К концу 9/1868 северо-восточная кампания была, по сути, окончена, и Сайго отбыл в Эдо, а оттуда домой. Оказавшись в Сацума, он сразу же направился в Хинатаяма, ничем не примечательный, но приятный курортный городок, расположенный в северо-восточном углу залива Кинко. Сайго в Хинатаяма привлекали в основном горячие источники, которые притупляли его хронические боли. Сегодня местные воды рекомендуют для лечения невралгии, мышечных болей, болей в суставах, радикулита, хронического расстройства желудка и общего истощения, но даже те, у кого эффективность Этой жидкой панацеи вызывает сомнения, имеют возможность наслаждаться прекрасными пейзажами, пока они принимают слабощелочные ванны. Хинатаяма также был идеальным местом для двух главных увлечений Сайго — охоты и рыбалки. Река Аморигава, которая протекает через Хинатаяма, славилась тем, что в ней в изобилии водилась аю, деликатесная пресноводная рыба. Окружающие горы идеально подходили для охоты на зайца, оленя и кабана.

Остается неясным, что собирался сделать Сайго — уйти из общественной жизни или просто немного отдохнуть, и похоже, он сам не был уверен в собственных планах. В середине 1/1869 императорское правительство попросило его вернуться в столицу, но он вежливо отказался. Затем, 25/2/1869, Сайго был испуган неожиданным появлением редкого гостя. Дайме Сацума, Симадзу Тадаёси, лично посетил Сайго в Хинатаяма и попросил его вернуться на правительственную службу. Это предложение не вызвало у Сайго особого энтузиазма, но он не мог отказать своему господину. Просьба Тадаёси взывала как к чувству долга Сайго, так и к его гордости. Сайго поддался на уговоры и согласился стать советником (санъё) в правительстве княжества.

Сайго потребовался Тадаёси, чтобы разрядить потенциально взрывоопасную ситуацию, которая возникла при решении запутанного вопроса о проведении реформ в Сацума. Реставрация императорской власти привела к обострению кризиса, давно назревавшего внутри самурайского сословия. Солдаты, которые в конце 1868 года вернулись в Сацума победителями, на протяжении многих лет испытывали на себе традиционные ограничения в ранге и чине. Выбрав победившую сторону в решающей политической схватке, они почувствовали себя вправе потребовать проведения радикальных реформ. Кроме того, вернувшись с полей сражений, они больше не испытывали особого почтения к самурайской элите, которую считали изнеженной, слабовольной и трусливой. Элита княжества, известная как монбацу, напротив, была полностью дискредитирована. Глубоко заинтересованная в сохранении статус-кво, она до последних месяцев сопротивлялась нападению на Токугава. Недовольство простых самураев быстро вылилось в социальный конфликт, и к началу 1/1869 самураи Сацума проводили многолюдные демонстрации с требованием открыть важные правительственные должности для низких по рангу, но способных вассалов.

Эти требования о проведении радикальных реформ было трудно отклонить, поскольку они, как казалось, находились в полном соответствии с декретами центрального правительства. 3/1868 в основополагающей политической декларации, «Присяге на хартии пяти принципов», император поклялся перед своими великими предками полностью изменить государственное устройство Японии. Япония теперь будет искать знания по всему миру, важные вопросы национальной политики будут решаться «на основании общественного обсуждения», и «все классы, высокие и низкие», теперь «объединятся, чтобы энергично осуществлять управление государственными делами». Что именно это означало, оставалось неясным. Радикалы позднее утверждали, что понятие «все классы» включает и простолюдинов, а «общественное обсуждение» означает парламент. Но даже самая консервативная интерпретация директив центрального правительства была плохой новостью для монбащ. Государство Мэйдзи не будет помогать узкой Клике семей в сохранении их монополии на политическую власть. В то же самое время государство Мэйдзи уклонялось от прямого ответа на вопрос, означает ли ликвидация наследственных привилегий конец правления даймё.

1/1869, под большим давлением со стороны самура-ев-реформистов, даймё Сацума, Тёсю, Тоса и Сага тщательно рассчитанным жестом отдали свои владения императорскому правительству. Император в ответ незамедлительно назначил этих же людей губернаторами их прежних владений. Таким образом, Симадзу Тадаёси стал теперь губернатором княжества Сацума, назначенным императором, но было неясно, чем эта должность отличалась от его прежнего поста даймё. Был ли институт даймё усилен императорским одобрением, или же ослаблен императорским контролем?

Симадзу Хисамицу обрисовал эту запутанную ситуацию в необычайно прямом послании Сайго. В этом послании от 2/1869 его господин замечает, что «в текущей ситуации совершенно очевидно, что назначения в правительство должны проводиться независимо от ранга», и поэтому некоторые вассалы выступают за упразднение монбацу. Этот аргумент показался Хисамицу «вполне обоснованным», но после «долгих размышлений» у него появились некоторые сомнения. Монбацу являлись потомками людей, которые были вознаграждены за «безупречную службу» дому Симадзу, так что казалось несправедливым лишать их заслуженных прав. И что более серьезно, «оставить свои собственные наследственные привилегии неизменными и при этом полностью упразднить наследственные привилегии тех, кто находится ниже меня, значит действовать наперекор своему чувству долга и гуманности и вызвать жесткое осуждение у истории». Эти слова Хисамицу затронули главный вопрос, стоящий перед новым государством: реставрация Мэйдзи была революционной атакой на наследственные привилегии или же восстановлением традиционных прав и обязанностей? Это была зыбкая и неопределенная ситуация: Хисамицу снова искал помощи Сайго — человека, которому он не верил и которого не любил. Точнее, Хисамицу требовалась репутация Сайго, чтобы выйти из трудного, запутанного положения. Практически Сайго ничего не должен был делать. Достаточно того, чтобы он был связан с правительством княжества, таким образом смягчая своей репутацией неконтролируемые требования о проведении радикальных реформ.

25/2/1868 Сайго формально стал одним из нескольких советников в правительстве княжества, контролирующим проведение реформ в социальных и политических институтах Сацума. Сайго не проявлял особого интереса к деталям реформ. Работа в административном аппарате показалась ему невыносимо скучной, и он достаточно часто уединялся в Хинатаяма. Роль Сайго была чисто символической. Его присутствие в правительстве княжества внушало простым самураям уверенность в том, что их интересы будут соблюдены. Друг Сайго, Кацура Хисатакэ, исполнял схожую роль для другого социального слоя. Кацура, младший брат старейшины княжества Симадзу Симоса, был символическим представителем традиционной элиты княжества. Сайго и Кацура имели давние отношения. Кацура был отправлен на Амамиосима для организации береговой обороны в 1862 году, как раз в то время, когда Сайго был возвращен из своей первой ссылки. Кацура присматривал за Айганой и ее детьми, за что Сайго имел перед ним долг благодарности. Совместная работа в правительстве княжества укрепила их дружеские отношения, и Сайге начал делиться с Кацура своими самыми сокровенным! чувствами. Ввиду высокого статуса Кацура письма Сай го написаны с соблюдением всех необходимых фор мальностей, но при этом отличаются необычайно! прямотой.

За последующие два года княжество инициировало разительные перемены во всех основных областях управления. Наиболее сильные изменения произошли в области содержания самураев. Правительство Сацума приказало монбацу> отдать свои частные владения княжеству и использовало урожай, выращенный на этих землях, для радикального перераспределения доходов. До реформы около ста семей монбацу имели доход более 200 000 коку риса в год — то есть элитная верхушка, составлявшая 0,2 процента от всего самурайского населения, получала около 43 процентов от общего содержания самураев в виде независимого дохода с собственных земель. После реформы монбацу стали получать около 7 процентов от общего дохода, выплачиваемого в виде обычного жалованья. Эта реформа сократила доход монбацу более чем на 87 процентов и одновременно увеличила содержание простых самураев в среднем на 21 процент. Пожертвовав элитой княжества, Сацума сумело поднять уровень жизни большинства самураев, при этом затрачивая меньше средств на их содержание. Княжество также перестроило свою армию, внедрив большое количество вассалов низкого ранга в современную военную систему, организованную по британскому образцу. Княжество полностью реорганизовало свой административный аппарат, распустив традиционные институты, такие, как совет старейшин, и заменив их системой департаментов и бюро. При назначении на новые должности основополагающую роль играл талант кандидатов, а не их ранг; княжество упразднило все основные статусные разграничения среди своих самураев. Правительство провело новое размежевание земель и упростило систему сбора налогов. Оно продолжило с удвоенной энергией стимулировать развитие современных отраслей промышленности, особенно текстильной и кораблестроительной.

Эти реформы оказали огромное воздействие на княжество. К 1872 году Сацума ликвидировало основные недостатки традиционного правления. Княжество имело современные вооруженные силы вместо децентрализованной феодальной армии. Его гражданская администрация была открыта только для самураев, но отбор в нее основывался на способностях, а не на наследственных правах. Княжество упразднило независимую власть семей монбацу, установило новый контроль над деревнями и создало эффективный централизованный административный аппарат. Удивительно, что, несмотря на стоимость войны за реставрацию императорской власти, княжество Сацума все больше процветало. Сохранив основные элементы самурайских привилегий, реформаторы сумели создать стабильный современный бюрократический режим. Это было поразительное достижение, за которое Хисамицу удостоился похвалы от императора. Но реформы в Сацума в то же время представляли скрытую угрозу для государства Мэйдзи. Радикальные реформы, проведенные правительством княжества, создали потенциальную альтернативу мощному и централизованному общенациональному государству. Если Сацума удалось создать современное государство в границах традиционного княжества, то тогда, возможно, локальная автономия была жизнеспособной альтернативой инициативам из Токио.

Сайго одобрил реформы, но он стремился к военной деятельности. Весной 1869 года центральное правительство начало кампанию против последнего оплота военной оппозиции — самопровозглашенной «республики» Эномото Такэаки на Хоккайдо. Эномото, бывший морской офицер сёгуната, 8/1868 скрылся вместе с восемью боевыми кораблями и присоединился к северо-восточному союзу. После поражения коалиции северо-восточных княжеств он бежал дальше на север, на Хоккайдо, где оккупировал город Хакодатэ. 11/5/1869, после того как на севере страны закончилась весенняя распутица, правительство начало атаку на его силы. Сайго собрал войска и направился на север, чтобы принять участие в кампании. Но Эномото сдался уже на седьмой день, и Сайго прибыл после того, как война уже закончилась. Униженный и измотанный, он вернулся в Кагосима. Ожидавшие его там новости были совсем неплохими: 2/6/1869 центральное правительство назначило ему содержание 2000 коку, и это была самая щедрая в финансовом отношении награда за его службу императорскому двору. Однако ничто не могло развеять его горечи, вызванной тем, что он не успел принять участия в боевых действиях на Хоккайдо. Карьера Сайго, как солдата на службе у государства Мэйдзи, закончилась не так, как бы ему хотелось.

После возвращения в Кагосима Сайго сразу же направился на север, чтобы укрыться от жары и отдохнуть на горячих источниках в горах Миядзаки. Здесь он получил письмо от своего друга Кацура Хисатакэ, где тот сообщал ему о том, что собирается уйти в отставку из правительства княжества. Эта поразительная новость задела Сайго за живое, поскольку он сам испытывал двойственное отношение к своей общественной службе. Сайго упрекнул Кацура в вежливом, но достаточно откровенном письме от 8/7/1869. Сайго понимал, что Кацура болен, но он не считал, что данное обстоятельство может служить уважительной причиной для отставки. Сайго сам испытывал сильное недомогание: после пяти дней на водах у него поднялась температура и заболел живот. Затем у Сайго началась диарея, и его тело покрылось волдырями и сыпью. «Я испражняюсь двадцать четыре или двадцать пять раз в день, порою с кровью, но это совершенно не меняет мое настроение». Сайго настаивал на том, что пребывает в прекрасном расположении духа, поскольку эти симптомы всего лишь свидетельствуют о том, что горячие воды очищают его тело от всех болезней. Признавшись в том, что страдает от физической слабости, Сайго рассказал про свой глубокий внутренний конфликт и мучительную тоску по Нариакира:

«Однажды я был назван неверным вассалом и даже брошен в тюрьму, однако я проявил бы крайнее неуважение к своему покойному господину [Нариакира], если бы позволил себе там сгнить. Я думал, что если у меня появится шанс принять участие в великих делах государства и очистить себя от всех обвинений в неверности, то я скромно доложу об этом Нариакира в ином мире, закрою рот и больше не произнесу ни слова. Это была моя единственная забота, и с одной этой мыслью я служу своему господину Хисамицу. Однако нет никаких причин полагать, что господин и вассал будут испытывать одинаковые чувства любви и долга [дзоги\ по отношению друг к другу, и я служу [своему нынешнему господину, Хисамицу], основываясь на единственном слове: «долг». Разве ты не находишь оснований пожалеть меня [в этом затруднительном положении]?»

Излив душу Кацура, Сайго попросил его отложить свою отставку на два года и уйти позднее вместе с ним. «Ты знаешь, что твоя отставка из-за болезни окажет серьезное воздействие на общественное мнение в государстве [кокудзю\, и если даже не учитывать данное обстоятельство, с твоей стороны будет просто жестоко оставить меня одного». Сайго буквально умолял Кацуро не уходить в отставку. Сайго находил детали административной реформы смертельно скучными, и перспектива работы в правительстве княжества без компании верного друга превосходила то, что он был способен вынести.

В основе страданий Сайго находилось его представление о службе самурая. Имея такую тесную связь с Нариакира, Сайго не хотел соглашаться на что-то меньшее, чем идеальные взаимоотношения господина и вассала: узы, сцементированные как глубокой личной преданностью, так и обоюдной верностью долгу, который Сайго называл дзоги. Большинство самураев жили и умирали, ни разу не удостоившись чести личного разговора с дайме, так что Сайго в этом отношении обладал уникальной привилегией. И вот, после того как он имел возможность наслаждаться кодексом жизни идеального самурая, Сайго не мог довольствоваться любыми другими, менее совершенными отношениями. Самурайский идеал Сайго не имеет аналога в современной западной культуре, но один аспект его кризиса полностью доступен для нашего понимания. Сайго не хватало страсти. Он перенес на правительственную службу те же самые двойственные, возможно противоречивые, ожидания, которые англо-американское общество теперь связывает с браком: любовь и долг. В современном идеальном браке супругов объединяет как глубокая эмоциональная привязанность, так и правовые нормы. Брак, который удерживается только за счет правовых санкций, обычно рассматривается как неудачный и пустой. Сайго связывал аналогичные ожидания с правительственной службой. Он не хотел служить исключительно по долгу верности. Сайго хотел служить, потому что он испытывает глубокое чувство. Удивительно, но Сайго не испытывал подобной проблемы в браке. Как всякий хороший самурай, он женился ради внешнего приличия и статуса. Сайго никогда не приходило в голову жаловаться на то, что он не любит свою жену. Жены должны быть послушными, и Сайго был вполне удовлетворен, как Ито исполняет свои обязанности. Сайго удовлетворял свою потребность в интимных чувствах за счет взаимоотношений с «Принцессой свиньей», и он открыто признавался в том, что любит эту гейшу, хотя их связь не имела социального статуса. Однако в политике Сайго хотел сразу иметь и чувство, и долг. Поэтому после 1869 года он писал о правительственной службе с тихим, но постепенно усиливающимся отвращением супруга, пойманного в ловушку брака без любви.

При поддержке Кацура Сайго сумел преодолеть свой эмоциональный кризис. Кацура согласился остаться в правительстве княжества и даже умер вместе с Сайго на склонах Сирояма через восемь лет. Сайго продолжал служить княжеству, хотя его мысли по-прежнему были сосредоточены на смерти и искуплении. Его страстное признание Кацура, по всей видимости, являлось катарсисом, и в последующих письмах Сайго проявляет большее хладнокровие. Как Сайго объяснил Окубо в письме от 3/8/1870, «теперь я преисполнен решимости развеять все сомнения Хисамицу [обо мне] или умереть», и эта решимость сделала его жизнь более легкой. Вместо того чтобы беспокоиться о будущем, Сайго теперь проживал каждый свой день так, словно он был последним в его жизни. Он отметил, что «поскольку теперь я уделяю внимание не более чем одной вещи за один раз, мне стало проще служить». Это был мрачный путь к душевному спокойствию, но он дал Сайго ощущение умиротворенности.

16/11/187 Cайго отметил трагическую дату, тринадцатую годовщину смерти Гэссе. Сайго давно переживал из-за собственного спасения, и эта годовщина, должно быть, возродила в нем старые тревоги. Свои мысли он изложил в памятном стихотворении:

В этом стихотворении Сайго излил свою горечь, но наибольшее удивление вызывает его спокойствие. Здесь нет ощущения настоятельности и гнетущего чувства долга. Сайго скорбит о потере друга и союзника, но он не превратил смерть Гэссе в источник вдохновения для поступков, которые демонстрировали бы его преданность, отвагу или готовность умереть. Слова Сайго о том, что последние годы жизни ему «кажутся сном», совпадают с настроением его писем, написанных в тот же период. Сайго удивлялся, почему он до сих пор жив, но этот вопрос больше не подталкивал его к активному участию в политике. Пусть и временно, Сайго отбросил в сторону вопрос о своем великом предназначении и был готов просто тихо горевать.

Таким образом, Сайго установил равновесие между отстраненностью и вовлеченностью, Он был советником в правительстве княжества Сацума и тем самым исполнял обязательства перед своим господином. Но в то же время он, по собственным словам, жил день за днем, не имея перед собой никакой иной цели, кроме как развеять сомнения Хисамицу. Вскоре он обнаружит, что больше не в силах поддерживать это тонкое равновесие.