До сих пор мы рассматривали проблему катаров таким образом, как будто их ересь существовала отдельно от других. Разумеется, это было не так. Они представляли значительную угрозу для римской церкви из-за своих успехов в близлежащей Окситании и Северной Италии, но фактически они являлись частью гораздо более крупной ереси, угрожавшей всему христианству в Европе — не только римским католикам на Западе, но также православной церкви с центром в Константинополе (старинная Византия, современный Стамбул).

Раскол (схизма) между католической и православной церковью назревал в течение столетий и был официально утвержден в 1054 году. К этому времени бывшие епископы Константинопольские уже привыкли называть себя «экуменическими патриархами» — в буквальном смысле «патриархами всего населенного мира».

Поскольку такое поведение бросало вызов владычеству папы римского, оно было источником большой взаимной враждебности, тем не менее обе церкви придерживались единого мнения по вопросу об искоренении ересей. Точно так же, как римская церковь, столкнувшаяся с катарской верой на Западе в XII–XIII веках, Константинопольский патриархат столкнулся на Востоке с так называемой богомильской ересью, которая начала распространяться примерно на 200 лет раньше и сохранялась до конца XIV века.

Эта ересь называлась богомильской в честь ее предполагаемого основателя, чье имя по-гречески звучало как Теофил [Феофил], а по-славянски как Богомил, что значит «возлюбленный Господа». Живший в Болгарии в первой половине X века, этот загадочный человек проповедовал разновидность дуализма, почти идентичную вероучению, которое впоследствии возникло в Западной Европе под названием катаризма. Его также помнят как организатора политического восстания, которое дало гонимым славянским народам собственный голос и побудило их отречься от своих болгарских властителей, находившихся под сильным греческим влиянием.

Хотя богомильская ересь продержалась на Востоке на 300 лет дольше, чем учение катаров на Западе, у нас мало достоверных сведений о самом Богомиле. Не сохранилось ни одного письменного описания этого человека, и мы ничего не знаем о том, где он родился и умер, кем были его учителя и как широко распространялась его проповедь. Первое сохранившееся сообщение, где он упоминается по имени (хотя не первое, где упоминается о созданной им ереси), появляется в книге, написанной между 977 и 990 годами. В этом трактате, составленном враждебно настроенным христианским монахом по имени Козьма, говорится лишь о том, что «в дни православного царя Петра [927–969] жил священник по имени Богомил (возлюбленный Господа), который на самом деле не был любим Господом («Богу-немил») и первым посеял семена ереси на болгарской земле». Хотя в книге Козьмы больше нет сведений о самом человеке, она была написана специально для опровержения вероучения, основанного Богомилом. Целью Козьмы было привлечь внимание православной церкви к угрозе, с которой она столкнулась, и покаяться церковной власти за допущенные ей оплошности, позволившие такой ереси распространяться и процветать.

После смерти болгарского царя Петра в 969 году богомильство быстро распространилось на Запад за пределы Болгарии в балканские принципалитеты Сербии и Боснии (где оно обрело настолько прочную опору, что часто считалось официальной государственной религией). Не менее влиятельное в Хорватии, Далмации и Македонии, оно проникло даже в великий Константинополь, средоточие православной веры. Первое сообщение о богомильской ереси в стенах Константинополя датируется 1045 годом. Оно основано на «Беседах», написанных монахом Евфимием Зигабеном, который даже утверждал, что обнаружил еретическую «ячейку» в собственном монастыре.

Козьма I (1075–1081) был первым константинопольским императором, предпринявшим жесткие меры против богомилов. Его приемник Алексей I Комнин (1081–1118) проявлял еще больше энергии в своих нападках на эту ересь. Где-то между 1097 и 1104 годами он приказал арестовать известного богомила по имени Дивлат, которого подвергли пыткам ради сведений о лидерах движения. След привел к Василию, монаху-раскольнику из Македонии, ныне жившему под прикрытием монастыря в Константинополе, который якобы проповедовал богомильскую ересь более 40 лет.

Комнин устроил ловушку для Василия. Сделав вид, что знает его только как уважаемого православного монаха, император скромно попросил просветить его в вопросах христианской веры. Несмотря на осторожность, Василий не мог упустить столь замечательную возможность, чтобы попытаться обратить Комнина в богомильство. Последовал ряд встреч, в ходе которых император подробно расспросил несчастного Василия и окольным путем заставил его раскрыть не только главные доктрины ереси, но и компрометирующие подробности ее организации и членства в Константинополе.

Потом Василий и его сообщники были арестованы. Согласно летописям того времени, Комнин лично увещевал богомилов, пытаясь вернуть их в лоно православной веры. Те, кто отрекся от ереси, были прощены и получили свободу, те, кто упорствовал, получили пожизненное заключение. Лишь Василию была назначена высшая мера наказания, столь любимая охотниками за ересью на Западе: его сожгли на костре. Костер был устроен на константинопольском ипподроме для вразумления огромной толпы зрителей.

В сохранившихся хрониках из Константинополя больше ничего не говорится о богомилах до 1140-х годов, когда появляются сообщения о новых судах над еретиками. Мы узнаем, что в 1145 году сам Козьма Аттик, патриарх православной церкви, попал под влияние некоего богомила Нифона. Когда — о ужас! — еретику было позволено жить во дворце патриарха, другие православные священнослужители развернули агитацию против него. В конце концов они направили свои жалобы непосредственно императору Мануилу I (о котором впоследствии ходили слухи, что он имел тайные «богомильские наклонности»), и в 1147 году Козьма был низложен, а Нифон арестован. Тем не менее этот эпизод указывает, что в середине XII века, примерно в то же время, когда катаризм впервые был воспринят как угроза для западной церкви, богомильство превратилось из незначительного культа, основанного малоизвестным священником, в крупное религиозное течение, обосновавшееся рядом с источниками власти на Востоке.

Предчувствие появления новой веры, обретающей форму, накапливающей силы, выстраивающей свою организацию на глазах у людей, обострилось 20 лет спустя, в 1167 году. В этом году Никита, старейшина богомильских общин из Константинополя, неожиданно объявился на Западе. Сначала он появился в Ломбардии (Северная Италия), где убедил местных епископов из числа катаров принять важные доктринальные изменения и получить «повторное утешение» из его рук Затем он направился в Лангедок.

Вся верхушка катаров ожидала его прибытия в городке Сент-Феликс-де-Караман в окрестностях Тулузы. Под его руководством были решены рутинные вопросы, такие, как пограничные разногласия между катарскими епископатами, и были учреждены три новых епископата в Тулузе, Каркассоне и Ажене (Эжене). Однако, как и в Ломбардии, главной целью визита Никиты, по-видимому, было стремление внести важные доктринальные изменения в катарское вероучение и подтвердить существование тесной связи между катарской и богомильской церквями на этом этапе. Действительно, огромное уважение, оказываемое Никите, и тот факт, что он произвел обряд «повторного утешения» всех присутствующих perfecti, ясно свидетельствует, что между двумя церквями существовали отношения старшего и младшего, или материнской и дочерней. Иными словами, в 1167 году катары явно рассматривали богомильство как «материнскую церковь» и признавали ее главенство.

Этот вывод подтверждается современными историками, собравшими убедительные доказательства того, что катаризм на Западе был прямым отпрыском богомильства. Хотя Северная Италия находится ближе к Константинополю, ересь, по-видимому, сначала была занесена в Северную Францию и даже в Германию (сохранилось сообщение о суде над катарским епископом в Кельне еще в 1143 году). Не вполне ясно, когда и каким путем она попала в Лангедок, но не вызывает сомнений, что она существовала там достаточно долго, так как в 1167 году между катарскими епископатами уже возникли пограничные споры.

Судя по всему, в религиозной доктрине западных катаров существовали некоторые пробелы, для исправления которых Никитой были внесены изменения. Эти изменения вернули катаризм в лоно его собственной могущественной фракции богомильской церкви, верившей в абсолютную противоположность «двух сил», Добра и Зла. Но другие богомилы, а до 1167 года и многие катары, отстаивали убеждения, нарушавшие эту абсолютную противоположность. Эти так называемые «умеренные дуалисты» рассматривали возможность связей и даже семейных отношений между Богом Добра и Богом Зла, что было совершенно неприемлемо для настоящих дуалистов.

Другой целью визита Никиты была организация дальнейшей миссионерской деятельности по всей Европе, пользуясь Окситанией в качестве плацдарма. Есть свидетельства того, что участники Собора 1167 года разъехались воодушевленные и готовые принять активное участие в этой деятельности.

В конце XII века появились признаки хорошо спланированного и скоординированного сговора между катарской и богомильской церковью. Цель этого сговора была самая революционная: бросить вызов и в конечном счете низвергнуть римскую церковь на западе и православную церковь на востоке. Абсурдный культ Бога Зла, сотворившего этот мир, нужно было подточить — не сразу, но постепенно, город за городом, регион за регионом. Его место должна была занять истинная дуалистическая религия катаров и богомилов. Главной целью проекта было освобождение человеческих душ из темницы вещества и возвращение в небесное царство Бога Добра, который сотворил их. Поскольку это требовало особого отношения к материальным вещам, резко отличавшегося от преобладающих интересов того времени, назрела необходимость крупномасштабных и долговременных перемен в структуре общества.

В наших исследованиях этот вопрос прояснился, когда мы обнаружили, что катары в Окситании занимались довольно активной деятельностью, которую мы определили в предыдущей главе как «эксперименты с феодальным экономическим строем».

Едва ли можно считать совпадением, что богомилы делали то же самое. Начиная с самых ранних упоминаний об этой ереси в X веке их связывали с общественными, экономическими и политическими неурядицами. «Они учат своих последователей не подчиняться их хозяевам», — предупреждал монах Козьма, обличавший богопротивные деяния этой, казалось бы, новой ереси. «Они презирают богатых, ненавидят царей, насмехаются над вышестоящими, укоряют бояр. Они верят, что Бог в ужасе смотрит на тех, кто трудится на благо царя, и советуют крепостным не работать на своих хозяев».

Неудивительно, что на основании таких материалов многие историки сочли богомильство «основой… общественного движения, направленного против феодального угнетения». Другие не соглашаются и говорят, что нам следует «остерегаться приписывать слишком большое значение социальному анархизму богомилов и видеть в них славянских коммунистов эпохи Средневековья». С нашей точки зрения, оба аргумента не вполне корректны. Богомилы не были средневековыми коммунистами, поскольку коммунизм является материалистическим мировоззрением и имеет дело только с физическим миром, но точно так же богомильство не являлось основой общественного движения. Свидетельства убеждают нас в том, что богомильское вероучение, как и катаризм, было первым и последним духовным движением, заинтересованным исключительно в освобождении душ. Стремление к этой духовной цели, а не какие-то обычные признаки «общественного движения» неизбежно вело богомилов к революционному поведению в материальном мире. Оно вдохновляло их на критику земных иерархий и целенаправленно создавало мятежные настроения.

Такой же феномен «социальной инженерии, сочетавшейся с дуалистической ересью», наблюдался и в других частях Европы. В предыдущей главе мы показали, что катары сами занимались созданием класса профессиональных ремесленников — особенно ткачей и других работников текстильной и бумажной индустрии. Таким образом, просвещение бедняков через развитие ремесленных навыков шло рука об руку с распространением веры. Поэтому нас не удивляет, что итальянские исследователи нашли доказательства существенных связей между катарами и ремеслом изготовления кошельков. Как и ткачество, это занятие служило удобным прикрытием для миссионерской деятельности и позволяло проповедникам катаров путешествовать инкогнито, «производя и продавая свои товары и в то же время заводя еретические связи».

Несмотря на то что дуалисты признавались в ненависти к этому миру, такие стратегии показывают, что они без колебаний пользовались вполне мирскими и практичными методами, чтобы обращать в свою веру прихожан официальной христианской церкви. После странствий вместе с итальянскими катарами в начале XIII века некий Иво из Нарбонна сообщил, что они обычно «посылали в Париж способных студентов почти из всей Ломбардии и некоторых городов Тосканы. Там некоторые изучали логику, другие теологию, стремясь укрепиться в своих заблуждениях и ниспровергнуть католическую веру». Такие свидетельства расчетливости и продуманной стратегии не вступают в явное противоречие с духовной целью катаров с учетом того, что они верили в свое участие в борьбе двух противоположных начал за человеческие души, борьбе, которая часто заканчивалась смертью. Если позволить католической церкви навсегда погасить свет катаризма, то души людей тоже навсегда окажутся утраченными. При таких высоких ставках и дьявольской природе врага любые средства, честные или нечестные, с их точки зрения, были оправданными.

Другое свидетельство того, что катары и богомилы участвовали не только в общественной пропаганде, но и в скоординированном «заговоре» с целью ниспровержения официального христианства, дает исследование методов, которыми они пользовались для обращения в свою веру. Тесное сходство приемов и процедур, используемых в обеих сектах, указывает на одинаковую подготовку. Здесь опять возникает впечатление, что мы имеем дело с вполне приземленными и расчетливыми людьми, вовсе не чуждавшимися путей этого мира.

Они также обнаруживали хорошее знание основных принципов психологии: курс миссионерских наставлений начинался с легко усваиваемых общих мест, и лишь потом они мало-помалу переходили к более глубоким и еретическим — а значит, потенциально шокирующим — аспектам своего вероучения. Евфимий, допрашивавший монаха Василия в Константинополе, пока тот ожидал своей казни на ипподроме, узнал, что богомилы начинали с наставления своих последователей в тех верованиях и обрядах, которые они разделяли с православной церковью, «приберегая свои богомерзкие доктрины до более позднего времени и доверяя их лишь более посвященным в их нечестивые таинства». Иными словами, цель заключалась в том, что бы постепенно отделить потенциальных кандидатов от убеждений, в которых они воспитывались, прежде чем попытаться заменить эти убеждения альтернативной дуалистической системой.

Другим методом, использовавшимся проповедниками катаров и богомилов, было обращение к здравому смыслу и скептицизму обычных людей для развенчания церковных обрядов — а отсюда, по аналогии, всей религиозной конструкции, на которой они были основаны. Излюбленной мишенью катаров была литургия: они просили прихожан тщательно и объективно обдумать все подробности этого церковного ритуала. К примеру, когда они принимали хлеб и вино Святого Причастия, разве можно было представить — хотя католические священники учили их этому, — что они употребляют подлинное тело и кровь Христову? Разве это не противоречило здравому смыслу, если не сказать больше? Все когда-либо существовавшие католики служили литургию и принимали Святое Причастие в течение многих столетий. Если бы они действительно употребляли физическое тело и кровь Христа, то он должен был быть по меньшей мере размером с гору, с венами, подобными рекам, что на самом деле не соответствовало действительности. Более того, подходя к проблеме с другой стороны, катарские проповедники часто напоминали о таких малоприятных вещах, как процессы пищеварения и их конечные продукты. Неужели добрые люди, которые действительно любят Господа, хотят пропускать Его тело и кровь через свой кишечник? Что за религия требует от них участия в столь нелепых и, откровенно говоря, каннибалистских обрядах? Таким образом, соображения логики, здравого смысла и хорошего вкуса заставляли усомниться в правоте церкви в этом основополагающем вопросе еще задолго до того, как наступало время переходить к более чувствительным катарским доктринам, таким, как догмат о нематериальной природе Христа.

На следующем этапе в процессе обращения миссионер часто приводил конкретные примеры того, как далеко отклонилась Церковь от своего истинного пути. Излюбленными примерами были печально известные грехи представителей духовенства и их роскошный образ жизни. Все это наглядно сравнивалось с простой, честной и безыскусной жизнью подлинных христиан, заповеданной Христом в Новом Завете. После размышлений над этими кричащими противоречиями большинство разумно мыслящих слушателей почти не нуждались в дальнейшем убеждении, что гниль проникла в самое сердце церкви.

На следующем этапе обращения знакомство с дуалистической доктриной о дурной природе материального мира происходило на многочисленных и легко понятных примерах. Проповедники могли говорить о землетрясениях, извержениях вулканов, ударах молний или укусах змей наряду с целым сонмом других зол, с которыми мы сталкиваемся в материальном мире. Как и раньше, приводились целые главы из Нового Завета, на этот раз призванные подтвердить, что истинное учение Христа и его апостолов поддерживало дуалистическую доктрину отрешения от материальных вещей.

Малькольм Ламберт, современный ученый, решительно симпатизирующий католикам, утверждает, что еретики обычно достигали этой цели с помощью бесчестных манипуляций с фрагментами из Нового Завета, «вырванными из контекста», для подкрепления дуалистической позиции. В результате большинство обычных слушателей, не искушенных в тонкостях церковной доктрины, убеждались в том, что они получили «увещевание от добрых людей, основанное на словах Иисуса Христа и его ближайших последователей».

Таким образом, неудивительно, что катары и богомилы в течение долгого времени достигали огромных успехов в своих сферах влияния. К концу XII века они создали то, что Стивен Рансимен назвал «единой конфедеративной дуалистической церковью… простиравшейся от Черного моря до Бискайского залива». Ядро этой церкви составляли шестнадцать епископатов, расположенных в густо населенных районах от Константинополя на востоке до Тулузы на западе. Поскольку еретики с самого начала пользовались огромным влиянием в городах и сельской местности и обычно начинали работу по обращению в свою веру с нижних слоев общества, то к началу XIII века они занимали поразительно сильные позиции в Европе. Не прошло и 250 лет с тех пор, как сам Богомил впервые появился в Болгарии с проповедью доктрины о Боге Добра и Боге Зла. Однако за это короткое время средневековый дуализм создал целую международную инфраструктуру и в достаточной мере заручился народной поддержкой, чтобы думать о себе как о полноправной церкви и провозглашать свою «универсальность и наднациональное единство» в противоположность официальной церкви.

Если вместе с большинством ученых согласиться с тем, что богомильство было «болгарским катаризмом» или, точнее, что «катаризм по своему происхождению был западной разновидностью богомильства», какие наиболее важные верования составляли основу этой еретической общеевропейской религии?

Как мы могли убедиться, основополагающее значение имел принцип дуализма — т. е. вера в двух богов, доброго и злого, причем последний изображался создателем Земли, человечества и всех материальных вещей. Это, в свою очередь, привело дуалистов к заключению, что Иисус Христос, как эманация Бога Добра, не мог существовать «во плоти», которая по определению являлась злом. Сходным образом он не мог быть рожден и распят (для того и другого требовалось физическое тело), а потому не мог искупить наши грехи своей смертью на кресте.

Читатель уже знаком с концепцией, разделяемой катарами и богомилами, согласно которой Святой Дух был принесен на землю нематериальным Христом и с тех пор передавался «от одного доброго человека к другому» через ритуал consolamentum и возложение рук. В обеих формах дуалистического вероучения этот ритуал был одинаковым и служил орудием инициации, благодаря которому приобреталось священное знание (гнозис), возвышавшее кандидата из разряда неофитов в разряд адептов.

Такие обряды и верования сами по себе четко обозначалиключевые различия между господствовавшей христианской религией, с одной стороны, и вероучением катаров и богомилов с другой стороны, но существовало и множество других отличий, как можно ожидать от подлинно гностической ереси, не имевшей авторитарного характера. Как и все формы и разновидности гностицизма, она ставила силу индивидуального откровения превыше любой официальной доктрины. В результате частью религиозной жизни катаров и богомилов были всевозможные рассуждения и предположения по поводу основных концепций их вероучения, включая вопрос о происхождении зла, изначальной благости и бессмертии человеческих душ и причине их многократного воплощения в человеческих телах в порочном материальном мире. Именно свобода индивидуального творчества и самовыражения привела к главному расколу в еретической церкви между так называемыми «абсолютными» и «умеренными» дуалистами, которые, в свою очередь, делились на ряд более мелких сект. Эти секты соперничали за свою паству, «поскольку имели разные, а иногда противоположные мнения», но явно признавали друг друга и сосуществовали в духе взаимной терпимости.

Несмотря на интеллектуальную анархию, преобладавшую среди еретиков, мы сочли возможным выделить некоторые основы их вероучения, общие для всех или, по крайней мере, для большинства из них. Когда мы сравниваем эти основы с основами традиционного христианства, трудно отделаться от зловещего ощущения, что каждая из них была причудливо искаженным отражением другой. Подобно Дориану Грею и его портрету на чердаке, они были сходными противоположностями — близкими и в то же время очень далекими.

Одним из вопросов, вызывавших живейший интерес и непримиримое расхождение, был вопрос о происхождении души, ее конечной участи и ее связи с человеческим телом.

Традиционное христианское учение не допускает двусмысленного толкования: «Каждая отдельная душа является новым творением Божьим, которую Он вдыхает в тело, предназначенное для этого». После смерти душа отделяется от тела, хотя и не навсегда, так как им суждено воссоединиться после Второго Пришествия Христа и воскрешения мертвых. Тогда «отлетевшие души вернутся к телесной жизни, и спасшиеся войдут в этом обновленном облике в Царствие Небесное». Этот взгляд, названный «основополагающим элементом» христианской доктрины, преобладал среди средневековых теологов, уверенных что «воскрешение будет подразумевать сбор и оживление частиц мертвого тела».

Естественно, катары и богомилы не верили в телесное воскрешение. Они считали такую идею противоречащей здравому смыслу и просто отвратительной. Их интерес был сосредоточен исключительно на душе, которую они рассматривали как бессмертную нематериальную сущность, входившую в человеческое тело при зачатии и носившую его как «одежду», пока тело не умирало. Они представляли душу как путешественницу во времени, участвующую в грандиозном странствии на пути к совершенству. Вместо однократного «воскрешения» миллиардов заплесневелых трупов в Судный День они придерживались мнения, что каждая душа многократно возрождается на земле во множестве разных тел — как человеческих, так и животных, — прежде чем достигнуть своей цели. Во многом, как и в буддизме, целью было продвижение к возвышенному состоянию отрешенности, чистоты и самоконтроля, достижимому лишь в человеческой форме, которое считалось необходимым для вечного освобождения души от заключения в материальном мире. Ценой была жизнь (а возможно, и много жизней) сурового аскетизма и медитации. Более того, хотя ограничения были абсолютно необходимыми, они сами по себе считались недостаточными для освобождения души. Для этого требовалась еще и сила Святого Духа, передаваемая через возложение рук в ритуале consolamentum.

Поэтому в дуалистической схеме вещей посмертная участь Души зависела от того, что она сделала в течение только что завершившегося периода своего физического воплощения.

Если благодаря усилиям, приложенным в этой и предыдущих жизнях, душа рождается в теле мужчины или женщины, который становится «совершенным» катаром или богомилом, и если этот человек умирает в полностью «утешенном» состоянии без каких-либо прегрешений, то срок земного заключения для души заканчивается. Освобожденная от оков вещества, она возвращается в свой истинный дом на высочайшее небо — в царство чистого духа, где правит Бог Добра.

С другой стороны, если душа воплощается в теле, которое не имеет возможности приобщиться к учению катаров или богомилов и таким образом получить «утешение», то ей предстоит родиться в следующем теле и так далее до тех пор, пока она в конце концов не придет к «пониманию Господа».

Во фрагментах дуалистических учений, которые дошли до нас, косвенным образом угадывается доктрина кармического воздаяния. Ясно, что доброта и личное самоограничение считались благотворными для продвижения души к окончательному освобождению, в то время как порочная жизнь, наполненная страстями, имела глубоко негативные последствия. Наказания «кармической» природы проявлялись в форме возрождения в особенно ужасающих обстоятельствах либо в теле идиота или даже безгласного животного — что, за неимением речи и рассудка, могло лишь затормозить прогресс души, заключенной в этом теле.

Для катаров и богомилов Земля и все материальные вещи в воспринимаемой вселенной были творениями Бога Зла. Хотя они почитали Бога Добра, но признавали, что он существует на совершенно ином плане бытия и не оказывает прямого влияния на «игровую площадку» дьявола.

В противоположность этому, христиане верили, что лишь один Бог, всемогущий и бесконечно добрый, сотворил материальный мир, человеческое тело и душу. Он также создал Царствие Небесное где-то «наверху» и за пределами материального плана бытия. Туда попадают избранные Им души, воскрешенные в своих телах, и ждут Судного Дня, в то время как все остальные — поголовно грешники — отправляются в заботливо подготовленный Богом ад, где их ждут вечные мучения.

В официальной христианской религии книги Ветхого Завета, как и книги Нового Завета, считаются боговдохновенными текстами, образующими неотъемлемую часть их канонических писаний. При этом подчеркивается преемственность между старым «законом», разделяемым с иудейскими синагогами, и новым «законом», принесенным Иисусом. Когда римские католики или православные христиане говорят о Боге как об «Отце», а об Иисусе как о «Сыне», они недвусмысленно подразумевают, что «Отцом» является не кто иной, как Яхве (Иегова), Бог Ветхого Завета. Ничто не убеждает нас поверить, что он стал совершенно иным или хотя бы радикально преобразившимся божеством. Иисус, безусловно, приносит Новый Завет, но не нужно читать надписи, набранные мелким шрифтом, чтобы понять, что Бог, которому христиане молятся в церкви, все равно является Иеговой.

Еретики в целом принимали тот же сценарий, но их отношение к нему было совершенно иным. Вместо того чтобы служить объектом преклонения, Иегова для них был синонимом «Дьявола», «Сатаны» или «Люцифера» — одного из многих имен, под которыми был известен Бог Зла, сотворивший материальный мир. Они судили о нем по его хорошо известным деяниям, которые всегда были произвольными, насильственными, жестокими и исполненными чувства мести. Ветхий Завет, где описывались эти деяния, был просто одним огромным гимном в честь абсолютной жестокости Иеговы и рассматривался катарами и богомилами как безнадежно порочный текст, исполненный скверны от начала до конца и написанный с целью улестить это злобное божество. Принять его в качестве Священного Писания, как сделали представители традиционного христианства, означало полностью капитулировать перед дьяволом. Поэтому они изгнали Ветхий Завет из своей жизни и не принимали никаких аргументов, основанных на его текстах. Вместо этого они полагались на Новый Завет, а в некоторых крайних случаях лишь на несколько отдельных книг Нового Завета.

Итак, хотя они не являлись христианами, религия Нового Завета была их религией. Однако они также высоко почитали несколько других текстов, которые, как мы убедимся впоследствии, не были известны традиционной церкви или же отвергались ею.

Если раздельность и полная несовместимость царства духа и царства вещества были основной концепцией дуализма, то как получилось, что души, имевшие чисто духовную природу и сотворенные Богом Добра, могли оказаться заключенными в человеческих телах, сотворенных Богом Зла?

Катарские и богомильские миссионеры имели в своем распоряжении богатую коллекцию мифов, помогающих разрешать такие парадоксы и ответить на вопросы, вытекающие из них, в живописной и увлекательной форме. Эти мифы не являлись «догмами» или даже «доктринами», и было бы глупо считать, что их воспринимали буквально. Их считали скорее нравоучительными историями, используемыми для наставления слушателей. Цель проповедников заключалась в том, чтобы дать разным людям в различных обстоятельствах личное и независимое понимание таинств их вероучения.

Суть дуалистических мифов сводится к тому, что парадоксальное соединение добра и зла в человеческой природе произошло после того, как Бог Зла (Иегова/Сатана) сотворил Землю, как описано в Ветхом Завете. В некоторых мифах утверждается, что он остался неудовлетворен этим достижением и попытался сотворить человека, вылепив тело из грязи или глины наподобие горшечника. Но, как он ни старался, ему не удалось вдохнуть дух жизни в созданное им тело, ибо дух жизни есть дар, принадлежавший только Богу Добра. Поэтому в отчаянии:

Оригинальное дополнение содержится в простонародной разновидности этого мифа, рассказанной перед судом инквизиции в Тулузе в 1247 году. По показанием свидетеля, один из катаров поведал ему, как дьявол сделал тело первого человека, Адама, а Бог наделил его душой, но потом человек встал и сказал дьяволу: «Я не принадлежу тебе».

Таким образом, человек с самого начала был свободомыслящим существом, осознававшим благое начало внутри себя и способным к подавлению дурных материальных наклонностей своего тела. Естественным побуждением этой «живой души» является возвращение в царство Бога Добра, однако она не может этого сделать, не достигнув очищения, поскольку теперь она отягощена плотью. Хуже того, вопреки обещанию разделить Адама с Богом Добра, Бог Зла вознамерился монополизировать свои права на человека и еще глубже вовлечь его в царство бренного мира и заставить забыть о своем духовном происхождении. Неожиданно (а иногда необъяснимо) на сцене появляется еще одна живая душа, Ева, и дьявол побуждает их с Адамом «к плотскому союзу, который окончательно закрепил их положение в материальном мире». Тем не менее, первоначальный дар Духа, полученный от Бога родителями, передавался их потомкам через акт воспроизводства, и их души, теперь прикованные к бренной оболочке, снова и снова возрождались на земле, принадлежащей дьяволу.

В другом мифе те же основные моменты подаются в несколько ином свете. Здесь Бог Зла первоначально существует не в качестве совершенно отдельного принципа, но как эманация Бога Добра, будучи небесным существом, сходным с ангелами из наших представлений. Подобно Сатане в христианской космологии, гордыня, надменность и зависть развратили его, и он был вынужден покинуть Высшее Небо. В момент своего падения он увлек с собой «великое множество душ, созданных Богом и обитавших рядом с ним в состоянии блаженства. Из этого неисчерпаемого источника падших или пленных ангелов происходят человеческие души».

В других вариантах Бог Добра и Бог Зла изображаются как равные и противоположные силы, или же последний снова становится падшей эманацией первого. Создав материальный мир, Бог Зла заманивает с небес множество ангелов. Он добивается этого, пообещав им «материальные блага, золото, серебро и жен, пока они не посыпались на землю, подобно дождю, в течение девяти дней и ночей, где Сатана заключил их в смертные тела». Во многих историях говорится о том, что треть всех ангелов небесных из-за своей «слабости» поддалась искушению спуститься на землю и одушевить безжизненные тела, приготовленные для них Богом Зла. Между тем Бог Добра заметил резкое падение уровня ангельского населения и обнаружил, что уход многих из них проделал дыру в небесах. Он предотвратил дальнейшие потери, закрыв дыру своей ногой, и сообщил уже павшим, что они останутся на земле, заключенные в смертных телах, «пока не придут сроки». Дьявол верит, что он навсегда заключил падших ангелов в человеческом облике благодаря циклу перевоплощений, где инстинкт размножения обеспечивает бесконечное производство новых тел взамен изношенных от времени. Но загадочные слова «пока не придут сроки» приводят нас к пониманию того, что у Бога Добра есть план, который расстроит планы дьявола и вернет заблудшие души на небо.

Поскольку в дуалистическом контексте Бог Добра обладает властью лишь в своем духовном царстве, а Бог Зла могущественен лишь в материальном царстве, нелегко изобрести механизм для проникновения одного из них во владения другого. Вероятно, поэтому необходимо очень долгое время — тысячи лет, судя по всем космологиям катаров и богомилов, — чтобы Бог Добра осуществил свой план и расстроил замыслы дьявола.

Этот план был задуман из сострадания к заключенным душам ангельского воинства, поскольку их земная жизнь в изоляции от Святого Духа, наполнявшего их перед падением, исполнена «невообразимых страданий». Лишенные животворного сияния Духа и его благого прикосновения, они томятся в заключении вдалеке от своего истинного дома, на том плане бытия, к которому они не принадлежат. Их горе выражается в катарской молитве: «Мы не от этого мира, этот мир не от нас, и мы страшимся встретить смерть в этом царстве чужого Бога».

Эта молитва обнажает корень проблемы. Как Бог Добра сможет направить свою духовную силу в материальное царство Бога Зла, чтобы спасти заключенные там души?

Все дуалисты одинаково отвечают на этот вопрос: через Иисуса Христа. Но их Иисус сильно отличается от Иисуса «сына Божьего», рожденного человеком, впоследствии распятого и воскресшего из мертвых, почитаемого римскими католиками и православными христианами. Читатели помнят, что катары и богомилы считали Христа лишенным материального воплощения; он был эманацией Бога Добра, который никогда не рождался во плоти, но проявился на материальном плане бытия в качестве очень убедительного, однако «нематериального» призрака. Может быть, для наглядности даже будет полезно сказать, что для дуалистов фигура Христа была разновидностью аватары, не сотворенного материального существа, а эманацией или орудием Добра, «посланного для того, чтобы действовать в сотворенном мире».

Миссия Христа была троякой.

Во-первых, Он должен был проповедовать религию и передавать знание (гнозис), которое снимет пелену с глаз человечества и даст высшим посвященным понимание смысла смерти, истинной цели бытия и участи души.

Во-вторых, Он должен был давать наставления о наилучшем образе жизни для людей в их огромном цикле перевоплощений в аду под названием Земля. В долгосрочном проекте очищения душ, оскверненных веществом, и их подготовке к возвращению на небеса определенные виды общественного устройства и личных отношений больше способствовали успеху этой миссии, нежели другие. К примеру, если человечество можно будет убедить организовать свою жизнь в соответствии с принципами любви, ненасилия, доброты, умеренности, терпимости и милосердия, то это, очевидно, будет лучше, чем ненависть, кровопролитие, жестокость, распущенность, мстительность и догматизм. Поскольку Бог Зла пользуется любой возможностью, чтобы подтолкнуть нас к удовлетворению самых низменных и порочных побуждений, наставления Иисуса должны были послужить противовесом.

Несмотря на отсутствие материального тела, безупречная «жизнь», которую Он провел на Земле, должна была служить примером для всех остальных.

Третьей и едва ли не самой важной целью «голографической миссии» Христа был светоносный фрагмент Святого Духа, принесенный Им от Бога Добра. Для тех душ, которые смогли добиться успеха в самоочищении и самосовершенствовании на Земле, этот фрагмент давал последний необходимый импульс священной энергии, позволявший освободиться от оков вещества и вернуться на небо. Его можно представить как пылающий факел, зажженный от неугасимого огня Духа в небесах и теперь передающий свое живительное пламя душам, страдающим в материальном мире внизу.

Катары считали, что до своей притворной смерти на кресте Иисус вверил опеку над этим духовным пламенем своим апостолам через возложение рук — первоначальный ритуал consolamentum, — а значит, и основателям истинной церкви.

В ходе наших многолетних исследований мы довольно долгое время интересовались религиозными системами, где придавалось особое значение дуалистическим парам, таким, как «небо и земля» и «наверху и внизу». В предыдущих книгах мы утверждали, что такие системы некогда занимали видное место в древнем мире — особенно в Египте. Существуют, к примеру, заупокойные тексты, составленные 3500 лет назад (можно привести и более ранние примеры подобных текстов), где фараон получает наставление создать наземную копию небесного региона, называемого «скрытый круг Дуат», чтобы получить знание (гнозис) о нем. Он должен сделать это для того, чтобы после смерти стать «духом, который снабжен всем необходимым на небе и на земле, неизменно, регулярно и вечно».

Эта цитата из 11-го раздела «Книги того, что есть в мире Дуат» (начертанной на стенах гробницы Тутмоса III, 1479–1425 гг. до н. э.). Далее, в 12-м разделе этого же текста фараон второй раз получает наставление сделать наземную копию скрытого круга Дуат, чтобы она «была ему магической защитой как на небе, так и на земле».

Мы утверждали, что такое дуалистическое мышление было ключевым элементом религии Древнего Египта в течение как минимум 3000 лет, от начала Старого царства до эпохи Христа, и мы попытались показать, что эта религия вдохновила фараонов взяться за осуществление великих строительных проектов — к примеру, пирамид на плато Гиза или храмовых комплексов Карнака и Луксора, — строители которых самыми разными способами стремились «копировать» или «воссоздать» совершенство небосвода на земле Египта.

Поэтому нам было интересно обнаружить, что в сохранившихся текстах и преданиях и инквизиторских докладах из Окситании, Италии и Константинополя содержатся не только обильные примеры хорошо известного дуализма между духом и веществом и добром и злом, исповедуемого катарами и богомилами, но и более редкие примеры явно «древнеегипетского» дуализма между небом и землей.

К примеру, около 1100 года, когда Евфимий допрашивал богомильского проповедника Василия в Константинополе, ему рассказали одну из версий мифа о «падших ангелах», часто используемого для объяснения, каким образом души, сотворенные Богом Добра, оказались в телах, сотворенных Богом Зла.

В этом варианте и Сатана, и Иисус являются «сыновьями» (эманациями) Бога Добра. Старший «сын», Сатана, возжелал царство отца и восстал против него. Восстание закончилось неудачей, и Сатану изгнали из рая, однако, движимый гордыней и завистью, он по-прежнему жаждет обладать царством, где он может быть богом. Поэтому он создает землю и «второе небо», изготавливает человеческие тела из грязи и воды и убеждает Бога Добра вдохнуть в них души. Остальная часть истории известна читателю.

Другой намек на эту линию мышления содержится в докладах о катарских учениях об «истине верхнего и нижнего мира», собранных инквизицией. Здесь мы читаем о Боге Добра, «проповедующем на небесах своему народу», и о том, как он послал Сатану в «этот мир» и как впоследствии Сатана возжелал «иметь долю от низших и высших владений, но Господь не пожелал этого, и потому разразилась война, продолжавшаяся долгое время». В одном живописном отрывке из катарского учения также говорилось о том, что «волы… паслись, пахали землю и работали на небе так же, как и на земле».

Такие учения, далекие от подлинных догматических определений, с нашей точки зрения, лучше всего считать упрощенными иллюстрациями или мысленными образами, помогавшими неофитам постигать трудные концепции. Через них красной нитью проходит основополагающая дуалистическая идея о существовании двух параллельных миров, чисто духовного и чисто материального, которая здесь представлена в виде наглядных метафор, основанных на противопоставлении земли и неба. В том же самом ключе катары часто говорили о «земной земле» и о «небесной земле». Первой была наша планета — нижний, или адский, мир, в котором влачили свою участь души в человеческом воплощении; последнюю следует понимать как параллельное небесное царство.

Существовал один текст, пользовавшийся высочайшим уважением у еретиков. Известный под названием «Видения Исайи», он попал к катарам в конце XII века от богомилов, переведенный с греческого или старославянского на латынь. Однако ученые считают, что он имеет «глубокие корни» и, вероятно, происходит от греческих гностиков, живших в конце I века н. э. В нем мы читаем, что Бог Добра удостаивает высокой чести Исайю (пророка, которого дуалисты обычно исключали из своего крайне неприязненного отношения к Ветхому Завету по причинам, на которых мы пока что не будем останавливаться). Он посылает ангела, который берет пророка за руку и отправляется с ним в путешествие по земному и небесному царству, пересекая границу между ними, — нечто такое, чего ранее не дозволялось «ни одному желающему возродиться во плоти». Поднимаясь на небеса, они видят грандиозные битвы, бушующие со всех сторон, между эманациями Бога Зла и Бога Добра: «Ибо как на земле, так и на тверди небесной, поскольку на земле существует подобие того, что есть на небосводе».

Райнье Саккони, катарский вероотступник, который стал инквизитором в середине XII века, сообщил о важной религиозной дискуссии среди его бывших единоверцев. По его словам, они верили, что некоторые из их священных книг были «написаны на небесах и принесены на землю» самим Христом, который доверил их первой истинной Церкви по завершении своей миссии.

Дуалисты заявляли о своей принадлежности именно к этой Апостольской Церкви, «которая одна могла дать истинное утешение душам, живущим в изгнании». Благодаря неразрывной цепи обрядов утешения, говорили они, их perfecti сохранили пламя Святого Духа, не потускневшее со времен Христа. Единственная проблема заключалась в том, что они были вынуждены сохранять его в тайне, потому что Бог Зла, абсолютный властелин этого мира, много столетий назад заменил истинную церковь ложной и наделил ее огромной материальной властью. Узурпаторская церковь маскировалась под христианскую, но на самом деле служила дьяволу, поэтому катары и богомилы утверждали, что в своем стремлении ниспровергнуть ее они желали лишь восстановить statics quo ante и вернуться к временам апостолов.

Это звучит как откровенная пропаганда. Разумеется, еретикам хотелось бы убедить нас, что только их церковь является подлинной наследницей Апостольской Церкви. Даже если бы их вероучение возникло только вчера, зачем соглашаться на меньшее? Как ни удивительно, некоторые ведущие специалисты в этой области убеждены в том, что такие притязания имеют твердую основу и что катарская и богомильская церковь каким-то образом смогли сохранить подлинные традиции самого раннего христианства.

Теолог Малькольм Ламберт, выступающий с позиций католической церкви, признает это, но советует не придавать этому большого значения:

«По странной случайности ритуал consolamentum, появившийся в XIII веке, действительно, по-видимому, был основан на обряде крещения и ритуалах, связанных с катехуменатами(кандидатами на крещение — оглашенными), существовавшими гораздо раньше, чем современные католические обряды крещения или рукоположения в духовный сан».

Но Стивен Рансимен указывает, что это сходство является далеко не единственным. По его словам, независимо от того, считать это «странностью» или нет, между катарами и ранними христианами существует слишком много сходных черт, чтобы считать это случайностью:

«Ритуальное празднество катаров [включавшее простую церемонию преломления хлеба] совершенно аналогично христианскому таинству причастия, если сравнить «совершенного» со священником времен раннего христианства. И у ранних христиан, и у катаров служба завершалась «мирным целованием»… Обряд consolamentumв двух своих аспектах близко напоминал обряд крещения взрослых людей, осуществлявшийся раннехристианской церковью над умирающими и при рукоположении в духовный сан. Даже тонкие подробности обеих церемоний очень похожи. В ранней христианской церкви катехумен (новообращенный), как и кандидат в «совершенные» у катаров, проходил долгий и суровый испытательный период перед церемонией посвящения… Сама церемония тоже была идентична и состояла из возложения рук и Евангелия на голову катехумена…. Хотя церковные полемисты в Средние века обличали еретиков за содержание класса «избранных» или «совершенных», они, таким образом, отвергали раннехристианские обряды, так как еретическая церемония посвящения, к которой они относились с таким ужасом, почти полностью копировала церемонию, в ходе которой ранних христиан принимали в лоно церкви.

Рансимен отмечает, что повсюду, куда направлялись еретики — будь то угнетенные славянские крестьяне в Болгарии или свободомыслящие бюргеры Окситании, — они умели пользоваться уже существующими социальными и экономическими условиями для завоевания надежного плацдарма. Но, по его заключению, «за политическим импульсом стояло глубокое духовное учение, настоящая религия, которая развивалась и приходила в упадок, как большинство других религий, но воплощала неизменную традицию».

По его мнению, эта традиция в определенном смысле так же стара, как человеческие предположения о природе зла, существующего в мире, которые начались задолго до христианства, в доисторическую эпоху, когда люди впервые задали вопрос: «Почему Бог, если он существует, мог допустить это?» Отсюда Рансимен очень осторожно выводит первобытную традицию в исторический период, усматривая ее элементы «в идеях древнеегипетской религии, зороастризма и даже буддизма». Он обращает внимание на то, что через три столетия после Христа:

Рансимен приходит к выводу, что гностики из Александрии и Сирии в период примерно с I по IV век н. э. наконец свели все эти течения мысли воедино и применили их к христианству. Отсюда можно выявить схематическую картину возникновения ряда сект, существовавших одновременно или перекрывавшихся друг с другом в исторических хрониках. Эти секты, по мнению Рансимена, сохранили «постоянную традицию» от школ раннего гностицизма через манихейство в III–VI веках до богомилов в X веке. Отсюда вероучение, в свою очередь, попало в Западную Европу в виде катаризма в XII веке.

Ханс Содерберг является вторым крупным специалистом в этой области, который убежден, что религиозные верования и обряды средневековых дуалистов были связаны «неразрывной цепью традиций» с гностическими религиями, процветавшими 1000 лет раньше. Однако он полагает, что катары просто «нарядили в христианские одежды» еще более древний и практически универсальный миф «о вечной борьбе между двумя силами».

Но другие историки не торопятся прослеживать истоки средневекового дуализма в таком далеком прошлом. Малькольм Ламберт говорит от лица многих ученых, когда пытается четко вписать феномен катарского и богомильского вероучения в контекст своего времени, рассматривая его главным образом как реакцию на конкретные экономические, политические и социальные обстоятельства. Впрочем, даже он готов признать, что Болгария (обратившаяся в православие всего лишь за сто лет до начала проповедей Богомила) могла послужить особенно хорошей почвой для развития ереси из-за возможного влияния «ранее существовавших дуалистических верований в этой стране».

Безотносительно к личной позиции отдельных ученых по вопросу о происхождении ереси при обзоре литературы мы столкнулись с любопытным феноменом. Лишь в редких случаях исследователи, пытавшиеся проследить историю идей, лежавших в основе средневекового дуализма, были готовы уделить серьезное внимание тому, что сами дуалисты и их оппоненты из христианской церкви говорили на эту тему. К примеру, когда охотники на еретиков в Западной Европе называли катаров «манихеями», автоматически предполагалось, что они ошибались, поскольку манихейская ересь была подавлена за сотни лет до этого.

На Востоке константинопольский патриарх Феофилакт (933–956) одним из первых предупредил о зарождении ереси, которая вскоре стала известна как богомильство (хотя он не знал Богомила по имени). В своем письме болгарскому царю Петру он, как и его единомышленники на Западе, не замедлил связать эту новую ересь с манихейством (а также с ранее существовавшей дуалистической религией, известной как павликианство, о которой мы подробнее поговорим в следующей главе). «Пусть вожди и учителя этой древней ереси, которая возникла заново, будут преданы анафеме», — твердо заявляет он в конце своего письма. Однако ученые не хотят признать возможность того, что ересь, преданная церковному проклятию, действительно могла иметь столь «древнее» происхождение, как полагал Феофилакт.

Такой же научный скептицизм препятствует изучению собственных заявлений еретиков о происхождении своего вероучения, дошедших до нас через сочинения охотников за еретиками, наполненные враждебными замечаниями и интерпретациями. К примеру, еще в 1143 или 1144 году, когда катаризм впервые начали признавать в Западной Европе, монах Эвервин из Стейнфилда (в окрестностях Кельна в Германии) написал озабоченное письмо Бернару из Клерво, обращаясь к нему за содействием в борьбе с еретиками, «которые кишат повсюду и вылезают из преисподней почти во всех церквях, как будто их князь скоро освободится и настанет день гнева Господнего». Эвервин честно отмечает, что ересь набирает силу из-за явного благочестия ее проповедников, которые «не владеют ни домами, ни землями, ни другой собственностью, как Христос, не имевший земного владения и не позволявший своим ученикам владеть собственностью».

Не менее мощной и, судя по всему, крайне убедительной была вера еретиков в то, что их церковь является подлинной церковью христовой — Первохристианской Церковью, пробудившейся к жизни после гонений «в Греции и некоторых других землях… со времен мучеников». Хотя силы Зла приложили все усилия, чтобы уничтожить церковь Бога Добра, «мы и наши отцы апостольской веры пребывали в благодати Христовой и пребудем в ней до скончания времен».

По мнению Малькольма Ламберта, одна из причин популярности катарских perfecti заключалась в том, что они:

Еретики были твердо убеждены в том, что их вера должна восторжествовать. Бог Добра решил вернуть заблудшие души обратно на небеса и послал на землю Христа для осуществления этого плана.

Все шло, как должно было идти, до вступления на престол императора Константина в IV веке. В тот самый момент, когда христианство восторжествовало над многочисленными соперниками и стало государственной религией Римской империи, дьявол провернул свой самый хитроумный трюк Клика внутри церкви, настаивавшая на буквальном истолковании Писания, а не на более аллегорическом подходе, предпочитаемом христианами гностического толка, захватила власть и сразу же заклеймила всех несогласных как еретиков. Богомильский проповедник Василий во время допроса открыто назвал одного из отцов церкви, святителя Иоанна Хризостома [Иоанн Златоуст] (346–407), известного своими «буквалистскими» взглядами, как главного гонителя еретиков.

Религиозные чистки, продолжавшиеся с IV по VI век, по ело — вам катаров и богомилов, вынудили истинную церковь уйти в подполье. Лишь теперь, спустя много лет, она снова вышла из тени. В X веке это были всего лишь декламации одинокого проповедника-вегетарианца из Болгарии. В XI веке она стала культом, распространившимся в Балканских странах и Константинополе. В середине XII века она твердо обосновалась в Италии и Окситании и завоевала множество последователей, «рассеянных по всему миру».

Хотя ученые почти не уделяли этому внимания, утверждения еретиков о том, что их предтечи были истинными продолжателями апостольского учения, и о существовании древнего заговора, лишившего их законного права определять судьбы Запада, были динамитом, заложенным под церковную и государственную власть. Вероятно, еще большую опасность представляло то обстоятельство, что они рассматривали себя как часть давно назревавшего «контрзаговора», начавшегося в последние пятьдесят лет I тысячелетия и постепенно, но безостановочно разраставшегося в последующие 200 лет.