На другой день приехали в Бордо. Следовало наконец решить, каким образом въедут в город. Герцоги с армиею находились милях в десяти, стало быть, можно было попробовать въехать мирно или с войском. Всего важнее было знать, что лучше: повелевать в Бордо или повиноваться парламенту. Принцесса Конде собрала свой совет, состоявший из маркизы де Турвиль, Клары, придворных дам и Лене. Маркиза де Турвиль, знавшая своего противника, очень настаивала, чтобы его не допускать в совет, она основывалась на том, что это война женщин, в которой мужчины должны действовать только на полях битвы. Но принцесса объявила, что Лене представлен ей принцем, ее супругом, и потому она не может не призвать его в комнату совещаний, где, впрочем, присутствие его не может иметь важности, потому что решено, что он может говорить, сколько ему угодно, но его не станут слушать.

Осторожность маркизы де Турвиль не была вовсе бесполезна; в два дня, употребленные на переезд, она успела настроить ум принцессы на воинственный лад, к которому она и без того уже склонилась. Маркиза боялась, чтобы Лене не разрушил всего ее труда, совершенного с такими усилиями.

Когда совет собрался, маркиза изложила свой план. Он состоял в том, чтобы тайно призвать герцогов и армию, добыть просьбою или силою известное число лодок и въехать в Бордо по реке при криках: «К нам, жители Бордо! Да здравствует Конде! Долой Мазарини!»

Таким образом въезд принцессы становился настоящим торжественным шествием и маркиза де Турвиль непрямым путем возвращалась к любимой своей мечте: взять Бордо силою и напугать королеву армиею, которая начинает тем, что берет города.

Лене во все это время кивал головою в знак одобрения и прерывал слова маркизы только похвальными восклицаниями. Потом, когда она окончила изложение плана, он сказал:

– Бесподобно, маркиза! Извольте сказать заключение.

– Оно очень легко и состоит из двух слов, – продолжала торжествующая старушка, воодушевляясь собственным своим рассказом, – среди дождя пуль, при звуке колоколов, при криках негодования или любви народа слабые женщины мужественно пойдут к великому своему назначению. Малютка на руках матери станет просить защиты у парламента. Это умилительное зрелище непременно тронет самые жестокие души. Таким образом, мы одержим победу наполовину силою, наполовину справедливостью нашего дела, а в этом состоит вся цель ее высочества.

Заключение произвело еще более впечатления, чем самое изложение плана маркизы. Все были в восторге, более всех принцесса. Клара соглашалась с нею, потому что ей очень хотелось ехать на остров Сен-Жорж для переговоров. Начальник телохранителей тоже поддакивал, потому что он по званию своему должен был искать случая показать храбрость. Лене более нежели хвалил, он встал, взял руку маркизы и почтительно и нежно сжал ее.

– Маркиза, – сказал он, – если бы я не знал всего вашего ума, если бы не знал, как вам известен, по инстинкту или по изучению, важный политический и военный вопрос, который теперь нас занимает, то теперь убедился бы в ваших достоинствах и поклонился бы самой полезной советнице ее высочества.

– Не правда ли, Лене, – сказала принцесса, – план превосходен? И я тоже думала. Виалас, надеть на герцога Энгиенского шпагу, которую я приказала приготовить для него, шлем и его оружие.

– Да, скорее, Виалас, но прежде позвольте мне сказать только одно слово, – начал Лене.

Маркиза Турвиль, начинающая уже гордиться, вдруг опечалилась, потому что знала, как обыкновенно Лене восстает на нее.

– Извольте, говорите! – сказала принцесса. – Что еще?

– Почти ничего, самое ничтожное замечание. Никогда еще не предлагали плана, который бы так согласовался с вашим августейшим характером.

От этих слов маркиза Турвиль еще более нахмурилась, а принцесса, прежде начинавшая сердиться, теперь улыбнулась.

– Но, ваше высочество, – продолжал Лене, следя глазами за влиянием этого страшного «но» на свою обыкновенную соперницу, – соглашаясь с особенным удовольствием на исполнение этого плана, который один только нам приличен, я осмелюсь предложить маленькое изменение.

Маркиза с неудовольствием и холодно повернулась и приготовилась к защите.

Принцесса опять нахмурила брови.

Лене поклонился и просил позволения продолжать.

– Звуки колоколов, крики народной любви, – сказал он, – порождают во мне радость, которую я не могу даже выразить, но я не совсем спокоен насчет дождя пуль, о котором говорила маркиза.

Маркиза приосанилась, приняла воинственный вид. Лене поклонился еще ниже и продолжал, понизив голос на полтона:

– Разумеется, умилительно было бы видеть женщину и малютку спокойными во время такой бури, которая обыкновенно пугает даже мужчин. Но я боюсь, что одна из этих безрассудных пуль, которые поражают бессознательно и слепо, повернет дело в пользу кардинала Мазарини и испортит наш план, который, впрочем, превосходен. Я совершенно согласен с мнением, так красноречиво выраженным маркизою де Турвиль, что принцесса должна открыть себе дорогу к парламенту, но не оружием, а просьбою. Я думаю, наконец, что гораздо похвальнее будет тронуть самые жестокие души, чем победить самые неустрашимые сердца. Думаю, что первое средство в тысячу раз легче последнего и что цель принцессы одна – вступить в Бордо. Прибавлю, что вступление наше туда очень ненадежно, если мы вздумаем сражаться...

– Вы увидите, – сказала маркиза с желчью, – что господин Лене разрушит весь мой план, как бывает обыкновенно, и мало-помалу предложит свой вместо моего.

– Помилуйте! – вскричал Лене, пока принцесса успокаивала маркизу улыбкою и взглядом. – Я стану разрушать ваш план, я, ваш искренний почитатель? О, нет!.. Но я знаю, что из Бле приехал в Бордо офицер королевских войск, ему поручено взволновать умы против ее высочества. Знаю притом, что Мазарини кончит одним ударом, если представится удобный случай к тому. Вот почему я боюсь дождя пуль, о котором сейчас говорила маркиза де Турвиль, и между ними боюсь особенно пуль рассудительных, еще более, чем тех, которые поражают бессознательно и слепо.

От последних слов Лене принцесса задумалась.

– Вы всегда все знаете, – сказала маркиза голосом, дрожащим от гнева.

– Однако же жаркая стычка была бы, славное дело, – сказал, вставая и притопывая ногою, начальник телохранителей, старый воин, веривший в силу оружия.

Лене нажал ему ногу, взглянув на него с самою приятною улыбкою.

– Точно так, капитан, – сказал он, – но вы, вероятно, тоже полагаете, что жизнь герцога Энгиенского необходима нашему делу, и если он будет взят в плен или убит, то и настоящий генералиссимус войск принцев будет взят в плен или убит.

Начальник телохранителей понял, что этот титул генералиссимуса, данный семилетнему ребенку, превращает его, старого служаку, в настоящего предводителя войска, он понял, что сказал глупость, отказался от первой своей мысли и начал жарко поддерживать Лене.

Между тем маркиза приблизилась к принцессе и разговаривала с нею вполголоса. Лене увидел, что ему придется выдержать еще нападение.

Действительно, принцесса повернулась к нему и сказала с досадой:

– В самом деле, странно... С таким усердием расстроить все, что было так хорошо устроено.

– Вы изволите ошибаться, – возразил Лене. – Никогда я ничего не расстраиваю с особенным усердием, а, напротив, стараюсь все уладить. Если, несмотря на мои предостережения, вам угодно подвергать опасности жизнь вашу и вашего сына, вы вольны умереть, и все мы умрем вместе с вами: ведь это самое легкое дело, любой лакей вашей свиты и самый жалкий из горожан могут сделать то же. Но если мы хотим иметь успех, несмотря на усилия Мазарини, королевы, парламентов, Наноны Лартиг, словом, несмотря на все препятствия, неразлучные с слабостью нашего положения, так вот что остается нам...

– Милостивый государь, – заносчиво вскричала маркиза, схватившись за последнюю фразу Лене, – слабости нет там, где есть имя Конде и две тысячи воинов, сражавшихся при Рокруа, Нордлингене и Лане. А если уж мы слабее, то мы всячески погибли, и не ваш план, как бы он ни был превосходен, спасет нас!

– Я читал, – ответил Лене, наперед наслаждаясь эффектом, который он произведет на принцессу, слушавшую внимательно, – я читал, что вдова одного из знаменитейших римлян, при Тиверии, великодушная Агриппина, у которой отняли супруга ее Германика, принцесса, которая могла одним словом собрать целую армию, – что Агриппина вошла одна в Бринд, прошла по целой стране пешком, одетая в траурную одежду, и вела за руку детей своих. Она шла, бледная, с заплаканными глазами, опустив голову, а дети ее рыдали и молили взглядом... Тут все видевшие ее, а их было более двух миллионов от Бринда до Рима, сами зарыдали, проклинали злодеев, грозили им, и дело Агриппины было выиграно не только в Риме, но даже во всей Италии, не только у современников, но и у потомства: она не встретила сопротивления слезам и стонам своим, а мечи ее встретились бы с мечами, копья с копьями... Думаю, что есть большое сходство между принцессой и Агриппиной, между принцем и Германиком и, наконец, между отравителем Пизоном и кардиналом Мазарини. Если есть сходство, если положение одно и то же, то я прошу и поступить, как поступила Агриппина. По мнению моему, то, что так превосходно удалось тогда, не может не иметь такого же успеха теперь...

Одобрительная улыбка явилась на устах принцессы и утвердила успех речи Лене. Маркиза ушла в угол комнаты. Виконтесса Канб, нашедшая друга в Лене, поддержала его за то, что он поддерживал ее. Старый служака плакал от души, а маленький герцог Энгиенский весело закричал:

– Маменька! Вы поведете меня за руку и оденете в траурное платье?

– Да, сын мой, – отвечала принцесса. – Лене, вы знаете, что я всегда имела намерение показаться жителям Бордо в траурном платье.

– Черный цвет удивительно идет вашему высочеству, – сказала Клара потихоньку.

– Тише, – отвечала принцесса, – маркиза будет кричать об этом громко, так уж нечего толковать вполголоса.

Программа въезда в Бордо была утверждена на основаниях, предложенных осторожным Лене. Придворным дамам приказали приготовляться. Юного принца одели в белое платье с черными и серебряными обшивками, дали ему шляпу с белыми и черными перьями. Принцесса, подражая Агриппине, оделась с изысканною простотою в черное платье без бриллиантов.

Лене, учредитель торжества, много хлопотал о своем великолепии. Дом, в котором он жил в двух лье от Бордо, постоянно был наполнен приверженцами принцессы, желавшими знать, какого рода прием будет ей приятнее. Лене, как директор театра, посоветовал им употребить в дело цветы, клики восторга и колокола. Потом для удовольствия воинственной маркизы Турвиль предложил воинственную пальбу.

На другой день, 31 мая, по приглашению парламента принцесса отправилась в путь. Некто Лави, генерал-адвокат парламента и жаркий приверженец Мазарини, велел еще накануне запереть ворота, чтобы принцесса не могла вступить в город. Но против него действовали приверженцы партии Конде, а утром собрался народ и при криках: «Да здравствует принцесса! Да здравствует герцог Энгиенский!» – разбил топорами ворота. Таким образом, не представлялось препятствий знаменитому въезду, который начинал принимать характер триумфа. Наблюдатель мог видеть в этих двух событиях влияние начальников двух партий, разделявших город: Лави получал приказания прямо от герцога д’Эпернона, а народ имел своих начальников, получавших советы от Лене.

Едва принцесса въехала в ворота, как началась давно подготовленная сцена в гигантских размерах. Корабли, стоявшие в порту, встретили ее пушечною пальбою, тотчас загремели и городские пушки. Цветы летели из окон или вились по улицам гирляндами, мостовая была покрыта ими. Тридцать тысяч жителей и жительниц Бордо всех возрастов кричали беспрестанно, усердие их возрастало ежеминутно, потому что они ненавидели Мазарини, а принцесса и сын ее внушали им живейшее участие.

Впрочем, маленький герцог Энгиенский лучше всех сыграл свою роль. Принцесса не решилась вести его за руку, боясь, что он устанет или упадет под грудою цветов. Поэтому принца нес камер-юнкер. У мальчика руки были свободны, он посылал поцелуи направо и налево и грациозно снимал свою шляпу с перьями.

Жители Бордо легко приходят в восторг. Женщины почувствовали беспредельную любовь к хорошенькому мальчику, который плакал так мило. Старые судьи трогались словами маленького оратора, который говорил: «Господа, кардинал отнял у меня батюшку, замените же мне отца».

Напрасно приверженцы Мазарини пытались сопротивляться. Кулаки, камни и даже алебарды принудили их к осторожности, они поневоле должны были уступить триумфаторам.

Виконтесса де Канб, бледная и важная, шла за принцессой и привлекала взоры. Она думала об этом торжестве с некоторой грустью: она боялась, что сегодняшний успех, может быть, заставит забыть принятое вчера решение. Она шла в толпе, ее толкали ухаживатели, толкал народ; на нее сыпались цветы и почтительные ласки; она боялась, что ее понесут в триумфе, потому что несколько голосов начинали уже кричать об этом. Вдруг увидела она Лене, который заметил ее волнение, подал ей руку и довел до экипажа. Между тем она, отвечая собственной своей мысли, сказала:

– Ах, как вы счастливы, Лене! Вы всегда во всем заставляете принимать ваши советы, и их всегда исполняют. Правда, – прибавила она, – они всегда хороши и полезно слушать их...

– Мне кажется, виконтесса, вы не можете жаловаться, вы дали только один совет, и его тотчас приняли.

– Как так?

– Ведь решено, что вы поедете на остров Сен-Жорж.

– Но когда?

– Хоть завтра, если обещаете мне неудачу.

– Будьте спокойны; я очень боюсь, что желание ваше исполнится.

– Тем лучше.

– Я вас не совсем понимаю.

– Нам нужно сопротивление крепости Сен-Жорж, чтобы жители Бордо приняли наших герцогов и армию, а они нам чрезвычайно нужны в теперешнем нашем положении.

– Разумеется, – отвечала Клара, – но хотя я не так знакома с военным делом, как маркиза Турвиль, однако же мне кажется, что не атакуют крепости, не потребовав прежде, чтобы она сдалась.

– Совершенно так.

– Стало быть, пошлют кого-нибудь для переговоров на остров Сен-Жорж?

– Разумеется.

– Так я прошу, чтобы послали меня.

Лене изумился.

– Вас, – вскрикнул он, – вас! Но, верно, все наши дамы превратились в амазонок?

– Позвольте мне исполнить мою прихоть, господин Лене.

– Вы совершенно правы. Тут может быть только одно дурно для нас: вы, пожалуй, возьмете крепость.

– Стало быть, решено?

– Решено.

– Но еще одно обещание.

– Что такое?

– Чтобы в случае неудачи никто не знал имени парламентера, которого вы пошлете.

– Извольте, – сказал Лене, подавая руку Кларе.

– Когда же ехать?

– Когда вам угодно.

– Завтра?

– Пожалуй.

– Хорошо. Вот принцесса с сыном выходит на террасу президента Далана. Предоставляю мою долю триумфа маркизе де Турвиль. Извините меня перед ее высочеством, скажите, что я вдруг заболела. Велите довезти меня до квартиры, которую вы приготовили мне: я пойду готовиться к отъезду и думать о данном мне поручении, которое очень беспокоит меня: я ведь исполняю первое поручение в этом роде, а в вашем свете, говорят, все зависит от первого дебюта.

– Теперь, – сказал Лене, – я не удивляюсь, что Ларошфуко едва не изменил герцогине Лонгвиль ради вас. Вы равны с нею во многих отношениях, а в некоторых гораздо выше ее.

– Может быть, – отвечала Клара, – и я принимаю ваш комплимент. Но если вы имеете какое-нибудь влияние на герцога де Ларошфуко, утвердите его в первой его любви, потому что я боюсь второй.

– Извольте, постараюсь, – сказал Лене с улыбкою, – сегодня вечером я дам вам инструкцию.

– Так вы соглашаетесь, чтобы я доставила вам остров Сен-Жорж?

– Поневоле согласишься, если так вам угодно.

– А герцоги и армии?

– У меня есть другое средство призвать их сюда.

Лене дал кучеру адрес квартиры виконтессы, ласково простился с Кларой и пошел к принцессе.