Клады российской земли

В мире нет, наверное, другой такой страны, на огромном пространстве которой происходило бы столько войн, вражеских нашествий, смут, бунтов, внутренних неурядиц. И каждая возникавшая в России «нестабильность», опасная ситуация немедленно вызывали в людях желание как-нибудь подальше и понадежнее спрятать то, что могло быть отнято, сожжено или пропасть любым другим способом.

Идет эта традиция с самых древних времен и до нашего времени — старейшим российским кладом считается собрание каменных топоров и инструментов, которое было найдено в XIX веке в большом глиняном горшке в Подмосковье и которому семь тысяч лет, а самый последний еще не отыскан вообще. Возможно, его в этот момент как раз закапывают.

А если кладов много, то и кладоискателей в России не меньше. Нет в мире другой столь всепоглощающей страсти, как азарт поиска, тем более поиска результативного. С той самой секунды как за переплетением тонких и гибких сосновых корней, за осыпающимся желтым песком вдруг блеснул серебряным боком литой кувшин, и я понял — клад! — разом потеряли остроту для меня и рыбалка, и походы за грибами, и даже утиная охота, к которым был я до того особенно пристрастен. С тех пор минуло много времени, заполненного поисками и находками, работой над архивными документами, лазанием по покинутым домам, котлованам и траншеям, несколькими большими экспедициями и множеством малых, однодневных, и, естественно, тремя найденными полноценными кладами и великим множеством единичных, часто очень интересных находок.

Любой человек может представить себе, как это было. В каждой даже и не очень зажиточной семье за несколько лет скапливаются какие-то ценности. Дорогие семейные реликвии. Результаты профессиональной деятельности. Женские украшения — колечки, цепочки, сережки… В некоторые времена и мужчины от них не отставали, были у них и собственные украшения — как минимум перстеньки. Что-то досталось по наследству, что-то принесла в дом с приданым жена, что-то прикупилось само собой со временем. Имелись, конечно же, и накопления на «черный» день. Были эти накопления скорей всего в монетах или в чем-то подобном — размером поменьше, а ценой побольше. Стоял где-нибудь сундучок, или шкатулочка, или просто глиняный горшок. В Древней Руси деньги и ценности хранили часто в подголовниках — специально сделанных выемках с крышкой на возвышениях под подушкой. Из средневековых документов известно, например, что у «гостя» Гаврилы Фатеева, жившего в XVII веке в Москве, было «в подголовке денег пятьсот рублев, двести золотых, тридцать ефимков»… Нередко вместе с постройкой дома предусматривали особые тайнички для ларцов и сундучков. Кто-то скапливал поменьше, купец или служивый человек — побольше. Мало ли что случалось. Вдруг — пожар! Кочевники обложили город! Или вспыхнуло восстание! Или с войском идет на селение француз (поляк, немец, литва, татарин) и, по слухам, грабит и убивает. Или ходит по домам (квартирам) какая-нибудь власть и отбирает нажитое имущество — ей ведь всегда не хватает именно наших денег. В 1660 году Московию посетил австриец Августин Мейерберг. В своих записках впоследствии он замечал: «Деревенские жители, да и сами дворяне, живущие в своих деревнях и поместьях, обыкновенно зарывают свои нажитые деньги в лесах и полях, по обычаю заимствованному у предков».

Уйти — некуда, с собой унести — нельзя. Значит, надо спрятать понадежней, а потом, Бог даст, вернуться и откопать. Железное, во все времена эффективное средство, но Бог был милостив — по грехам нашим — далеко не всегда. И чаще всего ценности оставались там, где их положил хозяин.

В 1898 году в Феодосии при ремонте стен погреба был обнаружен большой глиняный кувшин с четырьмя отделениями внутри. В каждом отделении лежали золотые и серебряные монеты, украшения, драгоценные камни. На глине была процарапана надпись, рассказавшая, что же это такое. Это был клад, но необычный, вошедший в историю под названием «клад четырех поколений». Этот клад собирала одна семья, начиная с XIV века и до 1610 года. Собирала по монетке, отказывая себе в самом необходимом, а в итоге все ценности достались каким- то совершенно посторонним людям.

Клады умели прятать. Прятали и от собственных домашних, скрывали от хозяина. А так называемые «воровские клады»? Их столько, что пришлось даже выделить им отдельную графу в общей статистике. Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков с присущей ему дотошностью описал процесс закладки клада в своем лучшем романе «Белая гвардия». Зимой 1918 года, когда Украина была оккупирована немцами, когда в Киеве хозяйничали гетмановские войска, когда петлюровцы повсеместно грабили и убивали, ценностей было спрятано немало. Инженер Василий Иванович Лисович, прозванный жильцами дома по Андреевскому спуску Василиса, однажды вечером тщательно завесил окна простынями и… «…взял стул, влез на него и руками нашарил что-то над верхним рядом книг на полке, провел ножичком вертикально вниз по обоям, а затем под прямым углом вбок, подсунул ножичек под разрез и вскрыл аккуратный, маленький в два кирпича, тайничок, самим же изготовленный в течение предыдущей ночи. Дверцу — тонкую цинковую пластинку — отвел в сторону, слез, пугливо поглядел на окна, потрогал простыню. Из глубины нижнего ящика стола, открытого двойным звенящим поворотом ключа, выглянул на свет Божий аккуратно перевязанный крестом и запечатанный пакет в газетной бумаге. Его Василиса похоронил в тайнике и закрыл дверцу». «Пятипроцентный билет прочно спрятан в тайнике под обоями. Там же пятнадцать „катеринок“, девять „петров“, десять „Николаев первых“, три бриллиантовых кольца, брошь, Анна и два Станислава». Еще в одном тайнике «двадцать „катеринок“, десять „петров“, двадцать пять серебряных ложек, золотые часы с цепью, три портсигара, пятьдесят золотых десяток, солонки, футляр с серебром на шесть персон и серебряное ситечко (большой тайник в дровяном сарае, два шага от двери прямо, шаг влево, шаг от меловой метки на бревне стены. Все в ящиках эйнемовского печенья, в клеенке, просмоленные швы, два аршина глубины).

Третий тайник — чердак: две четверти от трубы на северо-восток под балкой в глине: щипцы сахарные, сто восемьдесят три золотые десятки, на двадцать пять тысяч процентных бумаг».

Василиса собирался просто переждать черные дни, вовсе не желая оставлять свои тайники на многие годы. В описаниях Михаила Афанасьевича две неточности. Первая: два аршина глубины, то есть почти полтора метра. Так глубоко никогда не зарывали — ведь самому потом откапывать, тем более зимой. И еще: меловая отметка слишком ненадежная примета, ни один «кладовладелец» не доверит свое сокровище этаким недолговременным сооружениям. Сарай мог быть разобран, мог сгореть, мог просто сгнить от времени.

Эти сокровища — спрятанные, укрытые от чужих глаз, от жадных рук. Но случалось и другое. В 1996 году обычный российский садовод-огородник нашел на тропинке посреди пахотного поля массивный золотой перстень-печатку с геммой на горном хрустале. Огородник логично сообразил, очевидно, по грибному опыту, что рядом должно быть еще золотишко. За несколько суток он перекопал с десяток соток поля, но не нашел ничего, кроме ржавых гвоздей и сломанной подковы. Не успокоившись на этом, осенью он пригласил на поле специалистов из московского Клуба кладоискателей, и те с детекторами металла обошли несколько раз поле. Клада на нем не было. Перстень так и остался единичной, хоть и уникальной находкой. Это была просто потеря.

В России есть что искать.

Однако невероятная ценность российских кладов, по сравнению, например, с «золотыми галионами», несколько преувеличена. Дело в том, что до начала XVIII века в нашей стране не было своего серебра, а разработка золотых месторождений началась только при Петре Великом. Все серебро попадало извне, даже первые русские монеты — «чешуйки» — чеканились из больших серебряных монет, привозимых из-за рубежа. Из Германии, из Китая, с Востока. Лишь в 1707 году был запущен серебряный завод в Нерчинске в Забайкалье. За годы правления Петра I на Нерчинских рудниках Большой и Малый Култук было добыто около 2 тысяч килограммов серебра. Зато всего в России в те же годы было отчеканено звонкой монеты на 36,4 миллиона рублей, на что пошло 750 тысяч килограммов серебра!

Впрочем, России было на что менять серебро, и ввозили его в страну много. Россия не была бедной страной, с ней торговали и перед ней заискивали многие державы. Поражают воображение домонгольские славянские клады — в основном это курганные ценности. Коллекция скифского золота, хранящаяся в Эрмитаже, практически бесценна, хотя составлена она всего лишь из нескольких курганных находок XIX века. К нынешнему времени степных курганов, не разграбленных и не раскопанных, практически не осталось. Принято считать, что курганы находятся в южных областях России, но один из самых ценных курганов обнаружили в XIX веке в Соликамском уезде Пермской губернии. До принятия христианства в самых разных племенах покойника собирали на тот свет со всей тщательностью. Воину непременно клали в могилу оружие, доспехи, конскую сбрую, знатную женщину зарывали со всеми накопленными за ее жизнь драгоценностями. Ремесленник забирал с собой на тот свет инструменты, купец — весы с гирьками.

К XI веку захоронения с «инвентарем», как выражаются археологи, почти прекратились, но это не означает, что ценностей на Руси стало меньше. В Новоспасском московском монастыре сегодня можно видеть белокаменные гробницы родственников первых Романовых — в крышках саркофагов пробиты уродливые дыры. Это работа французов в 1812 году, которые в гробницах искали сокровища. Им было невдомек, что в XVI–XVII веках у покойников меняли золотые, серебряные, медные нательные кресты на специальные деревянные, а тело перед погребением заворачивали в саван — по обычаю в гробу все должно быть тленно. Никаких сокровищ вплоть до XIX века в русских погребениях быть не может.

Зато огромное количество кладов оставило население городов и селений Руси во время татаро-монгольского нашествия.

В Рязанской области есть местность под названием Городок. Когда-то это и на самом деле был процветающий древнерусский городок, обнесенный валами, который назывался Ижеслав. Десятиметровые валы и непроходимые рвы сохранились и поныне. Во времена Батыева нашествия Городок выдержал четырехдневную осаду — это известно из летописей. Потом все-таки пал. В живых из защитников и жителей города почти никого не осталось. И можно себе представить, сколько кладов захоронено в остатках деревянных славянских жилищ!

Если археологи начинают копать в центре Москвы, то почти всегда следует ожидать, что будет найден клад, а чаще всего и не один. При широко известных масштабных раскопках на Манежной площади было найдено сразу два крупных клада, помещенных хоть и разными людьми и в разное время, но практически в одно и то же место.

Судя по находкам, клад в те времена мог спрятать кто угодно. Кузнец прятал свои железные изделия, ювелир — украшения, купец — деньги, воин — оружие. В каменном веке укрывали кремневые топоры, ножи, наконечники стрел. Таких «производственных» кладов только в Подмосковье найдено около десятка. И не следует думать, что эти еле обработанные камни ничего не стоят — за иной каменный топор можно получить не меньше, чем за такой же золотой.

Кроме того, в России было несколько периодов, когда население городов и сел добровольно ли, принудительно ли несло скопленные ценности и сдавало их государственной казне. Так было в 1609–1611 годах, когда по всей Руси собиралось земское ополчение, так было после первых поражений русской армии в Северной войне, когда с церквей снимались колокола для переплавки в пушки, а из монастырей вывозились веками собиравшиеся ценности. Не случайно, что эти времена оставили после себя множество кладов. В 1898 году каменщики, ремонтировавшие хоры Великой церкви (Успенского собора) Киево-Печерской лавры, натолкнулись в стене на заложенную кирпичом и заштукатуренную нишу, в которой оказался богатейший клад России. Он и сегодня остается самым богатым кладом Европы. В нише стояли четыре больших оловянных ведра и двухведерная деревянная кадушка, доверху наполненная золотыми и серебряными монетами. В кладе насчитали 16 079 монет, медалей, жетонов, из них 6184 золотых весом больше 27 килограммов и 9895 серебряных, которые весили 273 с половиной килограмма. Это был типичный клад «длительного накопления» — монастырская казна, спрятанная от посланцев Петра I, объезжавших монастыри в поисках ценностей. Все монеты этого клада были иностранными — начиная от античных. Многие монеты оказались с русской надчеканкой, в петровские времена они назывались ефимками.

Огромный клад Смутного времени отыскали московские археологи в прошлом году во время раскопок на той же Манежной площади. Около 80 тысяч серебряных и медных монет общим весом около 40 килограммов были спрятаны в корнях дуба, некогда росшего в самом центре Москвы.

В 1948–1974 году в Эрмитаже был составлен список находок русских монет, не вошедших в предшествующие сводки. Из четырехсот находок оказалось 8 кладов серебряных слитков XIII–XIV веков, 24 клада монет удельного периода, 56 — периода правления Ивана Грозного, 131 клад был спрятан в Смутное время, 65 — петровского времени, 19 кладов золотых монет XVIII — начала XX веков, 18 кладов времен первой и второй мировых войн.

Но самое массовое ограбление народа прошло уже в 1930-е годы. Тогда через системы магазинов Торговли с иностранцами (Торгсин) из семей были выкачаны те граммы бытового золота, из которых и составлена была тысяча тонн золотого запаса страны к 1950-м годам, несмотря на огромные выплаты странам союзникам за вооружение и за помощь в индустриализации СССР.

В 1921 году были выпущены серебряные советские монеты. Они были абсолютно такого же размера и того же веса, что и серебро царской России. Были отчеканены также и золотые червонцы, однако они в обращение почти не поступали и использовались для иностранных платежей. В российской глубинке на первых обладателей серебряных монет приезжали смотреть из других деревень. Эти монеты собирали, их переплавляли в слитки, делали из них различную ювелирку, даже сусальное золото. Чеканка такой монеты продолжалась до 1927 года. Но большинство этих монет ушло в обмен на продукты в 1930-е годы во время голода, а часть осталась в разного рода заначках и кладах и была переплавлена в ювелирные украшения. Клад именно этого периода был найден поисковиками Клуба в 1996 году.

…Это был обычный среднерусский пейзаж — серые осенние поля, облетевший лес на горизонте, разбитые дороги, деревушка, оживающая только летом, вдалеке на пригорке — руины церкви. Поле отличалось от сотен тысяч других русских полей только тем, что именно на нем лежал клад, что, впрочем, тоже для русских равнин далеко не редкость.

И мы, трое кладоискателей, стоящие на обочине дороги, вооруженные лопатами и металлоискателями, знали об этом совершенно определенно и с пустыми руками с этого поля уходить не собирались.

Нет более древней и отчаянней страсти, чем кладоискательство! И если мы правильно понимаем под словом «клад» когда-то и кем-то спрятанные, а затем по разным причинам невостребованные ценности, то мы потратили несколько часов именно для того, чтобы эти ценности открыть и явить миру.

Двое из нас были кладоискателями с большим опытом и умели пользоваться металлоискателями. Этот прибор при определении в земле монеты издает очень чистый и ясный звук, слаще которого для истинного кладоискателя нет ничего на свете. Процесс самого поиска достаточно сложен для описания, но внешне похож на работу косца или сеятеля, то есть по полю идет человек и машет непонятной штукой с тарелкой на конце, а рядом с ним идут еще двое с лопатами, напряженно вслушиваясь в писк из черной коробочки прибора.

Во всем этом нет ровно ничего романтического, по крайней мере внешне, нет опасных приключений, нет темных подземелий и обрывистых скал. Но есть сладкое замирание сердца, когда из вывороченного пласта земли выскальзывает и взблескивает вдруг серебряным боком старая монета.

Так было и на этот раз. Первый «монетный» писк металлоискателя мы все услышали одновременно. «Здесь!» — сказали одновременно три голоса. Первую найденную монету мы долго передавали из рук в руки, хотя ничего необычного для нумизмата в ней не было — обыкновенный серебряный полтинник с рабочим, кующим какую-то шестеренку. Советская власть велела отчеканить серебряные и золотые монеты точь-в-точь похожие на царские: и размером, и весом, и содержанием драгметалла. Просуществовала такая денежная система недолго. И какая-то часть людьми недоверчивыми копилась, никому не отдавалась и теперь встречается в кладах.

Мы искали так называемый у археологов «распаханный» клад. То есть давным-давно зарытую кубышку зацепили плугом, раздавили тракторными колесами, а лемеха растащили монеты по всему полю. Найти такой клад можно только с помощью металлоискателя. На этом поле мы быстро обнаружили два места, где серебро лежало довольно кучно. Увидеть маленькие, облепленные грязью металлические кружочки было просто невозможно, но прибор находил их безошибочно. Через некоторое время процесс поиска и вынимания их из земли стал довольно привычным, а когда число монет перевалило за сотню, стал вырисовываться некий контур клада. Все найденные монеты были одних лет выпуска — 1921–1927 годов. Было и несколько царских полтинников и просто серебряных бесформенных плашек — владелец клада собирал, видно, все серебро, которое попадалось под руку.

В одном месте нам пришлось выкопать яму глубиной примерно с метр, ибо металлоискатель звенел там снова и снова. На глубине обнаружились черепки обыкновенной крестьянской кринки и остатки плотной дерюги.

Тем временем заинтригованные столь необычным шевелением на поле к нам стали подтягиваться дееспособные жители деревни, мужики в количестве двух человек — кроме них зимой в деревне оставались еще трое старух. В итоге собрался небольшой консилиум, и истина проявилась быстро. На окраине деревни нам показали заросшие бурьяном бугры и ямы — все, что осталось от усадьбы деда Феофана. Его хорошо помнили старухи. Человеком Феофан был нелюдимым, слыл местным богатеем, хотя скорее всего был просто прижимист. К советской власти он относился однозначно — оба его сына погибли в гражданской войне, воюя на стороне белых. В 1928 году старик помер. Его изба и большой яблоневый сад забрали в коллективное пользование, и вскоре те пришли в полное запустение. Дом сгорел, сад зачах — в нем и была зарыта кринка с серебром — затем его вырубили, а место распахали.

Мужики дивились на наши находки, старухи охали, самый бойкий вынес из своего дома драное и пыльное церковное облачение — епитрахиль и пробитый пулей старинный мельхиоровый кофейник, оставшийся от немцев, в 1941-м стоявших в деревне. Получив за все это десять тысяч, тут же собрался на железнодорожную станцию в магазин и исчез. До станции было семь километров, и больше мы мужика не видели.

Собрав основную часть клада, мы побрели с металлоискателем просто по полю. Тут нас ждали еще находки — крестьянская женская пуговица-гирька XVII века, екатерининская монета, уланская кокарда времен покорения Крыма, обломок нательного креста, упряжные пряжки и кольца, несколько свинцовых пуль-картечин, немецкие винтовочные гильзы, французские пуговицы 108 полка времен 1812 года — и тому подобный хлам веков, представляющий большой интерес только для историков и коллекционеров.

Русские поля и перелески хранят в глубинах земли немало реликвий, в том числе и кладов. Несколько лет назад в Смоленской области был собран также распаханный клад монет-чешуек времен Ивана Грозного, уже с год обшаривают пахотные поля кладоискатели в районе Красной Пахры в Московской области. Около тысячи находок было сделано в Горках Ленинских на месте «царева караула», которые составили основу местного краеведческого музея.

В Звенигороде нашли нательный крест XIV века, которым награждали воинов, победивших в ратоборстве. Много кладов находят в Москве — и чаще всего это делают многочисленные любители-кладоискатели.

Наверное, Россия — единственная страна в мире, жители которой закопали и спрятали множество кладов уже в XX веке. Революции, гражданские войны, репрессии волнами катились по стране, и российские граждане предпочитали зарывать свои богатства в землю, прятать под полами и в стенах своих жилищ. Большая часть этих кладов уже найдена, но многое и осталось.

Поиски в городе значительно отличаются от поисков в поле или в лесу. Металлодетекторы тут практически неприменимы, так как город обычно завален всяческим железом, и включенные где-нибудь на чердаке старого дома приборы начинают немедленно «фонить», свистеть, звонить на разные голоса. А между тем именно большие просторные чердаки доходных домов XIX века дали примерно 80 процентов всех кладов, найденных в Москве за последние два десятка лет… Объясняется это просто: ценности прятали на чердаках затем, чтобы никому нельзя было определить его владельца — ведь за хранение, скажем, золотых монет в иные времена можно было понести наказание, а хранение оружия всегда было противозаконным.

6 марта 1985 года бригада рабочих РСУ-8 треста № 2 под руководством мастера В. Трусова заканчивала разборку перекрытий дома № 16 на Второй Красноармейской улице в городе Ленинграде. Работать им оставалось немного — надо было лишь сломать старый чулан у черной лестницы старинного доходного дома. Раньше в чулане дворники хранили метлы, ведра, лопаты. Двое рабочих быстро разломали половицы, обнажив балки перекрытий и засыпку. Подключили отбойные молотки и стали взламывать междуэтажное перекрытие. И тут вдруг молоток рабочего Быстрова целиком провалился в открывшуюся под полом дыру, повиснув на шлангах. Быстрое заглянул в дыру, но там царила непроглядная тьма. Посветили спичками — внизу была комнатка с грудой каких-то вещей. Спуститься вниз вызвался некто Третьяков. Рабочие уже поняли, что наткнулись на что-то необычное. Третьяков повис на руках, тяжело спрыгнул вниз и через минуту, оглядевшись, подал товарищам пуховую подушку и атласное одеяло. Затем в дыре показался большой позолоченный кубок. Ошеломленный увиденным, Третьяков сообщил, что подобных вещей там много… Надо было бежать в милицию.

Трое рабочих остались караулить тайник, а бригадир на такси поехал в ГУВД и вернулся оттуда с двумя офицерами милиции.

Все вместе обследовали тайник и поняли, что когда-то одно из помещений третьего этажа было аккуратно перекрыто антресолями так, чтобы внизу образовалось небольшая потайная комнатка размером 2 на 2 метра и столько же в высоту. Над ним помещался дворницкий чулан, о котором все знали. Тайник был устроен очень умно — попасть в него можно было только через потолок нижней квартиры, в котором ремонтники обнаружили три доски, поднимающиеся на шарнирах.

Тайник пережил несколько поколений жильцов этой квартиры, годы гражданской войны, блокаду, два или три ремонта. В нем насчитали около тысячи предметов, аккуратно уложенных в ящики и развешанных по стенам. Одежда — смокинг, бережливо подвешенный на плечики, бальное расшитое бисером платье, шубы, обувь, мужское и женское белье, халат, шляпа в коробке. Посуда — кофейники, хлебницы, ложки, вилки, столовые ножи, бокалы, чаши, графины, кувшины, блюда, флаконы, конфетницы, корзинки. Обиходные и памятные мелочи — кулоны, брошки, запонки, пудреницы, серьги, медали, знаки отличия, подвески, пенсне… Из тайника достали ящик шампанского, трехлитровую бутыль с вишневой наливкой, шоколад, пакетики с кофе, мешочки с жареным ячменем, консервы, крупы, чай. Вытащили оттуда ведерный самовар, телефонный аппарат, подсвечники, бронзовые часы, две фарфоровые скульптурные группы, гардины, шторы, постельное белье, одеяла, подушки, коврики, кружева. Еще — деловые бумаги, документы, коллекцию почтовых марок, мешочек с разменной серебряной и медной монетой, три скрипки.

Разгадка тайника нашлась тут же. В бумагах оказались чековые книжки, документы и визитные карточки на французском языке на одно имя: «Владимир де Лабзин, чиновник по делам особой важности Министерства внутренних дел». Телефонный номер Владимира Николаевича Лабзина в петербургском справочнике совпадает с номером на найденном телефонном аппарате. Все стало на свои места. Лабзин, важный чиновник МВД, бежал из России после октябрьского переворота, и после его отъезда прислуга убрала в тайник все оставшиеся вещи. Документы прислуги тоже были среди бумаг в тайнике. Но что именно помешало воспользоваться спрятанными вещами и хозяину и прислуге — осталось неясным. Круговерть гражданской войны не выпустила их из вихря.

Это была наиболее значимая находка так называемых кладов революционных времен. К началу революции Россия стала одной из самых богатых стран мира. Золото, серебро, драгоценные камни и изделия из них хранились не только в старых дворянских домах, но и у купечества, у городских мещан, даже у крестьянства. Революция всколыхнула державу. В городах начался «жилищный передел». Из сотен тысяч церквей и монастырей изымались ценности, началась конфискация у дворянства и буржуазии.

В 1924 году в Москве в старинном дворце князей Юсуповых в Большом Харитоньевском переулке был найден один из ценнейших кладов — в замурованной нише под каменной лестницей был укрыт сундучок с изделиями из золота и серебра, а рядом лежала скрипка работы прославленного мастера из Кремоны Антонио Страдивари. Во дворе юсуповского дворца известный кладоискатель и исследователь послереволюционной Москвы Игнатий Стеллецкий проследил четыре люка, в одном из которых начинался разветвленный подземный ход, но кладов в подземельях больше не было. Стеллецкому несмотря на его фантастическую одержимость вообще в поисках не везло.

Немало кладов выворотили на поверхность в связи с реконструкцией центра Москвы. Под паркетом дома в Потаповском переулке в вентиляционной отдушине бригада газовщиков обнаружила два шерстяных чулка, набитых бриллиантами, жемчугом, украшениями, а также бумажными керенками. 111 зерен крупного жемчуга оказалось в кладе, а один из бриллиантов пришлось взвешивать на аптекарских весах — стандартное приспособление для измерения оказалось для него слишком мелким.

На Марксистской улице школьники в траншее нашли небольшую бутылку коричневого стекла, в которой было колье со 131 бриллиантом, брошь с рубинами и алмазами, серьги и кольца из золота и платины. В 1957 году в коммунальной квартире, устроенной в старом особняке, принадлежавшем банкиру, на Тверском бульваре меняли полы. Под досками нашли три металлических тусклых бруска. Сначала им не придали значения — на них прямили гвозди, ими прижимали крышки кастрюль. Лишь спустя полгода кто-то обратил внимание на необычно большой вес брусков и догадался потереть их шкуркой. Бруски оказались из червонного золота общим весом 2,5 килограмма.

Иногда клады XX века сопровождались записками — известны по меньшей мере два таких случая. В апреле 1962 года в стене известного недостроенного царицынского дворца была обнаружена гуттаперчевая коробочка, в которой в обрывок газеты 1919 года были завернуты 38 серебряных монет и несколько кредитных билетов Временного правительства. Монеты были явно коллекционными, так как представляли собой смесь различных номиналов, начиная от Анны Иоанновны. В коробочке лежала и записка: «Приду после войны. 1919 г. На, возьми, Боб от Щарда».

На чердаке дома на Сретенке в конце 1990-х годов кладоискатели обнаружили револьвер «браунинг» с патронами в идеальном состоянии — оружие было зарыто в чердачную засыпку и лежало в кобуре. К оружию прилагалось и разрешение на его ношение на имя Сруля Моисеевича Циммермана, подписанное Урицким.

В тихом московском дворике, напротив знаменитого музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина на Волхонке, около фундамента здания лежал вросший в землю валун. Семьдесят лет никому не было до него дела, он не мешал ни строителям, ни водопроводчикам, ни автомобилистам. Но в 1997 году кому-то пришло в голову валун перевернуть. А под валуном оказалось углубление, в ямке — завернутые в резиновый лист два нагана, россыпь патронов к ним, две пары юнкерских погон и петлиц Александровского училища, разменная монета и серебряный портсигар с запиской, из которой явствовало, что этот тайник устроили два юнкера во время боев с большевиками осенью 1917 года. Их взвод был разбит бывшими фронтовиками и разогнан по московским дворам. Ребята положили в тайник все, что нашлось у них в карманах, объяснив в записке, что они опасаются за свои жизни и поэтому оставляют нашедшему номер счета в Английском банке и пароль для получения денег. Все это звучит несколько фантастично, но ныне и номером и паролем занимаются юристы и утверждают, что шансы на получение денег есть.

Один из старейших советских писателей девяностолетний Лев Овалов не так давно рассказал занятную историю. В Москве всем известен Дом литераторов — ЦДЛ. Здание перестроено из особняка графа Олсуфьева, главы московских масонов в предреволюционные времена. В 1920-х годах там размещался детский сад. Лев Овалов хорошо знал заведующую этим садом — бывшую свитскую даму Николая II Елену Петровну Месину. Однажды к ней пришли две дамы, тоже из бывших, и попросились переночевать в детском доме. Месина отказала, но дамы были настойчивы и пришли снова. Месина стояла на своем, а утром придя на службу обнаружила разрытую клумбу, люк и подземный ход, ведущий в особняк, где под полом был оборудован объемистый тайник — уже пустой.

Революционные клады вообще оставили значительный след в советской литературе. Сюжетная завязка о буржуях или дворянах, возвращающихся в Советскую Россию за спрятанными сокровищами, прослеживается в книгах самых разных авторов — от Михаила Булгакова до Анатолия Рыбакова. Не кажется выдуманным и сюжет знаменитых «Двенадцати стульев» — в городе Лодейное Поле Ленинградской области при ремонте старинного стула столяр нашел газетный сверток, в котором была значительная сумма в долларах начала XX века. Газета, кстати, оказалось «Правдой» за 14 ноября 1918 года.

Профессиональных кладоискателей в Москве немного — может быть, человек пятьдесят. Фанатиков еще меньше, не больше десяти. Это те, кто занимается кладоискательством постоянно, пытаясь, так сказать, строить на этом личное благополучие. Существуют еще и любители, которые лазят по старым домам с целью добавить что-нибудь старинное в свою коллекцию, но эта страсть другая.

Кладоискателями не рождаются. Ими становятся. Многие из тех, кого мне удалось разговорить, рассказали, что они начали с находок каких-либо ценностей. Один нашел двенадцать золотых монет, завернутых в бумажку, другой за притолокой обнаружил несколько серебряных ложек, третий где-то на антресолях наткнулся на спрятанные там иконы. Для кого-то эти находки лишь счастливая случайность, а для других подобные потрясения становятся определяющими — и тогда человек потерян.

Сейчас Москва усиленно перестраивается, особенно ее исторический центр. Старинные доходные дома, родовые особняки, знаменитые московские здания сдаются в аренду фирмам, и те тут же начинают вынимать из домов всю их начинку, оставляя лишь фасад. Несколько дней, пока дома стоят пустые до прихода строителей, — дни кладоискателей. Дома методично обшариваются сверху донизу, и поразительно много обнаруживается в них интереснейших находок!

В 1999 году сведения о находках поступали в Клуб кладоискателей примерно раз в неделю. В двухэтажном здании у знаменитой гостиницы «Россия» под полом кладоискателем найдена самодельная бомба времен первой русской революции — привет сегодняшним бандитам от их предков, бомбистов-революционеров. Бомба была полностью снаряженной и, так сказать, готовой к употреблению. Продана неизвестному коллекционеру реликвий на Измайловском вернисаже за два миллиона рублей. Там же, забытая всеми, в мусоре лежала мраморная доска с высеченной надписью «Свободенъ от постоя». Продана за триста тысяч.

В бывшей коммуналке на Сухаревке в тайнике за батареей обнаружен сверток из кухонной фольги, который содержал более миллиона левов бывшей Народной Республики Болгарии.

На чердаке старинного дома на Ордынке найдены сразу два захоронения ценностей — типичная воровская захоронка — кожаный саквояж с инструментами для взлома и мешочком золотых коронок и серебряное подарочное блюдо с обозначенной датой 1867 — закопанное в шлаковую засыпку под печным боровом… Все эти вещи до сих пор хранятся у нашедших их людей.

Кладоискателям, как правило, известны все потайные места в старинных домах — таких мест не так уж и много. Под балками на чердаках, за батареями в жилых комнатах, в отдушинах и уцелевших печах, под полами и за подоконниками — выбор не очень-то и богатый. Большинство находок относится либо к революционным, либо к довоенным временам. Прятали обычно так, чтобы нельзя было догадаться — кто хозяин клада. Прятали холодное оружие — офицерские сабли, казацкие кинжалы, воровские финки. Прятали огнестрельное оружие — наганы первой мировой Тульского императорского завода, вальтеры и браунинги, привезенные с фронта Великой Отечественной. Сейчас прячут «мокрые» стволы — обычно китайские ТТ, сделанные из плохой стали. Прятали деньги. В подвале дома в районе Мещанских улиц отыскали развалившийся чемодан, набитый кусочками долларов выпуска 1920-х годов — крысы и мыши, оказывается, тоже любят доллары.

Прятали золото и серебро: монеты, украшения, столовую посуду. Скрывали от посторонних запрещенную литературу — от сочинений Троцкого до порнографических альбомов. Прятали иконы и картины, прятали все праведно и неправедно нажитые ценности. И не всегда доставали из тайников обратно.

Однако кроме кладов в московских домах кладоискатели ищут и просто случайные потери. Попав в нетронутый дом сразу после выселения жильцов, кладоискатели проверяют стены. Однажды нашли вмурованный в кирпичную кладку старинный сейф. Выломали его оттуда целиком и неделю вскрывали. В итоге просто распилили его чуть ли не пополам и нашли внутри четыре советских паспорта на разные фамилии, но с одной и той же фотографией.

Поднимают также подоконные доски. Тайники там встречаются реже, но потери — чаще. В одной квартире в щели между окном и стеной застряли 74 монеты разного достоинства и времени — от николаевских серебряных до советских никелевых.

Но то, что лежит под полами в старых московских квартирах, иногда превосходит все ожидания кладоискателей. В щели между половицами, вентиляционные отверстия, в мышиные норки проваливались иногда такие вещи! Больше суповые серебряные ложки, женские браслеты, мужские запонки и мундштуки — в иных квартирах кладоискатели попросту просеивают сквозь строительную сетку весь квартирный мусор и вековую пыль. Здесь может быть и кольцо с восьмикаратным изумрудом — было и такое, — и булавка с жемчужной головкой, и ржавый нож с перламутровой изумительно красивой ручкой. Как показала практика, из средней квартиры извлекается около пятидесяти монет, одно-два кольца или нательных крестика, десяток пуговиц — иные пуговицы стоят на Измайловском вернисаже у любителей по сто тысяч рублей, — а также множество абсолютно непредсказуемых безделушек.

Спичечные коробки (и спички зажигаются!), детские игрушки, всякая домашняя мелочь — и прочее, прочее, прочее.

Любая такая вещица найдет своего покупателя. Собиратели и коллекционеры толкутся возле продавцов всякой старинной всячины на Измайловском вернисаже — достойном продолжателе дел славной Сухаревской площади. Тут и в самом деле иногда можно купить за бесценок что-то выдающееся, но чаще вам всучат какую-нибудь подделку, новодел, вышедший из рук безвестного умельца. Нумизматам там могут запросто предложить «семейный» рубль Николая I, несмотря на то что их всего-то было двенадцать штук и владельцы каждого хорошо известны. Сюда же приносят и найденные монетные клады. До археологов они как правило не доходят.

Археологам приходится искать клады самим, и это у них неплохо получается. По закону никто не может вести в исторической Москве строительство без предварительного археологического обследования и раскопок. На эти дела заказчик вынужден отдавать три процента от сметной суммы строительства. Деньги это немалые, а раскопками в Москве имеют право заниматься лишь две организации: Музей истории Москвы и Институт археологии, поэтому между ними длится нескончаемая тяжба. Ни те, ни другие не хотят уступать площади под раскопки и деньги на их проведение. Пока борьбу одерживает Музей истории Москвы. Именно его археологами осенью был раскопан задний двор старого здания Университета на Моховой, где какие-то ловкачи получили разрешение на строительство подземного гаража. В XVI веке там были земли бояр Романовых. На пятиметровой глубине обнаружили остатки сгоревшего некогда сруба и громадное количество медных копеек эпохи «медного бунта», когда народ протестовал против замены серебряной монеты медной. Вот такие монетки и были найдены, причем все они оказались фальшивыми, хотя и отчеканенными казенными чеканами. Кроме них были найдены заготовки для монет и инструменты. По сути дела был найден фальшивомонетный двор, где кто-то из Романовых, противников Годуновых, столь остроумно приспособил к делу украденные из казны чеканы и штампы. Современники отмечали слишком уж большую инфляцию в Москве даже для такого вполне сегодняшнего мероприятия, как обмен денег, что и вызвало возмущение народа, которое направлено было против Годуновых, а не Романовых.

Кладоискатели в один голос заявляют, что работы по Москве им осталось лет на пять, не больше. Потом необследованных домов просто не останется, и им придется применять свой опыт в других городах. Интересно, что Петербург по количеству находок от Москвы очень отстает, зато хорошей славой пользуются у кладоискателей среднерусские и приволжские города.

В Москве, как и везде, есть стройки парадные, для фасада, а есть и незаметные, так сказать — задворки. В ста метрах от Кремля и Красной площади, по Никольской улице за зеркальными стеклами модных магазинов, за свежепокрашенными стенами бывшего Историко-архивного института, а ныне не менее модного Гуманитарного университета стоит уже почти четыреста лет Спасский собор некогда знаменитого Заиконоспасского монастыря.

У этого собора необычная судьба. Изначально он был построен на месте деревянной Спасской церкви, срубленной еще при Дмитрии Донском, потом не раз перестраивался, надстраивался, реконструировался. В итоге в 1730 году собор был надстроен на два яруса — и старая кладка не выдержала. По стенам пошли трещины, их сразу же начали спешно укреплять — в результате кое-где стены собора получились в три слоя и достигли толщины в полтора метра.

Сначала он был в ведении известной Славяно-греко-латинской академии, и под полом собора были похоронены основатели академии достославные просветители братья Лихуды (их могилы потеряны), в стенах его молились русские ученые Ломоносов и Магницкий и многие поколения российских священнослужителей, учителей, проповедников. Когда Академия в 1825 году была переведена в Троице-Сергиеву лавру, собор был передан вновь образованному Заиконоспасскому монастырю. В начале XX века к нему была пристроена колокольня, ныне лишенная звонного яруса и застроенная торговыми помещениями.

При советской власти в соборе размещался спецгараж НКВД, общежития Метростроя, какие-то учреждения. В начале 1990-х он был передан Русской православной церкви. Сегодня собор представляет собой конгломерат построек начиная с XVI века и кончая сегодняшним днем. Поставлен он был на краю когда-то существовавшего оврага, затем под фундаментом собора прошла линия метро, затем был проложен шестиметровый коллектор Неглинки, затем… Затем с 1932 года здесь регулярно происходят аварии — подтопляется станция метро, оседает грунт, проваливаются фундаменты домов.

Как считает архитектор-реставратор Дмитрий Докучаев, работающий в Спасском соборе, ныне его «объект» находится в катастрофическом состоянии и может рухнуть в любой момент. На собор действует вибрация от метрополитена, под его фундаментом происходит медленное вымывание грунта из-за постоянно текущей теплотрассы, проходящей неподалеку. Между тем у храма есть прихожане, у монастыря — насельники, в соборе проходят службы, работает воскресная школа. Все, что мог, Дмитрий уже сделал — заложил кирпичом все оконные проемы храма: есть такой способ укрепления зданий, особенно таких, чьи стены прямо-таки разламываются на глазах. Денег на ремонт собора нет, а денег надо много — около 5 миллиардов рублей, что для насельников монастыря и прихожан собора является цифрой астрономической. Но храм будет благодарен за любую помощь — в чем бы она не выражалась.

Тем временем у Дмитрия Докучаева нет денег даже для того, чтобы заказать проект укрепления Спасского собора, и он, и несколько рабочих занимаются тем, что латают дыры, расчищают подземелья монастыря.

А подземелья эти таят в себе немало исторических загадок. Все они были завалены землей, перемешанной с человеческими костями — остатками монастырского кладбища, битым кирпичом, строительным мусором. Расчищая один из сводчатых подвалов собора, рабочие открыли еще один свод из белого камня, уходящий глубоко в землю, — то ли остатки еще более древнего сооружения, принадлежавшего подьячему Ветошникову, владевшему этим участком в XVI веке, то ли остатки подвала Земского приказа, граничившего с монастырем в те же времена, то ли… Под собором может оказаться что угодно — вплоть до библиотеки Ивана Грозного, одной из самых таинственных загадок в русской истории. Но есть и другие версии: по некоторым сведениям, когда-то от Никольской башни Кремля до Никольской же башни Китай-города существовал подземный ход военного назначения. Письменные источники говорят, что по этому подземному ходу можно было проехать на лошади с телегой. Свод, расчищенный под Спасским собором, приблизительно такую ширину и имеет.

В любом случае расчищать это сооружение надо — в Москве не так уж много построек XVI века. Однако средств у монастыря нет и на археологические раскопки. И что таят подземелья Заиконоспасского монастыря, какие находки ожидают там исследователей — сказать можно будет еще не скоро.

Москва ныне усердно прихорашивается. Красят фасады, ремонтируют крыши, сносят развалюхи. Но стоит свернуть в какой-нибудь малозаметный переулок, пройти через арку в старинный московский дворик — если он, конечно, еще не куплен нынешними богачами «под себя», — и там ожидает прохожего все тот же беспорядок, горы мусора, обшарпанные стены, провалившийся асфальт.

Рядом с собором, буквально в нескольких метрах от его древних стен, группа почему-то армянских строителей спешно строит как бы башню Китай-города, выходящую прямо на Театральную площадь. В башне этой предполагается устроить ночной ресторан. Еще один ресторан в историческом центре столицы для властей конечно же куда важней, чем еще один храм. Задворки Москвы, старые дворы — рай для современных кладоискателей.

Ремесло кладоискателя развито намного больше, чем это кажется поначалу, ибо кладоискатели — люди, как правило, скрытные, результаты работы не афишируют, места поисков засекречивают надежнее, чем места ракетных установок. Они хорошо знают русскую историю, разбираются в исторических раритетах, а самое главное — им своя профессия нравится.

Еще несколько лет назад многие из них делали немалые деньги на латунных оконных и дверных приборах, которые сотнями килограммов выносили из старинных московских домов. Эти красивые блестящие штуковины — всякие дверные литые ручки, узорные шпингалеты, задвижки, заслонки и решетки — отлично и недешево шли на скобяных рынках Москвы. Теперь прилавки завалены поделками из Индии и Египта, спрос резко упал и многие чердачники остались без работы. Чердачники, как они сами себя называют, — это, пожалуй, самая распространенная категория городских кладоискателей.

Страсть искать и находить — одна из самых сильных и древних страстей.

В «Печерском патерике» повествуется о некоем киевском иноке Федоре, который в какой-то «варяжской» пещере отрыл клад латинских сосудов, но доставать их оттуда не стал. Князь Мстислав Святополкович, прознав о находке, велел Федора «мучить крепко», чтобы тот выдал место пещеры. Инока пытали дымом, однако он почему-то молчал и в конце концов был удушен.

Многочисленные сыскные дела о кладах ныне хранятся в архивах, а в XVII–XVIII веках «сыски» о кладах входили в обязанности воевод. Сыски были самые энергичные — опрашивали и самих находчиков, и их родственников и друзей, и свидетелей приводили причем «к пытке и огню». Вот, например, сыскное дело о можайском кладе 1702 года. Местный воевода Петр Са-велов доносил в Москву, что июня 9 дня в приказную избу явился посадский человек Герасим Васильев и открыл, что близ городского торга «многие люди роют землю и ищут денег». Воевода тут же поскакал к торгу, сам нашел 16 алтын — «а те деньги старинны». Из Москвы, из Разрядного приказа, от боярина Тихона Стрешнева, ведавшего служилыми людьми, вскоре последовал указ: «…то место разрыть, и вынять земли сколько пристойно, и тех денег и иной поклажи искать, и что будет вынять и описать именно, а тое поклажу и опись прислать». Воевода Савелов раскопки произвел, нашел еще 12 алтын, да мельничный жернов и все это отослал в столицу.

Баловалась кладоискательством и царица Екатерина Алексеевна, сестра царя Петра. Она пыталась отыскивать сокровища с помощью неких «планетных тетрадей», посылала слуг разрывать в полночь могилы на кладбище, сама выезжала в экспедиции, но как это бывает всегда, когда в серьезное дело вмешиваются колдуны и ведьмы, поиски ее результата не принесли.

Крепостной вельможа Шереметевых Леонтий Ануфриев как-то заявил по начальству, что он-де обладает средством для отыскания кладов. Доказывая свое умение, он клал на наковальню пузырек с «гремучим серебром», на него железную полосу и бил молотом. Взорвавшийся пузырек разрывал полосу пополам. Для крестьян это была большая диковина, но «колдуна» стали бояться и за кладами с ним никто уже не пошел.

А в 1833 году московский генерал-губернатор писал тогдашнему министру внутренних дел: «Прошлого апреля 12 числа при проезде секретаря Волоколамского земского суда Секавина в городе Волоколамске на дрожках по дороге к собору пристяжною лошадью выбит был копытом из земли кувшин со старинною разного сорта серебряной монетой».

Ныне «лошадью» кладов уже не найдешь. Современные чердачники, попадая на нетронутый их коллегами чердак, протыкают старинную засыпку специальными щупами, отлично зная несколько мест, где во все времена делали захоронки. Кстати, по словам бывалых чердачников, немалый интерес для них представляет чердак двухэтажного особняка редакции журнала «Наш современник», куда они до сего дня еще не сумели проникнуть.

Чердачники друг друга знают по кличкам: Лабман, Ганс, Вездеход, соперничая и сообщая о находках, и оставляют сообщения на стенах пустующих домов. Им быстро становится известно о находках: когда в одном из старых зданий на Маросейке нашли золотой клад весом в четыре килограмма: монеты, ювелирные изделия, небольшие слитки, — они узнали о нем раньше перекупщиков и тем более милиции.

Но и спустившись с чердака в дом можно ожидать находок. Вопреки распространенному мнению и описанию Михаила Афанасьевича Булгакова в стенах домов прятали ценности крайне редко. Долбить стены, вынимать кирпичи, потом тщательно все маскировать — дело трудоемкое, требует уединенности и вообще непростое. В старое время предпочитали прятать под полом, благо в домах дореволюционной постройки расстояние под половицами до перекрытий было большим. Удобно, вещь всегда под рукой, а поднять половицу, а потом прибить ее обратно можно практически бесшумно. Именно под полом в арбатском доме чердачником Седым была найдена крайне редкая платиновая монета Николая I — почти весь тираж этих монет был когда-то обменен на серебряные рубли по номиналу. Ослушаться царского указа могли немногие.

Ничего не известно о находках в подвалах домов — это хоть и странно, но объяснимо: подвалы всегда были обжиты больше, чем чердаки, в которых прятали ценности и опасные вещи именно потому, чтобы при обнаружении их нельзя было определить владельца. Оправдаться в том случае, если оружие или золото были бы найдены прямо в комнате, было гораздо труднее.

Однако ниже подвалов ценности встречаются намного чаще. Поистине кладезем для археологов и поисковиков стали заваленные ныне строительным мусором старинные колодцы и бывшие выгребные ямы. При строительстве на Цветном бульваре роскошного здания под названием «Палаццо на Цветном» был обнажен колодезный сруб, сделанный в XVII веке на берегу Неглинки, ныне текущей под бульваром в бетонной трубе. Кладоискатели, договорившись с рабочими-турками, сняли несколько нижних венцов сруба и извлекли из наполнявшей колодец земли несколько глиняных абсолютно целых сосудов, то ли брошенных, то ли уроненных в колодец в начале XVIII века. А из старой выгребной ямы, вскрытой археологами в переулке на Сретенке, прямо в лучшие антикварные магазины Москвы поступил серебряный молочник, бронзовое блюдо и позолоченный эфес шпаги времен Николая I. Это не считая монет, пуговиц, стеклянной и фарфоровой посуды, бытовых мелочей и безделушек. Из той же ямы были извлечены десятки так называемых «шпильмарок» — игорных фишек XIX века, очень похожих на монеты.

Еще ниже под асфальтом и фундаментами домов проходят трубы ливневой канализации, откуда наиболее удачливые кладоискатели иногда вынимают монеты всех времен целыми ведрами. Где-то на поворотах этих труб или в образовавшихся со временем карманах от раскрошившихся кирпичей скапливается годами все то, что теряют люди на улицах. Специальными приспособлениями — нечто вроде проволочной корзинки на длинной ручке — они вычищают эти карманы, выгребая иной раз золото в изделиях десятками грамм за раз. Еще совсем недавно кое-кому удавалось построить на эти колечки-сережки-брошки себе квартиры, да и теперь им хватает на вполне безбедную жизнь.

Все эти категории охотников за сокровищами должны быть лишены естественного чувства брезгливости, ибо им приходится иметь дело большей частью с отбросами человеческой цивилизации.

Однажды услышал я полный драматизма рассказ одного из московских чердачников: «Мы как-то в Рязань поехали, по старым домам чердаки пробомбить… Ну, нашли недалеко от центра домик старый, трехэтажный. Залезли. И по своим привычкам все самые такие места осмотрели — пусто. А пол на чердаке глиной засыпан. На полу хлам всякий. Уже уходить хотели. И глядь — под ногами блеснуло что-то. Нагибаюсь — батюшки, рубль царский, Николая II! Давай смотреть рядом — еще один! Еще! Тогда взялись за дело всерьез. Чердак расчистили, и каждый кусок глины перекапываем. Собрали на чердаке тридцать одну рублевую монету! Как там оказались — и почему на всем пространстве чердака примерно на метр одна монета? Вышли мы, обалдевшие, на воздух, сели на лавочку. Монетки рассматриваем. Тут какой-то местный житель подсел, закурить спросил. Разговорились. Мы про дом спрашиваем — что да как. И выяснилось, что дом после войны ремонтировали и чердак глиной утепляли. А глину ту ведрами носили прямо из ямы, неподалеку. Ну и сами того не заметив клад-то на чердак и перетаскали… А где яма была, спрашиваем. А вон там вроде, вон аккурат где сортир стоит, видите? Эх, мать-то вашу, перемать! Нашли же место. Так что в Рязани только грибы с глазами — их едят, а они глядят».

Но в последнее время появилось еще одно поколение современных кладоискателей, которые ищут то, чего никогда не теряли, в намного лучших условиях, чем городские охотники за сокровищами. Не меньшие богатства хранят русские поля и леса. В российской истории было по меньшей мере три уничтожающих вихря, после которых на месте сел, деревень, хуторов, усадеб остались лишь пустые места. Большинство таких мест застроено, разрушено карьерами, залито рукотворными морями — и как следствие потеряно для поисков. Однако русская земля всегда была густо заселена, и пустошей, распаханных полей, огородов на тех местах, где когда-то кипела жизнь, еще достаточно. Собственно, почти любое русское поле хранит в верхнем слое земли немало свидетельств прошлого.

В России не так уж много незаметных деревень, которые, однако, знал бы каждый. Подмосковное, ныне полудачное село Радонеж, родина Сергия Радонежского, одно из них. Для любого православного человека Радонеж — не просто географический топоним, не просто поля, перелески, выпасы и покосы, но некая местность, осененная святым именем.

Сегодняшний Радонеж — это железнодорожный полустанок, асфальтовая дорога, по обе стороны которой обычные сельские дома, огороды под картошку, церковь да клыковский памятник Святому Сергию. Жителей в сельце без магазина, наверное, меньше, чем было здесь в начале XIV века, когда у бояр Кирилла и Марии появился сын Варфоломей. Правда, сейчас дома в деревне скупают люди церковные, активно занимающиеся хозяйством. Пашут, сеют, пасут скотину они примерно в тех же местах, где делали это и семьсот лет назад. По крайней мере, современный пейзаж в Радонеже удивительным образом совпадает с ландшафтом, который изображен на известной картине Нестерова.

Прежде Радонеж был княжеским городом, удельным центром князя Владимира Андреевича Серпуховского, а его укрепленное городище — «городком», куда в часы опасности стекались жители близлежащих деревень и однодворных селищ. Вокруг Радонежа современные археологи насчитали более тридцати таких славянских поселений. Скорей всего, жили люди здесь еще раньше — на территории самого городища, которое сегодня занято кладбищем, при рытье могилы была найдена бронзовая литая фигурка медведя, датированная ранним железным веком.

Археологов Радонеж привлекал всегда. Жизнь здесь замерла в начале XVII века, когда городок сожгли польско-литовские интервенты, и возобновилась только в начале XIX века. Сравнительно незастроенный, почти без изменений дошедший до нас ландшафт, глубокий культурный слой позволял историкам судить о том времени. В 30-х годах раскопками в Радонеже были заняты больше ста квадратных метров городка и его окрестностей, копали археологи и позже, но самые важные находки были сделаны обычными любителями истории, а не профессионалами-археологами. Это уж потом самый обыкновенный козий выпас у Радонежа заполнился ученым людом, расчертившим поле на полосы, заложившим раскоп и вообще делавшим все по науке.

А дело было в том, что на этом выпасе председатель Московского клуба кладоискателей Н. Соловьев в один день нашел сразу два клада — вещевой и монетный!

Собственно, долго это он и сам не понимал. И лишь когда на участке размером с обычную жилую комнату все чаще и чаще прямо в дерне стали появляться крохотные плоские кусочки серебра неправильной формы, но с оттиснутыми на них надписями — монеты времен Ивана Грозного, всем стало ясно — клад. Монеты пролежали в земле больше трехсот лет. Когда-то клад, завернутый либо в кусок кожи или бересты, был задет плугом, и монеты оказались растащенными по полю. Увидеть их в пахоте, если не знать, что ищешь, чрезвычайно трудно — приходилось пальцами разминать каждый кусочек земли, нащупывая крохотную монетку размером с ноготь. За день ползания на коленях удалось выкопать и собрать примерно тридцать монет. Потом, когда поиски стали вестись по правилам и были применены металлоискатели, археологи смогли собрать еще двадцать таких же монет. Но все равно это была лишь часть клада, зарытого на этом поле в XVI веке безвестным крестьянином. Что заставило его спрятать нажитые деньги — война ли, опричнина ли, пожар — сегодня уже не догадаться… Остальная часть клада была собрана либо давно, либо рассыпана где-то по полю, и обнаружить ее просто немыслимо.

Были и другие находки: кресты-тельники — непременные предметы на каждом русском пепелище, — детали конской упряжи, различные поясные пряжки, пуговички-«гирьки», застежки. Найдено было и с десяток медных и серебряных монет, к кладу не относящихся, ибо были они все другого времени, зато чрезвычайно редкие, удельных князей. Вся эта коллекция, хоть и с большой неохотой, была передана археологам, поскольку во вновь открывшейся экспозиции Государственного исторического музея предусматривалось создать витрину, посвященную именно Радонежу. Археологи были рады, но предупредили кладоискателей, что все, что находится в земле, — это как бы их собственность, пусть даже пока и не найденная, потому что только они получают за это деньги, хоть и маленькие и очень редко.

Найти клад — счастливый, но вполне возможный случай. Радонежский клад XVI века составлял сумму, равную примерно тогдашнему рублю. Столько стоила лошадь или корова и столько же брали «государеву оброку» со среднего крестьянского хозяйства. Топор обходился крестьянину копеек в 7–10, замок стоил пятак. Пуд ржи в Подмосковье стоил во времена Грозного около 30 копеек. Англичанин Флетчер, посетивший Москву в конце XVI века, писал:

«Чрезвычайные притеснения, которым подвергаются бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у кого есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может, иногда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делается при нашествии неприятельском».

До находки в Радонеже на востоке Подмосковья были зафиксированы четыре клада, хотя, конечно, на самом деле их было гораздо больше. От Москвы на Тро-ице-Сергиеву лавру, а затем на Александрову слободу в XIV веке проложили первую грунтовую дорогу, вдоль которой и селились люди. Здесь и были обнаружены клады, и нынешний — не исключение.

Все монеты в кладе оказались двух чеканов, но одна сторона у них была совершенно одинакова: всадник с саблей. Они были отчеканены после денежной реформы, проведенной в 30-х годах XVI века, когда «заповедал князь велики Иван денгам ходить обрезным и велел новыми денгами торговати с копьем». Именно тогда родилась копейная деньга или, как позже ее стали называть, — просто копейка. Монеты же с изображением всадника с саблей стали называть московками.

Интересно, что чеканили эти монеты из крупных серебряных талеров, которые делали в Западной Европе. Русь, не имевшая в те времена собственного серебра, меняла талеры в огромных количествах на меха. Считается, что это была важнейшая статья торговли Руси с Западом. Один талер или, как его называли — ефимок, стоил примерно 36 копеек.

Но это был второй клад. А первый обнаружили точно так же случайно примерно метрах в двадцати от монет. Здесь на небольшом пригорке рядом с дорогой над высоким обрывом было собрано около пятидесяти фрагментов средневековых бронзовых наперсных крестов-энколпионов или, по-другому, складней-мощевиков. Находки поставили в тупик даже археолога Сергея Чернова, много лет занимавшегося именно Радонежем. Когда-то на этом пустом поле стояла церковь Св. Афанасия «без пения», но сгорела в 30-х годах XVII века. Кресты могли храниться в ней, тем более что многие из них, несомненно, побывали в сильном огне. Но с таким же успехом энколпионы могли быть и в мастерской медника или даже просто в любом крестьянском дворе, так как по тем временам представляли большую ценность. Некоторые обломки складывались в целые кресты, но все изломы были старые, иные кресты были с явным литейным браком, но самое главное — среди находок не было ни одного целого.

После долгих научных дискуссий прямо на поле была принята рабочая версия, что негодные и сломавшиеся кресты приносились и как бы сдавались в церковь, возможно на переработку. Версия основана на решении Стоглавого собора, посчитавшего, что даже сломавшийся крест выкидывать и попирать ногами нельзя.

Так или иначе, но находки на поле у Радонежа дали пищу умам археологов на долгое время.

Кто-то из историков правильно заметил: «Музеи — это кладбище находок». В Государственном историческом музее скопилось около полутора тысяч кладов, они хранятся в запасниках в деревянных коробках. Их изучают: взвешивают, рассматривают, устанавливают связи между предметами, их географию и т. д. Показать все клады, рассказать их историю, чтобы можно было оценить их разнообразие и богатство, подивиться историческим совпадениям и несуразицам не может пока ни один музей в мире.

Автору этих записок более интересны обстоятельства находки клада, детали обнаружения и захоронения, чем состав клада и его чисто научное значение. К сожалению, ученые записи об этом почему-то умалчивают. Лишь в старых книгах можно встретить такие строки: «1824 года, мая 25 дня, в день праздника Святаго Духа, мещанин Киевский Василий Хащевский, идучи из Киево-Подола на гору старого Киева тропинкою, прямо к Михайлову монастырю, и взошедши уже по тропинке возле ограды монастыря, наступил на выпуклый, из впадины обнажившийся, красный кирпич, от натиска его проломленный, и увидел, что то был горшок, разломил его крышку и, усмотрев там блистающее серебро, вынул оное в платок. Но заметив между вещами церковные, немедленно представил сию находку в городовую полицейскую часть к приставу и потом к полицмейстеру, а сей, пересмотрев у себя вещи и доведя до сведения г. губернатора, препроводил оныя к известному в Киеве М. Ф. Берлинскому, приказав вырыть и самый горшок, в коем лежали сии древности».

Или прочесть историю про некоего псковского крестьянина-бедняка, обнаружившего при пахоте облога громадный клад серебряных слитков, за которым он ездил на лодке аж четыре раза, и про алчную помещицу, которая серебро у крестьянина отобрала. Но и бедняк оказался не промах, ибо через год он как-то внезапно разбогател и даже выкупил себя и свою семью у полагавшей, что серебро кончилось, помещицы…

Современное кладоискательство, конечно, во многом потеряло свое меркантильное значение и сегодня служит скорее удовлетворением древней и неистощимой страсти к поиску, разгадкам исторических тайн. И именно поэтому оно не умрет никогда.

Впрочем, часто из обычной и вполне понятной человеческой страсти поиски ценностей приобретают некое вполне патологическое значение. Именно таковы так называемые трофейщики.

В этом лесу, прежде чем разжечь костер, землю тщательно протыкают штыками — вполне в земле может оказаться снаряд или мина и тогда… Такие случаи бывали.

В этом лесу можно встретить людей с оружием. Можно услышать пулеметную очередь, а еще чаще взрыв. Сюда не ходят грибники и охотники, даже местные лесники стараются держаться знакомых троп.

В этом лесу под Тихвиным — два часа на электричке и полчаса пешего хода — война лежит на поверхности. Зимой 1941–1942 года именно здесь наши войска пытались прорвать оборону фашистов и выйти к блокированному Ленинграду. Все атаки, судя по мемуарам ветеранов, закончились тогда безуспешно, хотя линия фронта гуляла в этих лесах туда- обратно до самого лета. Немцы вгрызлись в железнодорожную насыпь, построив прямо под шпалами блиндажи и доты, примерно в полукилометре наши соорудили из двух рядов бревен длиннющий сруб, засыпанный землей, прорезали бойницы и выкопали свои землянки. Немецкая оборона углубилась в тыл на три-четыре километра и была почти круговой — со стороны Ленинграда на них шли наши осажденные войска.

Кости здесь на каждом шагу. В корнях тридцатилетней березы застряла русская каска, а в ней — обломок челюсти. Из лесной лужи выглядывает кусок берцовой кости. Человеческие позвонки выдуло ветром из кротовой кучки на поляне.

Еще больше в этом лесу ржавого железа. Окопы, провалы блиндажей и землянок, ямы пулеметных гнезд, минометных позиций видны отчетливо. Чуть присыпанные листьями высовывают свои жала куски колючей проволоки. Стоит в лесу раздутый изнутри взрывом остов советского танка. Взорвали его уже после войны, из баловства. Сорвало башню, куски листовой брони валяются под кустами. Наверное, ребятки напихали в танк столько снарядов и мин, сколько поместилось. Этого добра здесь хватает. Лежит толстенный снаряд какого-то большого калибра с проломленным боком. Он в свое время не разорвался, и потому к нему даже не подходят — видна его желтая взрывчатая начинка.

Этот лес очень опасен, но люди в нем бывают часто. Всюду следы кострищ, тропинки, консервные банки. Железная будка на ближайшей станции электрички Петербург-Тихвин пестрит процарапанными надписями: «Здесь был Вова-Гитлер. Взяли три блиндажа», «Братва, мы нашли такое!», «Есть знаки. Стрелка там же». Это пишут черные следопыты, трофейщики, падалыцики: сами себя они называют по-разному. Это они живут в этом лесу неделями, оставляя после себя пластиковые бутылки из-под спирта, свежие воронки и горы вынутой ими земли из блиндажей и окопов.

После войны этот лес уже убирали. Трофейные воинские команды прошлись редкой цепью, скидывая найденное оружие в черные провалы блиндажей, откуда тянуло нехорошим духом, кидали следом противотанковую гранату и уходили. Проезжих дорог здесь никогда не было, зато всегда было много болот, ручьев, оврагов.

Сегодня лес, точнее то, что упокоилось в нем, стал средством выживания для многих и многих отчаянных людей. Найденную во мху немецкую противотанковую мину они вскрывают топором как консервную банку, обнажая взрывчатую начинку. Им отлично известно, что в немецких минах было три взрывателя — снизу, сбоку и основной сверху. Если верхний взрыватель стоит на красной черте — а краска ярка и поныне, — мину не трогают, если на синей — она безопасна. Тогда тем же топором крошат с краю тротил и поджигают обыкновенной спичкой. Тротил нехотя горит. Все разбегаются в укрытия, и когда пламя доходит до любого взрывателя, по лесу прокатывается гулкое эхо. Минометные мины с вкрученными взрывателями, ручные гранаты обкладываются хворостом и поджигаются. Взрыв гремит минут через пятнадцать-двадцать. Судя по обилию снарядов и мин, взрывам в этих лесах греметь еще долго.

Очень часто попадаются цилиндры немецких мин-лягушек. У них давно отгнили усики, из многих высыпались стальные шарики, но тротил практически нетронут. Немцы сбрасывали эти мины с самолетов и засыпали ими практически все наши окопы. За неделю, проведенную в этих лесах, мы нашли одиннадцать скелетов наших солдат. Это были те, кто пытался пробиться к своим из Ленинграда. Лишь несколько скелетов сохранились полностью. Находят их металлоискателями, срабатывающими на гранаты в поясной сумке, на пряжку ремня, на оружие — обычную русскую трехлинейку. Они так и лежат, под листвой, как упали в 1941 году. В карманах брюк — довоенные монеты, в остатках сапог — кости ступней. Ни при одном не было посмертного медальона. Есть ложки, котелки, ножи. Кто из черных трофейщиков посовестливее — хоронят останки в безымянных неглубоких могилах. Ставят крест.

Но трофейщики охотятся за оружием, наградами, предметами быта. У каждого щуп из русского четырехгранного штыка и лопата. В залитые водой глубокие воронки и остатки блиндажей забрасывается «кошка» из крестьянских загнутых вил. Блиндажи с обрушившимися накатами в принципе нужно раскапывать. Для трофейщиков там осталось немало интересного. Кстати, там на глубине, без доступа воздуха, все сохраняется намного лучше, чем на поверхности. Откапываются документы, газеты, ремни, куски мундиров, обувь. Немецкие штык-ножи в ножнах с шариком на конце ценятся особо. Найденное оружие прочищается, разрабатываются затворы, высушивается и смазывается. На следующий день оно способно стрелять. Патронов под ногами валяется очень много. Есть даже нераспечатанные цинки. Пуля из такого «ствола» летит неприцельно и недалеко, но винтовки и пулеметы все-таки стреляют. Автоматов под Ленинградом зимой 1941 года не было ни у русских, ни у немцев.

Трофейщики рьяно ищут именно немцев. Распарывают найденные короткие сапоги — в них очень часто находят драгоценности, золото. Ищут кресты, медали, знаки отличия, немецкие офицерские и солдатские личные жетоны. Их продают на рынках в больших городах.

Занимаются трофейным ремеслом жители окрестных мест, выросшие среди остатков войны. Многие покалечены. У одних нет пальцев на руке, у других посечено лицо, нет глаза. К костям, наводящим на обычного человека страх, они привычны. Отлично разбираются в марках оружия, в предметах амуниции, неплохо знают историю Великой Отечественной войны. Почти у каждого есть пистолет — либо ТТ, либо парабеллум. В тайниках хранятся немецкие карабины.

Чаще всего местные занимаются этим от безысходности, от безденежья. Но часто приезжают «бригады» из больших городов. Что не найдут сами — купят у местных. Остальное всплывает в частных коллекциях. Ходят слухи о найденном немецком знамени, о кожаном чемодане с полной парадной формой оберста. Но это если и есть — то редкость.

Конечно, в любом нормальном государстве этот лес быстро бы привели в порядок, кости захоронили, оружие собрали, снаряды и мины подорвали бы профессионалы. Мы уже более полувека не можем сделать этого. Ни военным, ни милиции, ни властям заниматься этой работой не хочется. Значит, заниматься этим будут полуофициальные немногочисленные отряды поисковиков и намного более многочисленные группы черных следопытов. Лесов под Тихвиным им хватит еще лет на десять.

В настоящее время власти Германии стали выделять средства на перезахоронение немецких солдат, погибших в России, и поиски именно немцев стали приоритетными для трофейшиков.

Войны любого времени оставляют после себя не только множество кладов, но и легенд и мифов вокруг них. Одним из таких распространенных мифов является известная «московская добыча» Наполеона, широко описанные поиски которой заняли немало лет и внимания…

На рассвете 19 октября 1812 года полусожженная и разграбленная Москва наполнилась стуком копыт и громыханием колес — Великая армия покидала город. После 35 дней пребывания в городе, оставив в госпиталях несколько тысяч нетранспортабельных раненых и больных, наполеоновские войска начали свое убыстрявшееся с каждым днем бегство из России. Мимо Калужской заставы между двумя гранеными колоннами, увенчанными двуглавыми орлами, на Калужскую же дорогу вытягивались колонна за колонной — более 14 тысяч конницы всех родов оружия, 90 тысяч пеших, обозы, артиллерийские парки, 12 тысяч нестроевых маркитантов со своими колясками навсегда уходили из Москвы. Сам император, окруженный полками старой гвардии, покинул столицу России лишь около полудня.

В Московском Новоспасском мужском монастыре еще и сегодня можно видеть древние гробницы ближайших родственников первых русских царей с пробитыми в белокаменных крышках неровными дырами. Сокровища в гробницах искали французы. Александр I не ответил Наполеону ни на одно из трех его мирных предложений — ив отместку Наполеон велел саперам взорвать Кремль. С Кремлем справиться саперам не удалось — в руинах оказались лишь некоторые участки стены, две башни, здание Арсенала, Филаретовская и Успенская звонницы. Но кремлевские соборы, монастыри, множество богатейших домов были ограблены подчистую.

«Мы тащили за собой все, что избегло пожара. Самые элегантные и роскошные кареты ехали вперемешку с фургонами, дрожками и телегами с провиантом. Эти экипажи, шедшие в несколько рядов по широким русским дорогам, имели вид громадного каравана. Взобравшись на верхушку холма, я долго смотрел на это зрелище, которое напоминало мне войны азиатских завоевателей. Вся равнина была покрыта этими огромными багажами, а московские колокольни на горизонте были фоном, который довершал эту картину» — эти строки из дневника неизвестного французского офицера были опубликованы в России лишь недавно.

Впрочем, сам Наполеон не считал свое отступление бегством. В приказе войскам говорится о марше в Смоленск, где будто бы были подготовлены зимние запасы для армии. «По-прежнему желая атаковать Кутузова, он двинулся дальше ускоренным темпом, собираясь в результате ожидаемой им победы отбросить Кутузова за Калугу и решив разрушить оружейный завод в Туле…», — писал маркиз де Коленкур в своих мемуарах о походе в Россию. Однако армия была иного мнения и хорошо осознавала, что в Москву им более не вернуться. Поэтому и у солдат в ранцах, и у офицеров в повозках были спрятаны все ценности, которые им удалось найти в Москве.

Но уже через два дня на обочинах дороги стали оставаться брошенные зарядные ящики и обозные телеги. «Лошадей пало много», — замечает де Коленкур 21 октября. Еще через три дня под Малоярославцем, выехав перед рассветом на утреннюю рекогносцировку, сам Наполеон едва не попал в плен казакам. Если бы казаки знали, с кем столкнулся их разъезд на дороге… «Не подлежит сомнению, что император был бы убит или взят в плен», — де Коленкур, бывший в той стычке рядом с Наполеоном, знал, что писал. Именно после этой рассветной схватки император издал приказ о подготовке армии к долгому и быстрому маршу. Часть обозов было велено бросить.

Судьба Великой армии была предрешена.

Однако надежды еще оставались. «Всем казалось, что Смоленск означает конец лишений», — продолжает маркиз де Коленкур. От Можайска до Смоленска 300 километров, французы преодолели этот путь за две недели. Обочины Смоленской дороги превратились в одно большое кладбище с безымянными могилами. «2-го мы были в Семлеве, 3-го — в Славкове, где мы увидели первый снег», — записки де Коленкура отличаются необыкновенной точностью. «9 ноября около полудня мы вновь увидели Смоленск». Часть войск вместе со старой гвардией и императорским конвоем вошла в город, остальные расположились в окрестных селениях. Войска собирались долго, подтягивались отставшие. Армию надо было реорганизовать. «Я сжег много экипажей и повозок», — говорит де Коленкур.

Филипп-Поль граф де Сегюр — генерал и писатель, находившийся в свите Наполеона в чине адъютанта, в 1824 году издал свои мемуары, в которых позднейшие исследователи выделили одну только фразу: «От Гжатска до Михайловской деревни между Дорого-бужем и Смоленском в императорской колонне не случилось ничего замечательного, если не считать того, что пришлось бросить в Семлевское озеро вывезенную из Москвы добычу: здесь были потоплены пушки, старинное оружие, украшения Кремля и крест с Ивана Великого. Трофеи, слава, все блага, ради которых мы все жертвовали всем, стали нам в тягость, теперь дело не в том, каким образом украсить свою жизнь, а в том, как спасти ее. При этом великом крушении армия, подобно большому судну, разбитому страшной бурей, не колеблясь, выбрасывала в это море льда и снега все, что могло затруднить и задержать ее движение!»

Остатки разбитой армии покинули Россию, но уже через пять лет бывшие офицеры ее стали проситься обратно — за своими ценностями, брошенными, закопанными, утопленными где-то на пути своего отступления. Кому-то и в самом деле разрешали приехать, но, как правило, память наполеоновских служак удерживала лишь ужасы бегства — голод, холод, казаков, и никаких сокровищ из России им вывезти не удалось.

Однако фраза графа де Сегюра, едва только мемуары прочли в Москве, подвигла на поиски «московской добычи» и многих соотечественников. Смоленский генерал-губернатор Н. И. Хмельницкий первым послал людей обследовать озеро Семлевское, известное также и под именем Стоячее. Сокровищ обнаружить не удалось. Но поиски не прекратились. Несколько лет искала пушки приехавшая из Петербурга команда предприимчивых людей — но тоже безрезультатно.

Еще раз берега Семлевского озера увидели кладоискателей в канун подготовки к столетию Бородинской битвы, когда по всей России собирали все, что имело отношение к французскому вторжению в Россию. В Смоленской губернии было собрано немало добра, оставшегося после французов, — ружья, повозки, нашлись даже мундиры, но Семлевское озеро хранило свою тайну.

Потом всем в России надолго стало не до каких-то там наполеоновских сокровищ.

К ним вернулись в сытые хрущевские времена — забытые ныне уже комсомольские отряды организовали экспедицию в Семлево под эгидой газеты «Комсомольская правда». Многим, наверное, помнятся захватывающие репортажи оттуда — вот приехали, скоро начнем искать, вот-вот найдем… Вот уже ищем и скоро-скоро… Снимались фильмы, показывались по телевизору. Ажиотаж был большой.

Искали аж двадцать лет — последний «комсомолец» уехал из Семлева в 1981 году. Никто не слышал голосов историков и археологов, предрекавших тщетность поисков. Парни плавали на лодках, ныряли, спускали водолазов, сваривали на берегу конструкции из железных листов — будто бы понтоны, устраивали поблизости взрывы из найденных в окрестных лесах боеприпасов Великой Отечественной. Приезжали и зимой, в огромные проруби опять спускали водолазов. Пытались наладить металлоискатели, для чего опутывали озеро проводами. Размах поисков был нешуточен. Кончилось дело потоплением своих понтонов, абсолютной безрезультатностью поисков.

Лишь потом кладоискатели прислушались к историкам, которые почему-то утверждали, что позолоченный крест с колокольни Ивана Великого вообще был обнаружен в Кремле прислоненным к стене собора и благополучно водружен на место, о чем в архивах сохранились рапорты, к географам, почему-то утверждавшим, что за сто пятьдесят лет изменилась и топонимика названий, и сама природа этих мест, к метеорологам, которые доказывали, что в осеннюю предзимнюю распутицу ну никак французам нельзя было протащить пушки и обозы по болотам и лесам к озеру — и зачем это им было делать, бросавшим и до и после Смоленска целые батареи просто на дороге?

На современной карте-двухверстке вокруг самого райцентра Семлева озер нет. Озеро Стоячее существует, но находится оно на речке Дыма в десяти километрах от райцентра и дорог туда не проложено. Семлевское озеро не попало на карту потому, что стремительно заболачивается и каждый год уменьшается в размерах. От него до старой Смоленской дороги — полкилометра. Есть основания полагать, что во времена нашествия двунадесяти язык оно было видно с тракта. В принципе французы вполне могли бы им воспользоваться, но вряд ли им удалось бы провезти тяжеленный обоз по сплошным болотам, не замерзающим иногда и в декабре. Вспомним, что первый снег в 1812 году выпал в Смоленской губернии лишь 3 ноября.

И что все-таки за ценности тащили с собой французы? Как было дело с крестом — уже понятно. Но что это за «украшения Кремля»? А «старинное оружие» — что имел в виду граф де Сегюр? Видимо, это были оклады с драгоценных икон, ободранные французами, да образцы холодного оружия из кремлевского арсенала. Вряд ли всего этого было много — ну, может быть, несколько повозок.

8 легендах о кладах всегда надо начинать с выяснения — откуда ценности и могли ли они оказаться там, где указывает легенда. Клад Наполеона — не исключение. Конечно, французы увозили из сожженной Москвы много. Но, так сказать, государственного значения эти ценности не имели. Государственную ценность для французов могли иметь две вещи — продовольствие для людей и фураж для лошадей, но никак не серебро и не «старинное оружие».

Кстати, московский генерал-губернатор граф Федор Васильевич Ростопчин в своих «Записках о 1812 годе» упоминает о том, что из Москвы были вывезены все наиболее чтимые иконы, а также серебряные люстры, подсвечники, ризы, оклады книг из большинства церквей и соборов, а те, что увезти не успели, были надежно спрятаны монахами монастырей и самими священниками.

Французы уносили в ранцах немало — и почти все это было собрано окрестными крестьянами или увезено на Дон во вьюках казаков атамана Платова.

Поэтому реально можно говорить об утоплении французами лишь части своего артиллерийского парка.

9 января 1836 года российский подполковник, чья фамилия канула в Лету, писал такой рапорт: «В бытность мою в Вяземском уезде, где находится Семлевс-кое озеро, желая собрать на месте сколь можно ближайшие об означенном событии сведения, мне удалось узнать, что действительно после общего отступления французской армии помещик села Семлева г-н Бирюков отправил в земский суд 40 лафетов, но пушек от них за всеми тогдашними разведываниями не найдено, из чего следовало заключить, что означенные орудия не были везены дальше Семлева и плачевное положение ретировавшейся от Вязьмы французской армии заставило бы воспользоваться Семлевским озером, чтобы укрыть в нем добычу и бесполезные в то время орудия». Подполковник был абсолютно прав — если что и лежит в болоте около озера, так это сорок наполеоновских пушек. Размеры полевых орудий известны — 1,5–2 метра, вес тоже — около 500 килограммов. Провезти их без лафетов к озеру немыслимо — французы попросту свалили в ближайшие трясины, покрытые сверху тонким слоем воды. Ныне эти болота далеко от места поисков всех экспедиций последних лет, хотя обнаружение орудий современными глубинными металлоискателями вполне реально. Нормальная экспедиция, которую организовали бы поисковики-профессионалы, потребовала бы не так много средств и времени, чтобы либо окончательно разрушить эту легенду, либо подтвердить существование наполеоновского клада. Но на многое рассчитывать не приходится — главное, разгадать бы загадку. В любом случае обследовать экспедициями окрестности Семлева необходимо — что-нибудь отыщется обязательно.

Загадок, исторических тайн в России предостаточно — для исследователя простора хватает.

В 1987 году археологическая экспедиция под руководством историка Л. П. Хлобыстина проводила раскопки на мысе Болванский нос, что на острове Вайгач. Именно здесь с I тысячелетия н. э. и вплоть до 1927 года существовало культовое место «Васако», что в переводе с ненецкого означает «старик», «хозяин острова». Перед естественной пещерой в скале в те времена стояли многочисленные идолы, а в саму пещеру «прихожанами» кидались многочисленные жертвоприношения. В пещере археологами были обнаружены германские денарии X века, дирхем, подражания сасанидс-ким монетам и дирхемам, а также огромное количество медных и серебряных монет царской России и СССР.

Находки подобных монетных скоплений называются вотивными и уже давно известны в Лапландии, на Северном Урале, в Швеции. Однако находка в пещере Болванский нос была поистине сенсацией, ибо монеты в ней собирались более двух тысяч лет!

Кроме того, впервые в северных областях России был выявлен обычай класть монеты в могилу или на могильный курган — обычай широко распространенный в античности под названием «обола мертвых». В святилище «Васако» археологи обнаружили также и слитки металла неопределенной формы — видимо, это была одна из многочисленных форм домонетного денежного обращения. Дело в том, что Север, так же как и почти все исторические регионы, не миновал пути превращения в монету так называемых товаро-денег. Топор из боевого превращался в слиток металла, лишь имеющего форму топора. Известны монеты-ножи, монеты-мотыги. У некоторых племен использовались литые монеты-стрелки. Они имели форму наконечников стрел, но, как отмечал один из исследователей, «явно не выполняли назначения стрел. Все они не имеют втулок для насадки на древки, а заканчиваются гладким выступом, во-вторых, грани и концы у них тупые». В Ольвии расхожими деньгами были «дельфинчики» — монеты, формой похожие на дельфинов. В Государственном Эрмитаже хранятся различные виды товаро-денег: железные прутья, куски соли, плитки чая, наконечники копий, раковины каури, шкурки зверей. В Древней Руси слово «скот» обозначало также и деньги, а слово «скотница» — казну, хранилище денег.

Но наиболее удобной и развитой формой денег являлись все-таки монеты — металлические кружки определенного веса, размера, состава металла, которые гарантировались имеющимися на них клеймами. На Север России, как доказывали вайгачские находки, монеты проникали задолго до появления тут русских поселенцев. На Вайгаче были обнаружены куфические монеты, имевшие в раннем средневековье хождение чуть ли не по всей Евразии. Поэтому стойкое предубеждение, что Север для охотников за историческими сокровищами — совершенно неперспективное место, постепенно исчезает.

В 1987 году нефтяники, прокладывавшие дорогу к новой вышке, прямо в тундре Самотлора обнаружили глиняный горшок, наполненный золотыми монетами времен Николая II. Эта находка поставила в тупик всех исследователей. До сих пор не выдвинуто ни одной внятной версии, откуда этот горшок в тундре появился. Непонятно даже, клад ли это в общепринятом понимании слова.

В селе Аннинском Пермской губернии во времена Екатерины II был образован так называемый Аннинский монетный двор, где чеканилась звонкая монета из меди местных месторождений. В XVIII веке вообще крайне мало чеканилось монеты из серебра, а тем более из золота. Распространены такие монеты были большей частью в столицах, а основная масса населения расплачивалась друг с другом медяками. Ломоносову, например, Екатерина II велела вручить премию за написанную им оду размером в 2000 рублей. Премию Ломоносов получил медными монетами и вынужден был везти ее до собственного дома на шести телегах. Аннинский монетный двор снабжал необходимой разменной монетой весь Северо-Запад Российской империи. Сейчас монеты с надчеканкой AM являются нумизматической редкостью, хотя и часто встречаются в монетных кладах XVIII века.

Находки кладов, состоящих из серебряных монет-«чешуек» XV–XVII веков, нередки в Вологодской, Архангельской областях и севернее. В Великом Устюге в 1957 году за стеной городского кладбища было найдено 1115 монет, в Вологде при ремонте печи в горшке из черной глины было найдено 3291 «чешуйка». В июне 1931 года около западной стены архангельского Успенского женского Горнего монастыря во время ремонтных работ рабочие нашли кувшин, который вначале приняли за камень. Сосуд разбился, и из него высыпалось больше 2000 монет. В 1938 году был взорван величественный комплекс Спасо-Каменного монастыря. В обломках нашли кубышку с монетами… Почти такой же клад был найден в ограде Спасо-Прилуцкого монастыря в Вологде. В этом монастыре вообще было обнаружено несколько кладов. В 1931 году в музей Вологды поступил клад со следующей запиской: «Сотрудниками моего аппарата в Прилуцком монастыре при рытье ямы найдена фляга синей глины, в которой находится 525 штук серебряной монеты старинной ручной работы. Считаю, что это представляет музейную ценность и передаю на хранение в музей. Начальник оперативного сектора ПП ОГПУ СК т. Тэнис».

Но это лишь монетные клады. На Севере встречались и другие находки, такие, например, как известный вяхмизский клад женских украшений в бронзовом котле. Или сокровища пермских курганов…