ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «КОСТИ В ЗЕМЛЕ». Ссылка и унижение

Услышав громкий всплеск, остальные члены группы поспешили на нос лодки и поняли, что Сайго и Гэссё бросились в море. Чтобы поскорее остановить лодку, Сакагути разрубил на части парус, и команда начала грести к тому месту, где, как им казалось, Сайго и Гэссё прыгнули за борт. Хирано, Сакагути и Дзюсукэ, все трое, нырнули в воду и вскоре нашли Сайго и Гэссё, по-прежнему сцепленных мертвой хваткой. Их тела, окоченевшие от переохлаждения, было невозможно разнять. Команда направила лодку к ближайшему берегу, где был разведен костер, чтобы согреть тела. Оба мужчины закашлялись водой, и Сайго наконец начал дышать, слабо, но ровно. Вернуть к жизни Гэссё так и не удалось. Команда перенесла Сайго, находившегося в полубессознательном состоянии от переохлаждения, и тело Гэссё обратно в лодку, после чего направилась на веслах обратно в Кагосима.

Утро 16/11 Сайго провел в маленькой хижине на берегу залива Кагосима, пока его семья не прислала за ним паланкин. Он бредил на протяжении трех дней, постоянно выкрикивая имя своего погибшего товарища. Прошло около месяца, прежде чем его слух и подвижность окончательно восстановились. Когда к Сайго вернулось сознание, его первыми словами были слова сожаления. Из уважения к монашескому сану Гэссе он, вместо того чтобы обнажить свой меч, согласился утопиться. В результате он потерпел полную неудачу. Он не только остался жив, но и опозорил себя тем, что пытался совершить самоубийство «как женщина». Преисполненный решимости выполнить клятву, данную Гэссё, он попросил дать ему меч. Члены семьи отговорили Сайго, задав вопрос, который сформировал всю его оставшуюся жизнь: было ли его спасение чистой случайностью? Нет, настаивали они. Сайго остался в живых, потому что такова была воля небес. Сайго не исполнил до конца свои обязанности самурая; его задача еще не была выполнена. Эти аргументы остановили руку Сайго, но заставили его задуматься над важным вопросом. В чем заключалась его невыполненная миссия?

Неудавшееся самоубийство Сайго сделало более упорным и осмысленным его поиск высшего проявления лояльности. Он много лет говорил о своей готовности умереть за правое дело. Если его спасение было не случайным, то, значит, существует еще более благородное дело. Поиск Сайго этой высшей причины определил дальнейший ход японской истории. Однако в 1858 году перед Сайго стояла еще более настоятельная проблема, заключавшаяся в том, что он по-прежнему был разыскиваемым человеком. Полиция сёгуната проследила за ним до Кагосима и уже начала вести поиски его и Гэссё в городе. Полицейские допросили Хирано и Дзюсукэ и взяли последнего под стражу. Как и раньше, княжество не имело особого желания защищать Сайго, но в то же время не хотело его выдавать. Чиновники княжества объявили о том, что Сайго и Гэссё утонули.

Они предъявили в качестве доказательства труп Гэссё и сказали, что тело Сайго наши не удалось. Инспектора сёгуната отнеслись к этому заявлению с подозрением, но в конечном итоге были вынуждены им удовольствоваться.

Чтобы подкрепить свой обман, чиновники княжества решили отправить Сайго в ссылку на Амамиосима, маленький островок, расположенный примерно в 250 милях к юго-востоку от города Кагосима. Поскольку Сайго не был преступником, он мог сохранить свое жалованье, но при этом не имел права возвращаться в Кагосима без разрешения властей. Чтобы скрыть факт его спасения, Сайго приказали сменить имя; в результате он стал называться Сайго Сансукэ, но в то же время взял себе неофициальное имя Кикути Гэнго, в честь своего предка-лоялиста. Сайго был физически жив, но официально мертв. Княжество было настолько озабочено тем, чтобы скрыть факт его выживания, что приказало подготовить труп казненного преступника, чтобы в случае возвращения агентов сеіуната представить его в качестве тела Сайго.

Восстановившись после переохлаждения, Сайго покинул Кагосима в конце 12/1858. Его корабль сделал остановку в порту Ямагава, расположенном у входа в залив Кагосима, прежде чем в начале 1/1859 отплыть на Амамиосима. 11/1/1859 Сайго прибыл в Надзё, главный город Амамиосима. После короткого совещания с местным управляющим он перебрался в деревушку Тацуто, где ему пришлось провести последующие три года.

Хотя Амамиосима находился всего лишь в двухстах милях от основной части Сацума, >то был совершенно другой мир. Благодаря омывающим острова Амами южным океанским течениям здесь было заметно теплее, чем на главных японских островах. Зимой здесь не бывает морозов, что благоприятствует росту таких тропических растений, как бананы и алоэ. Остров отличался причудливой топографией, с высокими, покрытыми густой растительностью горами и глубокими, живописными бухтами. Береговая линия залива Тацуго, как и большая часть побережья Амамиосима, была сильно изрезана; местами берег поворачивал так резко, что было трудно отличить острова от полуостровов. Берега залива были покрыты густым лесом, который резко уступал место отвесным скалам и узким полоскам пляжа. Эта земля плохо подходила для сельского хозяйства, но представляла собой сказочные охотничьи угодья. Сайго с любовью писал об удаленных уголках в горах, где он подолгу любовался проплывающими по небу облаками.

Политически острова Амами являлись самой южной точкой Японской империи. Острова оставались независимыми до шестнадцатого века, когда царство Рюкю вторглось и завоевало архипелаг. В 1609 году княжество Сацума захватило острова Амами в ходе завоевания Рюкю. После того как правитель Рюкю был взят в заложники, Сацума восстановило большую часть автономии царства. Независимость Рюкю, или по меньшей мере видимость независимости, облегчала ведение торговли с Китаем. Однако острова Амами не получили такой автономии. Они стали частью территории Сацума, и их жители были вынуждены платить налоги в казну княжества.

Хотя политически острова Амами являлись территорией Сацума, в культурном отношении они были частью Рюкю. Острова Амами и Окинава имели много общих религиозных и социальных обычаев, и их захват княжеством Сацума почти никак не повлиял на культуру Амами. Кроме сбора налогов, правительство княжества не проявляло особого интереса к островам и направило сюда лишь горсточку чиновников для управления гражданскими делами. Местные жители по большей части сами осуществляли управление на островах, и княжество не прилагало особых усилий, чтобы изменить бытующие здесь культурные и социальные обычаи. Синтоизм и буддизм, основные религиозные традиции главных японских островов, на островах Амами были почти неизвестны вплоть до двадцатого века. Таким образом, хотя технически острова являлись частью Японии, многие местные обычаи казались шокирующими для любого выходца с главных островов. Островитяне хоронили своих мертвых, но через три года обычно эксгумировали останки, тщательно их отмывали и складывали кости в общих пещерах. Схожая практика перезахоронения существовала и в Японии эпохи неолита, но на главных островах она исчезла много веков назад. Главными религиозными фигурами на островах Амами были норо — официальные деревенские жрицы. Как и на Окинава, норо владели четко разграниченными территориями и получали безвозмездно земляные наделы для проведения своих религиозных обрядов, посвященных местным божествам. Семьи важных жриц норо формировали наследственную элиту; самыми могущественными мужчинами на островах обычно были их сыновья, братья или племянники.

Многие обычаи, считавшиеся утонченными на Амами, казались отталкивающими для людей из Сацума.

Местные женщины украшали руки сложными татуировками, отражающими их социальный статус. Женщины татуировали правую руку в двенадцать-тринадцать лет, по достижении брачного возраста, а левуто после того, как они выходили замуж. Первая татуировка означала целомудрие, и без украшенной правой руки девушка не годилась для замужества. Татуировка на левой руке, напротив, символизировала повиновение женщины своему мужу. Этот символизм был чужд и непонятен выходцам с главных островов, где татуировки ассоциировались с криминальным поведением и вульгарностью. Сайго нашел татуировки отталкивающими, и он высмеивал местные обычаи в письме, адресованном Оку-бо и Сайсё Ацуси. «Молодые женщины на острове настоящие красавицы, — писал он с сарказмом, — но в отличие от женщин из Киото и Осака они украшают лица толстым слоем грязной золы и разрисовывают тыльные стороны своих рук».

Кроме этих культурных различий, Сайго больше всего был поражен бедностью местных жителей и деспотичным правлением. «Больно смотреть, до какого предела дошла здесь тирания, — писал он в своем первом письме с острова. — Повседневная жизнь островитян кажется просто невыносимой. С ними обращаются хуже, чем с айнами на Эдзо [после 1868 года — Хоккайдо]. Я был поражен тяжестью их существования: я не мог себе представить, что можно жить в таких условиях». Сайго был не первым выходцем с главных островов, которого неприятно поразила царившая здесь нищета. В 1777 году Токуно Цусё, чиновник из Сацума, направленный сюда для подъема земледелия, докладывал об ужасных условиях жизни местных обитателей: «На всем ост-рове нет дома, где бы я согласился хотя бы присесть и вымыть ноги. Люди постоянно беспокоятся о том, что они будут есть на следующий день, и употребляют в пищу найденные на берегу водоросли. Им даже нечем бывает смочить себе горло… Сегодня я внезапно понял, какой глубины могут достигать человеческие страдания. У меня на сердце так тяжело, что я едва могу ходить». Правление Сацума на Амамиосима было таким жестоким, что островитяне вспоминали о нем даже в 1950-х.

Ужасающая бедность Амамиосима имела под собой одну главную причину — сахарный тростник. Эта культура, появившаяся на Амамиосима в 1690 году, изначально выращивалась для местного потребления, и тростник употребляли в пищу как фрукт, вместо того чтобы получать из него сахар. Только в 1746 году правительство Сацума осознало огромный экономический потенциал сахара — осознание, которое резко изменило значение острова. Для выращивания риса острова Амами были почти бесполезны. Местный рис считался низкокачественным, и на рынке Осака за него нельзя было получить приличную цену. Но с сахаром все было по-другому. Благодаря теплому климату острова Амами были идеальным местом для выращивания сахарного тростника, а сахар пользовался в Осака высоким спросом. Чтобы увеличить доход, княжество начало менять сельскохозяйственную политику островов, поощряя отказ от возделывания риса в пользу сахарного тростника. В 1746 году княжество стало взимать сахаром все местные налоги. В 1777-м оно установило государственную монополию на сахар, и частная торговля сахаром отныне каралась смертью. Этот переход к выращиванию сахарного тростника привел к появлению самого жестокого аспекта островной экономики — распространению рабства и подневольного труда. На главных островах рабство исчезло много веков назад. Для выращивания риса хорошо подходили мелкие, независимые крестьянские хозяйства, и дайме давно осознали, что такие фермеры являются надежными и продуктивными налогоплательщиками. С сахарным тростником дело обстояло совсем иначе. Выращивание сахарного тростника представляло собой трудоемкое, опасное и изнурительное дело, поэтому здесь самыми продуктивными фермерами были владельцы плантаций, способные в любой момент мобилизовать десятки и сотни подневольных работников. К началу восемнадцатого века все представители островной элиты — вожди кланов и местные чиновники — были рабовладельцами. К 1850-м около трети жителей были янтю — так на острове называли крепостных крестьян.

Сайго был тронут бедностью островитян и испытывал негодование от того, что его собственное княжество может действовать с такой жестокостью. Его сочувствие к островитянам плохо уживалось с собственным чувством потери. Сайго был отправлен на край земли, и одним своим видом местные жители постоянно напоминали ему о глубине его падения. 7/6/1859 он излил душу в письме друзьям: «Как вы знаете, более пяти лет я находился в близких отношениях с самыми высокопоставленными сторонниками императора в стране, поэтому сейчас мне очень трудно общаться с этими волосатыми китайцами. Я чувствую себя просто ужасно и порой даже сожалею о том, что выжил». Охваченный глубокой депрессией, чувствуя огромную тяжесть понесенной потери, Сайго замкнулся в себе. Согласно местной легенде, Сайго предложили слуг, но он отказался оч них, отдав предпочтение уединению. Он жил один, сам собирал хворост и сам готовил себе еду. Иногда он выходил из своего маленького домика, чтобы размяться и поупражняться, с мечом. Большой, молчаливый и мрачный, он представлял собой устрашающую фигуру.

Не желая смириться со ссылкой, Сайго отчаянно искал пути завоевать прощение, а вместе с ним и разрешение вернуться. Если Сайго стремился к тому, чтобы, находясь в ссылке, не оказаться в полной изоляции от внешнего мира, то его друзья предоставляли ему массу возможностей для этого. Коллеги интересовались мнением Сайго по важным политическим вопросам и даже заочно включили его в свою переписку с отцом дайме, Хисамицу. Хотя Сайго находился в ссылке на отдаленном острове, с ним постоянно консультировались и держали в курсе всех деталей политики лоялистов. Ни один другой вассал Сацума не был так хорошо информирован о национальной политике, не обладал такими обширными связями и не пользовался таким большим уважением. Хотя официально Сайго был мертв, он продолжал оказывать мощное влияние на сторонников императора из своего родного княжества.

С лета 1858 до 3/1860 самый животрепещущий вопрос, беспокоивший всех сторонников императора, заключался в том, как остановить Ии Наосукэ, инициировавшего ансэйскую чистку, которая значительно проредила их ряды. Ии не только посадил в тюрьму или казнил самых красноречивых ораторов и самых искусных стратегов, но и приобрел союзников при императорском дворе, а также добился одобрения императора для договора Харриса. Это смелое, внезапное и, главное, успешное восстановление власти сёгуната встревожило даже самых умеренных самураев. В последние дни своего пребывания в Осака и Киото Сайго пытался заручиться поддержкой для введения войск в императорскую столицу. В его отсутствие планы лоялистов стали еще более радикальными. Вассалы Сацума начали говорить об убийстве Ии, об изгнании с официальных постов всех его союзников при императорском дворе и о требовании проведения полной реформы сёгуната. Окубо, который в отсутствие Сайго стал лидером лоялистов Сацума, обдумывал подобные планы и спрашивал совет у Сайго. В письме от 29/12/1858, доставленном Сайго во время его короткой остановки в Ямагава по пути на Амамиосима, Окубо спрашивал у Сайго о том, что лоялистам делать дальше. Насколько тщательно им следует координировать свою стратегию с другими княжествами? Что, если главные члены их движения будут арестованы или казнены? Несмотря на его посмертную репутацию человека, способного на опрометчивые поступки, советы Сайго были осторожными. Он хвалил преданность Окубо и своих соотечественников, но призывал их не действовать поспешно и не растрачивать понапрасну свои силы на нанесение удара без предварительного заключения союза с самураями из других княжеств. Умереть, служа императору, было почетно, но для того, чтобы служить императору, теперь требовались осторожность, дальновидность и тщательное планирование.

Совет Сайго оказался разумным, и он помог осуществлению планов как самого Окубо, так и всех сторонников императора. Вместо того чтобы нанести удар маленькой, плохо организованной группой, Окубо теперь нацелился на то, чтобы склонить Хисамицу и Тадаёси к тому, чтобы оказать поддержку императорскому дому. Тихая дипломатия Окубо принесла свои плоды. 11/1859 Тадаёси, предварительно посоветовавшись со своим отцом, совершил беспрецедентный шаг, напрямую обратившись к Окубо и его группе лоялистов. В письме, запечатанном его као, официальной подписью даймё, Тадаёси призывал своих вассалов проявлять сдержанность и осторожность, но в то же время хвалил их за высокий моральный дух. Он также призывал их стать «каменными колоннами», поддерживающими государство, и защищать императорский двор. Письмо было адресовано сэйтюси, или «преданным вассалам», и его получатели превратили это обращение в свое название, начав называть себя «Сэйтюгуми», или «группа преданных вассалов». Лоялисты ответили Тадаёси клятвой на крови. Они согласились не действовать поспешно, но попросили своего господина защищать императорский двор; укрепить оборону княжества; заключить союз с Кумамото, Мито и Фукуи; вернуть из ссылки Сайго. Несмотря на то что Сайго находился от них в сотнях миль, «Сэйтюгуми» поместили его имя, Кикути Гэнго, в самое начало своего списка. Кроме того, Окубо заверил Тадаёси, что они действуют, руководствуясь его идеями.

Признание Тадаёси «Сэйтюгуми» стало следствием коренного пересмотра его отцом Хисамицу своего отношения к внутренней политике княжества. Как и его единокровный брат Нариакира, Хисамицу был озлоблен их спором из-за наследования и, вполне естественно, испытывал недоверие к союзникам своего недавнего противника. Однако он также понимал важность внутреннего единства княжества и продвижения талантливых реформаторов из фракции своего единокровного брата. В конце 1859 года Хисамицу дал понять, что он готов принять сторонников Нариакира. Он отправил в отставку одного из старейшин, Симадзу Бун-го, который давно был мишенью для фракции Нариакира, и назначил Симадзу Симоса, сторонника Нариакира, главой совета старейшин княжества. Схожие изменения произошли и на менее высоких уровнях. Кроме того, Хисамицу постепенно начал проявлять более теплое отношение к позиции Нариакира во внешней политике и медленно склонялся к открытой поддержке императора. Описывая эти перемены 12/1859, Окубо сообщил Сайго, что он может быть возвращен на родину уже ближайшей весной. Сайго был рад это услышать и сожалел только о том, что до сих пор находится в ссылке, лишенный возможности служить своему княжеству и императору.

Следующий год принес ему еще лучшие новости. 3/3/1860 кортеж Ии Наосукэ был внезапно атакован отрядом самураев, которые застрелили его, а затем отрубили ему голову. Большинство самураев были вассалами княжества Мито, но главный участник из Сацума, Аримура Дзисаэмон, был младшим братом старого друга Сайго Каэда Нобуёси. Несмотря на смертельное ранение, Аримура отличился тем, что сбежал с головой Ии. Агенты сёгуната в конечном итоге вернули голову, но убийство Ии ошеломило администрацию сёгуната. Лидер сёгуната был убит средь бела дня на. одной из центральных улиц столицы. На протяжении нескольких месяцев сёгунат отказывался признавать, что Ии мертв. Хотя феодальные дома достаточно часто не объявляли публично о смерти своего лидера до тех пор, пока не будут урегулированы все вопросы, связанные с наследованием, дело Ии породило совершено особые проблемы. В ответ на повторяющиеся запросы западных дипломатов сёгунат отвечал, что Ии был ранен и его состояние остается неизменным. Поскольку Ии был убит публично, дипломаты встречали эту отговорку с едва скрываемой усмешкой. Значительно серьезней было то, что убийство Ии создало вакуум власти. Он был единоличным организатором восстановления авторитета сёгунской власти. После его смерти никто из административного аппарата сёгуната не хотел настаивать на своем главенствующем положении, особенно ввиду угрозы насилия со стороны лоялистов. Разбитый и потерянный, сёгунат ощупью пробирался в направлении компромисса.

Ослабление сёгуната и смена настроения Хисами-цу, казалось бы, предвещали скорое возвращение Сай-го, который с нетерпением ожидал новостей, надеясь получить письмо с прощением. «Я узнавал о состоянии дел в мире, — писал он Окубо и Идзити Садака 7/11/1860, — дожидаясь быстроходных судов, и был рад узнать, что ситуация постепенно изменяется в сторону справедливости». Сайго по-прежнему испытывал беспокойство по поводу призрака западного империализма. «Если не произойдет радикальных изменений, то очень скоро мы будем порабощены и растоптаны, как Китай», — заявлял он. Но прекращение ансэйской чистки позволяло предположить, что страна движется в правильном направлении.

Мечта Сайго об амнистии осталась неосуществленной: прощение не пришло. Его собственное княжество было согласно на то, чтобы позволить ему пребывать в изоляции и забвении. В последние месяцы 1860 года его надежда медленно улетучилась, а 1/1861 начался Третий год его изгнания. Столкнувшись с перспективой, как ему казалось, бесконечной ссылки, Сайго задумался Над тем, где же находится его дом. 4/3/1861 он написал сердечное письмо своим друзьям. Он поблагодарил их за энергичные и настойчивые попытки получить для него прощение и далее признавал себя недостойным их усилий. Однако теперь пришло время признать поражение. Ему не суждено в скором времени вернуться на родину. С тяжелым сердцем он заявил о том, что «становится островитянином». Сайго также огорошил своих друзей новостями личного плана. «Здесь, в глуши, я совершил нечто неуместное, — писал он. — …Мой сын родился 2/1/1861». Друзья Сайго в Кагосима, несомненно, были потрясены: Сайго ничего не писал им ни о своей жене, ни о ее беременности. В письмах Сайго не было никаких указаний на то, что его жизнь на Амамиосима наполнена каким-то иным содержанием, кроме простого выживания. Этим письмом Сайго открыл, что он вел тайную жизнь. Продолжая отчаянно бороться за свое возвращение на большую землю, он в то же время все глубже втягивался в дела острова. Он женился на местной девушке, по имени Айгана, происходившей из влиятельной семьи, и обзавелся домашним хозяйством. Он стал интересоваться островной политикой и установил прочные дружеские отношения с местным чиновником Току Фудзинага и сацумским самураем Коба Дэннаи, который служил на острове цензором (мэцукэ). Он завел семью и стал заметной фигурой в жизни местного сообщества.

Детали жизни Сайго на Амамиосима остаются для нас тайной. Сайго мало писал о времени, проведенном в ссылке, своим друзьям из Кагосима, и до нас не дошле ни одного письма за период с 4/3/1861 до 27/3/1862. Ничего не известно и о его письмах, адресованных Айгане, которая, судя по всему, была неграмотной. Сайго активно переписывался с Току и Коба, но их переписка началась только после того, как он покинул Амамиосима. Существуют многочисленные истории о жизни Сайго в ссылке, но большинство из них были сформированы десятилетиями пересказов и новых интерпретаций. Согласно местной легенде, Сайго без устали защищал слабых и обездоленных от тирании порочных чиновников. Он превратил коррумпированных, бессердечных администраторов в добродетельных лидеров и освободил угнетенных. Человеколюбивый и милосердный, он был добрым и щедрым со всеми. Бескорыстный и принципиальный, он в одиночку улучшил повседневную жизнь на острове. Эти островные легенды, как и многие другие продукты народного мифотворчества, позволяют предположить, что реальные достоинства Сайго были преувеличены сверх всякой меры его последующей славой.

Хотя количество надельных источников сильно ограничено, у нас все же есть возможность собрать фрагментарный отчет о жизни Сайго в ссылке. Несмотря на то что изначально Сайго испытывал отвращение к населяющим остров «волосатым китайцам», постепенно он втянулся в деревенскую жизнь. Его первыми знакомыми стали деревенские дети, которые попросили Сайго стать их учителем. Сайго старался сохранять высокомерие, но был слишком очарован детьми, чтобы ответить им отказом. Завербовав Сайго в качестве учителя, Дети высветили скрытую грань его натуры. Сайго был Не только физически мощным фехтовальщиком, но и Добросердечным школьным наставником. Под суровым Внешним фасадом скрывался добрый и скромный человек. В результате общения с местными детьми Сайго потерял, возможно, невольно, свою броню мрачного стоицизма.

Преобразившись из озлобленного и молчаливого ссыльного в радушного соседа, Сайго сразу же стал значительно более привлекательной фигурой. Хотя, возможно, Сайго и недотягивал до образа героя из местной легенды, все равно был слишком совестливым и сострадательным человеком, чтобы остаться равнодушным к бедности крестьян и деспотичности управления островом. С первых месяцев своего пребывания на Амамиосима, когда Сайго все еще жаловался на то, что островитяне отвратительны, как ядовитые змеи, он делился с ними личными запасами продовольствия. Он спорил с местными чиновниками по поводу каждого аспекта своего содержания, включая ведра, растительное масло и специи. Эта нехарактерная для него мелочность объяснялась тем, что он раздавал большую часть своего рациона.

Когда депрессия Сайго улетучилась, представители местной элиты начали рассматривать его как привлекательного потенциального зятя. Как самурай с главных островов, Сайго на Амамиосима тоже обладал элитным статусом. Он был ссыльным, но не преступником и продолжал получать жалованье из казначейства княжества. Брачный союз с самураем с главных островов мог повысить статус и благосостояние любой семьи на Амамиосима. Однако на подобные браки существовали строгие ограничения. Княжество признавало брак действительным только на период пребывания своего самурая на острове; как только самурай возвращался на главные острова, он мог жениться вновь, без предварительного развода. Более того, «островная жена» не имела права покидать свой остров. Ее статус простолюдин-jyi оставался неизменным. Если в браке рождались дети, они объявлялись наследниками по отцовской линии и, следовательно, считались полноправными подданными своего княжества. Когда дети, мальчики или девочки, становились достаточно взрослыми, чтобы покинуть свою мать, их могли перевезти на главные острова, чтобы воспитывать в семье отца. Таким образом, для женщины перспектива такого брака была необычайно мрачной: материнство часто означало приговор к изоляции и одиночеству. Но решения о браках в Японии принимались семьями, а не отдельными личностями. Излишне говорить, что в данном случае семья невесты получала от брака огромные выгоды.

Согласно устной традиции, Сайго не хотел брать себе «островную жену», но в конечном итоге поддался уговорам своих друзей с острова. 11/1859 он заключил формальный брак с Отома Канэ, более известной по своему прозвищу Айгана. Невеста Сайго была родом из боковой ветви семьи Рю, могущественного местного клана. Семья Рю считала основателем своего рода Минамото Тамэтомо, придворного аристократа двенадцатого века и дальнего родственника первого японского сёгуна. Это была экстравагантная и почти невероятная генеалогия, но кем бы ни были в действительности их предки, семья Рю была богатой и могущественной. В главной резиденции Рю в Тацуго насчитывалось более семидесяти слуг и рабов. Однако сама Айгана росла в значительно более скромных условиях. Родившись в 1837 году, она потеряла отца в пятилетием возрасте, ц главенство в семье перешло к ее дяде. Хотя ее семья далеко не бедствовала, согласно местной легенде Айгана плела одежду из пальмового волокна, чтобы помочь семье. Первая встреча Сайго и Айганы стала темой многих противоречащих друг другу легенд. Если в одних версиях их встреча была организована, то в других она произошла случайно, на окраине Тацуго. Почти все версии сходятся на том, что Айгана была достаточно красива, с черными как смоль волосами и искрящимися глазами. Но в то же время она, несомненно, являлась продуктом своей культуры — неграмотной женщиной с татуированными руками. В любых других обстоятельствах, кроме ссылки, она была бы неподходящей женой для Сайго.

Отношения между Сайго и Айганой являются темой многих легенд и спекуляций. Сам Сайго был крайне немногословен в отношении своей «островной жены». Он ничего не писал о ней своим друзьям на главных островах. Во многих отношениях Айгана заставляла его испытывать неловкость, поскольку, несмотря на свою красоту и скромность, она тем не менее была островитянкой. Сайго, по своим собственным словам, женился на «волосатой китаянке». Даже находясь на пике своей политической власти, Сайго не предпринимал никаких усилий для того, чтобы перевезти Айгану на главные острова. Она была его заморским увлечением, не подходящим для метрополии. Однако иронично и трагично то, что Сайго наслаждался жизнью с Айганой и их ребенком. Их семья, писал он позднее, была для йего источником большого счастья. В своем письме Коба, написанном в 1862 году, он сожалел о том, что слиш-дом много думал о политике своего княжества, когда ^дл на острове. Это делало его вспыльчивым, в то вре-У& как ему следовало жить в мире и покое.

Если в отношении своей жены Сайго испытывал противоречивые чувства, то его местные друзья, Коба и Хоку, не вызывали у него подобного внутреннего конфликта. Коба был уроженцем Кагосима, с детства знавшим Сайго и Окубо. Он добился успеха как ученый и открыл академию в Кагосима, прежде чем получить пост в представительстве своего княжества в Осака. Когда Сайго был сослан на Амамиосима, Окубо вместе с другими друзьями добился назначения Коба на остров в качестве мэцукэ, официального цензора, осуществлявшего полицейский надзор. Как инспектор, Коба имел влияние на местных чиновников, благодаря чему мог обеспечить физическое благосостояние Сайго. Согласно устной традиции, Сайго и Коба были неутомимыми борцами с деспотичными местными порядками, главным защитником которых был управляющий островом Сагара Какухэй. Какими бы ни были их первоначальные отношения, Коба стал одним из самых близких друзей Сайго, с которым он делился тем, что оставалось неизвестным даже лучшим его друзьям с главных островов: счастьем, пережитым им в ссылке, и отвращением к осуществляемой на острове политике княжества.

Току Фудзинага родился на Амамиосима, в деревушке Кадо, расположенной неподалеку от Тацуго. Он служил начальником полиции округа Тацуго и через свою Жену являлся дальним родственником Айганы. Току и Сайго имели родственные души. Согласно местной традиции, Току славился своей честностью и силой характера. Хотя его должность предоставляла ему массу возможностей для личного обогащения, он жил скромно, полностью посвящая себя местным делам. Позднее он был переведен в округ Укэн, на южной оконечности Амамиосима, где его главным достижением стало строительство деревянного моста через небольшую речушку, разделявшую деревни Такэн и Юван. Как и Сай-го, Току был неподкупным, потому что он не испытывал интереса к материальным благам: Току и Сайго наслаждались простыми удовольствиями, которые приносили им охота и рыбалка. Как и в случае с Коба, начальная фаза отношений Сайго и Току не задокументирована, но Току также заслужил глубочайшее доверие Сайго. После возвращения на главные острова Сайго порушил Току присматривать за своей женой и детьми. Сайго чувствовал себя комфортно, демонстрируя Току как свое общественное, так и частное лицо. Например, в одном из писем он советовал Току, на каком острове чиновникам можно верить, рассказывал, как сильно он тоскует по своим детям, делился слухами об одном островном романе. Сайго доверил Току определяющий конфликт своей жизни: он хотел быть великим и преданным слугою государства и в то же время вести тихую жизнь, занимаясь рыбной ловлей с друзьями.

Сегодня в Тацуго есть реконструкция дома Сайго, построенного для его семьи. Согласно Рю Масака, дом, владельцем которого является один из потомков Айга-ны, стоит на том же месте, и при его возведении были использованы оригинальные столбы. В письмах Сайго не упоминается его дом, но устная традиция Амамиоси-ма повествует нам следующее: хотя к концу 1861 года Сайго имел на Амамиосима семью, учеников и близких друзей, а сам остров стал для него вторым домом, по его жилищу это было незаметно. Стремясь к уединению, Сайго изначально выбрал себе дом, расположенный на самой окраине Тацуго, или, точнее, на территории соседней деревушки Кобама. В 1859 году это было идеальное место для сердитого ссыльного холостяка. Однако в 1861-м Сайго пришлось еще раз вернуться к вопросу выбора дома. Поскольку теперь он был семейным человеком, дом в деревне казался более подходящим местом жительства для его жены и ребенка. В конце 1861 года Сайго, с помощью семьи Рю, занялся строительством нового дома, расположенного в самом центре Тацуго. По местным стандартам это был достаточно солидный дом: высокая соломенная крыша, под которой размещались две комнаты общей площадью около четырехсот квадратных футов. 20/11/1861 строительство дома было завершено, и Сайго посадил в саду памятное вишневое дерево. Вечером вся деревня собралась у него дома, чтобы отпраздновать новоселье. Тон единственного сохранившегося письма Сайго 1861 года подтверждает эту историю. В нем Сайго благодарил Окубо за то, что он старается получить для него прощение, но в то же время просил его признать свое поражение. Сайго не только примирился со ссылкой, но также начал демонстрировать некоторые признаки гордости за культуру Амамиосима. К письму он приложил образец копченой свинины, приготовленной по местному рецепту, и просил Окубо высказать о нем свое мнение. В этом письме Сайго очень похож на человека, который готов построить новый дом для своей новой семьи.

Дом Сайго в Тацуго

В начале 1862 года Сайго получил поразительную новость о том, что его вызывают обратно в Кагосима. Это было то, на что он так надеялся, но новость пришла уже после того, как он оставил всякую надежду на возвращение. До нас не дошло никаких письменных свидетельств современников, которые описывали бы чувства Сайго, но из более поздних документов становится ясно, что он покидал Амамиосима, испытывая смешанные эмоции. Сайго был изгнан на край земли, но здесь он нашел друзей, семью и общество. Сайго было бы непросто объяснить своим друзьям с главных островов, что на Амамиосима он чувствовал себя счастливым, поскольку для них Амамиосима мало чем отличался от колонии для каторжников. Однако позднее Сайго поделился этими чувствами с товарищами по ссылке, когда написал Току следующие слова: «Я никогда не забуду о том, с какой добротой относились ко мне островитяне, оказавшие мне самый теплый прием». Сайго был верен своему слову. Хотя его друзья с главных островов вряд ЛИ смогли бы по достоинству оценить пережитый им опыт, он с гордостью писал о ссылке. По возвращении в Кагосима он сменил имя, чтобы оно напоминало о времени, проведенном в изгнании. Теперь он подписывал свои письма Осима Санэмон: оспма по-японски «остров», сан (три) — количество лет, проведенных в ссылке, а эмон — это стандартный суффикс для мужских имен. Сайго не забыл и о трудностях своих недавних соседей. В 1864 году он подал петицию в правительство княжества об отмене монополии на торговлю сахаром. В 1873-м он составил новое предложение, на этот раз для министра финансов нового правительства Мэйдзи. Даже находясь на пике своей политической карьеры, Сайго с теплотою вспоминал годы, проведенные в ссылке. В 1869 году он написал Току, что раздумывает о том, чтобы уйти в отставку и, вернувшись на Амамиосима, провести здесь остаток своей жизни.

Ссылка Сайго на Амамиосима вскрыла центральную дилемму в его жизни. Он был движим острейшим чувством долга и убежденностью в том, что ему суждено совершить великие дела. Сайго открыто стремился к преобразованию Японии, но политическая власть и связанные с нею привилегии не доставляли ему особого удовольствия, и наибольшую радость он получал от простых развлечений. Самые счастливые моменты в его Жизни, как в Кагосима, так и в ссылке, наступали после Того, как он надевал сплетенные своими руками сандалии и отправлялся с друзьями на охоту или рыбалку. Эти противоречивые пристрастия делали Сайго крайне Привлекательным политическим лидером: он владел властью, не проявляя к ней почти никакого личного интереса. Однако тот же самый внутренний конфликт делал его жизнь необычайно сложной. Не существовало такого места, где он мог бы найти для себя мир и спокойствие.