Глава 9
СВЯЩЕННОЕ ОЗЕРО
Утренний полет из Аддис-Абебы в Бахр-Дар на южном побережье озера Тана занял примерно полтора часа. Несмотря на сообщения о боях в этом районе, экипаж не соблюдал особых предосторожностей при посадке, и самолет медленно, давая насладиться живописным видом водопада на Голубом Ниле, снизился и запрыгал по ухабистой, покрытой гравием взлетно-посадочной полосе. Взяв такси, мы с Ричардом Панкхерстом проехали несколько километров до города.
Мы вселились в два из сотни пустовавших номеров гостиницы на самом берегу озера и немедленно отправились на базу морского командования, где стоял у причала катер, которым мы надеялись воспользоваться. После длительных переговоров мы уговорили местное начальство предоставить нам катер, но лишь на следующий день — вторник, 21 ноября, и при условии, что мы согласимся на пиратскую плату — 50 американских долларов в час. Поскольку у меня не было иного выхода, я неохотно согласился с таким вымогательством и лишь просил подготовить катер к отплытию в 5 часов утра.
Дабы занять как-то вечер, мы доехали от Бахр-Дара до ближайшей деревни Тиссисат и прогулялись по рыжевато-коричневой округе, покрытой, как лоскутами, полями, до массивного каменного моста над отвесным узким ущельем, построенного португальцами в начале XVII века. Это разрушающееся сооружение казалось очень опасным, но Ричард уверил меня, что он все еще пригоден для эксплуатации. Мы пересекли мост, вскарабкались по склону холма, на вершине которого из кустов внезапно появились два милиционера, которые обыскали нас и проверили паспорта (мой, как всегда, рассматривали вверх ногами), затем жестами показали, что мы можем идти дальше.
Минут через пятнадцать продирания по узкой козьей тропе между пышными тропическими кустами и желтыми маргаритками, мы ощутили под ногами глубокое грозное содрогание почвы. Мы продолжили путь, чувствуя растущую влажность воздуха, и вскоре впервые увидели то, что пришли посмотреть, — великолепный базальтовый утес, с которого с устрашающей силой скатывается Голубой Нил, вырываясь из Эфиопского нагорья.
Водопад на Голубом Ниле и деревушка, через которую нужно пройти, чтобы приблизиться к нему, называются по-местному Тиссисат, что означает «дымящаяся вода». И, зачарованно взирая на радуги, играющие среди пенящихся водяной пылью и высоко вздымающихся струй бурлящего порога, я проникался смыслом этого названия.
Мне припомнилось и поразило своей точностью описание водопада, оставленное после его посещения в 1770 году шотландским исследователем Джеймсом Брюсом:
«Река… ниспадает непрерывной водной завесой шириной более английской полумили с силой и шумом, действительно ужасающими, ошеломившими меня и вызвавшими непродолжительное головокружение. Весь водопад окружен дымкой или туманом, зависшим сверху донизу над потоком, отмечающим его течение, хоть самой воды и не видно… Восхитительное зрелище, которому не суждено изгладиться из моей памяти, проживи я хоть века; оно погрузило меня в своеобразное оцепенение и забвение, так что я уже не сознавал даже, где нахожусь, и забыл обо всех мирских делах».
Эфиопия, — размышлял я, — это страна, в которой время действительно могло останавливаться: сейчас в открывшейся передо мной панораме ничто не указывало на то, что со времени пребывания здесь Брюса протекло два с лишним столетия. В который уже раз, но далеко не последний, я пытался поставить себя на место шотландского путешественника, семейное имя которого случайно принадлежит и мне (по материнской линии моя бабушка была урожденной Брюс, и Брюс является моим вторым именем).
Позже, окруженные толпой местных ребятишек, неизвестно откуда взявшихся, чтобы потребовать у нас денег, ручек и сладостей, мы с Ричардом отправились в сторону деревни Тиссисат. До сих пор вечер отличался почти идиллическим покоем и деревенской простотой. Даже обыскавшие нас раньше милиционеры делали свое дело как-то вяло, но и не без юмора. Сейчас же, когда мы вновь пересекли португальский мост в первой прохладе позднего вечера, мы столкнулись с несообразным и режущим глаз зрелищем: навстречу нам двигались по крайней мере, три сотни вооруженных до зубов и одетых в зеленую полевую форму солдат.
Невозможно было сказать, правительственное это или повстанческое войско. У них не было ни отличительных знаков, ни каких-либо других опознавательных атрибутов. Не походили они и на дисциплинированное войско. Находившиеся под чьим-то командованием, они не шли четким строем, а как-то тупо брели, бросая злые и обиженные взгляды. Я также заметил, что многие солдаты как-то небрежно держали оружие: один пользовался винтовкой как посохом, другой нес свой АК-47 на плече стволом вперед, третий легкомысленно помахивал заряженным гранатометом — а ведь случайный выстрел из него может разрушить здание приличных размеров или тот же мост, на котором мы остановились.
Ричард, лучше меня владеющий амхарским, приветствовал отдельных представителей этой неприветливой толпы с этакой фамильярностью, сердечно пожал руки еще дюжине и делал какие-то эксцентричные, обозначавшие, видимо, дружелюбие жесты остальным.
— Они считают всех иностранцев чокнутыми, — объяснил мне Ричард сценическим шепотом. — Поэтому я подыгрываю им. Поверь мне: с ними лучше всего вести себя именно так.
ЖЕМЧУЖИНА ЭФИОПИИ
На следующее утро мы прибыли на базу морского командования в пять часов утра. Не было заметно никакого движения, и закутавшийся в от холода в одеяло Ричард пробормотал что-то там о синдроме «маамбфак».
— Это еще что такое? — поинтересовался я.
— Тебе назначают встречу и не являются на нее, — проворчал историк.
Но не прошло и получаса, как появился капитан моторного судна «Дахлак». Вместе с ним пришел и чисто выбритый молодой человек в прекрасно сшитом костюме, который назвался Вондему, и с величайшей скромностью представился «вторым помощником заместителя регионального администратора».
— Вчера вечером моему начальнику позвонил из Аддиса товарищ Шимелис Мазенгия и приказал присмотреть за вами. Я немедленно отправился в вашу гостиницу. Но не застал вас. Потом в приемной я узнал о ваших планах на сегодня. И вот, — заключил он с широкой улыбкой, — я здесь.
Вскоре Ричард и Вондему скрылись в кабине, чтобы поболтать и выпить чайку. Очарованный открывшейся перед нами панорамой, упиваясь бодрящим, прямо-таки альпийским воздухом и наслаждаясь романтикой путешествия, я остался на палубе и обозревал постоянно менявшиеся озерные виды, подсознательно содрогаясь по поводу того, сколько мне будет стоить эта туристическая прогулка. До Даги, сообщил капитан, плыть около двух с половиной часов. Поскольку мы собирались пробыть на острове не меньше времени и еще два с половиной часа уйдет на обратное плавание, мне предстояло «отстегнуть» почти 1400 долларов.
Мои нерадостные подсчеты в уме прервало поразительное зрелище двух туземных длинных лодок с высокими загнутыми носами, понесшимися в нашу сторону с отдаленного берега. В розовом свете встающего солнца я разглядел в каждом суденышке сгорбленные силуэты пяти-шести мужчин с веслами, в унисон поднимавшимися и опускавшимися в воду, поднимавшими и погружавшимися…
Подобные танквасы, или местные лодки, как я помнил из своего предыдущего посещения Эфиопии в 1983 году, были типичны для озера Тана. Эти же две, некоторое время плывшие параллельно нашему курсу, но в противоположном направлении, были гораздо крупнее виденных мною раньше. Тем не менее они были практически той же конструкции и построены из связанных вместе пучков папируса.
Проведя значительную часть прошедших месяцев за изучением археологических раскопок в Египте, теперь я мог убедиться собственными глазами в том, на что, как я знал, уже обратили внимание несколько историков, а именно: эфиопские танквасы необычайно походят на папирусные лодки, использовавшиеся фараонами на Ниле для путешествия, охоты и рыбалки. Я видел изображения как раз таких высоконосых лодок на фресках, украшавших могилы в Долине царей и на рельефах на стенах храмов в Карнаке и Луксоре.
Уже в который раз задавался я вопросом, не посещали ли древние египтяне район озера Тана. Речь идет не просто о сходстве в конструкции лодок, предполагающем сильное культурное влияние и подтолкнувшем меня к подобным размышлениям, но и о значении озера как главного резервуара Голубого Нила.
Само озеро официально не считается истоком великой реки, которым полагаются ключи-двойники в горах к югу от него. Эти источники дают начало реке Малый Аббай, протекающей по южной кромке озера (здесь вполне ощутимо ее течение) и вытекающей из него уже как Большой Аббай (местное название Голубого Нила).
В сущности же, географы и инженеры единодушны сегодня во мнении, что реальным источником Голубого Нила является озеро Тана, подпитываемое не только Малым Аббаем, но и многими другими реками, стекающими с огромного Абиссинского нагорья. В самом деле, при своем зеркале в 3673 квадратных километра, это огромное внутреннее море дает приблизительно шесть седьмых общего, объема воды в соединенных потоках Голубого и Белого Нила. Самое важное состоит в том, что именно продолжительный дождливы сезон в Эфиопии дает начало настоящему половодью ниже озера Тана и по всему течению Голубого Нила, вызывавшему с незапамятных времён ежегодные наводнения, приносящего аллювиальную почву и плодородие в египетскую дельту. Для сравнения, более длинный Белый Нил, теряющий более половины своих вод в болотах южного Судана, не добавляет почти ничего.
Наблюдая сейчас за папирусными танквасами, я не мог не думать о том, что маловероятно, чтобы жрецы Карнака и Луксора, поклонявшиеся Нилу как жизнетворной силе и даже — что символично — как божеству, не проникали на каком-то этапе своей долгой истории в Эфиопию. Не осталось никаких свидетельств этого, только еще один намек. Тем не менее в то божественное ноябрьское утро я почувствовал уверенность в том, что древние египтяне должны были когда-то посетить озеро Тана и засвидетельствовать ему свое почтение.
Греческий географ Страбон, живший примерно во времена Христа и глубоко изучивший Египет, отдавал себе полный отчет (что не было свойственно более поздним ученым), что Голубой Нил рождался в неком гигантском озере в Эфиопии, которое он называл «Псебое». Во II веке н. э. древнегреческий географ Клавдий Потолемей высказал схожее мнение, хотя и называл озеро «Колое». Я также думал над тем, что афинский драматург Эсхил вдохновлялся не только поэтической фантазией. Когда еще в V веке до н. э. ярко писал о «медно-красном озере… жемчужине Эфиопии, куда снова и снова возвращается все пронизывающее солнце, чтобы погрузить свое бессмертное тело, находя успокоение от утомительного кругового движения в нежной, теплой и ласкающей ряби».
И это были не единственные известные мне указания на связь мистических вод озера Тана с древними культурами Греции, Египта и Ближнего Востока. Сидя на палубе плывшего курсом на остров Дага Стефанос катера «Дахлак», я также припомнил, что сами абиссинцы твердо верили, что Голубой Нил был не чем иным, как той-самой Гихон из Книги Бытие (2; 13) — «второй рекой», которая «обтекает всю землю» Эфиопию. И это было очень древним преданием, почти наверняка дохристианским, что добавляло немалый вес представлению о том, что озеро вместе со своими реками и островами имело в действительности какое-то отношение к ковчегу завета.
Вот почему я с немалым оптимизмом вглядывался сквозь разделяющие нас мили в зеленые склоны острова Дага, вздымавшегося из сверкающих вод как пик погруженной в воду горы.
ДАГА СТЕФАНОС
К Даге мы причалили в 8.30. Солнце уже поднялось высоко, и несмотря на большую высоту (озеро Тана расположено на высоте шесть, с лишним тысяч футов над уровнем моря), утро выдалось жарким, душным и безветренным.
На деревянной пристани нас встретила депутация монахов в удивительно грязных одеяниях. Они явно следили за нашим приближением и не проявили и намека на то, что рады нас видеть. Вондему переговорил с ними, и в конце концов с явной неохотой они повели нас по небольшой банановой плантаций, а затем по круто взбирающейся спиралью тропе к высшей точке острова.
По пути я стянул с себя пуловер, развел руки в стороны и сделал несколько глубоких вдохов. Тропинка извивалась по густому лесу с высокими искривленными деревьями, ветви и листья которых образовывали полог над нашими головами. Воздух был наполнен глинистым запахом недавно вскопанной земли и ароматом тропических цветов. Пчелы и другие крупные насекомые трудолюбиво жужжали вокруг нас, а издалека доносился монотонный гул традиционного каменного колокола.
Наконец на высоте футов трехсот над уровнем озера мы приблизились к низким, крытым соломой круглым зданиям — жилищам монахов. Дальше мы прошли под аркой в высокой каменной стене и в конце концов оказались на лужайке, в центре которой возвышалась церковь святого Стефана. Это было длинное прямоугольное сооружение, закругленное на концах, с крышей, свисающей над дорожкой, идущей вокруг него.
— Она вовсе не смотрится такой уж древней, — сказал я Ричарду.
— Да она и не старая, — ответил он. — Первоначальное здание сгорело в распространившемся по траве пожаре лет сто назад.
— Именно в ту, я полагаю, они привозили ковчег в шестнадцатом веке?
— Да. Некое подобие церкви существовало на этом месте по меньшей мере тысячу лет. Может, даже дольше. Дата считается одним из самых святых мест на озере Тана. Поэтому здесь и хранятся мумифицированные тела пяти императоров.
Вондему в роли самозванного гида и собеседника что-то негромко внушал монахам. Затем подвел одного из них — одетого немного чище остальных — к нам.
— Это, — с гордостью объявил он, — первосвященник Кифле-Мариам Менгист. Он ответит на ваши вопросы.
Первосвященник, казалось имел собственное мнение по этому вопросу. На его сморщенном, красновато-лиловом лице проявилась любопытная смесь враждебности, негодования и алчности. Он молча оглядел нас с Ричардом, потом повернулся к Вондему и прошептал что-то на амхарском.
— Ах… — вздохнул наш гид. — Боюсь, он требует денег. Для приобретения свечей, благовоний и… э… других необходимых церкви вещей.
— Сколько? — спросил я.
— Сколь вам не жалко.
Я предложил 10 эфиопских, быров — около пяти долларов США, но Кифле-Мариам подсказал, что этой суммы недостаточно. В самом деле, заявил он, предложенного банкнота было настолько недостаточно, что он даже не мог принудить себя взять ее у меня.
— Полагаю, вам следует заплатить больше, — вежливо шепнул Вондему мне на ухо.
— Я с радостью сделаю это, конечно, — ответил я. — Но хотел бы знать, что получу взамен.
— Взамен он будет говорить с вами. Иначе он окажется слишком занятым.
После дальнейшего обсуждения мы сошлись на 30 бы-ах. Банкноты были поспешно сложены и мгновенно исчезли в какой-то складке или подобии мешочка в одежде священника. Затем мы подошли к окружающей церковь ограде и присели в тенечке под навесом крыши, крытой соломой. За нами последовали несколько монахов, которые сновали вокруг, делая вид, что не прислушиваются к нашему разговору.
Кифле-Мариам Менгист начал с рассказа о том, что провел на острове восемнадцать лет и стал докой во всех вопросах бытия монастыря. Словно желая доказать это, он ударился в некое подобие краткого курса истории и говорил, говорил…
— Ладно, — прервал я его, когда Вондему передал нам смысл его наводящей скуку речи. — Я хочу-таки получить общую картину, но прежде хотел бы задать первосвященнику один конкретный вопрос. Говорят, что сюда был доставлен ковчег завета в XVI веке, когда Аксум осадили полчища Ахмеда Грагна. Знает ли он эту историю? Правда ли это?
Минут пятнадцать-двадцать длились непонятные споры, в заключение которых Вондему объявил, что священник точно ничего не знает об этой истории. Больше того, раз он ее не знает, значит, и не может сказать, правда это или нет.
Я прибег к другой тактике:
— Есть ли у них свой собственный табот? Здесь, в этой церкви? — Я выразительно показал пальцем на алтарь, видневшийся через открытую дверь в темной глубине храма.
После нового тура вопросов и ответов на амхарском Вондему объявил:
— Да, конечно, у них есть свой табот.
— Хорошо. Я рад, что мы по крайней мере установили это. Теперь следующий вопрос: считает ли он, что их табот — это копия оригинального табота, хранящегося в Аксуме?
— Может быть, — прозвучал загадочный ответ.
— Понятно, о'кей. В таком случае, я хотел бы спросить, знает ли он хоть что-нибудь о ковчеге завета. Как он попал в Аксум? Кто привез, его? И тому подобное. Пусть он расскажет все собственными словами.
Последовал немедленный и небрежный ответ.
— Он говорит, что не знает этой истории, — несколько мрачно перевел Вондему. — Говорит, что он не специалист по таким вопросам.
— А нет ли здесь другого специалиста? — в отчаянии спросил я.
— Нет. Кифле-Мариам Менгист — старший священник на острове. Если уж он не знает, тогда невозможно, чтобы это знал кто-то другой.
Я посмотрел на Ричарда:
— Что здесь происходит? Я еще не встречал эфиопского священника, который не знал бы историю ковчега из «Кебра Нагаст».
Историк пожал плечами:
— Я тоже не встречал. Это весьма странно. Может, тебе следует предложил ему… новое поощрение?
Я даже застонал. В конце концов, все дело всегда оказывается в деньгах. Если еще несколько быров помогут разговорить скрытного старого пройдоху, тогда лучше заплатить побыстрее. Все же я прилетел сюда аж из Лондона, дабы проверить «версию» острова Дага-Стефанос, и в данный момент катер «Дахлак» стоит на приколе у пристани и его счетчик отсчитывает примерно доллар в минуту. С мрачной покорностью я передал еще горсть смятых банкнотов.
Однако новое проявление щедрости ни к чему хорошему для меня не привело. Священник не мог ничего больше сказать по любому интересовавшему меня вопросу. Когда это наконец дошло до меня — а на это понадобилось какое-то время, — я откинулся спиной к одному из столбов, поддерживавших крышу, и тщательно обследовал свои ногти, пытаясь сообразись, что делать дальше.
Подходили, сообразил я, два возможных объяснения кажущегося неведения Кифле-Мариама Менгиста. Первое, наименее вероятное: этот человек просто тупица. Второе, гораздо более вероятное: он лжет.
Но зачем бы ему лгать? Этому тоже, размышлял я, могло быть два объяснения. Первое, наименее вероятное: он скрывает нечто важное. Второе, гораздо более вероятное: он жаждет заполучить еще больше банкнотов из моей катастрофически уменьшающейся пачки эфиопской валюты.
Я встал и сказал Вондему:
— Спросите его еще раз, привозили ли сюда в шестнадцатом веке ковчег завета из Аксума. И спросите, находится ли ковчег сейчас здесь. Скажите ему, что я хорошо заплачу за его время, если он покажет мне его.
Наш гид вопрошающе приподнял одну бровь. Я только что сделал не совсем приличное предложение.
— Давайте же, — настаивал я, — спросите его. Последовал еще один долгий разговор на амхарском, затем Вондему обратился ко мне:
— Он говорит все то же самое, что и раньше. Он ничего не знает о ковчеге завета. И также утверждает, что уже давным-давно на Дага Стефанос ничего не привозили извне.
Группа монахов, стоявшая полукругом и слушавшая наш разговор с Кифле-Мариамом Менгистом, в этот момент разбрелась. Один из них — босой, беззубый и одетый в такое тряпье, что смог бы сойти за попрошайку с улиц Аддис-Абебы, — провожал нас, пока мы спускались по крутой тропинке к пристани. Прежде чем мы поднялись на борт катера, он отвел Вондему в сторонку и прошептал что-то в его ухо.
— Что он сказал? — резко спросил я, ожидая нового требования некой суммы.
Но на этот раз речь шла вовсе не о деньгах Вондему нахмурился:
— Он говорит, что нам следует отправиться на Тана Киркос. Похоже на то, что там мы сможем узнать кое-что о ковчеге… что-то важное.
— Что такое этот Тана Киркос?
— Еще один остров… к востоку отсюда. Довольно далеко.
— Пусть скажет, что он имеет в виду под «что-то важное».
Вондему перевел вопрос и ответ:
— Он говорит, что ковчег завета находится на Тана Киркос. Это все, что он знает.
Моей первой реакцией на эту поразительную новость было возведение очей к небу. Я рассеянно подергал себя за волосы, пнул ботинком в борт катера. Тем временем монах, от которого я ждал услышать продолжение, проковылял обратно по пирсу и исчез из виду в банановой рощице.
Я взглянул на часы — почти полдень. Мы находились вне Бахр-Дара уже шесть часов, что уже стоит мне 300 долларов.
— Тана Киркос нам не по пути? — спросил я Вондему.
— Нет, — последовал ответ. — Я там никогда не был. Никто не посещает этот остров. Я лишь знаю, что он расположен примерно к востоку отсюда. Бахр-Дар же на юге.
— Понятно. Сколько может занять плавание туда?
— Не знаю. Спрошу капитана.
И Вондему спросил. Плавание займет полтора часа.
— А после? Сколько времени уйдет на возвращение в Бахр-Дар?
— Еще примерно три часа.
Я сделал быстрый мысленный подсчет. Скажем, еще два часа на острове Тана Киркос, плюс полтора часа на дорогу туда, плюс три часа до Бахр-Дара… это шесть с половиной часов. Скажем, плюс шесть часов уже в пути. Итого: тринадцать часов. Тринадцать, черт побери! По пятьдесят баксов за час. Шестьсот пятьдесят долларов. Господи!
Еще какое-то время я внутренне содрогался. В конце концов с сердцем таким же тяжелым, каким легким был мой кошелек, я решил ехать.
Конечно же, ковчега не окажется на Тана Киркос. Я это просто знал. Самый вероятный сценарий: от меня еще раз отделаются туманными отговорками как и на Дага Стефанос. Мало-помалу из меня высосут все деньги. Пока я уже не смогу ничего больше предложить. Потом мне сделают еще один провоцирующий намек на еще один остров — и все повторится сначала, и снова я буду предлагать деньги, дабы обогатить еще одну общину нуждающихся затворников.
Джеймс Брюс вспомнил я, побывавший на Тане еще в XVIII веке, записал: «На озере сорок пять обитаемых островов, если верить абиссинцам, а они неисправимые лгуны во всем…»
ТАНА КИРКОС
Я почти утратил восприимчивость, когда мы приплыли на Тана Киркос. И все же, стоя на носу «Дахлака» и со злостью глядя на приближавшийся остров, я не мог не признать, что он красив и необычен. Полностью покрытый густым зеленым кустарником, цветущими деревьями и высокими кактусами, он круто вздымается из воды высоким пиком, на котором я едва различил соломенную крышу круглого здания. В воздухе носились колибри, зимородки и ярко-синие скворцы. На кустарно сделанном пирсе в маленькой бухточке с песчаным пляжем стояла группа монахов. Широко улыбавшихся.
Мы бросили якорь и высадились с катера. Вондему привычно представил нас и объяснил, кто мы такие. Мы все обменялись рукопожатиями. Обменялись пространными приветствиями. В конце концов нас повели по узкой заросшей тропинке, окаймлявшей серый утес, через арку наверху, опять же высеченную из целого куска камня, на полянку с тремя-четырьмя ветхими домами и дюжиной оборванных монахов.
Окруженная естественными скальными стенами лужайка выглядела тихой и мрачной. Проникавший сюда свет просачивался сквозь нависавшие со всех сторон ветви деревьев и кустов и казался зеленым и приглушенным. Вопреки собственной воле, я начал чувствовать, что здесь может оказаться что-то такое, что следовало бы увидеть. Не знаю, как объяснить, но Тана Киркос казался «подходящим» в том смысле, в каком оказался «неподходящим» Дага Стефанос.
Появился старший священник, и представился нам с помощью Вондему как Мемхир Фиссеха. Худой и благоухающий ладаном, он не просил денег, но спросил, прошли ли мы проверку на благонадежность.
Подобный вопрос, исходивший от традиционной фигуры в монашеской одежде, привел меня в замешательство.
— Мы и в самом деле прошли такую, проверку, — ответил я, достал из кармана полученное в Аддис-Абебе от службы безопасности разрешение и отдал Вондему, который передал его Мемхиру Фиссехе. Старик — неужели все священники Эфиопии так стары? — изучил документ и отдал его мне. Похоже, он был удовлетворен.
Вондему объяснил, что я хочу задать несколько вопросов о Тана Киркос и о ковчеге завета. Согласен ли он ответить?
— Да, — ответил священник как-то, показалось мне, печально. Он пригласил нас жестом пройти в дверь кухни, если судить по закопченным кастрюлям и сковородам. Здесь он присел на маленькую табуретку и пригласил нас последовать его примеру.
— Вы верите, — приступил я, — что Менелик I доставил ковчег завета из Иерусалима в Эфиопию?
— Да, — перевел Вондему.
Я с облегчением вздохнул. Здесь уже было гораздо лучше, чем на Дага Стефанос.
— Я наслышан, — продолжил я, — что сейчас ковчег находится здесь, на Тана Киркос. Это правда?
На дубленом лице Мемхира Фиссехи появилось выражением муки, когда он ответил:
— Это было правдой.
Было правдой? Что, черт возьми, это означает?
— Пусть продолжит свое объяснение, — в возбуждении крикнул я Вондему. — Что он хочет сказать этим «было правдой»?
Ответ священника одновременно и взволновал и расстроил меня.
Это было правдой. Но ковчег завета уже не здесь. Его увезли в Аксум.
— Обратно в Аксум? — воскликнул я… — Когда? Когда его увезли?
Последовало долгое обсуждение на амхарском, явно призванное прояснить главный вопрос. Наконец Вондему перевел:
— Ковчег увезли в Аксум тысячу шестьсот лет назад — во времена царя Эзаны. Его не отвезли обратно, его просто отвезли туда, и с тех пор он находится там.
Я был озадачен и разочарован.
— Давайте проясним это, — предложил я после минутного замешательства. — Он ведь не говорил, что ковчег находился здесь недавно и теперь вернулся в Аксум, так? Он утверждает, что ковчег был увезен туда давным-давно?
— Точно, тысячу шестьсот лет назад. Вот что он говорит.
— Ладно, тогда спросите его, как ковчег прежде всего попал сюда. Попал ли он сюда из Аксума и потом возвращен туда? Или он находился здесь до того, как был перевезен из Аксума? Похоже, он имеет в виду именно это, но я хочу быть полностью уверенным.
Медленно и мучительно раскручивалась история. Ее извлечение походило на удаление корня сгнившего зуба из воспаленной десны. Несколько раз пришлось прибегать к консультации с другими монахами и обратиться к огромной книге в кожаном переплете на древнем геэзе, из которой было зачитано одно место.
Сказанное Мемхиром Фиссехой можно подытожить следующим образом. Ковчег был украден Менеликом I и его спутниками из храма Соломона в Иерусалиме. Они вывезли ковчег из Израиля в Египет. Затем они поднялись вверх по Нилу — сначала по Нилу, а потом по его притоку Тэкэзе, пока не попали в Эфиопию.
Таково, разумеется, предание о краже ковчега, приведенное в «Кебра Нагаст». Новым оказалось сообщенное далее.
— В поисках надежного и подобающего места для хранения бесценной реликвии, — продолжал старый священник, путешественники прибыли на озеро Тана. В то время все озеро было священным. Оно было дорого Богу. Святое место. И вот они прибыли на Тану, на его восточный берег, и избрали этот остров, теперь носящий название «Киркос», в качестве пристанища Ковчега.
— Как долго он находился здесь? — спросил я.
— Восемьсот лет, — последовал ответ. — Он благословлял нас своим присутствием на протяжении восьмисот лет.
— Здесь было какое-то здание для него? Он был помещен в каком-нибудь храме?
— Не было никакого здания. Священный ковчег находился в шатре. И хранился в шатре здесь, на Тана Киркос, восемьсот лет. Тогда мы были иудеями. Позже, когда мы стали христианами, царь Эзана забрал его в Аксум и поместил в великую церковь в том городе.
— И вы утверждаете, что ковчег перевезли в Аксум тысячу шестьсот лет назад?
— Таким образом, если он находился на Тана Киркос на протяжении восьмисот лет до того… Посмотрим… Ковчег тогда должен был попасть сюда примерно две тысячи четыреста лет назад. Так? Вы хотите сказать мне, что ковчег был доставлен сюда около 400 года до Рождества Христова?
— Да.
— Вы знаете, что 400 лет до. н. э. сильно отдалены во времени от Соломона, которого считали отцом Менелика? В самом деле, Соломон умер примерно за пятьсот лет до того времени. Что вы скажете на это?
— Ничего. Я рассказал вам предание, как оно записано в наших священных книгах и в нашей памяти.
Сделанное несколькими минутами ранее замечание страшно заинтересовало меня, и я снова приступил к расспросам:
— Вы сказали, что в то время вы были иудеями. Что это означает? Какую религию вы исповедали?
— Мы были иудеями. И совершали жертвоприношения… приносили в жертву барашка. И занимались этим до тех пор, пока ковчег не увезли в Аксум. Тогда пришел Абба Салама и обратил нас в христианскую веру, и мы построили здесь церковь.
Аббой Саламой, как я уже знал, эфиопы называли Фрументия — сирийского епископа, обратившего царя Эзану и все Аксумское царство в христианство в 330 году н. э. Это означало, что указанные Мемхиром Фиссехой периоды соответствовали действительности, или, по крайней мере, обладали внутренней связью. Единственное противоречие состояло в огромном расхождении между известным временем Соломона — серединой 900-х годов до н. э. и тем временем, когда ковчег был, предположительно, доставлен на Тана Киркос (которое выпадает, если отсчитать восемьсот лет назад от 330 года н. э., на 470 год до н. э.).
Я продолжил расспросы:
— До того как Абба Салама пришел и научил вас христианству, у вас не было здесь церкви?
— Никакой церкви. Я вам сказал. Мы были евреями. Мы совершали жертвоприношения. — Помолчав, священник добавил: — Кровь барашка собиралась в чашу… гомер. Затем ею обрызгивали камни, маленькие камни. Они до сих пор находятся здесь.
— Извините, повторите еще раз: что здесь находится до сих пор?
— Камни, которые мы использовали во время жертвоприношения, пока еще были иудеями. Эти камни здесь. На острове. Они здесь сейчас.
— А можно их посмотреть? — поинтересовался я, испытывая немалое волнение.
Если Мемхир Фиссеха говорит правду, значит, он говорит о вещественных доказательствах — реальных вещественных доказательствах рассказанной им странной, но довольно убедительной истории.
— Можно, — ответил старик и поднялся. — Идите за мной, я покажу вам.
КРОПЯ КРОВЬЮ…
Священник, подвел нас к высокой точке на краю утеса вблизи от вершины острова, откуда открывался вид на озеро Тана. Здесь, на приподнятом постаменте из природной необтесанной скалы, он показал нам три сгруппированных вместе невысоких каменных столба. Самый высокий из них — около полутора метров — был квадратным в сечении и имел наверху выдолбленное в форме чаши углубление. Остальные два были около метра в высоту, круглыми в сечении и толщиной с мужское бедро. Наверху они также были выдолблены на глубину до десяти сантиметров.
Несмотря на то, что они обильно заросли зеленым лишайником, я убедился, что три столбика — монолитные камни, свободно стоящие, вытесанные из одного серого гранита. Они выглядели старыми, и я поинтересовался мнением Ричарда на этот счет.
— Я, разумеется, — ответил он, — не археолог, но, судя по тому, как они были высечены, по стилю… особенно квадратный… Я бы сказал, что они были изготовлены в аксумский период, если не еще раньше.
Я спросил Мемхира Фиссеху, для чего нужны были углубления в форме чаши.
— Для собирания крови, — последовал ответ. — После жертвоприношения немного крови разбрызгивалось на камни и часть — на шатер, укрывавший ковчег. Остальное выливалось в эти углубления.
— Вы можете показать, как это делалось?
Старый священник подозвал одного из монахов и отдал негромким голосом какое-то распоряжение. Монах ушел и вернулся через несколько минут с широкой, но мелкой чашкой, настолько проржавевшей и тусклой, что невозможно было даже догадаться, из какого металла она изготовлена. Это, объяснили нам, гомер, в который первоначально собирали кровь принесенной жертвы.
— Что именно означает «гомер»? — спросил я Вон-дему.
Он пожал плечами:
— Не знаю. Это не амхарское слово и даже не тигриньяское. Это не похоже ни на один из эфиопских языков.
Я обратился за разъяснением к Ричарду, но он признался, что это слово ему также не знакомо.
Мамхир Фиссеха сказал, что чашка называется «гомер» и всегда так называлась, и это было все, что он знал. Затем он встал рядом с камнями, держа чашку в левой руке, как бы окунув в нее большой палец, взмахнул правой рукой на уровне головы и задвигал ею вверх и вниз.
— Кровь разбрызгивалась таким образом, — объяснил он, — над камнями и над шатром ковчега. После, как я уже говорил, остатки выливались вон там.
Он наклонил сосуд над чашеобразными углублениями наверху столбиков.
Я спросил священника, где именно на острове хранился ковчег в своем шатре. Он отвечал лишь:
— Где-то поблизости… где-то здесь.
Затем я попытался прояснить некоторые детали его сообщения.
— Вы сказали, что ковчег был вывезен из Тана Киркос в Аксум тысяча шестьсот лет назад. Это верно?
Вондему перевел вопрос. Мемхир Фиссеха кивнул.
— О'кей, — продолжил я. — Теперь мне хотелось бы знать следующее: привозили ли его когда-нибудь обратно? Когда бы то ни было? Возвращался ли ковчег сюда?
— Нет. Его увезли в Аксум, и там он и оставался.
— И, насколько вам известно, он до сих пор там?
— Да.
Никакой другой информации ожидать не приходилось, но я и так был больше чем доволен услышанным, тем более что никто ни разу не потребовал денег за информацию. Испытывая благодарность, я протянул 100 быров в качестве добровольного взноса на расходы монастыря. Затем, с разрешения Мемхира Фиссехи, я принялся фотографировать использовавшиеся при жертвоприношении столбы с разных сторон.
В Бахр-Дар мы вернулись к восьми часам вечера. На озере Тана мы в целом провели более четырнадцати часов, и счет за аренду «Дохлака» достиг 750 долларов США.
День выдался дорогостоящим по любым меркам. Но я уже не сожалел о расходах. В самом деле, охватившие меня на Дага Стефанос сомнения развеялись на Тана Киркос, и я был готов теперь продолжить поиск с обновленным чувством убежденности и оптимизма.
Это настроение получило новую подпитку в Аддис-Абебе. Прежде чем отправиться в запланированную на 23 ноября поездку на озеро Звай, я имел возможность посетить университетскую библиотеку и изучить материалы, касающиеся использования жертвенных камней в иудаизме времен Ветхого Завета.
Я открыл для себя, что столбы, аналогичные увиденным нами на Тана Киркос, имели отношение к очень ранним периодам религии как на Синайском полуострове, так и в Палестине. Известные под названием «массе-бот», они устанавливались как алтари на высоких местах и использовались для жертвоприношения и других культовых обрядов.
Затем я заглянул в Библию в поисках конкретных подробностей совершения жертвоприношения во времена Ветхого Завета. И я нашел такие подробности. Читая и перечитывая соответствующие места, я понял, что Мемхир Фиссера описал нам подлинный и весьма древний обряд. Несомненно, многое смешалось и спуталось в воспоминаниях об обычае, передававшемся из поколения в поколение. Когда же священник-островитянин рассказывал о разбрызгивании крови, он был удивительно близок к истине.
В главе 4 Книги Левит, например, я прочитал следующий стих: «…И омочит священник перст свой в кровь и покропит кровью семь раз пред Господом пред завесою святилища». А в Главе 5 я нашел: «…и покропит кровью сей жертвы за грех на стену жертвенника, а остальную кровь выцедит к подножию жертвенника…»
Но лишь обратившись к «Мишне» — письменной компиляции раннего изустного иудейского закона, я понял, насколько точно соответствовал действительности рассказ Мемхира Фиссехи. В трактате «Иома» — втором разделе «Мишны» — я нашел подробные описания жертвенных ритуалов, проводившихся высшим жрецом в храме Соломона перед завесою, скрывавшей ковчег завета от взглядов мирян.
Я прочитал, что кровь жертвы — барашка, козленка или бычка — собиралась в миску и передавалась тому, «кто должен помешивать ее… чтобы она не свернулась». Затем жрец, явившийся из святая святых, «берет кровь у того, кто мешал ее, и снова входит в святая святых и встает опять на место, на котором стоял, и кропит кровью один раз вверх — и несколько раз вниз».
Куда же именно брызгает священник кровью? Согласно «Мишне», он кропит ею «завесу снаружи, напротив ковчега, один раз вверх и семь раз вниз, не так, как если бы намеревался кропить вверх или вниз, а как если бы он держал в руке кнут… Затем он кропит очищенную поверхность алтаря семь раз и выливает остальную кровь».
Мне показалось совершенно невероятным, что Мемхир Фиссеха мог когда-либо читать «Мишну». Как христианину, ему незачем было читать «Мишну», да он и не мог иметь доступ к этой книге на своем далеком островке, как и понять какой-либо из языков, на которые она была переведена. И все же движения его руки, когда он показывал, как кропили кровью, были именно такими, как если бы он держал в руке кнут. И он с уверенностью говорил о кроплении кровью не только камней жертвенника, но и «шатра ковчега».
Соответствия слишком точные, чтобы пренебречь ими, и я был уверен теперь, что когда-то, в далеком прошлом, предмет величайшего религиозного значения был-таки привезен иудеями на остров Тана Киркос. Несмотря на хронологическое несовпадение в дате его предполагаемой доставки, имелись все основания предположить, что — как в то явно верил сам Мемхир Фиссеха — этим предметом действительно был священный ковчег завета.
