Женщины долго любовались фейерверком. После серьезных колебаний, видя, что климат в замке потеплел, Анжелика попросила у Османа Ферраджи позволения повидать одного из святых отцов миссии, поскольку она нуждается в духовной помощи. Верховный евнух не счел разумным отказать ей.

Два евнуха были посланы в еврейский квартал, где священники ожидали исхода переговоров, принимая пленных, каждый из которых умолял внести его в список отпускаемых французов.

Преподобный отец де Валомбрез был приглашен последовать за черными стражами: одна из жен Мулея Исмаила желает поговорить с ним. При входе в гарем ему завязали глаза. Он оказался перед кованой железной решеткой. За ней сидела плотно закутанная женщина, заговорившая к его удивлению, по-французски.

– Думаю, святой отец, вы удовлетворены исходом вашей миссии? – спросила Анжелика.

Священник осторожно заметил, что дело еще не завершено, настроение султана переменчиво, рассказы пленных, которые он всякий день выслушивает, не вселяют в него особых надежд. Один Бог знает, как он торопится возвратиться в Кадикс вместе с несчастными, чьи души в опасности под властью столь порывистого государя.

– А так как вы были христианкой, сударыня, – я не сомневаюсь в этом, услышав вашу речь, – я бы попросил вас вступиться за нас перед вашим повелителем, чтобы его снисходительность и добрая предрасположенность не иссякли.

– Но я не ренегатка! – с негодованием возразила Анжелика. – Я христианка.

Отец де Валомбрез в замешательстве погладил длинную бороду. Ему приходилось слышать, что все жены и наложницы султана считаются мусульманками и должны открыто следовать предписаниями магометанской веры. У них есть даже своя мечеть.

– Меня взяли в плен, – повторила Анжелика, – но я христианка.

– Я не сомневаюсь в этом, дитя мое, – примирительным тоном прошептал святой отец.

– Моя душа тоже в большой опасности, – страстно продолжала Анжелика, вцепившись в прутья решетки, – но вас это не беспокоит. Никто и не подумает выкупить меня, спасти! Ведь я – только женщина.

Она не могла как следует объясниться, сказать, что с некоторых пор ее более пыток страшит то изощренное сладострастие, что опутывает гарем, медленное разложение души, зарастающей ядовитыми злаками лени, чувственности и жестокосердия. Этого-то и добивался Осман Ферраджи. Он знал повадки дремлющей, но неистребимой женственности, и умел ее пробудить. Священник услышал, что женщина под покрывалом плачет, он сочувственно покачал головой.

– Принимайте ваш жребий с терпением, дочь моя. Вам по крайней мере не грозит ни тягостный труд, ни голод, как братьям вашим.

Даже в глазах доброго святого отца потеря души женщины значила меньше, чем души мужчины! Может быть, он и не презирал женщин, но, видимо, полагал, что слабость и непоследовательность женской натуры заслуживают некоторой снисходительности в глазах Всевышнего.

Анжелика взяла себя в руки. Она сняла с пальца один из перстней, кольцо с огромным бриллиантом, с внутренней стороны которого были выгравированы имя и девиз рода Плесси-Белльер. Она помедлила под взглядом Верховного евнуха, но решилась. Ведь все уже было обдумано заранее. Пройдет немного времени, и, она это знала, Осман Ферраджи отправит ее в султанские покои. Он дал ей понять, что она во всем должна следовать его советам. Разочаровав Верховного евнуха, она потеряет его поддержку. Переча Мулею Исмаилу, погибнет в мучениях.

Она уже спрашивала себя в ужасе, не ожидает ли она сама с нетерпением часа решающего поражения, устав от тревоги обманчивых надежд. Кто мог ей помочь? Изворотливый Савари был всего лишь старым рабом, переоценивающим свои силы. А с Мулеем Исмаилом шутить не приходится. И если пленники все же отважатся на безрассудный побег, они не станут связываться с женщиной. «Из гарема не убегают». И все же нужно попытаться не провести в нем остаток жизни. По ее представлениям, лишь один человек был способен повлиять на несговорчивого султана. Она протянула перстень через решетку.

– Отец мой, умоляю… Заклинаю вас по возвращении отправиться в Версаль. Попросите аудиенцию у короля и передайте эту вещь. Здесь выгравировано мое имя. Вы расскажете ему, что я попала сюда. Вы ему скажете…

Опустив глаза, она закончила сдавленно:

– …Вы скажете, что я взываю к нему о прощении и помощи.

Увы, еще до окончания переговоров Мулей Исмаил узнал от французского ренегата, что под названием Братства Святых Даров таится Братство Пресвятой Троицы. Гнев его был ужасен.

– Ага, нормандская лиса, твой раздвоенный язык опять солгал! – сказал он Колену Патюрелю. – Но теперь тебе не удастся довести до конца свою шутку.

Сначала он повелел насыпать пороху в бороду, уши и нос хитрецу и поджечь. Потом одумался и ограничился тем, что велел привязать его нагого к кресту под солнцем на площади и приставить двух стражей с мушкетами, чтобы отгонять хищных птиц и не дать им выклевать распинаемому глаза. Один из них неловко выстрелил и ранил нормандца в плечо. Узнав об этом, султан своей рукой отсек голову стража.

Вся дрожа, Анжелика приникла к амбразуре, не в силах оторвать глаз от дыбы. Она видела, как непроизвольно сокращались мышцы, когда нормандец пытался подтянуться и дать передышку распухшим от веревок рукам. Большая голова с длинными светлыми волосами свешивалась на грудь. Но тотчас он выпрямлялся, медленно поводил головой, уставясь в небо. Он постоянно двигался, видимо, чтобы не застаивалась кровь в затекших членах.

Его могучая натура, и на сей раз победила. Когда нормандца сняли с креста, он не только был жив, но, выпив присланный султаном пряный отвар, встал, и, несмотря на кровь, струящуюся из ран, сам пошел навстречу товарищам, уже оплакавшим его гибель.

Новости распространялись очень быстро, и все жили в предгрозовом напряжении. Обуянный яростью монарх отверг дары святых отцов. Ожерелья и перстни раздал своим негритятам, одежды из зеленого сукна разодрал. Но часы не тронул.

Служители ордена, получив приказ немедленно уйти из Мекнеса под угрозой сожжения заживо в доме, где они обосновались, пребывали в полной растерянности. Они обсуждали, что предпринять. Отважные купцы из Сале, господа Бертран и Шап де Лен, не попавшие в проскрипции, предложили себя в качестве посредников. Но священники, опасаясь раздражать капризного и несговорчивого султана, уже собрали пожитки и оседлали ослов. Однако Колен Патюрель, заблаговременно предвидевший возможные препоны, пустил своего рода встречный пал, чтобы погасить пожар властительного гнева. Еще до прибытия святых отцов он повидал все мавританские семьи, имевшие пленных родственников на французских галерах, и поманил их надеждой на обмен пленных.

Теперь, видя, что по царственной причуде переговоры срываются, так и не начавшись, мавры толпой бросились ко дворцу, умоляя султана использовать случай и вернуть пленных мусульман с каторги. Мулей Исмаил вынужден был уступить. Его стражи вскачь погнались за святыми отцами и передали приказ вернуться в город под страхом казни. Переговоры возобновились. Они были бурными и продолжались три недели.

Наконец священники получили двенадцать пленных вместо обещанных двухсот. Каждого отдавали за трех мавров и триста ливров. Святые отцы отправляли их под Сеуту, где те должны были ждать, пока состоится обмен.

Султан выбрал двенадцать рабов среди самых старых и слабых. Он сделал им смотр, причем, естественно, они старались казаться как можно более немощными. Мулей Исмаил довольно потирал руки.

– Все они воистину жалки и никуда не годны.

Стражник подтвердил:

– Доподлинно так, о повелитель!

Для большей верности султан обратился к писцу и спросил, что тот думает. Писец одобрил выбор:

– Ты изрек истину, государь: они убоги и бессильны.

Их уже собрались внести в список, когда вдруг появился хромой пленник, уверяя, что старый Колоэнс не был французом, так как его взяли на судне под английским флагом. Дело было двадцать лет назад, и никто не удосужился проверить сказанное. Бедняга Колоэнс застыл у стены, словно у захлопнувшихся перед ним ворот земного рая. А хромой занял его место.

Святые отцы заторопились с отъездом. Они понимали, что каждый день готовит им новые волнения, опасались зависти и ожесточения рабов, которые преследовали их своими жалобами. К тому же надо было без конца платить и осыпать подарками алькаидов и ренегатов, делавших вид, что оказывают помощь.

Священники покидали Мекнес, сопровождаемые градом камней и воплями как христиан, так и мусульман. Рабы уже не чаяли конца своим невзгодам.

Старый Колоэнс плакал:

– Ах! Когда теперь вернется «братия на ослятях»!.. Нет, видно, я погиб!

Он уже чувствовал лысиной медный шар султанского посоха, а потому поплелся в свою пальмовую рощу и повесился. Колен Патюрель, весьма кстати оказавшийся поблизости, вытащил старика из петли.

– Не отчаивайся, дружище, – успокоил он садовника. – Мы уже исчерпали все способы выбраться, остался последний: бегство. Мне тоже нужно уходить. Дни мои здесь сочтены. Место мое займет Рене де Мерикур, мальтийский рыцарь. Если не думаешь, что слишком стар, иди с нами.

Колен-нормандец совсем не зря настаивал, чтобы монахи привезли часы. Через две недели часы встали. Мартен Камизар, часовой мастер из Женевы, вызвался их починить. Ему только понадобились во множестве разные мелкие приспособления: щипцы, тисочки, подпилки… Какие-то из них неизвестно как затерялись, и к тому времени, когда часы затикали, женевец припрятал достаточно этих мелких вещиц, чтобы в нужный день освободить Колена Патюреля от оков. То же будет и с цепями Жан-Жана-парижанина, неразлучного с Коленом. Кроме них, в побег собрались Пиччинино-венецианец, бретонский дворянин маркиз де Кермев, Франсис Бартус из Арля и баск Жак д'Аррастега.

То были лучшие головы каторги, достаточно безрассудные, чтобы сто раз поставить на кон жизнь во имя надежды достичь христианских земель. К ним примкнул бедняга Колоэнс, чья лысина стоила смертного приговора, а также старый аптекарь Савари, который предложил им несколько десятков самых невероятных способов улизнуть от Мулея Исмаила, заверив, что скоро невероятное станет возможным.