Как мы помним из школьной программы, после изучения древней истории, после Вавилона и Ассирии, Индии и Китая, в которой счет шел на тысячелетия и сотни веков, мы начинали изучать историю древних греков и древних римлян, в которой значение приобретали отдельные года и даже дни. Освещая все подробнее отдельные отрезки времени, мировая история одновременно все больше повествовала о событиях, происходивших в Европе. Казалось, что после возникновения Афин и Рима история стала вершиться лишь на юге и западе Европы, требуя внимания ко все более и более мелким деталям. В то же время получалось, что в это время в Африке и Азии уже ничего существенного не происходило. Более того, если некоторые события происходили в Африке и Азии, то лишь в связи с появлением там европейцев. Египет, Индия, Персия, Парфия, страны арабских халифатов упоминались на страницах учебников в связи с походами Александра Македонского, римских императоров и крестоносцев на Восток. В дальнейшем Азия, Африка и Америка представлялись в учебнике лишь по мере их *‘открытия» жителями Западной Европы.

Впечатление о том, что Западная и Южная Европа являются главной сценой мировой истории, сложилось у жителей этих регионов еще в далекой древности. Правда, между ними не было согласия относительно того, в какой части Европы находится авансцена мирового театра. Для обоснования своих претензий на выдающееся место Западной и Южной Европы обычно использовались географические доводы.

Еще Аристотель исходил из того, что оптимальное развитие общества может быть достигнуто лишь в условиях умеренного климата. Такой климат, по его мнению, имелся только в его родной Элладе. Философ считал, что «живущие в холодном климате Европы сильны духом, но им недостает ума и ловкости; поэтому они сохраняют относительную свободу, но у них нет политической организации и они не способны управлять другими людьми. И то же время жители Азии умны и изобретательны, но они слабы духом, а поэтому они всегда находятся в состоянии подчинения и рабства». Древнегреческий ученый полагал, что лишь его соотечественники, представители «эллинской расы», живущие между азиатами и северными народами Европы, «представляют собой среднее по характеру, обладая и умом, и сильным духом».

По мнению же Шарля де Монтескье, умеренным климатом можно было считать тот, который характерен для западной части Европы, но никак не для ее южной или ее восточной части. Преимущества климата Западной Европы по сравнению с Южной французский философ видел в том, что здесь погода холоднее. {Как уже говорилось выше, он верил, что развитию стран благоприятствует холодный климат.) «Мы уже сказали, — подчеркивал Монтескье, — что чрезмерная жара подрывает силы и бодрость людей и что холодный климат придает уму и телу известную силу, которая делает людей способными к действиям продолжительным, трудным, великим и отважным… Не надо удивляться, что малодушие народов жаркого климата почти всегда приводило их к рабству, между тем как мужество народов холодного климата сохраняло за ними свободу».

С другой стороны, французский философ считал, что климат Западной Европы теплее, чем в ее восточной части (например, в «Московском государстве»), что также ставило ее в более выгодное положение. Казалось бы, это противоречило его убеждению о пользе холодного климата. Из справедливого наблюдения относительно того, что климат Восточной Европы и Северной Азии намного холоднее, чем в Западной Европе, Монтескье делал иной вывод. Замечая, что Азия «совершенно не имеет умеренного пояса и ее страны, расположенные в очень холодном климате, непосредственно соприкасаются с теми, которые находятся в климате очень жарком, каковы Турция, Персия, Китай, Корея, Япония и государство Могола», Монтескье приходил к следующему выводу: «В Азии… народы воинственные, храбрые и деятельные непосредственно соприкасаются с народами изнежен-ними, ленивыми и робкими, поэтому один из них неизбежно становится завоевателем, а другой — завоеванным».

В то время как «в Европе… умеренный климат весьма обширен; и хотя он охватывает страны с весьма различными климатами, например, Испанию с Италией и Норвегию со Швецией, однако так как климат становится более холодным от юга к северу лишь постепенно, почти пропорционально широте каждой страны, то каждая страна по своему климату весьма сходна с соседней; в этом отношении там не встречается резких различий». В результате этого «в Европе… народы не противостоят друг другу как сильный сильному; те, которые соприкасаются друг с другом, почти равно мужественны. Вот где великая причина слабости Азии и силы Европы, свободы Европы и рабства Азии».

В то же время из всех европейских стран Монтескье отдавал первенство скандинавским за их роль в прогрессе мировой цивилизации. Он называл их «фабрикой орудий, которыми сокрушают выкованные на юге цепи. Здесь образуются те мощные народы, которые выступают из своей страны, чтобы уничтожать тиранов и рабов».

В своих гипотетических построениях Монтескье опирался на ряд неоспоримых фактов, подтверждавших стимулирующий эффект холода на развитие цивилизаций и в то же время свидетельствующих о пользе умеренного климата. И все же его умозаключения были уязвимы для критики. Во-первых, философ игнорировал всю историю войн и рабовладения в Европе, которая дает немало примеров того, как одни европейские народы порабощали другие не в меньшей степени, чем в странах Азии.

Во-вторых, доводы Монтескье не позволяли понять, почему страны, расположенные там, где, по его мнению, была изнеживающая жара, в течение нескольких тысячелетий являлись лидерами цивилизованного мира. В-третьих, неясно, почему центр мирового развития сначала сместился не на север Европы, который, по его мнению, играл исключительную роль в развитии человечества, а оказался на крайнем юге Европы, на ее средиземноморском побережье, где летом стоит жара, точно такая же, как и в близлежащей Турции.

Через пару веков вывод Монтескье о смещении цивилизации в сторону холодного климата поддержал Э. Хантингтон. Правда, в отличие от французского философа американский ученый ссылался не на закаливающее воздействие холода, а на стимулирование холодным климатом изобретений по сохранению тепла. Хантингтон полагал, что уже изобретение огня способствовало разделению человечество на тех, кто использовали огонь, и тех, Кто обходились без огня. Помимо очевидных преимуществ от тепла, пользователи огня, по мнению Хантингтона, ״размножались быстрее, чем другие. С помощью огня некоторые из них могли Переместиться в земли с более холодным климатом, куда не могли последовать за ними те, кто не знал огня, потому что там им было дискомфортно. Так совершался миграционный отбор. На новых землях люди более умные и компетентные могли вступать в брак только между собой… Таким образом на новых землях развивался новый, более умный тип человека, а культура этих мест достигала более высокого уровня».

В дальнейшем люди совершенствовали приспособления по сохранению огня и отоплению жилых помещений. Эго позволяло им продвигаться все дальше и дальше на север, где для выживания требовалась защита от холода. Отмечая, что в Египте и многих других первых цивилизованных странах не требовалось разводить огонь внутри дома для согревания помещений, Э. Хантингтон указывает, что ״греки научились делать что-то вроде каминов, хотя они еще не знали дымоходных труб». Видимо, по мнению Хантингтона, изобретатели каминов были умнее тех, кто не сумел их изобрести, и они закрепляли свое интеллектуальное преимущество, вступая в брак с другими пользователями каминов. Следуя этой логике, можно предположить, что в дальнейшем еще большим интеллектом обладали изобретатели дымоходов, центрального отопления и так далее, которые активно размножались все в более и более северных широтах. Хотя трудно усомниться в том, что жизнь в условиях сурового климата стимулировала изобретательность людей, вряд ли есть основания предполагать, что изобретения все более совершенных способов отопления были подобны эволюционным изменениям в организме, вроде появления ног у бивших рыб, которые закреплялись в генетическом коде.

Очевидно, чувствуя несовершенство своей гипотезы, в которой истопник превращался в главную фигуру мирового прогресса и биологической эволюции, Хантингтон обратил внимание на другой фактор, который, по его мнению, сыграл не меньшую роль в развитии мировой цивилизации. Сопоставляя уровни развития различных стран мира с самыми разными показателями природных условий в этих странах, ученый обратил внимание на поразительное совпадение: чем выше был уровень развития, тем чаще в этой стране происходили грозы и штормы.

Объясняя это обстоятельство, Хантингтон приводил многочисленные данные, свидетельствующие о том, что воздух, наэлектризованный грозами и штормами, существенно усиливает интеллектуальную деятельность. Во время сильных бурь, доказывал Хантингтон, повышались оценки студентов, сдававших экзамены. В месяцы, когда больше гроз или свирепствуют штормы, увеличивается количество посетителей библиотек, обладателей патентов на изобретения. При прочих равных условиях в различных регионах США эти и другие показатели интеллектуальной активности выше там, где бывает больше гроз и бурь.

В подтверждение этих замечаний Хантингтон приводил карты, на которых были изображены регионы мира, в наибольшей степени подверженные циклонам, бурям и грозам. Их пределы в основном совпадали с границами наиболее богатых стран середины XX века. Первым таким регионом является часть Западной Европы от Ирландии и Великобритании, центральная и северная часть Франции, Бельгия, Голландия, Дания, Германия и западная Польша. Второй регион включает в себя восточные штаты США и южную Канаду от Галифакса и Милуоки до восточного Техаса, исключая Флориду. Третий регион — Япония. Четвертый расположен между 30-м и 40-м градусами южной широты ка восточном побережье Южной Америки от южных границ Бразилии и включает Уругвай и северную часть Аргентины. Пятый регион включает небольшую часть Австралии от Сиднея до Мельбурна и большую часть Новой Зеландии. Вывод Хантингтона таков: цивилизации движутся не только в сторону холода, но также туда, где бушуют бури и штормы.

Возможно, эти наблюдения имеют под собой реальную почву, но нет никаких оснований утверждать, что в регионах, где чаше. идут грозы и свирепствуют бури, циклоны и ураганы, рождаются более умные люди. Иначе все наиболее значительные открытия человечества и первые цивилизации возникли бы в этих краях, а не там, где они появились на самом деле. Однако ни один из этих регионов не сыграл никакой роли на первых этапах истории цивилизаций.

Впрочем, Монтескье также, кажется, понимал уязвимость тезиса о положительном влиянии холода на прогресс цивилизации, а потому он привлек другие доводы для объяснения успехов Европы в развитии цивилизации. Он уверял, что рельеф Европы благоприятствует развитию более совершенного общественного строя. Монтескье писал: «В Азии всегда были обширные империи… Дело к том, что в известной нам Азии равнины гораздо обширнее (то есть чем в Европе. — Прим. авт.) и она разрезана горами и морями на более крупные области; а поскольку она расположена южнее, то ее источники скорее иссякают, горы менее покрыты снегом и не очень многоводные реки составляют легкие преграды. Поэтому власть в Азии должна быть всегда деспотической, и если бы там не было такого крайнего рабства, то в ней очень скоро произошло бы разделение на мелкие государства, несовместимое, однако, с естественным разделением страны».

Не считал Монтескье благоприятными для развития совершенного общественного строя и рельеф Африки и Америки. «Африка лежит в климате, сходном с климатом южной Азии, и находится в таком же рабстве. Америка, опустошенная и вновь населенная народами Европы и Африки, не может еще в настоящее время проявить собственного духа; но все, что мы знаем о ее древней истории, вполне согласуется с нашими основными положениями».

Европейский же рельеф, по оценке Монтескье, мешал созданию крупных империй на этом континенте. Он утверждал, что здесь империи «никогда не могли удержаться… В Европе в силу ее естественного разделения образовалось несколько государств средней величины, где правление, основанное на законах, не только не оказывается вредным для прочности государства, но, напротив, настолько благоприятно в этом отношении, что государство, лишенное такого правления, приходит в упадок и становится слабее других».

Идею о том, что европейский континент наилучшим образом подходил дня развития цивилизаций, развил впоследствии Георг Гегель. Он полагал, что характер и степень цивилизованного развития народов мира предопределена формами тех континентов, на которых они сложились.

Отметив в своей «Философии духа», что «Америка представляет собой только общее различие севера и юга с совсем узкой полосой, соединяющей собой обе крайности», Гегель считал, что вследствие такой формы континента «первоначальные обитатели Америки… представляют собой слабое, исчезающее племя».

По мнению Гегеля, «Африка, взятая в целом, представляет собой сплошное единство данной массы, горный хребет, замкнутый в своих берегах». Поэтому, полагал великий немецкий диалектик, дух народов «черного континента» «еще дремлет, остаётся погруженным в себя, совершенно Не прогрессирует и, таким образом, вполне соответствует компактной неразличенной массе африканской земли». Вследствие этого, по мнению философа, «негров следует рассматривать как младенческую нацию, не выходящую еще из состояния незаинтересованной и чуждой всяких интересов непосредственности».

Констатируя, что азиатский материк, «являет собой противоположность высокого плоскогорья и больших долин, орошенных широкими реками», Гегель объявил, что «Азия представляет собой как в физическом, так и в духовном отношении момент противоположности… Дух, с одной стороны, отрывается здесь от природы, с другой, снова впадает в природность». Поэтому, полагал диалектик, «человек здесь еще не может прийти к сознанию своей личности, не имеет еще в свой индивидуальности никакой ценности и никакого оправдания, — ни у индийцев, ни у китайцев; эти последние без всякого колебания бросают или даже убивают своих детей».

Исходя из того, что в Европе «горы и долины не примыкают, как в Азии, друг к другу, как две большие половины этой части света, но повсюду проникают друг в друга», Гегель заключил, что европейский континент «представляет собой единство упомянутого неразличенного единства Африки и ничем неопосредованной противоположности Азии». Благодаря этому, считал германский ученый муж, «европейский дух противопоставляет себе мир, освобождается от него, но снова снимает эту противоположность, возвращает обратно в себя, в свою простоту, свое другое, многообразное». Вследствие этого в Европе «господствует бесконечное стремление к знанию, чуждое другим расам».

Несмотря на высокий авторитет Гегеля, вряд ли можно согласиться с его утверждением о том, что определенные расы живут лишь в пределах «своих» континентов. Не менее сомнительны его положения о связях, которые якобы существуют между уровнем развития рас и очертаниями континентов. Кроме того, германский философ допускал заметные упрощения в описании геофизических свойств материков и большую вольность в изображении нравов и духовных качеств народов Азии, Европы, Америки и Африки. Не было у него и оснований полагать, что особенности строения европейского полуострова Евразии способствовали «бесконечному стремлению к знанию», якобы «чуждому другим расам». Вопреки рассуждениям Гегеля, не в Европе, а на землях Африки и Азии родились первые цивилизации, в которых проявлялось «стремление к знанию».

В то же время Гегель справедливо обратил внимание на роль изрезанной береговой линии Европы в развитии этого субконтинента Евразии. Впоследствии на это обстоятельство обратил внимание ряд исследователей.

Существенным недостатком вышеприведенных версий является то, что они скорее подгоняли определенные географические условия Европы (умеренный климат, отсутствие обширных равнин, изрезанное морское побережье) для объяснения того, почему здесь цивилизация стала активно развиваться и достигла высокого уровня. По этой причине эти объяснения не могли быть точными и игнорировали последовательность исторических событий. Монтескье и Гегель исходили из того, что в Европе цивилизация обрела свое постоянное место пребывания после мучительных поисков Земли Обетованной. Вместе с тем оба философа совершенно справедливо отмечали сдвиг центров развитая из более южных широт на север и к изрезанному морскому побережью.

Выбор цивилизациями более холодного воздуха и изрезанной береговой линии был, по мнению немецкого ученого Бетгннгера, следствием последовательного покорения людьми водной стихии. Ученый увязал распространение цивилизации не столько с температурой воздуха или свойствами континентальной массы, сколько с особенностями водной среды. Следуя реальным событиям истории, Бетгангер обратил внимание на то, что распространению цивилизации по Европе предшествовало ее развитие в бассейне Средиземного моря на берегах не только Европы, но также Азин и Африки. Он писал: «Средиземное море послужило той Промежуточной географической средой, где произошел переход древних речных цивилизаций, речного культурного мира… к океаническому периоду наших дней».

Эту идею развил Лев Мечников. Распределив историческое развитие человечества по периодам и эпохам он, вслед за периодом древних речных цивилизаций, выделил «средиземноморский период», состоящий из 25 веков. За начало этого периода он принял основание африканского города Карфаген.

Этот период он разделил на две эпохи. Первая — это «эпоха Средиземного моря, во времена которой главные очаги культуры одновременно или поочередно представлены крупными олигархическими государствами — Финишей, Карфагеном, Грецией и, наконец, Римом при цезарях, вплоть до Константина Великого». Не ограничиваясь повторением идеи Бетгингера, Мечников предложил вторую эпоху, связанную с выходом цивилизации за пределы Средиземного моря. Эта «эпоха морская, начинающаяся со времени основания Византии (Константинополя), когда в орбиту цивилизации втягиваются Черное, а затем Балтийское моря. Эта эпоха охватывает весь период средних веков».

Эти версии выгодно отличались от предыдущих. Во-первых, они основывались на реальных событиях, не пытаясь доказать, что целью исторического развития человечества было его прибытие на европейскую почву. Во-вторых, Беттингер и Мечников пытались увидеть в средиземноморском периоде необходимое звено в закономерном процессе освоения людьми планеты. Л. Мечников так объяснял последовательность в сменах периодов развития: «Капризное на первый взгляд и случайное передвижение центра цивилизации из одной страны в другую в разные эпохи, изменение в течение истории, культурные ценности различных географических областей в действительности представляются явлениями строго закономерными и подчиненными порядку. Географическая среда эволюционирует во времени, она расширяется вместе с прогрессом цивилизации. Ограниченная в начале исторического периода не особенно обширными бассейнами больших рек…. эта среда в известный момент охватывает побережья внутренних морей, а затем распространяется на океаны, охватывая мало-помалу все обитаемые области земного шара».

Б то же время гипотеза Беттингера-Мечникова оставляла некоторые вопросы открытыми. Во-первых, она не помогала увидеть принципиальное отличие между освоением рек и покорением морей. Использование рек людьми было связано в первую очередь с новым способом получения продуктов питания. Освоение же морей лишь отчасти было связано с расширением рыболовства, которое возникло задолго до создания морских государств. Эта гипотеза не объясняла, какие качественные преимущества получали люди, поставившие под свой контроль морские пути, а, стало быть, позволяла усомниться, действительно ли центры мирового развития сместились в Карфаген, Финикию, Грецию, Рим.

Во-вторых, ограничивая регион действия Средиземным морем, эта гипотеза не объясняла, почему это море сыграло главную роль в человеческой истории.

Все вышеприведенные версии справедливо обращали внимание на смешение центров мирового развития в Западную Европу и Средиземноморье, но они противоречили друг другу. Кроме того, в них было немало уязвимых мест и они не позволяли получить убедительные объяснения, почему так произошло. Да и так ли это было на самом деле?

Постепенно расширяя свои пределы, цивилизация, сложившаяся на центральной магистрали, приблизилась к морским побережьям, к пульсирующей границе «вода-суша», сыгравшей особую роль в развитии жизни на планете и появлении «разумного человека». Население приморий жило в постоянном контакте с морем, подчинялось его «пульсирующим» ритмам, стремилось воспользоваться его дарами и понемногу выходило на морской простор.

Покорение моря началось еще во времена каменного века, когда люди приступили к завоеванию природной среды, покинутой миллионы лет назад водоплавающими предками сухопутных животных. Задолго до создания первых цивилизаций люди заселили малые и большие острова, а также Австралию. Мореплавание служило естественным продолжением речного судоходства, поскольку реки, по течению которых сложились крупные державы, впадали в моря.

Уже в III тысячелетии до н. э. Шумер вел морскую торговлю с Бахрейнскими островами, Египтом, странами Африки. По Средиземному и Красному морям в Египет доставляли множество товаров из далеких стран. Сами египетские суда сооружались из ливанского кедра и африканского черного дерева, доставлявшихся по морю. Египтяне совершали далекие путешествия вдоль берегов Африки.

Однако для первых цивилизованных держав мореходство не стало главным средством сообщения. Их географическими осями развития и основными транспортными артериями были древние сухопутные магистрали, дополненные реками. Морские маршруты стали лишь удобными, но вспомогательными дорогами. Древние египтяне и шумеры совершали длительные морские переходы, но это не было регулярно и не привело к созданию заморских поселений. Крупные морские порты на побережье Египта (в частности, в Александрии) возникли уже во времена упадка этой страны и после ее оккупации Александром Македонским.

Освоение морских просторов стало делом народов, живших на островах и континентальных побережьях Средиземного моря. Покорение морей требовало особых человеческих качеств. Путешествия по морю были, по крайней мере, настолько же опаснее, чем переезды по реке, насколько самое узкое море шире самой широкой реки. Гроза на реке, от которой можно было укрыться на берегу, становилась в бескрайнем море смертельной опасностью. Спокойная морская гладь могла в считанные минуты превратиться в цепи водяных валов, каждый из которых мог сокрушить судно. Попутный легкий ветерок мог внезапно стихнуть и обернуться яростным штормом. Морские течения были загадочнее и непредсказуемее, чем течения рек. Переменчивая стихия делала жизнь мореплавателей и жителей приморского побережья гораздо менее устойчивой по сравнению с жизнью сухопутных людей. Они прекрасно знали то, что было известно одному из героев «Одиссеи», который говорил: «Нет ничего, утверждаю, сильней и губительней моря; крепость и самого бодрого мужа оно сокрушает».

Сознание постоянной опасности требовало от тружеников моря пребывания в состоянии повышенной мобилизованности. Море развивало наблюдательность, смекалку, сноровку, умение быстро принимать правильные решения и четко выполнять их. Победа над морем давалась лишь сильным духом. Первыми мореходами становились более смелые, мыслящие остро и реалистично, предприимчивые, изобретательные, инициативные, свободолюбивые. От наличия таких качеств зависела выживаемость мореходных народов.

Жизнь на пульсирующей границе «вода-суша» требовала от людей «земноводности», то есть умения перемещаться по воде с такой же легкостью, как по суше. Чтобы стать «земноводным», вовсе не обязательно обрести жабры, подобно Ихтиандру из романа А. Беляева. Людям достаточно научиться управлять центром тяжести своего тела и учитывать его измененный в воде вес, чтобы удерживать равновесие. Мореплавание же требовало создания таких судов, которые могли бы удерживать равновесие в воде в течение продолжительного времени и перемещаться в желаемом направлении на большие расстояния.

Благодаря кораблестроению и мореходству люди обрели возможность регулярно курсировать по морям, перевозя все более крупные грузы. Миф о создании ковчега, на котором люди смогли сохранить элементарную основу ноосферы и биосферы во время всемирного потопа, отразил их способность воссоздавать на морском судне микромир земной суши и перемещать его по поверхности моря. По своему научно-техническому и хозяйственному значению это было равносильно открытию земледелия и скотоводства.

Осознание своей победы над природной стихией отразилось и в мифах мореходных народов. Герои греческих мифов побеждали зверолюдей, олицетворявших силы необузданной природы: Персей убивал Медузу, Тесей побеждал Минотавра, Геракл одолевал кентавров, Одиссей побеждал циклопа Полифема, любимого сына морского бога Посейдона. Герои бросали вызов силам природы и стоявшим за ними божествам, но нередко сами боги морских народов обретали человеческие черты и приходили на помощь людям.

Победители морской стихии в конце XIII века до н. э. образовали союз племен Средиземноморья, в который входили жители Сардинии, Малой Азии, филистимляне, этруски, ахейцы, данайцы и другие. Египтяне назвали этот союз «народами моря». Эти смелые и предприимчивые люди освоили самые передовые методы ведения боя и использовали самую передовую военную технику. Считается, что филистимляне и другие «народы моря» впервые использовали боевое железное оружие, что позволило им одерживать победы над войсками Финикии, Египта, державы Хеттов. Свои первые удары они нанесли по хеттам. Полагают, что события, описанные в «Илиаде» — это один из эпизодов борьбы ахейцев и данайцев против державы Хеттов. В конечном счете «народы моря» сумели разгромить это могущественное государство. «Народы моря» даже предпринимали попытки покорить Египет в конце XIII и начале XII века до н. э.

Однако обладая выдающимися способностями, «народы моря»‘ играли на сцене древней цивилизации лишь те же роли, которые были отведены историей кочевникам. Они могли стать разрушителями древних стран, затем осесть на их развалинах и постепенно стать лояльными жителями цивилизованного мира. Иных мест в цивилизованном мире для них не было. Более того, удобных мест становилось все меньше по мере экспансии великих держав. Египет, Ассирия и другие государства не только захватывали земли, населенные малыми народами, но и брали в плен целые народы, отрывая их от своей земли и своих занятий.

Например, результатом порабощения Иудеи халдеями и выселения иудеев в Вавилон было их рассеяние (диаспора). Однако пленные и изгоняемые с насиженных мест народы искали новые территориальные и социальные ниши в цивилизованном мире. Как отмечалось в статье «Евреи» в первом издании «Большой советской энциклопедии» 1932 года (в дальнейшем эта статья, в которой обстоятельно изложена длинная и сложная история еврейского народа, будет обозначена аббревиатурой «БСЭ»), «часть изгнанников, принадлежавшая к торговой буржуазии, только выиграла от этого, так как получила возможность расширить поле своей деятельности; представители иудейской буржуазии быстро богатели, и некоторые из них скоро заняли место в первых рядах вавилонской буржуазии».

В период же персидского владычества многие иудеи вернулись из вавилонского плена в Иерусалим. Как отмечалось в той же статье) «организация теократической общины с центром в Иерусалиме отвечала также и интересам иудейской буржуазии рассеяния, которая создала под эгидой иерусалимской теократии свой деловой центр; праздничные съезды в Иерусалиме три раза в год, особенно весной и осенью, были вместе с тем и торговыми съездами иудейской буржуазии. С течением времени иерусалимское жречество также собирало в казне храма большие капиталы, которые пускались в оборот, и иерусалимский храм тоже был Вовлечен в орбиту спекулятивной деятельности».

Схожая судьба постигла и финикийцев. Бесконечные войны Египта и других стран, в ходе которых участники конфликтов покоряли Финикию, буквально вытеснили финикийцев в море и обрекли их на мореплавание. Мореходство стало основным делом и государств бассейна Эгейского моря, оказавшихся на периферии великих держав.

Было ли это дело столь же прибыльным, как и для тех иудейских пленников Вавилона, которые стали заниматься торговлей и ростовщичеством? Как известно, в Финикии не было крупных рек, в поймах которых могло бы развиваться высокопродуктивное земледелие. Страна постоянно подвергалась нашествиям великих держав и кочевых народов. И тем не менее ее города сравнительно быстро оправлялись от вражеских разорений и являлись одними из наиболее богатых в цивилизованном мире.

Не слишком была благоприятна для ведения высокопродуктивного сельского хозяйства и природа на землях Эгейского моря, где сложилась крито-микенская культура. Там не было ни полноводных рек, ни возможности создать разветвленную оросительную систему. Плодородной земли здесь сравнительно мало. Однако на Крите, других островах, а также полуостровах Эгейского моря были сооружены грандиозные дворцы, в которых до сих пор обнаруживают свидетельства былой роскоши. Здесь в III–II тысячелетиях до н. э. сложилась одна из наиболее развитых цивилизаций. Казалось бы, за счет чего же так разбогатели Финикия и страны крито-микенской культуры?

Уже в древности люди знали, что море содержит немало полезного для их существования. Недаром Гомер постоянно говорил о «рыбообильном» море. Однако кроме рыболовства и охоты люди не знали иных способов извлечения прибыли из моря. Лишь в конце XX века люди стали постепенно переходить к более основательному использованию морских сокровищ. До этого только писатели-фантасты и просто фантазеры различных стран мира обращали внимание на то, какие возможности открываются перед человечеством, если оно займется растениеводством и скотоводством на морях планеты.

Еще в 1930-е годы создатель образа человека-амфибии советский писатель-фантаст Александр Беляев в своем романе «Подводные земледельцы» живописал фермы по выращиванию морской капусты и других полезных растений на дне моря. Позже английский писатель-фантаст Артур Кларк сочинил роман, в котором люди управляют стадами специально выращиваемых рыб, китов, дельфинов.

В начале 1960-х годов в адрес ряда научных и государственных учреждений нашей страны стали поступать увесистые бандероли из города Красноярска. Получатели обнаруживали в посылках сочинение некоего Куценко с неоригинальным названием «Моя борьба». Автор доказывал, что все проблемы человечества можно было бы без труда разрешить, если бы люди обратили внимание на те возможности, которые открываются, если использовать поверхности морей для сельскохозяйственного производства. Куценко предлагал сооружать плоты, на которых можно было сажать овощи, а затем пускать эти плавающие огороды по морям. Пока плоты плавают, освещаемые солнцем и орошаемые дождями, на них будут созревать капуста, морковь и многое другое. Людям останется лишь время от времени собирать с плавающих грядок обильные урожаи. Автор этой идеи считал, что строительство огородных плотов гораздо выгоднее обычных способов выращивания овощей, оно поможет решить продовольственные проблемы во всех странах мира и приведет к установлению всеобщего мира. Несколько позже нашелся писатель-фантаст, который извлек практическую пользу из проекта Куценко: на основе идеи красноярского прожектера он создал неплохо продававшийся роман. Его действие развертывалось на огородах, плававших среди морских волн.

Однако за несколько столетий до начала христианской эры люди не разрабатывали смелых проектов создания подводных или надводных ферм по выращиванию морских растений или животных, не помышляли об обуздании энергии морских приливов или использовании богатств морского шельфа. В ту пору люди помимо ловли рыб умели лишь поверхностно использовать море в буквальном смысле этого слова: они осваивали морскую поверхность. И все же оказалось, что умение переправляться по морю может приносить не меньшие плоды, чем те, что сулили фантасты и прожектеры XX века.

Мореплаватели каменного века, как правило, ограничивались осторожными передвижениями на своих простеньких судах вдоль морских побережий, не рискуя удаляться далеко от суши. Поэтому первые освоенные ими моря были теми, вокруг которых можно было объехать, не теряя из виду землю. Таким морем было Средиземное. Такими же были и моря, являвшиеся заливами Средиземного моря: Лигурийское, Адриатическое, Тирренское моря. Одним из наиболее удобных для мореплавания был залив Средиземного моря — Эгейское море. Полуострова или острова Эгейского моря расположены в пределах видимости друг от друга. «Моряки в Эгейском море никогда не теряли из вида землю, даже если их путь лежал от берегов Европы к побережью Малой Азии», — отмечается в «ВИ».

Для мореплавателей поверхность моря, замкнутого среди суши, казалась ограниченной и почти идеально ровной двумерной плоскостью, на которой были применимы правила геометрии. (О. Шпенглер имел все основания говорить о «плоскостном» мировосприятии древних греков и ведущей роли эвклидовой геометрии в их мироощущении.) Пределами моря, замкнутого Среди суши, служили лишь его берега, а его поверхность служила бескрайней дорогой, по которой можно было перемещаться в любом направлении. Люди могли избирать наиболее короткие пути к намеченной цели. Путешествуя по морской воде, можно было идти прямым путем к острову, или срезать дорогу к полуострову, выступавшему в море, или пересекать морской бассейн кратчайшим путем, достигая противоположного берега. Преодолев морской простор, они могли оказаться на другом континенте и таким образом совершить «пересадку» с одной сухопутной магистрали на другую. Перемещение по морской плоскости было связано с существенной экономией физических сил по сравнению с передвижением по сухопутной поверхности, а также с несомненными энергетическими выгодами.

По этой причине передвижения по морям стали исключительно удобными Для торговли. Товары, произведенные на одном отрезке цивилизационного пояса, могли быть перемещены на другой, или с одной трансконтинентальной магистрали на другую по морю. Так торговцы избегали тягот и опасностей, ожидавших их во время сухопутных переходов и переездов по реке. Предметы, подобные которым не существовали в данной местности и не производились местными умельцами; становились более доступными благодаря морю. Прибыль от морской торговли могла быть многократно больше, чем от сухопутной или речной.

Постепенно страны морской окраины заняли удобную нишу в цивилизованном мире, став посредниками в транзитной морской торговле. Их суда перевозили серебро, свинец и железо из Малой Азии, медь с Кипра, гончарные изделия из Крита и городов микенской культуры. Значительное место в транзитной торговле Финикии занимала работорговля.

Мореплаватели, имея возможность выйти за пределы цивилизованного мира, расширяли его. Они нередко попадали в страны либо необитаемые, либо заселенные нецивилизованными народами, которых существенно опережали в технике, особенно в военной. Поэтому они могли без труда брать под свой контроль Побережье любого моря, постепенно удаляясь от сухопутной трансконтинентальной магистрали. Начиная с VIII века до н. э. по всему побережью Средиземного моря создавались колонии Финикии. Почти одновременно такие же колонии основали их греческие конкуренты. Впоследствии греческие колонии возникли и на побережьях Черного и Азовского модой, которые, как и Средиземное, были почти полностью окружены сушей.

Схематическое изображение греческих колоний напоминало Платону лягушек, сидевших по краю пруда. Правда, скромные «лягушачьи» размеры отдельных колоний Греции, а также Финикии и других стран не позволяли оценить их совокупный вес в цивилизованном мере. Между тем насколько общая линия побережья Средиземного моря больше длины любой доки, впадающей в это море, настолько же размеры колоний морских государств превышали размеры любого государства, сложившегося в долине одной, даже крупной реки. Народы-мореплаватели создавали вдали от древних государств по побережью Средиземноморья новые цивилизации.

Финикийские и греческие колонисты Северной Африки, Сицилии, юга Италии, Причерноморья, Приазовья возделывали землю и пасли скот, оттуда вывозили в Финикию и Грецию зерно и другие продукты. Морские торговые города превращали целые регионы в свою деревню, а их жителей в рабов, занятых сельскохозяйственным трудом. Одновременно морские государства вели разработку месторождений полезных ископаемых в своих колониях.

Хотя многие переселенцы их Финикии и Греции занимались в колониях земледелием, скотоводством и ремеслами, то есть теми же занятиями, что и в своих родных городах, колонии не только расширили территориальную и социальную нишу цивилизованного мира для населения приморской периферии. Захват приморской полосы Средиземного, Черного и других морей позволял перестроить отношения между цивилизацией и остальной ноосферой. Прежняя граница между цивилизованным и нецивилизованным миром находилась в состоянии неустойчивого равновесия. Порой она служила зоной торгового контакта между цивилизованным миром и остальной ноосферой. Иногда она становилась фронтом наступления цивилизации, когда оседлые народы захватывали земли кочевников и превращали последних в своих рабов. Наконец, эта же граница превращалась в передовую линию орд кочевников, вторгавшихся в цивилизованные страны. Колонии на побережьях Средиземного и других морей позволяли цивилизованным странам существенно увеличить возможности для наступления на остальную ноосферу, свести к минимуму возможности для их успешной контратаки и сделать для них намного прибыльнее условия торговли. Каким же образом?

Во-первых, колонии представляли собой выдвинутую вперед передовую линию цивилизации, расположенную далеко от метрополии. Если степные кочевники могли в любой удобный для них момент атаковать речную долину, то для нападения на города Финикии и Греции кочевые народы Западного Средиземноморья, Причерноморья или Северной Африки должны были иметь мощный флот и долго плыть, прежде чем достичь цели. Во-вторых, сравнительно небольшие колонии не создавали столь мощное поле притяжения, как огромная сухопутная держава, а потому обычно не провоцировали нашествия огромных армий кочевых народов. В-третьих, защитить сравнительно небольшую колонию, расположенную на полуострове или острове, было неизмеримо легче, чем огромную страну, растянувшуюся длинной полосой вдоль речной долины. Как правило, заморские колонии Финикии и Греции представляли собой города-крепости, постоянно готовые к бою. В-четвертых, при создании колоний греки и финикийцы руководствовались иными соображениями, чем создатели сухопутных цивилизаций. В последнем случае люди прежде всего заботились о том, насколько земля будет удобна для ведения хозяйства, а затем уже о том, как ее защитить от нападений кочевников или как осуществлять экспансию против них. Колонии же создавались прежде всего как опорные пункты наступления (военного или торгового) против нецивилизованных народов. Инициатива в выборе наиболее удобных направлений и методов наступления, а также систем обороны принадлежала колонизаторам.

Все эти обстоятельства позволяли морским странам превратить свои колонии в атакующий фронт цивилизации против нецивилизованных народов. Создав широкий фронт наступления на остальную ноосферу, морские страны могли теперь активнее захватывать земли, тем самым решая проблему перенаселения и продовольственного обеспечения. Для захвата рабов им не надо было осуществлять дорогостоящие военные походы. Взяв под контроль все побережья ближних морей, они могли заниматься порабощением людей регулярно, выбирая место и время набегов по своему усмотрению. Как свидетельствует «Одиссея», похищение людей и превращение их в рабов стало для финикийцев и греков таким же привычным к постоянным делом, как и морская торговля.

Наконец, превращение торговли в морскую сделало ее значительно прибыльней. По этой причине морская торговля сильнее, чем сухопутная, стимулировала развитие производство изделий на продажу. Как отмечал К. Маркс, «развитие торговли и торгового капитала повсюду развивает производство в направлении меновой стоимости, увеличивает его. размеры, делает его более разнообразным, придает ему космополитический характер, развивает деньги во всемирные деньги…В Коринфе и в других греческих городах Европы и Малой Азии развитие торговли сопровождалось высоким развитием промыслов». Морская торговля поощряла самые разнообразные ремесла: гончарное дело в городах Эгейского моря, производство стеклянных изделий и тканей в Финикии и т. д. Продажа этих товаров приносила немалые прибыли приморским городам и способствовала их обогащению.

Древние мореходы получали невиданные прежде возможности захватывать удобные земли на побережьях средиземных морей, превращать их в пашни и пастбища, а местное население — в своих рабов. Море не стало пашней, а морские маршруты — бороздами, в которые бросали товары (разве только в случае кораблекрушений), но мореплавание позволяло тем, кто умел переправлять товарные изделия и рабов через морские просторы, собирать баснословные урожаи.