Рут и Номи, стоя по обе стороны от угрюмой Агари с лозой дикого винограда в волосах, просили за бедную цыганку:

– Возьмите ее с собой в Голдсборо, миледи. Нам известно, что там мирно уживаются самые разные люди, женщины пользуются уважением и находят мужей и приданое. Говорят даже, что одна мавританка вышла там замуж за французского офицера. Умоляем, возьмите с собой это бедное дитя: здесь мы боимся за нее.

Одни забрасывают ее камнями, другие обвиняют в том, что она вводит их в такое искушение, что они не остановятся и перед насилием, а затем и убийством под предлогом, будто вселившийся в нее Дьявол виновен в охватившем их вожделении. Там у вас ей было бы лучше…

Анжелика объяснила им, что, во-первых, мавританка, о которой они говорят, воспитанная дамами из Сент-Мора и получившая приличное содержание от таинственной крестной матери, живет не в Голдсборо, а в Квебеке, и, во-вторых, до сих пор еще не замужем. Это объяснялось, в частности, не столько дискриминацией молодых канадцев в отношении ее темной кожи, сколько жесткими требованиями, которые она предъявляла к своему будущему супругу.

После всего сказанного следовало признать, что такой красивой и невинной девочке, как Агарь, непосредственная чувственность которой сияла, как солнце в разгар лета, будет лучше и безопаснее в Голдсборо, чем в ригористическом и чрезмерно целомудренном Салеме. Ибо в поселении, основанном дворянином-авантюристом графом де Пейраком, царило такое смешение национальностей, характеров и нравов, которое тем паче взывало к терпимости. Там давно перестали возмущаться друг другом и по каждому спорному вопросу обращались к губернатору Колену Патюрелю, руководствуясь надежными установлениями, которые он ввел во имя порядка, пристойности и дисциплины, необходимых любому вольному порту для того, чтобы каждый гражданин мог спокойно вести в нем свои дела.

Признавая необходимость неукоснительного выполнения взаимных обязательств, жители Голдсборо научились уважать свободу личности. Поселение, состоявшее из членов гугенотской общины Ла Рошели, и контингента бывших пиратов, проституток, сосланных министром Кольбером для заселения Канады, и молодых француженок-акадок, сам сложившийся порядок вещей требовал ограничения религиозных, а значит, и национальных притязаний. Ибо там бок о бок жили англичане из пограничных районов, уцелевшие в результате франко-индейской бойни, шотландцы, оставшиеся после экспедиции сэра Александера, акадцы, населявшие побережье Французского залива, и многие другие. Разумеется, Агарь не останется там незамеченной, но и не подвергнется риску вызвать в жителях Голдсборо те чувства гадливости, ужаса и омерзения, которые она пробуждала в Новой Англии и которые в один прекрасный день могли бы подтолкнуть каких-нибудь фанатиков к мысли сыграть с ней злую шутку.

Но стоило дочери цыган понять, о чем идет речь, как она стала громко кричать. Она не хотела расставаться ни со своими двумя приемными матерями, ни с тем, что составляло содержание ее внутреннего мира. Послушав ее, пришлось бы признать, что все, ставшее ей известным в их обществе под соломенной крышей лесной хижины или под улюлюканье толпы, свирепые и оскорбительные гримасы которой не столько ужасали, сколько забавляли ее, было одной сказкой.

Кто еще может понять ее язык? С кем будет она общаться, она, ребенок без корней, представительница чуждой расы, брошенная под кустом сумаха, которую Небеса свели с двумя существами, рожденными под той же звездой и готовыми ее приютить и полюбить?

Чувствуя, что без их теплоты она будет ввергнута в мир куда более темный, пустынный и холодный, чем дно океана, она бросилась к ногам Рут и Номи, умоляя сжалиться над ней.

– Вам не следует расставаться с ней, – решила Анжелика после того, как они исчерпали все доводы, желая убедить ее. – Поверьте, что мы охотно приняли бы ее, но она не сможет жить без вас. Она зачахнет.

В эту минуту из-за занавески показалась миссис Кранмер.

– Раз она остается с вами, прибейте ее ухо к вашей двери, – решительно потребовала она. – Таков обычай. Если слуга или вольнонаемный добровольно отказывается от обретенной свободы, мочка его уха должна быть прибита к двери дома владельца. В глазах окружающих это будет означать, что отныне он принадлежит хозяину и обязан служить ему до конца своих дней. Этой процедуры вам не избежать. Надеюсь, на сей раз вы не нарушите закон, настойчиво проговорила она, обращаясь к Рут, которая с рассеянным видом направилась к колыбели младенца.

Миссис Кранмер упала в кресло для посетителей, стоявшее у ног кровати, наклонив голову вперед, как бы заранее готовясь выслушать то, что ей сочтут нужный ответить.

Однако мгновение спустя Анжелика услышала легкое похрапывание и с удивлением обнаружила, что миссис Кранмер погружена в глубокий сон.

– Что ты с ней сделала, Номи? – не оборачиваясь, спросила Рут.

– Усыпила. Она стала раздражать меня своей глупостью.

Подошла Рут, держа на руках проснувшуюся девочку.

– Номи, твои шутки нам дорого обойдутся!

Номи рассмеялась.

– Ну и пусть. Зато весело!

Она вскочила на ноги и от радости пустилась в пляс с Агарью, похожей на бабочку в своем пышном красном платье. Рут Саммер с насмешливой жалостью смотрела на спящую женщину.

– Нас называют безумными, но что такое наше безумие в сравнении с ее? Разве не безумны ее предписания, следование которым призвано доказать Богу и ее соседям, что ты добрый христианин? Прибить ухо к двери? Какой бред! Разве Христос пришел не для того, чтобы смягчить наше жестокосердие? Но они забыли об этом.

Рут ходила взад и вперед по комнате, укачивая ребенка и продолжая говорить:

– Мы исцеляем больных, любим друг друга, регулярно вносим десятину в пользу общины, и, несмотря на это, все кругом твердят, что мы «удалены от Бога»…

– Она встряхнула головой. – Удалены от Бога? Нет и нет – утверждаю это!

Скорее спасены от безумия, воздвигнутого под сенью Его Имени, да, спасены!

Вечная Ему хвала и слава! «Он призвал нас и пустил в открытое плавание»

Номи прервала танец, подхватила низенький столик на ножке и поставила его на середину комнаты.

– Доставайте карты, Рут, милая! Откроем и раскинем их перед нашей Героиней, чтобы она узнала предначертанное ей на Небесах.

Агарь раскидала подушки на плиточный пол.

Рут передала малютку Анжелике.

– Ну разве она не восхитительна? Ее личико округляется, а глаза принимают небесный оттенок. – Она положила ее на кровать из подушек, и малышка стала внимательно осматриваться. – А теперь встаньте, – сказала Рут, обращаясь к Анжелике, – и пересядьте-ка в это большое кресло. Арканам следует держаться прямо, чтобы не искажалась информация.

Анжелика покорилась, желая понять, что же такое они замышляют.

Поставив перед ней круглый столик, Номи принесла большую бархатную складчатую сумку. Рут, расположившись напротив Анжелики, открыла ее и достала колоду удлиненных разрисованных игральных карт, именуемых таро.

Она объяснила, что карты отдыхали и в течение двух дней их никто не касался. Накануне прикинула раскладывать их лицом, а не изнанкой, что позволит раскрыть их значение не в ограниченном и отрицательном, а в обнадеживающем и положительном смысле.

В детстве Анжелике рассказывали, что карты имеют обыкновение пропитываться сильным запахом серы, однако позднее при Дворе Чудес она познакомилась с искусством египтянок, считавших гадание привилегией высших кастовых слоев общества.

Прослышав о талантах Рут Саммер, она призналась, что в ее намерение входило попросить ее продемонстрировать их. Она опасалась только, что еще слишком слаба для участия в сеансе.

Рут тряхнула своим высоким белым капюшоном и заявила, что не существует каких-то неблагоприятных или счастливых дней для гадания на таро… Вполне достаточно одного желания Героя или Героини, то есть «консультанта».

Она добавила также, что пользуется для гадания двадцатью двумя таро двадцатью одним плюс еще одним снимаемым – способом гадания, восходящим к «Наиби», невинным картам, вошедшим в обычай в XIV веке.

Это были двадцать две фигуры, именуемые козырями для досужих карточных игр, и одновременно высшие арканы для гадания.

Карты, которые она разложила на столе, были подарены ей одним моряком-венецианцем, членом команды корсарского или пиратского судна, приплывшего из Карибского моря и бросившего якорь в порту.

Как-то базарным днем после выгодной продажи скота и сыров Рут, скромненько держащаяся при своем муже Брайене Ньюмене, зашла в таверну «Белый кит» выпить кружку пива. Какой-то матрос, в короткой рубашке розового индийского ситца, в цветах, с зеленой чалмой на голове, золотыми кольцами в ушах, черной повязкой на глазу и попугаем на плече, вдруг встал со своего стула и, тыча в нее пальцем, прогремел на своем ломаном полуанглийском-полуитальянском языке, что не нужно иметь два глаза, чтобы убедиться: если и есть на свете человек, обладающий даром ясновидения, то это она – сидящая вон за тем столом женщина. И он готов научить ее гадать на таро, дабы положить конец шарлатанству. После того как отгремела эта странная тирада, все увидели, как Рут Саммер, урожденная квакерша и конгрегационалистка, а в замужестве пуританка, встала и, как зачарованная, села за стол одноглазого пирата. Сеанс обучения, проходивший в облаках табачного дыма, занял два-три часа, в то время как на улице, в тумане, сидя в двуколке, фермер Ньюмен терпеливо дожидался свою жену. Такой был первый странный инцидент, на который не преминули сослаться судьи по делу Шипераль.

Покидая Салем, карибский гадатель оставил ей эту колоду разноцветных таро: розовых для тела, голубых для души, золотых для духа, с которой она никогда больше не расставалась и которую разложила теперь перед Анжеликой, предлагая ей разделить ее на три части, а затем вытащить из каждой по карте на выбор, чтобы тут же отложить их в сторону. Затем снова перетасовав колоду, она раскинула ее и попросила консультантку снять на выбор семь карт.

Она разложила эти первые семь карт в форме звезды Давида – два наложенных друг на друга треугольника с седьмой картой посредине. Она открывала карты валетом, сначала – ту, что лежала наверху, затем – внизу, и так на всех концах звезды, вплоть до очень важной седьмой посередине, особым образом влиявшей на общую картину легших парных карт.

Первый расклад оказался просто превосходным.

Первый аркан оказался солнцем, лежавшим валетом напротив королевы Анжелики.

Солнце омывает и озаряет тебя. Обещает процветание и славу, удачу во всех начинаниях, прибыль и успех. Этот знак сопутствовал тебе всегда. И не раз принимал облик мужчины.

Затем шли любовник и король, подтверждавшие, что любовь всегда переполняла ее и покровительствовала ей.

Любовь покровительствует тебе через очень могущественных людей… Их, как минимум, двое, но также и множество, много мужчин. Знак того, что любовь всегда была с тобой, а порой и спасала…

Затем луна и колесо.

– Материнство: обновление жизни. Новый ребенок. Ну, об этом-то нам известно! Зато могут вновь появиться братья и сестры…

Анжелика была очень удивлена проницательностью своей гадалки в белом капюшоне. Рут Саммер не могла знать, что в Нью-Йорке они встретили Молина, напавшего на след Жослина де Сансе, старшего брата. Престарелый Валлон де Статен, исландец, приютил его в Америке. Разумеется, встреча произошла не вчера, однако Молин продолжал поиски…

Наконец очередь дошла до последнего, седьмого аркана посередине: суд. Здесь эта карта означала для нее неожиданность.

Рут не могла с уверенностью сказать, ждет ли она ее в семейной жизни или в отношениях с другими людьми.

– Неожиданность, – сказала она, собирая вокруг седьмого аркана все другие карты, – соль твоей жизни.

Вторые семь карт, также разложенные в виде звезды, открывались парой, папы и висельника.

Ясновидящая посерьезнела и задумалась.

– Это благородный человек, – мягко, почти с нежностью проговорила она, несущий с собой эзотерическую истину, монах, так как висельник противостоит мудрецу, величайшему мудрецу.

Затем она раскрыла еще одну пару, смерть и отшельника, и пришла в сильное волнение. Она не решалась заговорить и, казалось, готова была отвергнуть показания карт. Наконец с грустью произнесла:

– Глубокое противоречие раздирает душу этого выдающегося человека.

Открыв Дьявола и смерть, она вздрогнула.

– Колдовские чары, сатанинские колдовские чары завладели им.

Поспешно, как бы ища Высшей защиты от неминуемой катастрофы, она перевернула последнюю серединную карту.

– Папесса! – воскликнула она. Рут замерла, положив палец на роковое изображение, – сидящую женщину с папской тиарой на голове.

– Эта женщина довела благородного человека до позора и гибели, – Добавила она. И, подняв глаза на Анжелику, монотонно произнесла:

– Они оба одержимы и жаждут твоей смерти.

Воцарилось молчание. Анжелика изо всех сил старалась скрыть свое волнение.

Папесса? Выдающийся человек?

Ведь речь могла идти об Амбруазине, дьяволице, и ее наставнике и сообщнике, иезуите Себастьяне д'Оржевале, имя которого старались не произносить во время сеанса.

Наивная колдунья-квакерша неминуемо упала бы в обморок от ужаса, если бы могла увидеть тех, кого ее слова извлекли из лимба не такого уж далекого прошлого, так как для нее, воспитанной в секте, вышедшей из Реформации, католический священник, иезуит, всегда был воплощением зла.

Но что касается злодейки, папессы, Анжелика все порывалась сказать, что она мертва и похоронена.

Он же, выдающийся человек, в настоящее время лишен могущества, ибо сгинул в ирокезских лесах.

Она услышала, как Номи прошептала:

– И он тоже в могиле…

– Не разговаривай, когда я раскладываю двойную печать Давида, – оборвала ее Рут.

И все же Анжелике показалось, что Номи читает ее беспокойные мысли Она понимала также, что эти слова Номи – не столько ответ ей, сколько сообщение: «и он тоже в могиле».

Третьи семь карт, третья звезда подводила итог предыдущим откровениям.

Иногда она резюмировала «тональность» всей жизни, во всяком случае, весьма значительного ее отрезка, а также на несколько лет вперед предвещала грядущее. Этот третий расклад обещал быть самым интересным, объясняли они ей, благодаря особым значениям оставшихся семи арканов: свободная воля, повозка, справедливость, сила, умеренность, звезды, мир В какой они предстают последовательности? Каковы будут их сочетания?

Один из этих символических арканов может случайно выпасть из комбинации при раскладе. Тогда он будет заменен на сумасшедшего, либертена, которого кусают за пятку, – наиболее загадочный из всех арканов, способный придать иное значение всей комбинации.

Итак, первая карта, открытая Рут, оказалась повозкой, которой противостоял странный сумасшедший, облаченный в небесно-голубые одежды, опоясанный золотой цепочкой, в голую пятку которого впился зубами черный пес. Номи сдавленно вскрикнула.

– Что это означает? – спросила Анжелика с бьющимся сердцем.

– Бегство! Замешательство, во всяком случае, незапланированное путешествие, вызванное укусом пса, которое может означать как происки непримиримого врага, так и Божью волю, властно направляющую вас по избранному пути.

– …По которому я, быть может, не хочу идти! – воскликнула Анжелика. Довольно, Рут, – решительно заявила она, – я ни о чем больше не хочу слышать, ни об этой повозке, ни о путешествии, ни о бегстве или замешательстве. Я хочу жить, хочу быть счастливой.

– Но ведь в целом расклад более чем оптимистичен. И это замечательно, заявила Рут, быстро переиначившая последнюю фразу своего пророчества.

– Нет, я ничего не хочу знать. Я хочу думать, хочу думать, что у меня больше нет врагов. Я всегда успею, если понадобится, оказать им отпор.

– Просто ты Стрелец, – подытожила она, словно это определение могло объяснить строптивость ее Героини.

Это последнее отвергало слишком определенный образ будущего, которое в действительности мало ее заботило и о котором она предпочла бы узнавать постепенно. Ибо Стрелец – нечто глубоко укорененное в настоящем и в то же время знак того, кто нацеливает в небеса нетерпеливую стрелу, исполненную живого воображения. Проекция же будущего, которое она не могла целиком охватить своим сознанием, деморализовала ее.

Сегодня ей хотелось верить в то, что она дожила наконец до дней прочного и основательного счастья в стенах Вапассу. Хватит с нее бегства и замешательств… Рут, видя волнение Анжелики, ласково накрыла ладонью ее запястье.

– Не печалься, сестра моя. Эти последние семь карт раскрывают перед нами лишь общий смысл твоей судьбы, в которой я не вижу таких уж неотвратимых невзгод. Совсем напротив, ты была и останешься победительницей. Смею тебя заверить.

Она не отрицала наличия сильного демонического влияния, однако в тот день, когда они сделали первый расклад, это влияние было подавлено. И что бы ни произошло, победа ей была обеспечена, блистательная и решительная.

– Может быть. Но я все равно ничего не хочу больше слышать об этой повозке.

Легкое похрапывание, оркеструющее их разговор, напомнило им о присутствии миссис Кранмер.

– Номи, разбуди ее.

– Нет, пока она спит, всюду царит покой.

Они молча смотрели на хозяйку дома, которая продолжала спать, как ребенок, издавая время от времени звуки, свидетельствовавшие о ее глубоком забытьи.

– Сон подействует на нее благотворно, – сказала Рут Саммер с услужливой предупредительностью. – Она не злая, эта женщина, но полна противоречий. Ее осаждает множество безосновательных и безысходных страхов, которые не дают ей возможности дышать. Обитатели этого дома охвачены каким-то безумием, за исключением нескольких ветреных служанок, а также… – Она помолчала в раздумье. – Быть может, старого господина? Ибо с приближением старости мужчины ведут себя не так, как женщины. В то время как женщины, уязвленные большей свободой, которой они обязаны утратой привлекательности и которая вызывает в них желание отомстить за годы рабства и подчинения, часто становятся властными, высокомерными, резкими, то есть злыми и сварливыми, мужчины – напротив, сняв с себя латы и доспехи и освободившись от суровых ратных обязанностей, защиты слабых существ, охотно отдаются снисходительности и мудрости, благодушию, более приятной жизни, прелесть которой они не могли прежде вкусить. Терпимость и склонность к созерцанию помогают им вернуться к тихой мудрости, которая всегда составляла лучшую часть их существа. Это случилось, как мне кажется, с патриархом здешних мест, бывшим, однако, очень строгим законодателем, еще более строгим, чем Уинтроп, основоположник, которого, по слухам, он изгнал из города.

Пока она говорила, тот, о ком шла речь, появился на пороге; его высокая, величественная и стройная, несмотря на возраст, фигура закрывала собою почти весь косяк двери. Стоя неподвижно на пороге, он напоминал выполненный во весь рост портрет предка. Его выцветшие глаза смотрели на присутствовавших с тем отстраненным, загадочным выражением, какое талантливый живописец мог бы придать модели для того, чтобы она с легким сердцем сохранила на века свой образ в назидание потомкам: чуть-чуть улыбающийся, чуть-чуть суровый.

Так как перед ним были четыре женщины: Анжелика с нимбом светлых волос, величественно восседавшая в своем кресле, Рут, сидевшая перед все еще разложенными картами рядом с Номи, склонившей голову на ее плечо, и Агарь у их ног, плетущая венок; не четыре, а пять, если считать Онорину, рыжая шевелюра которой пылала в углу, и даже – шесть, если отнести к вечно женственной части рода человеческого Глориандру, имя которой было длиннее ее жизни, – достопочтенный Сэмюэль Векстер, мужчина, приковывал к себе в эту минуту всеобщее внимание, и взгляд малышки показался ему не менее глубоким, чем остальные.

Все женщины смотрели на него – мужчину-хозяина, мужчину-стража, мужчину-судью…

«Экая малость», – подумал он, чувствуя свою беспомощность перед лицом этой направленной на него силы. Его улыбка обозначилась отчетливей.

Он подошел к колыбели, посмотрел на Ремона-Роже де Пейрака, единственного в этой комнате, не считая его, представителя мужской половины рода человеческого, спящего, крошечного, не осознающего этой сомнительной привилегии, и процитировал:

Человек, рожденный женою, Краткодневен и пресыщен печалями:

Как цветок, он выходит и опадает.

Убегает, как тень, и не останавливается, И на него-то Ты отверзаешь очи Твои И меня ведешь на суд с Тобою?

– Первая часть книги Иова, глава XIV, – в один голос подхватили Рут и Номи, собирая со стола и укладывая в сумку разноцветные карты.

Анжелика была тронута, слыша, как этот старик продекламировал строки, преследовавшие ее в минуты агонии охватившей малыша.

Она попросила у патриарха извинения за то, что принимает его в дезабилье в своем «салоне», как тогда говорили в Париже.

Номи придвинула к нему кресло, он опустился в него и не выказал особого удивления, обнаружив в другом кресле свою спящую дочь миссис Кранмер.

Почтенный возраст позволял ему беспрепятственно проникать в женские комнаты, а удаление от дел, общественных и религиозных, избавляло его от необходимости осуждать невинные странности, с которыми он там сталкивался, ибо известно, что у женщин свои представления о проведении интимного досуга.

Он заговорил о доброте Иисуса Христа, испросившего для них милости и благодати в эти последние дни.

Анжелика никак не могла понять, на каком основании эти люди, бородатые, строгие, нетерпимые, в большинстве своем ворчливые и невыносимые в быту, присвоили себе право видеть едва ли не приятеля в том Иисусе Христе, которого евангелисты изображали приветливым молодым человеком, весьма снисходительным к грехам мира сего, мягким и нежным по отношению к женщинам и детям. Можно побиться об заклад, что Учитель, Господь, с которым они, по их утверждению, находились в самых чистосердечных отношениях, комментируя каждое его слово так, словно часами беседовали с ним в Иерусалимском храме на семинарах, словом, можно не сомневаться, что, если бы Он был жив, они бы никогда не приняли и не потерпели Его таким, каким Он был, и что Он намного раньше оказался бы прикован к позорному столбу, чем был распят на кресте в ожидании виселицы. Она осмелилась сказать ему об этом.

Сэмюэль Векстер позволил себе улыбнуться и не стал возражать. Он заметил, что, в сущности, человеческий облик Иисуса Христа, явно сознательно скроенный по общей мерке, достаточно абстрактный, чтобы можно было усомниться в его исторической недостоверности, никогда его не интересовал, настолько факты жизни Сына Человеческого были расплывчаты и немногочисленны, а личность в конечном счете весьма заурядной, вылепленной по общему образцу, чтобы удовлетворять всем вкусам, и ваша правда – такова в самом деле особенность этого образа – нравиться прежде всего женщинам и детям.

Его восторженное преклонение вызывал феномен воплощения, изумительная тайна, которая сделала доступной для человека саму идею всемогущего Бога…

Он повторял, его ничуть не волновало, что телесная оболочка Христа недостаточно рельефна. Обаяние и весомость деяний Христа, сына плотника, лишний раз доказывала проявление Божественного в обыденном.

– Вот именно, – подхватила Анжелика, – разве это желание нравиться женщинам и детям не доказывает, что Бог, воплотившись, решил сосредоточить свое новое откровение в сердечности, то есть в любви?

– Не будем путать сердечность и любовь, – возразил преподобный Векстер.

– А почему бы и нет? – парировала она. – Какая разница, если сердечность не что иное, как мельчайшая частица, крошечный росток того всепроникающего чувства, которое являет собою в своей всеоживляющей сущности любовь, поскольку считается, что Бог – это любовь? На мой взгляд, – добавила она, видя, что он молчит, – Иисус отнюдь не был ни слабым, ни неопределенным, как вы это только что сказали, но человеком, исполненным привлекательности и очарования, сознательно избравшим свой облик не только для напоминания о том, что Бог – это любовь, но и чтобы показать, что Он сама любезность, и сделать доступной тайну любви, о которой люди того времени имели весьма смутное представление. И разве можно утверждать. Ваша Честь, что сегодня этот Новый Завет Христа так уж хорошо исполняется? Именно чувство, а не один только закон?

Преподобный Сэмюэль Векстер сдвинул густые брови и задумчиво посмотрел на нее.

– Я сожалею о том, что вы женщина, – прошептал он, – и благодарю Бога, что вы папистка.

– Отчего же?

– Потому что я могу не сокрушаться, видя, как вы в вашей женской слабости вступаете на такой путь, который даже безнадежно впавшие в ересь священники вашей религии не преминули бы осудить как опасный и вредный для особы вашего пола.

Она кивнула.

– Здесь вы правы, сэр. В вопросе о слабости женского ума в сравнении с мужским все пасторы всех религий и сект приходят к согласию, более того, именно здесь возможно понимание, на которое полезно было бы указать на семинарах и соборах, понимание, к которому отцы церкви, озабоченные сближением христиан, весьма безрезультатно призывают. Так почему же вы сожалеете о том, что я женщина?

– Будучи мужчиной, вы могли бы стать, разумеется, получив соответствующую университетскую теоретическуюподготовку, бесценным участником теологических диспутов в мужских колледжах.

– Вот мы и вернулись к началу нашего спора. На каком основании мужчины присвоили себе исключительное право выступать от имени Бога? Физическая слабость женщины, которая в первобытные времена являлась основанием для разделения функций между полами, не должна бы сейчас приниматься во внимание в вопросах, затрагивающих сферу духа… В конечном счете Адам и Ева, обнаженные и оживленные дыханием Бога, пользовались равноправием в саду Эдема.

– Адам был создан первым, – воскликнул преподобный Векстер, подняв кверху палец.

– Не должны ли мы присудить право первородства цветам и птицам на том основании, что они были созданы прежде нас, людей?

Патриарх хранил молчание, явно медля с ответом. Затем после длительного молчания улыбнулся в бороду.

– Я мог бы возразить вам, что Ева была создана из ребра Адама, – факт, предполагавший известную зависимость женщины от мужчины, но тогда вы ответили бы мне, что Творец пожелал ее слепить из материала менее вульгарного, чем глина.

– В самом деле хорошая мысль!

– Кроме того, указав мне на двух замечательных близнецов, возникших из семени вашего супруга и вашей плоти, вы с большим основанием могли бы утверждать, что это обстоятельство не делает их в ваших глазах менее достойными в смысле ценности, неповторимости всякого человеческого существа, зависимого от свободы выбора и Божьей воли, а не от того факта, что он рожден земной женщиной…

– Вы облегчаете мне поиск аргументов.

– Которые вы, безусловно, отыскали бы сами. Впрочем… вы правы, я хочу пощадить ваши силы, так как круги под вашими глазами свидетельствуют о том, что вы не более чем слабая женщина, – лукаво, но доброжелательно заметил он.

– Вы слишком долго спорили и рассуждали для женщины, которую мы совсем недавно чуть было не предали земле. Отдыхайте.

Встав, он воздел, словно для благословения, свою белую, длинную и прозрачную руку, выступавшую из отороченного беличьим мехом рукава широкого плаща, с которым он не расставался даже в жаркие дни.

– Хочу только, чтобы вы знали, миледи, что весьма ценю ту честь, которая была оказана моему жилищу вашим присутствием и случившимися в нем знаменательными событиями. Вы привнесли с собой изящество, живость мыслей и образов, которые составляют очарование Старого Света. Ребенком в Лейдене, голландском городе, я с удовольствием впитывал в себя богатство прошлого, которым был отмечен там каждый перекресток. Здесь нам не хватает корней. Мы все подобны вбитым в землю сваям. Я хотел бы также проинформировать вас о том, что собираюсь сказать господину де Пейраку. Если случится, что хрупкое равновесие, поддерживаемое вами во Французском заливе и позволяющее народам этих мест мирно трудиться, нарушится, и если ваши яростные недоброжелатели, которых господин де Пейрак удерживает за руку, вновь примутся завидовать его могуществу, знайте, что губернатор Массачусетса и, в частности, члены Салемской консистории всегда рады приютить вас и ваших близких. Ваши первенцы-сыновья учились в нашем Гарвардском колледже. Наша хартия оставляет за нами право выбора друзей и союзников. Ни французский, ни английский король не может указывать, как нам поступать; мы считаем себя свободнымгосударством, пользующимсяБожьимблаговолением.

Уже не раз молодые служанки просовывали свои мордашки в дверь, не осмеливаясь прервать величественного старца. Наступило время его ужина.

Анжелика поблагодарила его, заверив, как утешительно ей сознавать, что они, будучи французскими католиками, в штатах Новой Англии имеют надежных друзей, и это подтверждает возможность взаимопонимания между людьми, движимыми доброй волей.

Он удалился.

– Только не дайте Бостону увлечь себя.

Когда он вышел, Рут и Номи помогли Анжелике лечь в постель. Она чувствовала себя усталой, и они удобно уложили ее на подушки. Она тут же смежила веки.

В разговоре с патриархом она забыла о повозке и о сумасшедшем с золотым пояском и уже не находила в себе раздражения, охватившего ее во время гадания.

Зато она вспомнила о ее заверениях относительно обнадеживающего расклада последних семи карт, в котором злые силы были «побеждены», а «блистательная и решительная победа» казалась неизбежной.

Эта перспектива соединялась с чувством глубокого умиротворения, наполнявшего ее с момента рождения детей и их спасения. Случилось нечто, даровавшее ей победу. Рут, наделенная даром ясновидения и пророчества, настолько приблизилась к истине, что Анжелика испугалась.

Говоря о папессе и выдающемся человеке, Рут заявила: «Они оба одержимы и жаждут твоей смерти».

И это было правдой! Хотя и стало уже достоянием прошлого.

Папесса, выдающийся человек и в самом деле оказывали губительное влияние на новую жизнь, которую Анжелика и Жоффрей де Пейрак пытались начать, новую жизнь после длительной борьбы за обретение друг друга.

Злобные происки, тайные заговоры ядовитыми лианами опутали нить их в общем-то такой хрупкой жизни. Это служило лишним доказательством того, что житейские битвы разыгрываются и преследуют человека повсюду, приводя порой к торжеству даже над непреодолимыми препятствиями, которые на каждом шагу возникают в дикой, населенной иноплеменными народами стране.

Номи прошептала тогда: «И он тоже в могиле…» Ссылка их недруга Себастьяна д'Оржеваля и отсутствие каких бы то ни было известий о нем могли означать своего рода душевное небытие, не позволявшее ему заявлять о себе. Будучи еще недавно объектом лести, он пользовался собственной легендарной славой и собственной привлекательностью, возводя свое могущество на шатких основаниях: красоте, светских успехах, вышитом боевом знамени, сострадании, которое вызывали его искалеченный пытками пальцы, невыносимом блеске голубых глаз цвета сапфира…

Он имел в своем распоряжении шпионов, доставлявших его письма самому королю – фанатичных приспешников. Теперь же все изменилось. Страсти улеглись. Его имя предано забвению.

Мощное отрицательное воздействие ослабло и растворилось, как свинцовые грозовые облака на горизонте. Быть может, они ждали еще своего часа, но «подавленные», по выражению Рут, и она ощущала на себе, на своих близких, на всем, что она любила, благость Небес.

Упоительная уверенность. Широкое белое крыло раскинулось над ними, как шатер в пустыне.

И, не подозревая, что ее предчувствию суждено вскоре сбыться, Анжелика говорила себе, что произошло нечто, предотвратившее несчастье. И произошло это до или во время рождения близнецов. Вот почему их судьба была отмечена печатью такой угрозы.

Миссис Кранмер обводила комнату блуждающим взглядом. Не имея достоверных данных, она чувствовала себя жертвой какой-то злой выходки. И, повернувшись к окну, с недоверием наблюдала за яркими красками заката.

Затем вздохнула.

Через несколько дней эта шумная компания, часто нарушавшая ее душевный комфорт до такой степени, что она теряла достоинство и принималась лить слезы, взойдет на борт корабля, и она снова очутится в окружении истинно верующих. Молитвы и нравственные обязанности вновь заполнят часы ее жизни.

И летние испытания сотрутся в ее памяти.

Она и не догадывалась, бедная леди Кранмер, предпочитавшая из смирения, чтобы к ней обращались как к хозяйке дома, а не как к миледи, что прежде, чем покой снизойдет на ее душу и ее дом, ей предстоит пережить еще одно последнее испытание, куда более тяжелое и невероятное, чем все предыдущие.