Благодаря письмам Флоримона, годы разлуки со старшими сыновьями не стали отмечены печатью тяжелого молчания, которое обычно устанавливается между теми, кто пересек океан и теми, кто остался.

Флоримон жил во Франции дольше, чем его брат. У него были воспоминания, которые его живой ум постоянно заставлял возрождаться. Он писал, что ходил на улицу Фран-Буржуа и навестил их старый дом, где в возрасте двух-трех лет жил со служанкой Баро, пока его мать держала «Таверну Красной Маски». Затем он навестил Давида Шайу и Жавотту, которые стали процветающими коммерсантами и по-прежнему пили шоколад, несмотря на новую моду на чай.

Она знала, что в данный момент ее сыновья находятся в прекрасном состоянии здоровья.

Находясь на службе у короля, что требовало каждодневного присутствия в Версале, братья и их компания должны были найти себе жилье непосредственно возле дворца.

Не без труда они нашли в деревушке Шеснэ, специально построенный маленький домик для дворян из окружения короля.

Они жили там довольно весело, но не без стеснения, как казалось, до тех пор пока господин Кантор «не смысля», найдя другое жилье, устроенное при помощи двух нежных ручек, более просторное, с предоставлением стола и всего остального…

По поводу «любовных интрижек» Кантора Флоримон больше ничего не сообщал.

Но по крайней мере он объяснял загадочную фразу из предыдущего письма: «Я нашел золотое платье». Случай представил ему возможность найти одну из сестер Анжелики.

Их тетка, мадам Гортензия Фалло была, по его словам, единственной женщиной Парижа, да и всего королевства, которой новая модная прическа «а ля Сейетт» была к лицу.

У Флоримона был дар расточать комплименты, которые позволяли ему пользоваться всеобщим расположением. Он появился вместе с Кантором в доме их тетки, которая жила в квартале Марэ, известном хорошей репутацией своих обитателей. Анжелика думала, что ее сестра не особенно похорошела с годами. Но Гортензия понравилась племянникам, с которыми охотно поделилась воспоминаниями детства, затем рассказала о годах, которые они вместе с Анжеликой провели в замке Монтелу.

«Я очень ревновала из-за нее, – призналась она. – Я хотела, чтобы она „исчезла“. Увы! Она исчезла, а потом исчезла снова. И я очень сожалела о ней, несмотря на все неприятности, которые она мне доставила».

Вот как она рассказала о золотом платье.

– «Она оставила у меня, вместе с другими своими вещами, золотое платье, которое было на ней во время свадьбы и на представлении королю. У нас не хватило духу избавиться от него или продать, даже когда мы оказались в почти полной нищете из-за процесса, связанного с ее супругом».

Тетя Гортензия отвела их на чердак и показала золотое платье, хранящееся в сундуке.

– «Я жду, чтобы ваша мать вернулась за этим платьем. Но, увы, оно уже вышло из моды».

Так прошлое и будущее смешались в письмах Флоримона, дошедших в форт на другом конце мира, привнесших аромат старых квартир Парижа.

В Вапассу в домах не были настланы полы, но в квартирах постелили ковры и расклеили обои, что придавало элегантность жилищам и спасало от сквозняков.

В следующем году Анжелика планировала съездить к Джобу Симону и привезти ему картину, изображающую трех ее сыновей и написанную ее братом Гонтраном, чтобы Симон, как опытный резчик по дереву, изготовил золоченую рамку, достойную этого шедевра.

Она любила картины на стенах, зеркала, ценные безделушки, доставленные из Европы и Новой Англии. Эти предметы не только составляли украшение ее жилья, но и защищали и отгораживали ее от холодного ветра и снега. Каждый изгнанник привозил с собой вещи, будь то картина, драгоценность, книга, которые были олицетворением прежней жизни. Их хранили и берегли, словно ветку, которая должна дать жизнь новому дереву, потому что они составляли часть украшения быта, зачастую бедного, разрушаемого постоянными преследованиями и погонями, быта, который напоминал о детстве и о родине.

Сама она считала себя закаленной и ставшей суровее из-за испытаний, выпавших на ее долю во Франции. Однако она с нежностью перечитывала письма сына и мысленно возвращалась в квартал Марэ. Вот новости, которые ее развлекали, персонажи из прошлого, которые были давно знакомы, с которыми были разделены многие тяготы, с которыми связывались надежды на будущее.

Юноша сожалел, что не может по причине определенных обстоятельств приехать к отцу и матери и обратиться к ним за советом, в котором часто нуждался.

Эти двое, бросившие вызов опасностям, предательству и разного рода мерзостям, присущим роду человеческому, научили его (или передали со своей кровью) твердости, уверенности и ясности взгляда на трудности жизни, благородству и всем способностям, присущим людям, научившимся многому на своих ошибках.

Флоримон, взяв на себя поручения короля, выполнял их добросовестно. У него было чувство ответственности за вверенные ему дела. И он охотно их выполнял, делая даже больше, чем требовалось.

Она поняла, что на службе у короля, ее сын считал своим долгом быть безгранично ему преданным. Людовик XIV искусно владел ремеслом правителя и внушал подданным чувство самоотречения.

Флоримон писал:

«О, дорогая матушка, я так нуждаюсь в вашем совете, ведь вы столько знаете о сложностях жизни при дворе…»

Он, вероятно, колебался, когда писал слово «сложности». Он тщательно его подобрал, чтобы не вызвать подозрений у шпионов, если они перехватят его письмо.

Отвечая ему, она также должна была следить за пером и быть осторожной.

«Я знаю обо всех опасностях, которые могут подстерегать возле этой толпы придворных…»

Но составляя письмо, она чувствовала себя спокойно. Она не волновалась за них с тех пор, как они оказались при дворе. У них было достаточно сил противостоять интригам, как они противостояли волнам в гроте Арк-ан-Съель, крича: «Посмотрите, посмотрите, матушка, как это просто!..»

Она чувствовала себя рядом с ними, несмотря на расстояние.

«Когда-нибудь, может быть… я вернусь…»

Но несмотря на притягательность улиц Парижа и величие Версаля, она плохо представляла себе появление на другом берегу океана.

Она была так счастлива во время этих мирных дней. Столько важных дел удалось ей совершить. Были эти двое близнецов. Жоффрей мог наблюдать за тем, как они растут.

Были дела, которым они могли посвятить себя, посвятить всю свою свободу.

Сейчас, когда ее любовь была в безопасности, когда она была рядом с мужем, ее существование было освящено его присутствием, жизнь в Вапассу была окутана плотной завесой счастья. Это изменило ее внутреннее видение.

Сейчас связь ее и ее семьи не могла быть нарушена.

Она закрывала глаза и мысленно встречалась с ними, не особенно беспокоясь, так как верила, что они устоят перед испытаниями.

О! Она без сомнения заплатила бы дорого, чтобы узнать, что имел в виду Флоримон, говоря о «любовных интрижках Кантора», или увидеть, как юный ответственный за удовольствия короля открывает бал на ночном празднике, или как на берегах Сен-Лорана под заснеженной крышей конгрегации Нотр-Дам маленькая Онорина пишет, старательно выводя: «И.М.Ж.», – «Иисус Мария Жозеф» наверху странички.

Ее взгляд уносился за пределы окна, пока сердце ее было далеко, вместе с детьми.

Она угадывала их, жила их жизнью с опасностями и удовольствиями, и это лучшее, что могло с ними произойти.