Глава шестая. МЕТОД ГРОЗНОГО
Фантазия, укрощаемая критичностью
Центр тяжести всей работы Шампольона, Гротефенда и Роулинсона составляла расшифровка неизвестногописьма. Когда же они в принципе решили эту сложнейшую проблему и перешли к расшифровкеязыка, на котором были написаны тексты, перед ними стояла задача более простая, чем перед Грозным, когда он оказался лицом к лицу с хеттским языком.
Напомним: Шампольон располагал дословным греческим переводом иероглифической надписи, а у Роулинсона было много опорных точек в виде имен собственных и географических названий, взаимосвязь которых угадывалась без труда, что позволило выявить следующие слова и их перевод. Вавилонские и эламские надписи на Бехистунской скале поддавались переводу на основе древнеперсидского варианта. Для их расшифровки, как и при чтении ассирийских и шумерских текстов, в распоряжении исследователей были потом словари и грамматики ниневийской школы писцов. Все это нисколько не умаляет заслуг этих ученых, но у Грозного ничего подобного не было. Никаких билингв, которые позволили бы ему применить метод Шампольона, Никаких опорных точек и словарей, которые допускали бы возможность действовать наподобие Роулинсона. Не мог он опереться и на частичные открытия других ученых — их просто не было.
Перед ним стояла задача объяснить незнакомый язык, исходя из него самого. Речь тут шла не о пресловутом решении уравнения с двумя неизвестными. Скорее другое выражение характеризует его положение: «создавать на пустом месте».
Метода для этого не существовало. «Если нет метода, его нужно создать!».
Спустя ровно 30 лет с того дня, как он нашел окончательный ответ на жгучее «С чего начать?», с которым в конце августа 1914 года уезжал из Стамбула, Грозный дал интервью редактору пражского журнала «Новы Ориент» (журнал вышел в январе 1946 года). В этом интервью он объяснил свой метод:
«Мой рабочий метод в общем прост, как колумбово яйцо… Прежде всего и главным образом все зависит от большого упорства, я бы сказал даже упрямства, с которым я подхожу к каждой научной проблеме. Я считаю, по крайней мере в отношении своей области — филологии и истории древнего Востока, — что неразрешимых научных проблем нет. Каждая, пусть самая загадочная, восточная надпись или текст должна иметь свой простой смысл, которого всегда можно в конце концов доискаться. Я не отступаюсь, пока наконец не доберусь до этого смысла. Я читаю надпись сто, двести, триста раз подряд, пытаясь найти малейший намек, ту самую опорную точку, опершись на которую, подобно Архимеду, можно было бы выявить хотя бы общий смысл текста.
При таком изучении мне очень помогает то обстоятельство — прошу не считать нескромностью эту констатацию простого факта, как и вообще этот разговор о моем методе, — что уже в молодости, в гимназические и студенческие годы, а также в пору дальнейших занятий я познакомился со всеми языками и разновидностями письма древнего Востока. Правда, в разной степени, поскольку изучение одной только клинописи требует в наши дни всей человеческой жизни. Тем не менее каждым из этих языков я овладел настолько, что разбираюсь в их элементах и в случае необходимости могу быстро в них ориентироваться.
За всю свою жизнь я прочитал бесконечное количество древневосточных текстов и настолько усвоил их интонацию, их содержание и вообще дух древнего Востока, что, вероятно, с легкостью мог бы сам писать подобные тексты.
Подготовленный таким образом, я принимаюсь за каждый загадочный древневосточный документ с твердой решимостью не привносить туда ничего от себя, полностью ему подчиниться, я бы сказал, поддаться ему, полностью с ним отождествиться, рассматривать его как некий независимый текстовой индивидуум, в образ мыслей которого я должен безоговорочно и целиком вжиться. Это слепое, почти мистическое отношение к древневосточным текстам очень помогает мне при их толковании. Когда имеешь возможность сравнивать детали древневосточного материала, нетрудно потом найти даже в самом загадочном восточном тексте какую-нибудь зацепку, слово или имя, или какой-нибудь знак, который заставит отозваться в памяти, может быть, и очень далекие, но уже знакомые языки, тексты, письмена. Потом, как правило, хватает малейшего намека, чтобы определить круг тем данной надписи, а затем, выясняя деталь за деталью, установить смысл всей надписи. Мне всегда это немного напоминает проявление фотографической пластинки. Пройдет довольно много времени, прежде чем перед вами появится крохотная точка — первый признак изображения. Потом все явственнее и явственнее проступают его контуры, пока оно не проступит целиком во всех своих подробностях…
Правда, в нашем деле имеет значение не только доскональное знакомство с научным материалом, но и известные комбинаторные способности, игра воображения, интуиция, ясновидение. Мои научные противники иногда упрекают меня за буйство фантазии и дерзкие гипотезы, за «романтизм». Но они не учитывают, что, с другой стороны, мою фантазию очень укрощает свойственная мне критичность. Хочу подчеркнуть, что я вовсе не цепляюсь за свои гипотезы. Я с радостью и большим удовлетворением жертвую своими самыми прекрасными гипотезами, как только дальнейшее изучение приводит меня к подлинно научной истине. Только к ней и стремлюсь я в моих работах».
Этих сведений вполне достаточно для того, чтобы составить общее представление о методе Грозного. Теперь посмотрим, как ученый поступал конкретно при дешифровке хеттских текстов.
Словари, составляемые по окончаниям
Не часто исследователь продвигается к цели по неизученной местности напрямик и не часто прямой путь является наикратчайшим. Поэтому нельзя не удивляться тому, как мало использовал Грозный «право на блуждания», неотъемлемое право каждого ищущего. Даже то, что он сам поначалу считал окольным путем, в конце концов быстрее приводило его к цели.
Его образ действий дает блестящий пример научной осмотрительности и методичности, а также смелости и того «упорства, даже упрямства», без которых еще никто не достиг чего-либо значительного.
Первые шаги после визита вежливости, нанесенного руководителям Оттоманского музея, привели Грозного к экспозиции, вернее, в подвал, где он намеревался получить представление о количестве материала, который ему надлежало обработать. Фрагментов и целых таблиц из Богазкёйского архива насчитывалось около 20 тысяч. Это поразительное увеличение их числа объяснялось не столько новыми находками, сколько способом их транспортировки в товарных вагонах «для обычных грузов».
Установив количество таблиц, Грозный поставил перед собой следующую задачу: возможно точнее определить место, где они были найдены, чтобы получить хотя бы самое общее представление о характере надписей. Если, скажем, они найдены в каком-нибудь храме, то можно предположить, что это религиозные тексты; если на каком-нибудь складе, то, возможно, речь идет о хозяйственных записях.
Учитывая характер археологических методов, которыми велись раскопки в Богазкёе, приходилось рассчитывать главным образом на память Макриди.
Второй задачей было классифицировать таблицы по месту их нахождения и возможным взаимосвязям.
Современный исследователь, узнав, в каком состоянии находится материал, пожалуй, упаковал бы свои чемоданы и вернулся в командировавший его университет, чтобы организовать комиссию экспертов и выработать с ней долгосрочный план работ. Грозный же отправился в ближайший канцелярский магазин, купил несколько ученических тетрадей и решил не терять ни минуты. «Я принялся за эту работу без всякого предубеждения, не имея ни малейшего понятия о том, к каким результатам она приведет».
Таблицы, которые ему предстояло обработать, были привезены главным образом из трех мест: во-первых, с западного склона Бююккале, из городского акрополя, в основном из развалин находившегося там большого дворца, их раскопали в 1906–1907 годах, частично — в 1912 году (группа А); во-вторых, из нескольких комнат восточного крыла крупнейшего строения в Богазкёе, которые О. Пух-штейн принял первоначально за храм; Э. Майер позднее определил, что это царский дворец; таблицы были найдены там в 1907 году (группа Б); в-третьих, со склона между акрополем и этим дворцом, где их нашли в 1906–1907 и 1912 годах (группа В).
Грозный сосредоточился прежде всего на группе Б (Фигулла — на А), в которую входили крупнейшие и наиболее сохранившиеся таблицы.
«Осмотр и очистка фрагментов, поиски и склеивание относящихся друг к другу кусков было делом нелегким и отнимало много времени, — пишет он в «Предварительном сообщении», — но результаты этой работы — реставрированная таким образом таблица — щедро вознаграждали исследователя за приложенные усилия».
Затем вместе с Фигуллой он начал снимать копии с реставрированных таблиц. Многие из них нельзя было прочитать полностью: недоставало части текста или до неузнаваемости были стерты знаки. Проблему разночтения знаков оба ученых разрешали, насколько это было возможно, тут же, на месте и в дружеском согласии. А когда звонок извещал о закрытии музея, Грозный возвращался домой, в Азию, чтобы продолжить работу.
В первую очередь он переписывал слова с таблиц латинскими буквами и выявленные словесные фонды расписывал потом на отдельные карточки из картона. Карточки он располагал в алфавитном порядке, а затем систематизированные таким образом слова заносил в словарь — в первый словарь хеттского языка, словарь, где наличествовала пока лишь левая половина, но зато справа оставалось свободное место, потому что оптимизм Грозного был безграничен. «Нет неразгадываемых языков!»
Много раз боролся он с искушением написать на правой стороне разгаданное выражение, ведь хеттское harmi звучит так же, как harmi в древнеиндийском, где это слово означает «есть»; daai напоминает славянское «дай, давай» или латинское dare («давать»); хеттское para звучит в точности как греческое para, что означает «прочь»… «Обдумай первую строку, начало важно!» — повторяет он вместе с Фаустом, стоявшим перед подобной, но во много раз более легкой проблемой при переводе Библии с еврейского языка. Грозный боролся с искушением потому, что, во-первых, значение слов невозможно разгадать изолированно, вне связи с контекстом, и, во-вторых, эти одинаково звучащие слова относятся к индоевропейским языкам, а откуда мог взяться индоевропейский язык в сердце Малой Азии три тысячелетия назад?!
Итак, Грозный оставляет пустой правую сторону своего словаря и «чувствует, что необходимо продолжать поиски». Может быть, попробовать пойти в противоположном направлении?…
В противоположном направлении? Именно! И он начинает составлять словарь незнакомых слов a tergo, по окончаниям.
Можно себе представить, что это была за работа… Но на той стадии это был единственный способ найти свою «точку опоры», разгадать грамматические формы неизвестного языка. Пусть Грозный и не знал, какое понятие скрывается за тем или иным словом, пусть он не знал, какое слово является существительным, какое — глаголом, какое — местоимением, но ведь для того он и проделывал все это, чтобы узнать! Тогда на берегах Мраморного моря эта работа не привела ни к чему. Сотни карточек были исписаны такими группами слов: i-ya-mi, i-ya-si, i-ya-zi, i-ya-u-e-ni, i-ya-at-te-ni, i-ya-an-zi. Но однажды в Вене он разместил их, и отнюдь не случайно, так:
Он вывел спряжение хеттского глагола iyauwaar в настоящем времени, зная уже, что он означает «делать».
И у этого глагола были те же самые окончания, что и у древнеиндийского yami («есть») или греческого tithemi («класть»)!
Меньше чем через год после возвращения в Вену Грозный понял, что нелегкий путь через словари a tergo вел прямо к цели. Правда, тогда в Стамбуле он не мог этого предполагать. Хаос клинописных знаков был еще более необозрим, чем кривые улочки в районе порта, где невозможно ориентироваться даже по шпилю Галатской башни, если вас и отделяет от нее не более ста шагов.
Тогда он стал искать иной путь, более простой. Он нашел его в идеограммах, как мы уже говорили, в клинописных знаках, означающих целые слова, целые понятия, а иногда и имена собственные. Эти идеограммы, по крайней мере их большинство, были характерны для всех видов аккадской клинописи, которая в основном позаимствовала их еще из шумерского письма. Каждую идеограмму вавилоняне читали по-своему, ассирийцы — по-своему, хетты — тоже по-своему, но знак был один. О том, как такие знаки-идеограммы произносились в хеттском языке, Грозный тогда еще ничего не знал, но совершенно безошибочно определил их значение. Подобно тому как человек, не владеющий ни одним из иностранных языков, отлично понимает, что значит, например, «1963» во французском, немецком, английском или каком-либо другом тексте, хотя и не знает, что французы пишут это так: mille neuf cent soixante-trois (a произносят примерно «мийнёфса суаса труа»); немцы — neunzehnhundertdreiundsechzig) и т. д. Больше того, этот человек поймет такое число и в тексте, написанном не латинскими буквами, а например кириллицей.
Переписывая хеттские таблицы, Грозный увидел, что «таких идеограмм, слава Богу, много». Хотя у них и были совершенно непонятные окончания, тем не менее… Он нашел идеограммы для царя (шумерское LUGAL), для человека (шумерское LU), для города (шумерское URU) и другие. К сожалению, пока вне контекста, который вызвал бы в нем «какой-либо отклик, хотя бы и глухой».
Однако он верил, что ему удастся связать их контекстом, что счастье ему улыбнется — счастье, которое нужно завоевать, что ему поможет случай — случай, который подвертывается лишь подготовленным. Он вновь и вновь исследует тексты в своих стамбульских тетрадях, «сто, двести, триста раз…»
А потом настал великий день.
«Сейчас хлеб будете есть, воду потом будете пить»
В последнее августовское воскресенье 1915 года взгляд ученого остановился на фразе:
Из всего этого он понял лишь одно «слово»: клинописный знак, который на аккадском языке произносился как NINDA и означал (вернее, мог означать) «хлеб».
Когда он потом переписал эту фразу в упрощенном виде и клинописную идеограмму для «хлеба» заменил словом NINDA, получилось следующее:
nu NINDA-an ezateni wadar-ma ekuteni
А теперь дадим ученому возможность самому изложить ход своих мыслей, обратимся к уже упоминавшемуся «предварительному сообщению», название которого гласило: «Решение хеттской проблемы».
«Сначала в этом предложении мне было известно значение лишь идеограммы, то есть словесного знака NINDA, который в клинописи означает «хлеб». В — an я установил на основании других мест окончание хеттского четвертого падежа единственного числа мужского рода. В предложении, где речь шла о хлебе, можно было также предполагать наличие эквивалента для «есть». Это следовало и из сравнения группы e-iz-za-at-te-ni с латинским edo, древневерхненемецким ezzan, немецким essen и т. д., означающими «есть». Другие места делали возможным предположение, что te-ni является окончанием второго лица глагола множественного числа настоящего времени действительного залога, имеющим также значение будущего времени. Таким образом, e-iz-za-at-te-ni, которое читается как ezzateni, означает «едите». Само собой напрашивалось сравнение хеттского пи с древнеиндийским пи, греческим пу, древневерхненемецким пи, немецким nun, чешским пупі («ныне», «теперь»). После этого нетрудно было заметить, что следующее предложение wa-a-tar-ma e-ku-ut-te-n(i?) параллельно первому, только что разъясненному. И wa-a-tar, параллель к NINDA-an, «хлебу», могло скорей всего означать тоже какую-то незамысловатую пищу. Тотчас возникала аналогия с английским water, древнесаксонским watar, немецким Wasser и т. д., которые означают «вода». Из этого, следовало тождество: хеттское wa-a-tar — «вода». E-ku-ut-te-n(i?) опять-таки могло означать глагол второго лица множественного числа настоящего времени. А раз в качестве объекта предполагалась «вода», то в силу параллели с первым предложением было весьма вероятно, что ekutteni означает «пьете». Привлечение похожих и родственных по значению слов из других индоевропейских языков повлекло за собой сравнение хеттского eku — «пить» с латинским aqua — «вода» (ср. нововерхненемецкое Ache). Параллель e-iz-za-at-te-ni и e-ku-ut-te-ni с edo и aqua была подкреплена также другими местами, где стоят рядом a-da-an-na и a-ku-wa-an-na, что, по-видимому, означает «есть (и) пить». A-da-an-na мы сравниваем прежде всего с древнеиндийским adanam («еда», «корм»), a a-ku-wa-an-na — с латинским aqua («вода»). Хеттское окончание та, вероятно, должно иметь значение «потом» и его можно сравнить с греческим тёп, та. Перевод приведенной выше фразы будет, следовательно, таков (при этом контекст требует будущего времени): «Сейчас хлеб будете есть, воду потом будете пить».
Фраза действительно означала это. Она была первой, которой отозвался людям нашего века хетт, живший три тысячелетия назад.
С хлебом и водой вышел Грозный на широкую, уходящую вдаль дорогу, чтобы до конца раскрыть тайну оживающего языка хеттов.
После соответствующего сравнения он перевел:
«Сперва я сравнил e-es-mi с индоевропейским esmi, древнеиндийским asmi, старославянским есмъ, греческим eimi («быть»). Следовало ожидать, что функцию подлежащего в предложении с esmi будет выполнять местоимение первого лица единственного числа. Из сравнения хеттского u-ug-ga с латинским ego вытекало, что это местоимение — «я».
SALAnnannas, как показывает детерминатив SAL, — женское имя».
Теперь кроме двух существительных, означающих два основных вида пищи человека, Грозный выявил и три важнейших глагола: «быть», «есть» и «пить». Неплохой результат более чем годичного труда!
Ничто не окрыляет так, как успех. С жаром принялся Грозный за фразу, которая привлекала его несколькими идеограммами. Он прочитал ее: «Когда люди городов земли Египетской услыхали об уничтожении города Амка на (этой) земле, их охватил страх». Затем он принял во внимание угрозу его величества: «А если что непотребное содеете против меня, то и я, ваше солнце, зло причиню вам!» И словарь Грозного быстро обогащается самыми обиходными словами: «война», «калека», «завоевание», «пленение», «угроза», «пленные»… «Когда же этот лексикон будет выражать лишь исторические категории, когда же войны исчезнут, как чума, как кровная Месть, как дуэли?!»
Пацифист в форме рядового солдата готовится к решающему наступлению. Он готовится к нему по всем правилам военной стратегии: расшифровывает донесения хеттских военачальников, читает секретную корреспонденцию хеттских дипломатов, а затем штурмует последние укрепления, ограждающие последние тайны хеттского языка. Он берет их приступом во имя науки, во имя человечества.
Одновременно с открытием тайны Хеттского царства Грозный приподнимает завесу и над его общественным устройством. К своему величайшему изумлению, он обнаруживает, что хеттские правители в отличие от всех известных правителей древнего Востока были не абсолютными монархами, а чем-то вроде конституционных монархов, как говорит он, модернизируя исторические категории. Кроме них существовал «государственный совет», тулия, а также «народное собрание», панкус. Но больше всего удивило Грозного своей гуманностью хеттское законодательство.
Уже первые статьи хеттского свода законов показывали, что это совершенно особое законодательство во всей истории древнего Востока. В то время как египетские, еврейские, ассирийские, вавилонские своды законов отличались величайшей свирепостью (скажем, более двух третей законов о наказании из кодекса Хаммурапи стереотипно повторяют: «…тот будет умерщвлен», а принцип «око за око, зуб за зуб» соблюдается здесь буквально), меры наказания в хеттском законодательном праве — по крайней мере для свободного населения — были чрезвычайно мягки. И уже совсем по-современному хеттское право различает, совершено ли преступление умышленно или нет: например, убийство, «умерщвление человека», совершенное преднамеренно, карается вдвое строже, чем убийство, в котором «повинна лишь рука обвиняемого».
Грозный продвигался вперед, преодолевая труднейшие и каверзнейшие препятствия. Приведем для примера — не боясь риска, что какой-нибудь читатель этот раздел вообще пропустит, а другой прочитает его дважды, чтобы в полной мере уяснить, какие же проблемы тут вставали, — приведем хотя бы одну статью хеттского свода законов, расшифровку которого Грозный опубликовал еще в своем «Предварительном сообщении». Вот этот текст, переписанный латинскими буквами, и дословный его перевод.
Размер шрифта обусловлен здесь тем, что строчными буквами напечатаны хеттские слова, а заглавными — идеограммы. Но этим не исчерпывается сложность текста. Слово «мужчина» в оригинале выражено шумерской идеограммой LU (как вариант Грозный приводит еще детерминатив AMEL). EL.LUM — «свободный» написано по-аккадски. KAT.ZU (по нынешней транскрипции SU.ZU) — «его рука» написано комбинированно: слово «рука» (SU) написано по-шумерски, а притяжательное местоимение «его» (ZU) — по-аккадски (то же самое, как если бы мы в словацком тексте написали — seine manus, прибегая к комбинации немецкого и латинского языков). Точно так же в основе словосочетания «его нога» лежит шумерская идеограмма для «ноги» GIR (Грозный приводит еще и SEP), к которой добавлено аккадское притяжательное местоимение (в данном случае SU). Слова «20 (10) сиклей серебра» написаны по-шумерски. Грозный поставил после них вопрос, поскольку не был уверен в правильности их прочтения; однако позднее достоверность расшифровки этих слов, так же как и слов kar-ma-la-as-sa-i, была подтверждена. Слова, напечатанные строчными буквами (tak-ku, na-as-ma и др.), написаны аккадским письмом на хеттским языке по фонетическому принципу.
Сколько всего должен знать хеттолог, чтобы только прочесть хеттский текст, не говоря ужео переводе! Приходилось ли когда-нибудь Шерлоку Холмсу разрешать подобные головоломки?! Не было ли попавшее в руки детям капитана Гранта письмо, размытое соленой морской водой, гораздо понятнее и разборчивее? Приведенная статья не была выбрана умышленно как пример трудности прочтения, этообычныйи к тому же прекрасно сохранившийся хеттский текст, который Грозный дешифровал и перевел уже на первом этапе своей работы.
Самое удивительное открытие
Однако сюрпризы этим не исчерпывались. И самый большой был еще впереди — хеттский язык оказался индоевропейским языком!
Индоевропейское происхождение языка указывало и на индоевропейское происхождение народа, который на нем говорил. Откуда же, однако, взялся в Малой Азии индоевропейский народ, создавший своеобразный политический уклад, своеобразное законодательство, своеобразную культуру еще во времена догомеровской и даже домикенской Греции? Пока на этот вопрос ответа нет…
Поразительное открытие Грозного, разумеется, не было результатом случайного озарения. Напомним, что подобную идею высказал еще в 1902 году Й.А. Кнудтсон, но впоследствии под давлением критики со стороны всех филологов и историков он отказался от нее. Когда Грозный принимался за дешифровку хеттского языка, он разделял общепринятую во всем ученом мире точку зрения, что хеттский язык — язык семитский. Ведь и участвовать в работе по изданию наследия Винклера его пригласили как семитолога. Грозный разделял эту точку зрения, но — и это главное — не делал на нее ставки. Без всяких предрассудков, «готовый пожертвовать даже самой восхитительной гипотезой», ученый продолжал работать, и, когда убедился, что факты не укладываются в общепризнанную теорию, он не провозгласил «тем хуже для фактов», но пришел к выводу, что, «кажется, эта теория несостоятельна».
При этом теория о семитском происхождении хеттов строилась не на песке. Одним из сильнейших аргументов был физический облик хеттов. Он предстал перед нами, запечатленный в реалистических рельефах на стенах карнакского Рамессеума (около 1250 года до нашей эры), на гробнице фараона Харемхеба (около 1310 года до нашей эры), а также в многочисленных скульптурных изображениях, найденных на местах раскопок хеттских памятников в Малой Азии. Для хеттов характерны крупный загнутый книзу нос и скошенный лоб; их расовый тип абсолютно не индоевропейский, а ярко выраженный семито-армянский.
Однако вскоре этот аргумент был опрокинут документами, касающимися политического и военного уклада хеттов. Опрокинут исключительно просто и решительно, но об этом позднее.
К мысли, что хеттский язык относится к группе индоевропейских языков, Грозный впервые пришел, составляя свои словари на основе окончаний. Сперва хеттские окончания показались ему невероятными, но потом он разгадал слово wadar («вода») и вывел схему его склонения, и тут он увидел, что в мире науки нет ничего невероятного.
Первый и четвертый падежи хеттского слова «вода» совпадают — wadar. Однако во втором падеже вопреки ожиданиям семитологов появляется форма не wadaras, a wedenas. Третий и шестой падежи — wedeni, седьмой — wedenit. «Удивительное склонение, — констатирует он, — в нем происходит чередование суффиксагс суффиксомп- явление, с которым мы встречаемся и в других индоевропейских языках. Например, греческое слово, обозначающее воду, hydor, во втором падеже принимает форму hydatos, которое возникло из первоначального hydntos (ср. также, например, латинское femur — второй падеж feminis)…»
Подобное родство с индоевропейскими языками Грозный выявляет потом и в спряжении глаголов, и в склонении местоимений. И, наконец, особенно наглядно оно дает себя знать в лексике. В «Древнейшей истории Передней Азии, Индии и Крита» (на страницах 108–109) автор приводит ряд примеров, доказывающих индоевропейский характер хеттского языка, в чем может убедиться даже тот, кто не является по профессии филологом-востоковедом, а имеет лишь классическое школьное образование.
«Следующими доказательствами явились причастия на nt, как, например, хеттское humanza, родительный падеж — humandas — «целый», образованное наподобие латинского ferens — ferentis — «несущий». Целый ряд хеттских местоимений оказался также индоевропейского происхождения. Например, хеттское ug (а) — «я» напоминает латинское ego; хеттское amugg (а) — «меня» напоминает греческое emege; хеттское zig(a) — «ты» напоминает греческое sege — «тебя»; хеттское mis — «мой» напоминает латинское meus; хеттское tis — «твой» напоминает латинское tuus; хеттское kuis — «кто» — латинское quis; хеттское kuit — «что» — латинское quia; хеттское kuis kuis — «любой» — латинское quisquis; хеттское kuiski — «кто-нибудь» — латинское quisque; хеттское kuitki — «что-нибудь» — латинское quidque и т. д.
Из хеттских слов, которые уже на первый взгляд можно принять за индоевропейские, приведем следующие: хеттское patar — «крыло», древневерхненемецкое fedara, нововерхненемецкое feder — «перо»; хеттское dalugasti — «длина», «протяженность», праславянское *dlbgostb; хеттское nebis — «небо», чешское nebe, nebesa; хеттское mekki — «много», греческое megas — «большой»; хеттское wassuwar — «одежда», латинское vestis — «одежда»; хеттское esmi — 1л. ед. ч. глагола «быть», индоевропейское esmi, чешское jsem; хеттское spandti — «совершаю жертвоприношение», греческое spendei; хеттское kittari — «лежит», греческое keitai и т. д.
Эти примеры, число которых можно легко умножить, доказывают, что хеттский язык — язык индоевропейский и по характеру некоторых своих звуков относится к западноиндоевропейской группе языков «кентум».
К группе «кентум» принадлежат языки, в которых числительное 100 произносится с коренным «к», например греческий, латинский и романские языки, кельтский и все германские. Другая группа называется «сатем», потому что числительное 100 произносится через «с»; сюда относятся все языки славянские, балтийские, иранские, индийские, а также армянский и албанский.
И Грозный еще точнее определяет место хеттов в семье индоевропейских народов. Хеттский язык непосредственно примыкает к итало-кельтским языкам, прежде всего к латинскому, и является также родственным славянским языкам.
«Выходит, древние хетты приходились нам дядюшками!»
Говорили ли хетты по-хеттски?
«Однако Богазкёйский архив хеттских владык, тайна которого благодаря этой дешифровке была раскрыта, продолжал преподносить сюрприз за сюрпризом. Дело в том, что в нем сохранились немногочисленные тексты на неведомом языке, который совершенно отличался от индоевропейского хеттского и который вопреки этому называли в древности hattili «по-хеттски», то есть «языком города Хатти», иначе — хаттийскимязыком, илихеттским! В религиозных текстах, написанных на индоевропейском хеттском языке, мы повсюду наталкиваемся на иноязычные литии, молитвы и заклинания, о которых там говорится, что они — на языке hattili, то есть на хаттийском языке. Следовательно, мы можем констатировать, что во время хеттских богослужений некоторые песнопения звучали на хаттийском языке. Но в отдельных литургических текстах хаттийские литии переведены на индоевропейский хеттский язык».
Этот незнакомый язык, открытый Грозным при чтении хеттских текстов, был, по-видимому, более древним языком, которым пользовались во время богослужений, так же как католики различных национальностей — латынью. В этом отношении все было ясно и тем не менее…
Что это был за язык и какой народ говорил на нем?
Был ли он уже давно мертв или еще жил одновременно с хеттским?
Структура этого языка показывает, что он не являлся ни индоевропейским, ни семитским. К какой же группе он в таком случае принадлежал?
Ответы на эти вопросы лишь приблизительны; весьма вероятно, что это был язык коренного населения Хеттского царства; возможно, что в период расцвета государства хеттов он был уже мертв; не исключено, что он был родствен северо-восточно-кавказским языкам.
Но это уже, собственно, вопросы второстепенные. Поскольку этот богослужебный язык назывался хаттийским, или хеттским, то как же тогда назывался тот индоевропейский язык, который мы называем хеттским? Или — на каком языке говорили хетты?
Предоставим слово опять Бедржиху Грозному:
«Так пришли к парадоксальному выводу, что хаттийским, или хеттским, языком следует, по сути дела, называть тот более древний, не индоевропейский малоазиатский язык, а индоевропейский хеттский язык, язык первооснователей Хеттской империи, назывался, вероятно, иначе.
В одном хеттском тексте этот язык обозначается словом nasili, в котором я сначала усмотрел притяжательное местоимение 1-го лица множественного числа, подобное латинскому nos, то есть «наш» в смысле «в нашем языке», «по-нашему»… Правильное объяснение названию индоевропейского хеттского языка nasili я дал позднее, обратив внимание на одну старинную хеттскую надпись, автором которой был хеттский царь Анниташ XVIII (?) века до Р. Хр. Этот царь вскоре после вторжения индоевропейских хеттов в Малую Азию объединил отдельные малоазиатские царства или княжества в единую могущественную империю. Одновременно он перенес свою резиденцию из города Кушшар в город Нешаш, вероятно, позднейшую Ниссу, которую он великолепно отстроил. Нешаш явилась первой столицей империи, созданной индоевропейскими хеттами. Учитывая эти обстоятельства, можно предположить, что, подобно тому как название языка hattili произошло от города Хатти, язык индоевропейских завоевателей был назван по имени города Нешаш — nasili — «по-несийски», то есть языком несийским (чередование гласных а-е в хеттском языке довольно распространено). Это предположение подтвердилось другой надписью, в которой индоевропейский хеттский язык назван nesummili — «по-несийски», что еще явственнее связано с названием города Нешаш.
Итак, нешиты, или неситы, — вот подлинное название индоевропейских хеттов».
Швейцарский филолог Эмиль Форрер в 1919 году высказал предположение, что этот язык правильнее называть канесским, по имени города Канес, и предложил употреблять не «хетты», «хеттский язык», а «канесане», «канесский язык», но это предложение было отвергнуто научным миром. Древнеевропейские, египетские, вавилонские и «новоевропейские» наименования Chatti, Heth, Het (из которых потом возникло немецкое Hethiter, английское и французское Hittites и т. д.) уже слишком прижились, чтобы можно было что-то изменить. Кроме того, название, предложенное Форрером, само по себе спорно. Сейчас ученые всего мира, за малым исключением, признают, что установленное Грозным имя хеттов верно или по крайней мере весьма правдоподобно. Однако решено оставить традиционное название — хетты, — за сохранение которого ратовал и сам Грозный.
Ни к чему создавать искусственные осложнения путем замены одного названия для хеттского языка другим. Достаточно тех хлопот, которые доставляет нам Богазкёйский архив. Ведь кроме упоминавшихся там нашлись тексты еще на нескольких языках, о которых также дошли сведения со времен Хеттского царства.
Прежде всего это лувийский язык порабощенных крестьян, по всей видимости, индоевропейского происхождения. Затем — хурритский, сейчас уже достаточно изученный неиндоевропейский, вероятно, родственный языку населения Урарту, древней Армении. И, наконец, палайский, видимо, индоевропейский, на котором говорили жители города и области Пала. Если прибавить к этому еще вавилонский язык как язык дипломатии и ассирийский как деловой язык ассирийских купцов (а также древних колонистов), то можно говорить о «Восьми языках Богазкёйского архива», так назвал свою работу, вышедшую в 1919 году, Форрер.
Однако пора уже выбраться из этого лингвистического столпотворения. Хетты остаются для нас хеттами, хотя сами они называли себя неситами; и говоря об их языке, мы употребляем название хеттский, а не несийский. А коренных жителей Хеттского царства, язык которых употреблялся впоследствии лишь при богослужениях, мы называем хаттийцами или, что еще точнее, протохеттами.
Решение хеттской проблемы
«Решение хеттской проблемы» — так назвал Грозный свое «предварительное сообщение», которое он опубликовал в 56-м номере «Известий Германского востоковедческого общества в Берлине», вышедшем в декабре 1915 года. И это название полностью соответствовало действительности.
Первое сообщение о дешифровке хеттского языка ученый сделал 24 ноября 1915 года, выступив в берлинском Обществе по изучению Передней Азии; вскоре после этого, 16 декабря 1915 года, он повторил ту же лекцию в венском археологическом обществе «Эранос Виндобонензис». Одновременно с «Предварительным сообщением», вышедшим на немецком языке, Грозный написал небольшую статью для «Вестника чешской Академии наук, литературы и искусства», которая увидела свет перед самым Рождеством 1915 года. Статья называлась «Открытие нового индоевропейского языка».
Настоящую серьезную монографию он выпустил в 1917 году в лейпцигском издательстве Гинрихса. Судя по предисловию, Грозный закончил ее в сентябре 1916 года. Название монографии — «Язык хеттов, его структура и принадлежность к семье индоевропейских языков».
«Грозный на 246 страницах представил здесь поистине самую полную дешифровку мертвого языка изо всех когда-либо предлагавшихся, — написал К.В. Керам в 1955 году. — Здесь почти отсутствовали гипотезы, это уже не было нащупыванием пути, тут предлагались результаты».
Одним из первых, кто пришел к Грозному с поздравлениями, был Эрнст Вайднер. Его чувства так же понятны, как и чувства Скотта, который после длительного похода через ледовую пустыню Антарктиды увидел на полюсе флаг Амундсена. При этом Вайднер полагал, что своим открытием Грозный обязан прежде всего счастливому случаю: тому, что он имел возможность работать непосредственно в Стамбуле и что его начальником впоследствии был ленивый австрийский обер-лейтенант, тогда как он, Вайднер, с первого дня войны терпел от муштры узколобых прусских ефрейторов. Однако справедливости ради следует сказать, что концепция хеттского языка, предложенная Вайднером, в основе своей была ошибочной и что одна из первых надписей, которые дешифровал Грозный (Я Аннаннас), находилась не в Стамбуле, а еще в 1907 году была опубликована и, следовательно, доступна для всех. Но, несмотря на то что оба этих ученых спорили между собой, следует в интересах исторической правды отметить, что именно Вайднер назвал 24 ноября 1915 года, когда Грозный прочитал свою берлинскую лекцию, «подлинным днем рождения хеттологии».
Немецкая наука вообще встретила открытия Грозного с огромным воодушевлением. Его «Предварительное сообщение» на 33 страницах вышло сразу с двумя предисловиями. «Хеттская проблема решена!» — с нескрываемой радостью восклицал в первом из них Отто Вебер. А Эдуард Майер, в то время крупнейший историк древнего Востока, написал в другом: «Ни одно открытие из тех, которые расширяют и углубляют наши познания в древнейшей истории и культуре человечества, не может сравниться по своему значению и грандиозности с теми, о которых сообщает тут господин профессор Грозный!»
Но дело не ограничилось одними восторгами, столь редкими в устах сухих ученых типа Вайднера, Вебера и Майера. Раздались и голоса сомнения, появились противники.
Это было естественно. Сомнения — это автоматически срабатывающий аварийный тормоз, которым наука оснащается в собственных интересах и который для нее столь же необходим, как и критика. Дешифровка хеттского языка, выполненная Грозным, и включение хеттов в семью индоевропейских народов были столь же удивительным, сколь и далеко идущим открытием, и величайшая осторожность в его признании была вполне уместна.
Но, как это часто бывает, наряду с теми, кто выступил с деловой критикой, объявились и противники, которые избрали своей мишенью не существо вопроса, а личность автора: насколько сомнительна принадлежность хеттского языка к индоевропейским, настолько же сомнительна компетенция семитолога Грозного в данных вопросах. На все это, словно заключая дискуссию, Грозный ответил в своей лекции 14 марта 1931 года на проходившем тогда крупнейшем форуме мировой ориенталистики в Сорбонне. Ряд упреков он признал, к другим отнесся иронически: «Один из авторитетов, оспаривая мой метод, доказывал, что wadar не может означать «вода», поскольку де в хеттском языке первый слог этого слова долгий, а в индоевропейском это совершенно исключено. А посему вся теория профессора Грозного абсурдна!».
Что еще к этому прибавить? Разве то, что и после опубликования «Языка хеттов» Грозный продолжал свои изыскания и благодаря коллективным усилиям целого ряда филологов — специалистов по древнему Востоку, особенно Ф. Зоммера, Г. Элольфа, Э. Форрера, И. Фридриха, А. Гётце, Э. Стертевэнта, Г. Оттена и Э. Лароша — хеттский клинописный язык был дешифрован до мельчайших подробностей со всеми необходимыми уточнениями и доработками. А также, может быть, еще и то, что в 1948 году, оглядываясь назад, на грандиозное дело своей жизни, Бедржих Грозный мог с удовлетворением констатировать:
«После девяти лет самой придирчивой проверки всех моих доказательств и признания их справедливыми моя дешифровка хеттского языка и моя теория о его индоевропейском происхождении постепенно сделались достоянием науки, что теперь уже никто не ставит под сомнение».