» определенно означает «ковчег», а «ЦЕДЕРИС», скорее всего, искаженное «Фоедерис», означающее «завет». Таким образом, «АРЧА ЦЕДЕРИС» переводится просто и логично: «ковчег завета». Однако возможен и другой вариант: слово «ЦЕДЕРИС» — неправильная форма глагола цедере, означающего «сдавать», «бросить» или «уехать». Время непривычное, но в таком случае лучше всего «АРЧА ЦЕДЕРИС» можно перевести как «ковчег, который вы сдадите» (или «бросите», или «отошлете»).
В более длинной надписи проблема заключалась в неясно прописанной четвертой букве второго слова. В моем путеводителе делалось предположение, что речь идет о единичной «Т», но скорее всего это сокращение, символизирующее двойное «Т» (поскольку нет латинского слова «АМИТИТУР» с единичным «Т»). Если же имелась в виду двойная «Т», тогда фразу следовало читать: «ХИК АМИТТИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС», что означает что-то вроде: «Вот что нужно выпустить из рук, ковчег, который вы сдадите»; или, возможно: «Вот что нужно выпустить из рук, О ковчег, тебя сдают»; либо — если «ЦЕДЕРИС» — это искаженное «ФОЕДЕРИС»: «Вот что нужно выпустить из рук, ковчег завета».
Также четвертая буква второго слова могла быть «Ц» (это походило на истину). Тогда фраза выглядела бы так: «ХИК АМИЦИТУР АРЧА ЦЕДЕРИС», что можно перевести: «Здесь спрятан ковчег завета» либо «Здесь спрятан ковчег, который вы сдадите» («бросите» или «отошлете»).
— Даже слово «спрятан» нельзя считать окончательным вариантом, — заключил Питер, захлопнув свой латинский словарь. — В этом контексте «АМИЦИТУР» может также означать «прикрыт», хотя это выражает примерно ту же мысль, не так ли? Короче, не знаю. Все это похоже на кроссворд.
Я был полностью согласен с ним. Вся эта штука походила-таки на головоломку, которая как бы бросала мне вызов, озадачивала, ставила в тупик и которую я жаждал разгадать.
В оставшиеся дни нашего отпуска во Франции мои мысли постоянно возвращались к северному порталу Шартрского собора с его маленькими скульптурами. Чего я никак не мог забыть, это то, как реликвия на запряженной быком телеге направлялась к царице Савской; не мог я и выкинуть из головы возможность того, что сценка указывала на путешествие в Эфиопию.
Я понимал, что занимаюсь дикими предположениями, не имеющими никакого академического подтверждения, и полностью соглашался с доводом Питера Ласко, что скульпторы Шартра не могли позволить себе поддаться влиянию эфиопской легенды при выборе своей темы. Но тогда следовало рассмотреть еще более волнующую возможность: создатели северного Портала (называвшегося также «входом для посвященных») могли изобразить здесь закодированную карту для грядущих поколений, карту, которая намекала на местонахождение самого священного и ценного сокровища, когда-либо существовавшего в целом свете. Быть может, они знали, что ковчег завета был выпущен из рук или сдан (либо отослан) из Израиля во времена Ветхого Завета и был затем спрятан (или скрыт) в Эфиопии. Быть может, таково истинное значение маленьких скульптур с их головоломными надписями. В таком случае напрашивались действительно ошеломляющие выводы, а предания Аксума, которые я так легкомысленно отверг в 1983 году, заслуживали повторного, более внимательного изучения.
МАРИЯ, ГРААЛЬ И КОВЧЕГ
Вернувшись из Франции в конце апреля 1989 года, я поручил своему помощнику по научной части заняться поиском упомянутого Питером Ласко научного труда. Я знал лишь, что он мог быть написан неким Адольфом и связан с возможным эфиопским влиянием на произведение Вольфрама фон Эшенбаха о святом Граале. Я не знал, где и когда был издан этот труд и даже на каком языке, но посоветовал своему помощнику связаться с университетами и разузнать, есть ли у них специалисты по германской средневековой литературе, которые могли бы помочь в этом деле.
В ожидании результата я приобрел ряд «рыцарских романов» о Граале, в том числе «Рассказ о Граале» Кретьена де Труа, написанный в 1182 году, но так и не законченный; «Смерть Артура» — эпопею, написанную сэром Томасом Мэлори в середине XV века и, наконец, «Парсифаль», которую Вольфрам фон Эшенбах написал, как считается, где-то между 1185 и 1210 годами — в период почти полностью совпадающий с главным этапом в строительстве северного портала Шартрского собора.
Я принялся за чтение этих произведений, и поначалу самой доступной мне показалась эпопея Мэлори, поскольку она послужила отправной точкой для ряда историй и фильмов, рассказывавших о поисках Святого Грааля, которыми я наслаждался еще ребенком.
Я моментально обнаружил, что Мэлори представил идеализированное, облагороженное и, прежде всего, христианизированное описание «единственного истинного поиска». Рассказ Вольфрама, напротив, был более мирским, точнее описывал реальное поведение людей и — самое важное — был совершенно лишен символизма Нового Завета в том, что касалось самого Грааля.
Мэлори описывал святую реликвию как «золотой сосуд», который подавала «прекрасная чистая дева» и который содержал немного крови Господа Нашего Иисуса Христа. Таков, прекрасно сознавал я, был образ, долго и бережно хранимый в народной памяти, где Грааль всегда изображался в виде чаши или миски (обычно той самой, в которую Иосиф Аримафейский собрал несколько капель крови Христа, когда страдающий Спаситель висел на кресте).
Я сам находился под столь сильным влиянием такого представления, что мне трудно было даже подумать о Граале как о чем-то ином, кроме чаши. Обратившись же к «Парсифалю» Вольфрама фон Эшенбаха, я нашел подтверждение того, что узнал еще во Франии, а именно: реликвия — которую также несла дева, как и у Мэлори, — описывалась как камень:
«Каким бы больным ни был человек, со дня, когда он увидит камень, он не умрет на протяжении недели, его кожа не потеряет своего цвета. Ибо, если кто бы то ни был — дева или мужчина смотрел на Грааль в течение двухсот лет, пришлось бы признать, что у него или нее цвет сохраняется таким же свежим, как и в его или ее лучшие годы… Такую силу придает камень смертным людям, что их плоть и кости вскоре вновь становятся молодыми. Этот камень называют „Грааль“».
Я был поражен этой странной и захватывающей образностью, и в моем мозгу занозой засел вопрос: почему в «Смерти Артура» Грааль назван сосудом, а в созданном гораздо раньше «Парсифале» он недвусмысленно описывается как камень? В чем тут дело?
Я продолжил свое расследование и узнал от одного специалиста по приключенческой литературе; что Мэлори «лишь приукрашивал то, чего не понимал» при написании «Смерти Артура». Эта тема была окончательно разработана в «Парсифале» Вольфрама и «Рассказе о Граале» Кретьена де Труа — произведениях, которые на двести лет старше «Смерти».
Подбодренный этой подсказкой, я принялся за незаконченную историю Кретьена и прочитал в ней следующее описание Грааля — первое в литературе (в сущности, и в истории). Как у Вольфрама и Мэлори, здесь драгоценный предмет тоже носила девица:
«Как только она вошла с граалем в руках, появилось такое яркое свечение, что свечи утратили свой свет точно так — же, как звезды меркнут при восходе солнца и луны… Грааль… был из чистого золота [и] был украшен самыми разнообразными драгоценными камнями — самыми роскошными и дорогими и в море, и на земле».
Нигде в рукописи Кретьена, обнаружил я, не говорится четко, что Грааль был чашей или чашкой. Из контекста, однако, вытекало, что он видел его именно таковой. В нескольких местах он упоминает главного персонажа — «царя-рыбака», которому «подавали в Граале», и позже добавляет: «Ему подавали одну-единственную освященную облатку, приносимую в Граале, который поддерживает его жизнь в полном расцвете, настолько божественен этот Грааль». Позже я узнал, что само слово «Грааль» — это производное от старофранцузского «градаль» (латинского «градалис»), означавшего «широкий, с углублением сосуд, в котором подается изысканная пища». В разговорной речи времен Кретьена «грададь» часто произносилось как «греаль». В более же недавние времена слова «гразаль», «гразо» и «гриаль» использовались в южных районах Франции для обозначения разного рода тары.
Таково происхождение представления Мэлори о священном предмете как о сосуде. Кроме упоминания «освященной облатки» Кретьен не дает никакой иной недвусмысленной связи с христианством (не делает этого даже в виде понятия Грааля как «священной вещи», которое легко могло быть подсказано как Ветхим, так и Новым Заветом). Подобно Вольфраму французский поэт не упоминает кровь Христа вовсе и уж определенно не намекает на то, что реликвия служила для ее хранения.
Выходит, что образ «святой крови», связанный с Граалем в народной культуре, был лишь лоском, добавленным более поздними авторами, — расширявшим, но и в какой-то степени затемнявшим изначальную тему. Углубившись еще немного в этот предмет, я смог убедиться в том, что этот процесс «христианизации» спонсировался монашеским орденом цистерцианцев. В свою очередь, цистерцианцы находились под большим влиянием одного человека — Святого Бернара Клервоского, вступившего в орден в 1112 году и считавшегося многими учеными самым крупным религиозным деятелем своего времени.
Тот же Святой Бернар, обнаружил я, сыграл важную роль в развитии и распространении готической архитектурной доктрины в ее ранний период (он находился в расцвете своих сил в 1134 году, когда возводилась парящая северная башня Шартрского собора, и постоянно настаивал на принципах божественной геометрии, примененной в этой башне и во всем великолепном здании). Больше того, много времени спустя после его кончины в 1153 году его проповеди и идеи продолжали служить основным источником вдохновения для дальнейшего развития готической архитектуры, а также скульптуры, образцы которой я видел на северном портале Шартрского собора.
Главным связующим звеном между ранними, нехристианскими вариантами истории о Граале и особым толкованием Нового Завета во времена Мэлори стал сборник «Поиски Грааля», составленный цистерцианскими монахами в XIII веке. Больше того, хотя Святой Бернар уже умер к тому времени, когда было положено начало этой великой антологии, в ней можно увидеть, как мне представляется, его сильную руку, протянутую уже из могилы. К этому выводу я пришел потому, что в своих многочисленных писаниях этот весьма влиятельный священнослужитель предложил на обсуждение мистическую точку зрения на кровь Христа, которая была включена составителями «Поисков» в их новое понятие самого Грааля. С тех пор оказался совершенно преданным забвению «камень» Вольфрама, а сохраненный «сосуд» Кретьена был наполнен кровью Христа.
Что мне показалось интересным в этой идее, так это то, как ее тут же начала толковать церковь. В церковных гимнах, проповедях и апостольских посланиях следующие поколения христиан по всей Европе, как я узнал, старались приравнять Грааль в символическом плане к Святой Деве Марии, которой — не забывал я — был посвящен Шартрский собор. Такая религиозная аллегория подкрепляется следующей аргументацией: Грааль (согласно «Поискам» и более — поздним вариантам легенды) содержал кровь Христа; до рождения Мария содержала Христа в своем чреве; следовательно, Грааль является — и всегда был — символом Марии.
В соответствии с подобной логикой Мария Теотокос, или Богородица, была священным сосудом, который содержал Дух, обретший плоть. Так в «Литании Лоретто» XVI века ее называют «духовный сосуд», «сосуд чести» и «единственный сосуд набожности».
Почему этот символизм привлек мое внимание? Да просто потому, что в «Литании Лоретто» Блаженную Марию называют также «арка фоедерис», что, как я уже знал, означало на латыни «ковчег завета». Я углубился в изучение этого совпадения и обнаружил, что не только в «Литании» появляется это словосочетание. В XII веке внушающий восхищение Святой Бернар Клервоский также недвусмысленно сравнивал Марию с ковчегом завета и сделал это в ряде своих трудов. Еще в IV веке Святой Амброс, епископ Миланский, выступил с проповедью, в которой утверждал, что ковчег был пророческой аллегорией Марии: точно так же, как он содержал Старый закон в форме десяти заповедей, так и она содержала Новый закон в форме тела Христа.
Дальше я обнаружил, что подобные понятия сохранялись до XII века и были вплетены в ткань современного христианского богослужения. Во время посещения Израиля, например, я набрел на небольшую, но красивую доминиканскую церквушку, построенную в 1924 году и посвященную «Деве Марии, ковчегу завета». Церквушка стоит на дороге Тель-Авив — Иерусалим. Ее семиметровую колокольню венчает полноразмерное изображение ковчега. Стены внутри здания украшены несколькими полотнами с изображением святой реликвии. Во время посещения объяснение (вполне в духе Св. Амброса) ее посвящения и символизма дала мне настоятельница церкви сестра Рафаэль Михаил:
— Мы сравниваем Марию с живым ковчегом. Мария была матерью Иисуса, который был господином Закона и Завета. Скрижали с десятью заповедями Закона были помещены в ковчег Моисеем; так же Бог поместил Иисуса в чрево Марии. Вот почему она — живой ковчег.
Мне показалось весьма знаменательным, что и ковчег, и Грааль — внешне столь разные — тем не менее сравниваются неоднократно с одним и тем же библейским персонажем и абсолютно одинаковым образом. Если Мария — и «живой ковчег», и «живой Грааль», размышлял я, тогда это наводит на мысль, что два священных предмета могут и не быть очень уж разными и что они даже могут быть одной и той же вещью.
Меня поразила такая действительно потрясающая перспектива. Какой бы притянутой за уши ни казалась эта мысль, она все же проливает интересный свет на выбор и расположение статуй на северном портале Шартрского собора. Если я прав, тогда чаша Грааля с камнем внутри в руке Мельхиседека изображает на одном уровне Марию, а на другом призвана служить эзотерическим символом ковчега завета и скрижалей, помещенных в него.
Подобная интерпретация, чувствовал я, добавляла значительный вес гипотезе о том, что остальная иконография северного портала указывает на перемещение святой реликвии в Эфиопию. Я также сообразил, что в действительности не имею серьезных оснований для столь ответственного вывода — в моем активе только совпадения, догадки и сильное интуитивное ощущение, что я подобрался к чему-то существенному.
Я всегда был склонен прислушиваться к своей интуиции, к тому, что она мне подсказывает. И все же мне показалось, что, если я намерен заняться надлежащим, тщательным, требующим больших затрат и отнимающим много времени исследованием, тогда мне необходимы гораздо более прочные основания, нежели несколько счастливые случайностей и предчувствий.
Ждать мне пришлось недолго. В июне 1989 года мой помощник наконец сумел отыскать научный труд, который, по словам Питера Лаоко, подсказывал возможность эфиопского влияния на описание Грааля в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха. Этот труд вдохновил меня на поиски, которые поглотили следующие два года моей жизни.
ЛИТЕРАТУРНОЕ ВЛИЯНИЕ ИЛИ НЕЧТО БОЛЬШЕЕ?
Статья, озаглавленная «Новый свет на восточные источники «Парсифаля» Вольфрама», была напечатана в 1947 году в академическом журнале «ПМЛА» («Публикации Американской ассоциации современных языков»). Ее автором была Хелен Адольф, известный медиевист, проявлявшая особый интерес к литературному происхождению чаши Грааля. Она выдвинула тезис (признав, что в долгу перед двумя специалистами-предшественниками), согласно которому Вольфрам, несомненно находившийся под сильным влиянием Кретьена де Труа, должен был также «знать — помимо Кретьена — историю Грааля в восточном обрамлении».
Когда я приступил к чтению труда Хелен. Адольф, я уже знал из проведенного мной исторического исследования, что Кретьен де Труа действительно «изобрел» Грааль в 1182 году. До того года он не существовал ни в истории, ни в мифологии. Многие специалисты в этой области соглашаются в том, что существовали более ранние легенды, связанные, например, с котлообразными провалами, поисками приключений и подвигами короля Артура и его рыцарей, из которых придворные поэты и рассказчики черпали факты для своих историй о Граале. Эти более древние предания, передававшиеся из уст в уста, из поколения в поколение, были слишком хорошо известными, слишком «опробованными и проверенными», короче говоря, слишком знакомыми всем без исключения, чтобы придать творческий импульс новому циклу романов, начало которому положил Кретьен в конце XII века.
Великий французский поэт так и не закончил свое знаменитое «Сказание о Граале». Спустя лишь несколько лет Вольфрам фон Эшенбах воспользовался этим добрым началом, расширив и закончив историю своего предшественника, одновременно довольно грубо обвинив Кретьена в её «дурном изложении» и заявив, что его собственный текст на немецком языке является «истинной историей».
Подобные заявления кажутся странными, поскольку Вольфрам явно заимствовал многие подробности из «Сказания о Граале» и в целом сохранил верность его сюжету и персонажам. В самом деле имеется лишь одно вызывающе очевидное отличие — причудливое нововведение, превратившее Грааль в камень. Причина такого новшества представляется ряду ученых настоящей загадкой. Речь не может идти о простой ошибке Вольфрама — он был слишком умным и точным рассказчиком, чтобы совершитьстоль вопиющую ошибку. Отсюда следует единственный разумный вывод; Вольфрам описал реликвию таким образом по какой-то особой, известной только ему причине.
В своей короткой статье Хелен Адольф задалась именно этим вопросом. И предложила ответ, показавшийся мне весьма интригующим. Тем или иным образом, предполагает она, Вольфрам получил доступ к «Кебра Нагаст», насладился историей переправки ковчега завета из Иерусалима в Аксум и решил включить ее элементы в свой «Парсифаль». Влияние было лишь «косвенным», решила Хелен. Странный же характер описанного Вольфрамом Грааля можно проследить до использования «в каждой абиссинской церкви (как она написала) так называемого табота — куска дерева или камня».
Адольф объясняет, что подобная практика восходит к религиозным канонам, установленным в «Кебра Нагаст», и это мнение я полностью разделяю. В 1983 году я узнал, что «табот» был местным названием священной реликвии (которой считали ковчег завета), якобы привезенной Менеликом из Иерусалима и теперь хранимой в приделе храма в Аксуме. Больше того, как, несомненно, помнит читатель, я позже обнаружил, что — как то подтверждает и Адольф — каждая эфиопская православная церковь имела свой собственный табот. Эти предметы, часто называвшиеся копиями оригинала в Аксуме, не были ящиками или сундуками, а имели форму плоских пластин. Все виденные мною были сделаны из дерева. Продолжив свое исследование, я обнаружил, что многие из них были изготовлены из камня.
На основе ряда сравнений Адольф убедилась в том, что Вольфрам также знал об этом и заимствовал свой камень-Грааль от эфиопского табота. Она также указала, что не все персонажи в «Парсифале» были заимствованы у Кретьена де Труа: у Вольфрама появилось несколько дополнительных фигур с загадочным происхождением, мысль о которых вполне могла заронить в нем «Кебра Нагаст». Адольф не смогла дать убедительного объяснения тому, каким образом немецкий рассказчик мог ознакомиться с «Кебра Нагаст», и лишь неуверенно предположила, что в Европу ее могли принести странствующие евреи. В средневековый период, указывает она, «евреи были не только посредниками между арабами и христианам» в целом. У них был особый интерес к Эфиопии, где они составляли и все еще составляют значительную часть населения».
Я посчитал аргументы Адольф убедительными, — но крайне неполными. Она ограничивается специфической областью литературной критики, и ее, естественно, заботили чисто литературные вопросы. Вознамерившись доказать возможность связи между «Кебра Нагаст» и «Парсифалем» (при «косвенном влиянии» первого на последнее), она с радостью остановилась, почувствовав, что добилась своей цели. Однако я был очень благодарен ей, поскольку она открыла мне глаза на нечто гораздо более волнующее, нечто имеющее бесконечно большое значение.
На основе вышеприведенных сравнений ковчега завета, Святого Грааля и Марии Богородицы я начал задаваться вопросом, действительно ли ковчег и Грааль столь отличны друг от друга и отделены, как это представлялось на первый взгляд. Если Грааль Вольфрама выглядит так, будто на него повлияли эфиопские предания о ковчеге, размышлял я, тогда есть шанс, что здесь скрыто нечто большее, нечто, быть может, гораздо большее, чем то, о чем догадалась Адольф. Короче говоря, я стал задаваться вопросом, не мог ли немецкий поэт преднамеренно выстроить свой фантастический Грааль как своего рода «код» для реального исторического ковчега. Если это так, тогда поиск, являющийся центральной темой «Парсифаля», мог также быть кодом, который, подобно таинственной карте клада, указывает путь к последнему пристанищу самого ковчега.
Я уже был заинтригован возможностью того, что схожий код на северном портале Шартрского собора — правда, изваянный из камня, а не записанный в книге — намекает на реликвию, увезенную в Эфиопию. Поэтому с немалым волнением и даже энтузиазмом я попытался «расшифровать» «Парсифаль».
БОЖЕСТВЕННЫЕ ПИСАНИЯ, ЗАКОНЫ И ПРОРИЦАНИЯ
В качестве первоочередной задачи я посчитал нужным установить, мог ли Грааль Вольфрама действительно быть задуман как шифрованное сообщение о ковчеге завета. С этой целью я решил отложить пока дальнейшее расследование эфиопского следа, предложенного Адольф. Вместо этого я решил искать прямые параллели между характеристиками Грааля и ковчега, описанными в Ветхом Завете и других древнееврейских источниках. Только в случае, если эти параллели окажутся убедительными, следовало бы продолжить исследование.
В первую очередь мое внимание привлекло то, каким образом Вольфрам превратил чашу или сосуд Грааля (в описаний Кретьена) в камень. Мне еще подумалось, что французский поэт дал достаточно расплывчатое и мистическое описание Грааля, придал довольно смутному понятию своего предшественника о священном сосуде форму, подходящую его целям, т. е. определил этот сосуд, говоря не прямо, о нем, а о его содержимом.
Ковчег завета, в конце концов, тоже был сосудом и содержал-таки камень или, вернее, две каменные плитки, на которых пальцем Бога были записаны десять заповедей. Поэтому мне показалось интригующим то, что Грааль Вольфрама, подобно скрижалям Закона, являл время от времени небесную запись, устанавливавшую определенные правила.
Имелись и другие совпадения, например пророческая функция Грааля для сообщества, полагающегося на него:
«Мы пали на колени перед Граалем, на котором внезапно обнаружили сообщение о приходе к нам рыцаря. О том, что, если задать ему Вопрос, нашим страданиям придет конец, что, если бы ребенок, девица или мужчина предостерег бы его о Вопросе, последний не достигнет своей цели и рана останется той же и даже причинит большую боль. «Вы поняли? — спросила Надпись. — Если вы предупредите его, это может оказаться вредным. Если он пренебрежет Вопросом в первый вечер, его сила исчезнет. Но если он задаст свой Вопрос в подходящий момент, он обретет Царство».
Ковчег также часто служил пророчеством, предлагая совет, который имел решающее значение для выживания израильтян. В Книге Судей израилевых, где личность Самого Бога часто полностью сливается с индивидуальностью ковчега, я нашел следующее место:
«И вопрошали сыны Израилевы Господа (в то время ковчег завета Божия находился там, и Финеес, сын Елеазара, сына Ааронова, предстоял пред ним): выходить ли мне еще на сражение с сынами Вениамина, брата моего, или нет? Господь сказал: идите; Я завтра предам его в руки Ваши» (Суд. 20, 27–28).
Нашел я дальше в Библии и другое место, в котором утверждается, что ковчег уже редко говорит и что «видения» стали теперь «необычными». И все же, когда пророк Самуил «лежал в храме Господнем, где ковчег Божий», голос из святой реликвии произнес предостережение:
«Вот, я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах» .
Да и высказывания и видения не были единственными способами, которыми ковчег сообщал свои пророчества. Подобно Граалю, он также использовал (время от времени) письменное слово, в частности для передачи царю Давиду плана храма, который должен был воздвигнуть его сын Соломон .
ВЕС ГРЕХА, ЗЛАТОЙ ТЕЛЕЦ И КАМНИ С НЕБА
В ходе своего исследования я открыл многие другие характеристики, связывающие Грааль с ковчегом и особенно со скрижалями. Примером может служить то, как чудесным образом меняется вес реликвии. Согласно Вольфраму, «Грааль (в то время как его может поднять невинное сердце) так тяжел, что грешные смертные не могли бы поднять его с места».
Здесь, чувствовал я, прослеживается связь с древнееврейской легендой, в которой рассказывается о том, как пророк Моисей спустился с горы Синай, неся в руках каменные плитки с только что написанными божественными словами десяти заповедей. Придя в лагерь, пророк застал сынов Израиля поклоняющимися золотому тельцу, т. е. совершающими ужасный грех.
«Он вдруг увидел, как письмена исчезли со скрижалей, и одновременно почувствовал их огромный вес, ибо, пока на них были божественные письмена, они несли на себе их вес и не обременяли Моисея, но с их исчезновением все изменилось».
В зашифрованном тексте Вольфрама также появляется золотой телец. Больше того, он появляется в таком контексте, что я просто ощутил, как автор преднамеренно использует этот прием для передачи послания, которое еще больше отождествляет Грааль с ковчегом:
«Там жил язычник по имени Флегетаний (прочел я в главе 9 «Парсифаля»), известный благодаря своим признаниям. Этот человек был потомком Соломона, с израильской родословной, восходящей к древним временам… Он писал о чудесах Грааля. Флегетаний, поклонявшийся тельцу, как если бы он был его богом, был язычником по отцу… [и] сумел определить для нас удаление и возвращение каждой планеты и время ее обращения по своей орбите до того, как она окажется в той же точке. Все люди подвержены влиянию движения планет. Язычник Флегетаний видел собственными глазами. — и почтительно говорил об этом — скрытые в созвездиях тайны. Он объявил, что имеется некая вещь, называемая «Грааль», название которой он без особого труда прочитал по звездам. Группа [ангелов] оставила ее на земле, а потом поднялась выше звезд, как если бы их невинность побудила их вернуться».
Действительно важным в этом отрывке мне представляется использование некоего Флегетания (с интригующей Соломоновой и еврейско-языческой родословной) для объявления звездного происхождения Грааля.
Почему это важно? Да просто потому, что в ряде самых серьезных научных исследований Библии, прочитанных мною, утверждалось, что скрижали, хранившиеся в ковчеге завета, были в действительности двумя кусками метеорита. Не является этот отрывок лишь одним из современных толкований, с которыми не могли бы согласиться Моисей и жрецы-левиты, которые заботились о ковчеге. Напротив, известно, что с древних времен семитские племена вроде сынов Израилевых поклонялись камням, «упавшим с неба».
Лучшей иллюстрацией этого обычая, сохранившегося до наших дней, может служить особое почитание мусульманами священного «черного камня», вделанного в угол стены Кааба — храма в Мекке. Каждый паломник, совершающий хадж в Святую землю, целует этот камень, объявленный пророком Магометом упавшим с неба на землю и переданным изначально Адаму для поглощения его грехов после изгнания из райского сада. Позже он был подарен ангелом Гавриилом еврейскому патриарху Аврааму. В конце концов он стал краеугольным камнем Кааба — «бьющегося сердца исламского мира».
Геологи, как я слышал, не сомневаются в метеоритном происхождении «черного камня». Также считается, что пары священных камней, называвшихся «бетилы» и бравшихся доисламскими арабскими племенами в свои странствия по пустыне, были аэролитами, как и признается, что существует прямая линия передачи культуры, связывающая эти бетилы (которые часто хранились в переносных ковчегах) с «черным камнем» Кааба и со скрижалями Закона, хранившимися в ковчеге завета.
Позже я обнаружил, что бетилы были известны в средневековой Европе как ляпис бетилис, что это название «имело семитское происхождение и что позже греки и римляне принимали их за священные камни, обладающие божественной жизнью, за камни с душой [которые использовались] для всевозможных суеверий, для колдовства и предсказания будущего. Это были метеоритные камни, «упавшие с неба».
В таком контексте трудно было поверить, что Вольфрам лишь предавался игре воображения, когда указывал на метеоритное происхождение Грааля-камня. Он не только использовал для этого своего персонажа по имени Флегетаний, но и дал через несколько страниц странное альтернативное название Грааля — «ляпсит эксиллис». Я нашел несколько толкований истинного значения этого псевдолатинского названия, но наиболее достоверным представляется его происхождение от ляпис эксцелис («камень с неба»), ляпсит экс целис («он упал с неба») или даже от ляпис, ляпсус экс целис — «камень, упавший с неба». В то же время мне представляется, что исковерканные слова «ляпсит эксиллис» достаточно похожи на «ляпис бетилис», чтобы заподозрить немецкого поэта в преднамеренной (закодированной) игре слов.
БЛАГОДЕЯНИЯ, СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫЙ СВЕТ И СПОСОБНОСТЬ ВЫБОРА
Другую и совершенно отличную область сравнения представляет собой повторяемое Вольфрамом описание Грааля как источника благословения и изобилия для тех людей с чистым сердцем, которые вступали с ним в контакт. Процитирую в качестве примера следующий отрывок из главы 5 «Парсифаля»:
«За чем бы ни протягивал человек руку в присутствии Грааля, это и появлялось уже готовым — теплые блюда, холодные блюда, новомодные блюда и привычные деликатесы… ибо Грааль был плодом блаженства, рогом изобилия сладостей этвго мира».
Мне это описание показалось весьма похожим на древнее талмудическое толкование, в котором говорилось:
«Когда Соломон доставил Ковчег в Храм, все золотые деревья, имевшиеся в Храме, наполнились влагой и в изобилии дали фрукты к большой выгоде и радости гильдии жрецов».
Я обнаружил еще более тесное соответствие между ковчегом и Граалем в сверхъестественном свечении, свойственном, как говорят, обоим предметам. Святая святых Храма Соломона (где хранился ковчег до его таинственного исчезновения), согласно Библии, — место, в котором царила «мгла» . Талмудические источники, тем не менее, указывают: «Высший жрец Израиля вошел и оставил при свете, испускаемом Священным Ковчегом…» — удобная обстановка, изменившаяся после того, как реликвия исчезла. С тех пор жрец «двигался ощупью в темноте».
Следовательно, ковчег был источником паранормального свечения: он испускал ослепляющее излучение, как-то подтверждают многие места в Библии. Точно так же Грааль Кретьена — что, полагаю, Вольфрам воспринял с удовольствием (поскольку это дало ему «сосудную» часть «ковчегова» шифра, который он дополнил затем своим камнем) — излучал свечение, «столь яркое… что свечи меркли, как звезды при восходе солнца или луны».
Грааль Кретьена также был изготовлен из «чистого золота», в то время как ковчег был обложен «чистым золотом внутри и снаружи» и покрыт крышкой также «из чистого золота» . Но не от этого драгоценного металла получали ковчег и Грааль свою способность излучения света, она, скорее, была производным насыщения того и другого огненной небесной энергией. И именно эта энергия (излучаемая скрижалями после того, как на них пальцем Бога были записаны десять заповедей) заставила светиться лицо Моисея внушающим суеверный страх сверхъестественным светом, когда он спускался с горы Синай:
«Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его стало сиять лучами… И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лице его сияет, и боялись подойти к нему».
На мой взгляд, нельзя считать простым совпадением то, что Грааль-камень Вольфрама, когда он впервые упоминается в «Парсифале», несла во время процессии в руках некая Репанс де Шуа, лицо которой излучало такое сияние, что все вообразили, будто встает солнце.
ГЕРОЙ С НЕБЕСНЫМ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕМ
Репанс де Шуа была «принцессой», отличавшейся «идеальной непорочностью». Но самое важное заключалось в том, что Грааль выбрал ее. «Ту, кому Грааль позволил нести себя, — объясняет Вольфрам, — звали Репанс де Шуа… Только ей, а не кому-либо еще, как мне сказали, дозволял Грааль нести себя».
Подобные фразы наводят на мысль, что реликвия обладала чем-то вроде сознания. С этим было связано и другое качество: «Ни один человек не может уговорить Грааль, — утверждает Вольфрам в главе 9 «Парсифаля», — кроме небом предназначенного для этого». Эта мысль особо подчеркивается в главе 15: «Ни один человек не мог уломать Грааль силой, кроме того, кого призывает к этому Бог».
Эти два представления — что Грааль обладает способностью выбора и что он являлся наградой, на которую могли рассчитывать только «избранники неба» — имели величайшее значение в вольфрамовской всеобщей схеме вещей. Больше того, я пришел к заключению о том, что прецеденты обоих представлений были заложены в библейских описаниях ковчега завета. В Числах (10, 33), например, ковчег выбирает маршрут, которым предстояло следовать по пустыне сынам Израилевым, и место, где им следовало остановиться. В Первой же книге Паралипоменон (15, 2) дается указание на определенных, «избранных небом» людей для несения ковчега:
«…Никто не должен носить ковчега Божия, кроме левитов, потому что их избрал Господь на то, чтобы носить ковчег Божий и служить Ему во веки».
Но не в Библии нашел я наиболее тесные соответствия между ковчегом завета и наделенным сознанием, небом избранным Граалем Вольфрама. Они проявились скорее в «Кебра Нагаст», где рассказывается история доставки ковчега в Эфиопию. В авторитетном английском переводе сэра Уоллиса Баджа я наткнулся на следующее место, где священная реликвия описывается почти как особа женского пола (которая, как все леди, может запросто передумать):
«И то, что ты говоришь о путешествии ковчега завета в их город, в страну Эфиопию, если Бог пожелал того и она сама пожелала того, никто не смог бы воспрепятствовать ей, ибо по своей воле она пошла и по своей воле вернется, если того пожелает Бог».
Затем я обратил внимание на указания на то, что реликвия якобы обладает умом и что честь хранения ее означала небесное предназначение:
«Ковчег идет по своей собственной воле, куда пожелает, и его нельзя забрать с его места, если он не пожелает того».
«Без воли Бога ковчег Бога не остановится ни в каком месте».
«Но избраны Господом люди Эфиопии. Ибо там есть обиталище Бога — небесный СИОН , ковчег Его завета».
Не менее важно и то, что я нашел в главе 60 «Кебра Нагаст» долгие сетования Соломона, узнавшего о том, что ковчег был похищен его сыном Менеликом из святая святых храма в Иерусалиме. В минуту горчайшей печали ему явился ангел и спросил:
«Почему ты так печален? Это же случилось по воле Бога. Ковчег… был отдан… твоему первенцу…» И царь был успокоен этими словами и сказал: «Да исполнится воля Бога, а не воля человека».
Не именно ли это, задался я вопросом, имел в виду Вольфрам, когда написал: «Ни один человек никогда не мог захватить Грааль силой, кроме того, кто был призван для этого Богом»? Иными словами, если Грааль действительно был криптограммой ковчега, тогда не послужил ли немецкому поэту сам Менелик прототипом «небом назначенного» героя?
В поисках ответа на этот вопрос я еще раз перечитал «Парсифаля». Но я искал не свидетельства литературного влияния «Кебра Нагаст», как то сделала Хелен Адольф, а наличие четких ключей, спрятанных в тексте и указывавших на Эфиопию. Я хотел знать, есть ли хоть что-то, что подсказывало бы, что Эфиопия могла быть той загадочной Дикой землей Вольфрама — землей Грааля и, следовательно, землей ковчега.
