Вопрос «кем стать?», мучающий нас в детстве, для египетских девушек решался посредством четырех вариантов: танцовщицей, жрицей, плакальщицей или акушеркой. Однако обеспечить каждую египтянку восьмичасовой загруженностью по специальности мужчины не могли и поэтому предлагали им по совместительству самую древнейшую профессию, оплачивавшуюся тогда не деньгами (которых еще не было), а браслетами и кольцами. Мужчины преследовали повивальных бабок в неурочное время, напропалую кутили с танцовщицами, из благочестия обхаживали жриц и уходили к небесному отцу, провожаемые толпой рыдающих и рвущих на себе одежды гражданок. Далекие от разврата сельские женщины основное время уделили хозяйству и детям, а в сезон помогали мужу на поле, и лишь спорадически, по общественной необходимости уподобляли себя то плакальщице, то акушерке. Феминистической заразой древние египтянки не страдали. Кроме того, в отличие от наших современниц они мочились стоя (мужчины сидя); по улицам ходили босиком, а обувались только в доме; придя в отчаянье, хватались не за голову, а за уши; наконец, многие египтянки были самые натуральные алкоголички, на пирах они упивались в дым, и их приходилось разносить по домам.

Став супругой фараона, Нефертити больше не ломала голову, пойти ей в танцовщицы или стать жрицей. У нее была единственная должность — служить фараону на один шаг впереди придворных и придворных дам, быть первой женой государства, «госпожой женщин всех», супругой сына Ра.

Как всякой царице, ей выделили собственное хозяйство, размеры которого мы не знаем, но ясно, что это не шесть соток и даже не правительственная дача с пристроенным экологически чистым совхозом. В низовьях Нила располагались виноградники Нефертити (судя по обилию пометок на сосудах — весьма солидные), где-то неподалеку паслись ее стада, собственные корабли везли добро на собственные склады, а под рукой всегда находился собственный казначей и домоправитель в толпе собственной прислуги, писцов и стражи. Таким образом, быт был налажен, спокойствие и размеренность гарантированы, хватало даже любви, хотя муж был очень занят религиозными преобразованиями и строительством новых храмов.

Юношеская затея Эхнатона (ставшая уже наследственной чертой) — поменять всех богов на солнце — по-прежнему свербила эпилептичный мозг фараона. Теперь, получив реальную власть, он перешел в наступление по всему фронту, не замечая сожженных за собой мостов. Напрасно пытался переохотить его отец, напрасно отговаривали придворные, имевшие свои «плюсы» от многобожия, напрасно даже любимый дядя — второй жрец Амона — доказывал Эхнатону идиотизм подобной затеи.

(Примерная речь дяди Аанена на ухо царствующему племяннику:

— Пораскинь мозгами, владыка Верхнего и Нижнего Египта, до чего же ты глуп! Разве народ без тебя не знает, каким богам полезней поклоняться? Логично помолиться крокодилу: он может съесть. Логично приносить дары Нилу: он возьмет да и пересохнет. Даже бога с головой барана (жрецом которого я являюсь) есть смысл уважить хотя бы за то, что вот такой он не от мира сего. Но какое рациональное зерно можно сыскать в солнцепоклонничестве? Разве когда-нибудь солнце не всходило? Или не садилось? Разве подмечали за ним какие-нибудь выкрутасы? Разве выкидывало оно неожиданные коленца на небосводе? Затмения?.. Полная чушь! Их рассчитали две тысячи лет назад на две тысячи лет вперед. Никогда и никого солнце не подводило. Народ тебя не поймет, ты останешься в дураках, а твое имя станет нарицательным.

Но юный Эхнатон не принимал логики и возражений; ответ был один:

— Солнце-Шов, отец мой, да ликует он в небесах от даров моих!)

В первые четыре года правления религиозный оппозиционер умудрился четыре раза поссориться с фиванским жречеством. Видимо, жрецы приходили во дворец и грозили фараону небесными карами или обещали оставить его тело без погребения, как до этого успешно пугали Тутмоса VI и Аменхотепа III. («Партбилет на стол!» в тридцать седьмом — подзатыльник рядом с этой угрозой.) Но все было без толку: Эхнатон лишь злился и лез на рожон.

К святая святых — святилищу Амона в Фивах (современный Карнак) — фараон приказал с восточной стороны пристроить Дом Атона, чтобы на рассвете тихой песней и овощными дарами приветствовать подъем любимого отца. В храме возвели более ста колоссов Эхнатона. Народ диву давался, глядя на них: одежда, корона, скрещенные руки с символами власти (плетью и жезлом) — вроде те же, что и прежде, но лицо и тело! Где это видано, чтобы фараона изображали в натуральном виде, как живого и даже внешне неприятного человека! И фараонов и богов испокон века показывали одинаково красивыми, одинаково стилизованными и одинаково идеализированными. Египтолог А. Море оставил нам такое описание внешности фараона: «Это был юноша среднего роста, хрупкого телосложения, с округлыми женоподобными формами. Скульпторы того времени оставили нам правдивые изображения этого андрогина, чьи развитые груди, чересчур полные бедра, выпуклые ляжки производят двусмысленное и болезненное впечатление. Не менее своеобразна и голова: слишком нежный овал лица, наклонно посаженные глаза, плавные очертания длинного и тонкого носа, выступающая нижняя губа, удлиненный и скошенный назад череп, который кажется слишком тяжелым для поддерживающей его хрупкой шеи».

На все недоуменные вопросы посетителей Дома Атона скульптор Бек лишь разводил руками: «Меня научил сам царь», — хотя отлично знал, где собака зарыта: если бы Эхнатон не изменил канон и стиль изображений, неграмотный египтянин не уловил бы разницу между Амоном и Атоном. Новая религия требовала новых изобразительных форм, и раз солнце теперь изображают не соколом, а в натуральном обличье — кругом, то почему сын солнца должен был выглядеть неискренне?

Попутно реформатор собирал команду сподвижников. Сообразительные прибежали сами, чувствуя, что атонизм — это всерьез и, по крайней мере, до конца их жизни. Главные скрипки при дворе играли мама Тэйе, воспитатель Эйе и дядя Аанен. Везир Рамес, служивший еще отцу Эхнатона, остался при той же должности. Фиванский князь Пареннефер (вероятно, дальний родственник) назначен хранителем печати и начальником всех работ в Доме Атона. Возглавив экспедицию за камнем для этого храма, он отправился к порогам и с честью выполнил порученное. Тем не менее среди старых знакомых, посещавших все торжественные праздники и официальные попойки во дворце, среди жрецов и писцов найти необходимое число преданных идее Атона лиц оказалось сложно, проще говоря, Эхнатон не верил в их искренность. И реформатор «пошел в народ», предлагая должности мелким помещикам и даже талантливым ремесленникам, напрямую не связанным с амоновским жречеством и дворцом. Яркий пример этому Май — главный зодчий, носитель опахала справа от царя, сказавший о себе так: «Я — бедняк по отцу и матери, создал меня царь, (а раньше) я просил хлеб».

Конечно, среди подобных Май было много отребья, «уверовавшего» в идеалы монотеистической революции исключительно ради материальных благ и ощущения власти. Так было при всех революциях и переворотах. Но кого уж точно нельзя упрекнуть в неискренности — это Нефертити. Неожиданно она оказалась чуть ли не самой ярой приверженкой Атона и его любимицей. Ступая за мужем, на восходе и на закате она правит службу солнцу, ничем не умаляя своего достоинства рядом с сыном Атона. Более того, иногда Нефертити служит солнцу одна или с дочерью, из чего следует, что фараон с царицей жили порознь, каждый — в своих покоях с собственными молельнями, причем дочь (а потом и дочери) находилась с Нефертити.

По-видимому, в первые шесть лет царствования, проведенные в Фивах, Эхнатон был занят разработкой новой религии, поэтому нам неизвестно, обожал ли он в это время Нефертити без устали. Тех проявлений любви, которые воспеваются уже сто лет, на памятниках в Фивах нет. Все очень строго и целомудренно. Вряд ли можно считать проявлением глубокого чувства тот факт, что Эхнатон берет с собой Нефертити, когда отправляется награждать чиновников, — это этикет. Но чтобы прилюдно ласкать друг друга, целоваться, обниматься и прижиматься — такого в Фивах еще нет, не было ничего подобного и за всю предыдущую историю Египта. Более того, за границей Нефертити принимают как игрушку фараона, не более. Тушратта, царь Митанни, в письмах шлет приветы Тэйе и своей дочери Тадухепе, обитающей в царском гареме, а о Нефертити — ни одного клинописного значка. Ее можно подразумевать лишь в выражениях типа: «И всем остальным женам — горячий привет». Тушратта либо ничего не знает о Нефертити (что маловероятно), либо не воспринимает ее всерьез.

Как-то не верится, что в первые годы царствования фараон не имел достаточно сил, чтобы прилюдно поставить жену на одну доску с собой, не верится, зная характер Эхнатона: самовлюбленный и эгоистичный. Пощечины, которыми осыпал Тушратта Нефертити, фараон мог терпеть только в одном случае — он никогда не читал писем вассальных царьков, чтобы не расстраиваться просьбами прислать золото или шпионскими сообщениями о военных приготовлениях врага. Поглощенный идеологической борьбой за право Атона называться главным богом Египта и подвластных ему территорий, Эхнатон вообще не желал ведать, что творится на границах империи. Зачем отвлекать себя попусту? Ставка была сделана на Атона, как всеобъединяющую и всепримиряющую силу. Если у людей будет один бог, им нечего станет делить, рассуждал фараон-мистик. Но бог при этом требовался такой, который был бы понятен всем: египтянам, семитам, нубийцам Амон с головой барана или Ра с головой сокола для этого определенно не годились: одни племена не видели баранов, а другие считали сокола — вредной птицей. Поэтому Эхнатон выбрал бога, понятного всем, — солнце. Выбрал и соответствующий облик, не имеющий ничего общего с антропоморфными идолами: Атон изображался в виде диска, от которого исходили руки-лучи, несущие людям всевозможные блага.

На четвертом году правления Эхнатон получил третий наиболее чувствительный втык от жрецов Амона. Чем именно его донимали жрецы — неизвестно, но фараон перепугался всерьез: ему уже мерещился яд в вине или наемный убийца за шторой. И «живое воплощение Ра» решил действовать. К тому же у него и Нефертити родилась вторая дочь Макетатон.

Видя, что вся жизнь в Фивах пронизана культом Амона, которого ему в этом городе не одолеть, Эхнатон решил построить новую столицу, чтобы он и жрецы оставили друг друга в покое. Это был самый правильный ход, потому что к тому времени большую часть Египта боги уже «поделили», и выгонять их с насиженных мест было бы кощунством. Эхнатону требовалось место, свободное от влияния какого бы то ни было бога, и такое он нашел — или ему нашли.

Спустившись на 300 километров вниз по Нилу, Эхнатон оказался в удобной долине, амфитеатром окруженной горами и рекой. На другом берегу, в 15 километрах, находился Гермополь — священный город бога мудрости Тота. Здесь Эхнатон решил заложить новую столицу. Площадь в 180 кв. км вокруг была объявлена собственностью Атона. Границы Ахетатона — Небосклона Атона — были обозначены огромными стелами. При церемонии основания нового Солнечногорска Эхнатон, Нефертити и Меритатон подняли руки и поклялись Атону. Эхнатон, как главный зачинщик, произнес небольшую речь, позднее увековеченную на пограничных стелах и звучавшую в вольном пересказе примерно так:

— Да сотворю я Ахетатон отцу моему Атону именно в этом месте на стороне восходной (на левом берегу Нила), которое он сам окружил горами, и ни в каком другом. И буду приносить тут Атону жертвы. И пусть не говорит мне Нефертити: «Вот есть место доброе для Ахетатона в другом месте», — не послушаю ее. И пусть не говорит мне то же самое любой сановник во всей земле египетской до края ее. И сам никогда не скажу: «Брошу я Ахетатон здесь и построю в другом месте». Но сотворю здесь Дом Атона (то есть храм) и Дворец Атона, и себе дворец и жене своей дворец. А гробницы, где бы мы ни умерли, пусть нам высекут в восточных горах — для меня, для жены, для детей и для всех семеров, вельмож и военачальников. И если все это не будет сделано — это очень нехорошо.

Как видно, выбирая место для новой столицы, Эхнатон откровенно наплевал на мнения жены и сановников, из чего можно заключить, что отличные от его мнения были. Но странно, что Нефертити вообще имела собственное мнение, все-таки она женщина восточная и должна повиноваться. Может, это семеры — высшие должностные лица — подыскали другое место для столицы и подначивали Нефертити нашептать Эхнатону им нужное и удобное?

Историки до сих пор спорят, впадая в непозволительные крайности, оказывала Нефертити влияние на Эхнатона или всякий раз послушно кивала головкой, слепок с которой является теперь гордостью Берлинского музея? Некоторые считают, что сам культ Атона внушила ему Нефертити, что Эхнатон сидел на троне и как попка-дурак повторял за женой распоряжения. По крайней мере, так было в первые шесть лет, царствования Эхнатона. Интересно отметить, что при раскопках в Карнаке были обнаружены десятки тысяч строительных камней, относящихся к первым годам правления Эхнатона. И что удивительно, изображения Нефертити на них встречаются в два раза чаще, нежели ее венчанного мужа. На одном из блоков хрупкая Нефертити побивает палицей пленных, которые стоят перед ней на коленях. Сцена для египетского искусства почти классическая, но женщина появляется так в первый и единственный раз. На других изображениях царица одна стоит перед жертвенником, то есть сама выступает посредником между богом и людьми, хотя эта обязанность принадлежит только одному человеку на земле — ее мужу. Есть изображения, как Нефертити правит колесницей, как сжимает в руке высший символ власти — скипетр. В фиванском храме Атона ее гигантские статуи расположены между статуями Эхнатона, а ведь такая почесть предполагается только для живого воплощения бога на земле! Там же была аллея сфинксов, одни из которых имели лицо Нефертити, а другие — ее мужа. Наконец, в некоторых надписях она именуется «той, кто находит Атона», то есть поставлена на одну доску с мужем. Может быть, следует признать и ее фараоном? Такие случаи в истории Египта известны. Последним фараоном Древнего царства была Нитокрис, а последним фараоном Среднего — Нефру-себек, да и в Новом царстве за сто лет до Нефертити на престоле сидела Хатшепсут. Вспомним и слова Эхнатона при основании Ахетатона, которые можно интерпретировать примерно так: «Не послушаюсь жены! Пусть хоть раз будет по-моему!»

Однако многие египтологи такую возможность не допускают. «Трудно было бы ожидать, чтобы рядом с таким самовластным и целеустремленным властителем могло стоять какое-либо другое венценосное лицо и оказывать направляющее влияние на ход государственной жизни», — писал один из крупнейших русских египтологов именно этого периода Ю. Перепелкин. По предположению других, в сознании Эхнатона выдвинутый им бог Атон — породитель всего живого — был как бы двуполым, поэтому сам Эхнатон олицетворял в нем мужское начало, а Нефертити — женское. Отсюда и распространившиеся на нее «привилегии» фараона. Третьи считали, что это произошло позднее, в Ахетатоне, в Фивах же Эхнатон считал себя воплощением Ра на Земле, а жену — его супруги Хатхор. Ведь одна из ипостасей Хатхор называлась именно Прекрасная пришла — Нефертити. Наконец, ни сама Нефертити, ни муж ее не только никогда не били пленных врагов дубинами, они и пленных-то за всю жизнь ни разу не видели, а от врагов старались держаться на почтительном расстоянии или делать вид, что при власти всемогущего Атона врагов просто быть не может.

Но даже если мы допустим, что до переезда в Ахетатон Нефертити действительно имела большое влияние и руководила Эхнатоном в идеологической борьбе, то едва ладьи отчалили от пристани Фив и последний жрец Амона скрылся из вида, Эхнатон показал жене, «кто в доме хозяин». В одной из надписей он говорит:

«Услаждается сердце мое женой царевой да детьми ее. Да дастся состариться жене царевой великой Нефер-нефре-Атон Нефертити — жива она вечно вековечно!.. И была бы она под рукой фараона — жив он, цел и невредим! Да дастся состариться дочери царевой Меритатон и дочери царевой Макетатон, ее детям… были бы они под рукой жены царевой, их матери, вечно вековечно!»

Вот так, одной надписью фараон расписал все функциональные обязанности супруги. Участь Нефертити — любовь мужа, место — семья. Правда, позднее она была обожествлена, и Эхнатон даже присвоил ей титул «госпожа земли до края ее», но это было лишь вынужденным следствием его титула — «господин земли до края ее».