В Новом свете он узнал, что корабль, доставивший губернатора, его жену и все окружение, направился в Квебек, как это и предвиделось. Речи не было о тех, кто сошел по прибытии и мог бы направиться к Французскому заливу. Он был спокоен за свою семью. В Тадуссаке он сошел с корабля, выплатив все, что причиталось, капитану. Радостное ощущение, того, что он вернулся в этот край, возникло у него с того момента, как он вдохнул запах дыма, мехов, реки, в которой текла соленая вода, вблизи от океана. Даже у Квебека она была солоноватой. Однако, если он чувствовал, что природа была дружественная по отношению к нему, то ничего похожего не было со стороны большинства людей. Туман возвещал приближение осени, было уже довольно холодно, он прятал лицо в воротнике своего манто, и на большинстве судов, на которых он плыл вверх по течению Сен-Лоран, он проспал, надвинув шляпу на нос.

Приближаясь к острову Орлеан, он уже знал, что нужно приложить все силы, чтобы сохранить инкогнито, так как он не пропустил мимо ушей слухи, о том, как были приняты в Квебеке новый губернатор и его жена, которая проявила все свои качества Благодетельницы, чтобы завоевать столицу.

Окутанный туманом, прекрасный город с его колокольнями и часовенками казался пораженным мрачными чарами, словно его заколдовали. Однако, он не казался опустевшим или спящим. Движение вокруг города и внутри него казалось призрачным.

Раздавался похоронный колокольный звон.

Прислушиваясь к разговорам прохожих, пока он пересекал района де Монтань, он узнал, что хоронили мадам Ле Башуа.

Холодная волна разлилась у него от затылка до корней волос.

С угла соборной площади, когда он добрался до туда, он увидел похоронную процессию. Люди, одетые в черное, медленно двигались, распевая псалмы. В тумане нельзя было различить кроны деревьев и шпиль собора. Дикие вишни на берегу ручья цветом своей листвы напоминали кровь. Наступила осень.

Он повернул направо, пересек площадь, по-прежнему скрывая лицо в воротнике и глубоко надвинув шляпу, которая спасала не только от солнца, но и от любопытных взглядов.

Он пошел по улице де ля Птит Шапель. Таверна «Восходящее солнце» была закрыта. Вывеска была размыта, словно от слез.

Он вознамерился постучать в калитку мадмуазель д'Урреданн, но ставни были закрыты. Дом казался пустым. Сдавленный лай был для него знаком, что там оставались служанка-англичанка и канадский пес.

Он продолжал путь, потому что знал, его предупредили, что каждую зиму сюда приходила его росомаха. «Он догадается, что я здесь…»

Но в то же время это место теряло свою реальность. Дом Виль д'Аврэ не изменился, возле него по-прежнему находился вяз, и небольшое становище гуронов, и два бронзовых Атласа в траве. Но это была всего лишь декорация.

Ему трудно было представить, что на этой пыльной дороге, пустой и неприятной, его мать, такая красивая, спасалась вместе с детьми от разных мужчин, высокородных и дикарей, которые всегда с таким забавным усердием старались заслужить ее самую легкую улыбку, самое незначительное слово.

Все стерлось. Все напоминало грустный сон, полный тайн и угроз.

Различив дымок над домом маркиза, он вошел во двор и заглянул в одно из окон большого зала, где различил отблески огня, разведенного в очаге.

Он заметил служанку Виль д'Аврэ, которая начищала бронзовые и серебряные предметы и вытирала пыль так старательно, словно на следующий день ожидался большой и пышный прием.

Он постучал.

Она тотчас же его узнала, но не повеселела.

– Э! Это вы в такой час, мой мальчик! Вы привезли с собой все семейство!

– Да нет, что вы! Я привез вам новости от вашего хозяина, которого видел несколько раз в Версале при дворе.

Чтобы распознавать лицемерие Великих и не поддаваться их «гримасам», Кантор доверялся простым персонам. Лакеи, кучеры, служанки умеют хранить тайну, но не всегда. Эта женщина, ни имени ни фамилии которой он не помнил, стала ему в этот момент ближе всех остальных, кого он встретил с самого отплытия.

Какое утешение иметь возможность говорить искренне и немногословно. Мимика, жесты… всего этого было достаточно, чтобы ясно и просто выразить свои мысли.

Он не закончил еще тарелку супа, которую ему подала служанка, как узнал уже, что она составила собственное мнение о жене нового губернатора, мадам де Горреста, и что все дамы поздравляли себя с ее приездом, восхищались ее милосердием, величием и одинаковым ко всем радушием. Она же, Жанна Серейн, родившаяся в Канаде, обладала собственным чутьем, и оно подсказало ей, что за этой женщиной скрывалось что-то ужасное, что-то очень плохое. Ее жизнь приучила ее распознавать колдуний, настоящих колдуний, которые подчас очень милы. Ее мушкет был постоянно заряжен, хотя в таких делах обычным оружием не обойтись.

– Что хотите, то и думайте, мой малыш, но что касается Дьявола, то он существует… На этот счет я никогда не ошибалась. Среди нас он встречается так же как и в Европе или еще где… Вспомните этих господ, которые колдовали с черным камнем, который заклинатель искал с крестом и под знаменем церкви.

– И в черном камне он увидел именно Ее, – сказал Кантор.

И он начал долгий рассказ обо всех драмах и кознях, которые произошли этим летом в Академии, и виновницей их была та самая женщина, встреченная им в Версале и преследуемая до этих краев.

Длинное повествование, в нескольких частях, которое она выслушала, сидя напротив него и слегка подавшись вперед, так заинтересовало ее, что они проговорили до самого вечера.

– Я не удивляюсь… Это и должно было произойти. Город словно обезумел, и никто не знает, что делать. Вот почему Генриетта, что была при мадам де Бомон, умерла.

Он узнал, что произошло несколько неожиданных покушений. На достойных людей сыпались неприятности, словно град.

Дельфина исчезла, и что еще важнее, исчезла Жанина де Гонфарель, патронесса «Французского корабля».

Она еще ближе пододвинулась к нему.

– Да будет вам известно, что матушка Мадлен тоже пребывает в тревоге. Ее навестил губернатор, и когда она увидела его жену, то чуть не потеряла сознание от ужаса…

На колокольне собора пробило два или три часа ночи, час глубокого отдыха, и внезапно собеседники прервали разговор, словно зачарованные ночной тишиной.

Кантор бросил живой взгляд в окно, и с облегчением обнаружил, что с приходом ночи служанка закрывала ставни, так что никто не мог видеть его за этим столом, где оплавлялась большая свеча.

Оба подумали одновременно: «Они» приближаются. «Они» окружают дом.

Кивком головы она показала ему, что нужно встать. Бесшумно они спустились в подвал. Как и прежде здесь были сонные ягнята и вдоволь соломы, в которую он зарылся. Сама служанка расположилась на каменной ступеньке. Он восхитился, с какой быстротой она переоделась в блузу и ночной чепец, в то время как у входа раздался глухой стук кулаков, сопровождаемый криками: «Откройте!»

Изображая женщину, еще не вполне проснувшуюся, она поднялась, и из своего укрытия он услышал диалог, который временами походил на спор.

Он удивлялся, что многочисленная группа вокруг дома, которую он чувствовал, еще не ворвалась внутрь и не учинила обыск.

Она возвратилась одна, сумев уберечь от надругательства священную крышу своего хозяина, господина де Виль д'Аврэ.

Это был, в сопровождении солдат и представителей губернатора, хитрый поверенный по делам Религии, который был обязан проверять места тайных сборищ, новоприбывшие корабли, подозрительные дома, с целью выявлять протестантов, которым удалось пробраться к берегам Новой Франции. Они разыскивали молодого блондина, который прибыл сегодня и не предъявил в канцелярии доказательств того, что принадлежит к католической вере.

Служанка, преданная дому и семье де Виль д'Аврэ, отказалась поднять щеколду и отворить дверь.

– Так не делается. Что на вас нашло в такой час?

Она удовольствовалась тем, что приоткрыла небольшую форточку, устроенную в двери, и таким образом объяснялась с пришельцами, а они не имели возможности проникнуть в дом.

Они удалились, но наутро обещали вернуться.

Она снова понизила голос.

– «Она» приказала, или он велел по ее приказу найти вашего барсука и убить его.

Белые и индейцы, которым хорошо заплатили, искали его в течение нескольких недель в окрестностях города, в уголках, где они ожидали его появления.

Кантор побледнел.

Это точно была «она»! Никакого сомнения! Он узнавал ее извращенную жестокость по отношению ко всем, на кого она таила злобу, кому хотела отомстить. Это относилось даже к бедному лесному животному!..

Узнала ли она его, Кантора де Пейрак, в приемной короля; его, подростка, оттолкнувшего ее когда-то, сына того, над которым ей так и не удалось одержать победу?

– Моя росомаха будет сильнее их всех, – объявил он пылко, имея в виду Вольверина.

– Ну еще бы! Конечно! – обнадежила его она, – всем известно, что барсук хитрее человека!

Что касается того, чтобы потихоньку выйти из дома, то в этом не было никакой проблемы.

И поскольку прежде всего ему нужно было повидать матушку Мадлен, то – чего проще! – дорога была открыта.

Было бы очень неразумно не воспользоваться сетью подземных дорог, которые прокладывались в Квебеке, чтобы иметь возможность спрятаться от непогоды, или не показываться на глаза любопытному соседу. Кантор вспомнил, что подвалы маркиза де Виль д'Аврэ соединяются с домом Баннистера, и следуют до монастыря Урсулинок.

Таким образом, ночью, пройдя через подвалы и пробравшись через склады сыров и вин, он достиг золотильной мастерской монахини-пророчицы.