Они думали, что теперь ссоры прекратились, но при малейшем намеке или воспоминании, споры, обиды и разочарования начинались заново. Они испытывали горечь от того, что пожертвовали очень многим, отчаяние из-за того, что многое не удастся исправить, сожаление оттого, что они проявляли трусость, что служили причиной для чужих слез и смертей.

Новая ссора разразилась еще пуще, и случилось это из-за события, которое могло бы явиться радостным предзнаменованием: их первого выхода из форта после долгого периода ночи и бурь. Долгое время они оставались узниками черной дыры, и, выйдя из дома, они насладились бы солнечными лучами.

Перво-наперво она постаралась разработать его суставы, сгибая и разгибая его ноги в коленях. Он кричал от боли. Она заметила, что его конечности не гнулись.

– Сегодня вы постараетесь сесть, – сказала она, протягивая ему руки, чтобы он смог опереться на них.

Пришел момент, чтобы его воодушевить и заставить двигаться больше.

Он выздоравливал, но медленно. Однажды он поднялся, исхудавший, изнуренный, похожий на сломанную куклу, но теперь ему удавалось переставлять ноги, а она поддерживала его, обняв одной рукой за плечи. С другой стороны ему помогал Шарль-Анри.

Когда погода улучшилась, она решила сделать вылазку вместе с ним и детьми. Холод по-прежнему был сильным, но солнце светило вовсю.

Анжелика открыла дверь. Они высунули нос наружу, и сразу же солнечные лучи принялись ласкать их лица. В такую погоду даже медведи выходили из берлог, чтобы насладиться светом, а потом уснуть еще крепче.

В прежние времена обитатели Вапассу частенько совершали такие вылазки. Они ходили друг к другу в гости, дети резвились и играли на снегу. Анжелика и Жоффрей поднимались на башенку и глядели сверху на оживленную возню вокруг деревянной крепости Вапассу. Детские голоса раздавались далеко по округе.

Когда отец д'Оржеваль избавился от повязок, Анжелика нашла вещи Лаймона Уайта, чтобы одеть его. Она дала ему гетры, башмаки, накидку и шапку из меха и не смогла удержаться от вопроса, не шокирует ли его носить одежду пуританина из Англии, у которого отрезали язык по обвинению в безбожии. Он вздрогнул и ответил:

– Как вы осмеливаетесь насмехаться над тем, что вас предали? Вся эта греховная братия вокруг вас послужила причиной вашей гибели.

Поскольку он стоял, а Анжелика и Шарль-Анри поддерживали его под руки, она терпеливо сдержала гнев.

Она была неосторожна. Она не приняла в расчет, что эти слова, несправедливые и возмутительные, всколыхнули в ней волну гнева.

Дело начиналось плохо. Она допустила ошибку, потому что не отказалась от своего намерения и решилась на прогулку. Но она страшно рассердилась на него.

– С вами я постарею на десять лет, – сказала она.

Но он не понял. Все его силы уходили на то, чтобы с трудом передвигаться по коридору. Каждый шаг причинял ему страдания.

Выбравшись за пределы дома, они оказались на равнине. И тут перед глазами Анжелики возникли обугленные руины форта Вапассу. Она всегда избегала смотреть в ту сторону, но сегодня ее раздражение послужило причиной этого сознательного и добровольного взгляда.

– Посмотрите! – вскричала она, обращаясь к мужчине, стоявшему рядом с ней. – Вот – плод ваших трудов! Можете радоваться! Вы жалуетесь на ваших друзей, на ваших приверженцев, которые предали вас… Однако же, они отомстили за вас… Вы выиграли. Ибо последние слова мученика – святы для кого бы то ни было. И вот результат!

Эти жестокие слова слетали с ее губ. Она долгое время проговаривала их про себя и даже по нескольку раз, иногда она произносила их вслух.

– А ведь требовалось так мало, чтобы все спасти! Стоило только бедному Эммануэлю открыть рот… перед смертью…

– Перед смертью?.. Эммануэль?.. Вы же сказали, что его помиловали!

– Ирокезы – да! Но его убили ваши! Он умер… Он умер, чтобы никто не узнал правды о вашем падении… Он появился в саду Салема, чтобы поговорить со мной. Без, сомнения, он собирался сказать мне правду о том, что произошло в долине Пяти Наций, но тут возник отец де Марвиль и увел его. А наутро его тело было обнаружено в прибрежных водах. Ходили слухи, что он покончил с собой. А я скажу вам, что он погиб не без вмешательства чужой воли.

Она посмотрела в его глаза, и ей показалось, что она прочла в них тень утешения.

– И вы тоже считаете, что таким образом все прекрасно уладилось, не правда ли? Вы толкнули ребенка, обессиленного, измученного пытками и муками совести, перенесшего голод и усталость на то, чтобы он уничтожил себя, чтобы он добровольно утонул и унес свой секрет в могилу! А какие последствия ожидают его бессмертную душу?

Вы пошли на это, вы принесли его в жертву во имя чести ордена, и вот честь ордена спасена, а плод наших трудов разрушен.

Она задыхалась.

– Последние слова мученика подлежат исполнению! Это приказание из завещания. Марвиль знал, чего добьется, если возложит вас на алтарь. Вы стали великим, вы символизировали все. Вас покрыли лаврами и славой. Во имя вас строились церкви и часовни, и целые толпы адресуют вам молитвы и мольбы. Ваш брат по религии сделал больше, чем отомстил за вас. Он возвел вас в ранг святых. И вот результат столь блестящего обмана.

Холод раздирал ее горло. Напрасно она говорила так, так кричала, это не привело бы ни к чему и ни за кого бы не отомстило.

Анжелика закашлялась. Губы ее пересохли.

«К чему гневаться?» – сказала она себе, сожалея о своем взрыве и о том, что позволила себе прийти в такое состояние. Ибо она чувствовала, что пот застывает на ее щеках ледяными струйками.

Она перевела дух, прикрыла глаза, затем взглянула на него.

Он стоял, застыв, широко раскрыв глаза. Он только что осмыслил суть заговора отца де Марвиля и его последствия.

– Что я наделал!.. Что я наделал?! – повторял он.

Очень медленно он стал оседать на снег. Она протянула руку, чтобы его поддержать.

Но внезапно он встал на колени. И она увидела, как он возводит к небу глаза, молитвенно складывает руки.

– Прости меня, Эммануэль! И вы, дорогие и святые мученики, мои братья-иезуиты из Канады, вы, которых забудет мир, простите меня! Простите меня за то, что я присвоил себе вашу славу.

Простите мне мои ошибки, простите меня, самого недостойного, самого гадкого, самого трусливого.

Во имя братства нашего, смилуйтесь надо мной, простите меня, и я заклинаю вас чистотой ваших святых ран, – придите к моему ложу в час моей смерти!

Лицо его светилось.

Анжелика глядела на него, словно видела впервые. Она спрашивала себя, куда делся тот человек, которому она бросала в лицо обвинения.

Вдруг внезапно ее пронзил страх.

– Где дети? – вскричала она, вернувшись к реальности. – Куда они делись?

Она смотрела вокруг. Дети исчезли. Она потеряла голову, споря с этим человеком, и упустила из виду детей. Зубы ее стучали от холода и нервного напряжения.

– Где они?.. Где они?

– Там, на берегу озера, они катаются на льду, – сказал д'Оржеваль.

Он поднялся и положил руку на ее плечо.

– Успокойтесь!

– Я никогда не смогу зайти так далеко. Но как им-то удалось так далеко забраться, словно у них выросли крылья? Как до них добраться? Они удаляются! О, мой бог!

– Не двигайтесь! – сказал он. – Они вернутся. Они сами вернутся.

Легкая дымка стала застилать пейзаж, и Анжелика не видела детей.

– Они возвращаются?

– Возвращаются.

– Я их больше не вижу. Где они? Они сейчас исчезнут!

– Нет! Они возвращаются! Успокойтесь.

Она почувствовала, как его рука поддерживает ее, ибо если бы она упала, то не смогла бы подняться.

Потом показались дети, три круглых точки, еще не силуэты, такие они были маленькие и пухлые в своих одеждах, но эти три точки росли и становились все больше.

– Они приближаются?

– Они приближаются.

Они приближались, словно рождаясь из самых недр зимы. В середине находился Шарль-Анри, державший за руки близнецов, и все трое были очень довольны экспедицией.

– Ничего не говорите им. Не ругайтесь… Они – наше прощение! Они – наше спасение!