Она с трудом узнала его. Он выкрасил себе бороду в красно-коричневый цвет, что сделало его похожим на марокканского отшельника. Сходство подчеркивалось подобием широкого плаща из верблюжьей шерсти ржавого цвета, в котором терялось его тщедушное тело. Он казался вполне бодрым и здоровым, хотя высох, как лоза, и почернел, как орех. Узнала она его по толстым очкам, за которыми счастливо светились глаза.

– Все идет хорошо, – шепнул он, скрестив ноги и усаживаясь возле нее. – Никто бы не подумал, что обстоятельства сложатся так чудесно. Аллах… гм!.. я хочу сказать, Господь ведет нас по верному пути.

– Вы нашли сообщников и средство бежать?

– Бежать?.. Ах, да, да! Это придет со временем, не волнуйтесь. А пока – посмотрите.

Из складок своего широченного плаща он извлек подобие матерчатого кошеля и, улыбаясь до ушей, стал извлекать оттуда куски черного маслянистого вещества. Полуоткрыв измученные лихорадкой глаза, Анжелика устало призналась, что не видит ничего особенного.

– Ну хорошо, если не видите, то понюхайте. – И он сунул эту гадость ей под нос. Запах заставил бедную женщину отпрянуть. Она невольно улыбнулась.

– Ох, Савари… мумие!..

– Да, мумие! – ликование переполняло Савари. – Натуральное мумие, то же, что и со священных утесов Персии, только здесь оно твердое.

– Но… как это возможно?..

– Сейчас все расскажу, – успокоил ее старый аптекарь. Придвинувшись ближе, опасливо поглядывая по сторонам, он с пророческим видом возвестил о подробностях своего открытия. Это произошло во время долгого караванного пути, когда они пересекали соленые озера на границе Алжира и Марокко.

– Вы помните те большие бесплодные пространства, блестевшие под солнцем от соли? Кажется, ничего драгоценного нельзя обнаружить в этих безотрадных местах. И вот там-то… угадайте, что произошло?

– Конечно, чудо, – сказала Анжелика, умиленная этим наивным восторгом.

– Да, чудо! Вы нашли самое точное слово, дорогая маркиза! – пылко воскликнул Савари. – Если бы я был фанатиком, я бы нарек его «чудом верблюда»… Так слушайте же…

По его словам, Савари приметил верблюда, покрытого коростой. Он походил на старый, поросший желтым мохом утес. Парша обнажила большие куски его кожи. Однажды вечером во время стоянки этот верблюд начал обнюхивать землю, затем принюхался к ветру и вдруг бросился в пески; на бегу он порой приостанавливался, обнюхивая дюны. Савари, по счастью не успевший уснуть, последовал за ним. Он хотел привести бродягу обратно и тем заслужить у погонщика лишнюю миску похлебки. А может быть, его толкало «предчувствие», перст Аллаха… гм… Господа. Часовые, часто принимавшие его за араба или еврея, не обратили на него внимания. К тому же почти все они дремали. Здесь, где по целым дням нельзя достать пищи и пресной воды, нечего было опасаться нападений бандитов и побега рабов.

Верблюд шел долго, пересекая дюны и зыбучие пески, куда чуть-чуть не затянуло Савари. Затем он вышел на более твердую почву, где песок и соль образовали кору. Своими странными ногами, на которых вместо копыт своего рода мягкие подошвы, похожие на лапы хищных зверей, верблюд стал отодвигать, разбивать эту затвердевшую земляную корку, а потом и зубами начал вырывать куски почвы, рыть яму.

– Вообразите, мадам: верблюд, роющий землю ногами, которые не выносят прикосновения камней; коленями, зубами… Я сам это видел… Но вы ведь не верите мне? – вопросил Савари, внезапно поглядев на нее с подозрением.

– Да нет же…

– Вы не думаете, что мне пригрезилось?

– Конечно, нет.

– …И вот верблюд отрыл эту коричневую землю, которую вы сами только что опознали. Он зубами вытащил большие ее куски и разложил их у ямы, как подстилку. А потом стал кататься по этой подстилке и тереться о нее всеми местами.

– И его парша чудесным образом прошла?

– Она прошла. Но надо бы вам знать, что в этом нет ничего чудесного, – важно заметил Савари. – Вы уже замечали, как и я, сколь благотворно действует мумие на кожные болезни. И однако, запасаясь этой землей, я еще не предполагал ее сходства с божественной персидской жидкостью. Я просто хотел сделать из нее мазь для моих больных. Но теперь я его признал и к тому же сделал потрясающее научное открытие.

– Да? Еще? Какое?

– Вот какое, мадам: соль следует за моим веществом! Все как в Персии! Впрочем, для чего мне теперь ехать в Персию? Теперь, когда я знаю, что в Южном Алжире я найду то же драгоценное вещество? И может быть, там огромные залежи, которые к тому же никто не охраняет, как залежи в Персии, принадлежащие шаху. Я непременно туда вернусь!

Анжелика вздохнула:

– Залежи, может, и не сторожат, как в Персии, но вас-то сторожат в Марокко, мой дорогой. Разве это так уж меняет вашу судьбу?

Впрочем, произнеся эти слова, она тут же мысленно упрекнула себя за скептицизм по отношению к единственному другу. Во искупление она горячо поздравила Савари, который растаял от благодарности и предложил тотчас принести охапку хвороста, а также медную или глиняную миску.

– Для чего, о Господи?

– Чтобы очистить немного этого вещества для вас. Я уже в виде опыта попробовал пережечь его в запечатанном глиняном сосуде, но оно взорвалось, выстрелив, как из пушки.

Анжелика отсоветовала ему заниматься новыми опытами прямо в серале. Под действием отваров, выпитых по настоянию Верховного евнуха, ее головная боль утихала, по телу побежали струйки пота.

– Лихорадка отступает, – сказал Савари, бросив на нее из-под очков взгляд знатока.

Мысли в ее голове снова обретали стройность.

– Вы думаете, что ваше мумие снова поможет нам бежать?

– А вы все еще помышляете о побеге? – бесцветным голосом спросил Савари, собирая в кошель куски смолистого снадобья.

– Как никогда! – воскликнула Анжелика, возмущенная подобным вопросом.

– Я тоже, – успокоил ее Савари. – Не скрою, что сейчас я бы поторопился в Париж, чтобы заняться изысканиями, каковых требует мое последнее открытие. Лишь там, в лаборатории, у меня есть нужные реторты и перегонные кубы для изучения этого взрывчатого вещества, которое, я уверен, выведет человечество вперед…

Не удержавшись, он снова вытащил кусочек этой гадости и стал рассматривать его в крошечную лупу с рукояткой из черного дерева, инкрустированного черепаховой костью. Одним из искусств Савари было умение в дни полной нищеты раздобывать самые разнообразные предметы, которые, казалось, он по мере необходимости создавал с ловкостью фокусника. Анжелика спросила, откуда у него такая вещица.

– Это мне мой зять подарил.

– Я ее раньше никогда не видела.

– А она у меня только несколько часов. Мой зять, милый мальчик, видя, как она мне понравилась, подарил ее мне в честь приятного знакомства.

– Но кто ваш зять? – спросила Анжелика, подумав, что старик заговаривается.

Савари сложил свою крошечную лупу и спрятал ее в складках одежды.

– Еврей, – прошептал он, – меняла, как и его отец. Да, я еще не имел случая посвятить вас в эти подробности, однако я неплохо употребил те несколько часов, что провел в Мекнесе. Хороший город! Он сильно изменился со времен Мулея Арши. Мулей Исмаил строит повсюду. Бродишь среди строительных лесов, как в Версале.

– Да… так что же ваш зять?

– Я и веду к этому. Я ведь уже говорил вам, что во время моего первого марокканского рабства у меня было два недурных увлечения.

– И два сына.

– Вот-вот, если не считать, что память меня малость подвела. От Ревекки Байдоран я имею счастье иметь дочь, а не сына. Эту-то дочь во цвете лет я сейчас обрел. Она замужем за Кайаном, менялой, любезно презентовавшим мне эту лупу…

– …Да, в честь приятного знакомства. Ох, Савари, – Анжелика не удержалась от слабого смешка, – вы настолько француз, что даже слушать вас идет мне на пользу. Когда вы произносите «Париж» или «Версаль», мне кажется, что я уже не задыхаюсь от запахов кедра, сандала и мяты, что я снова – маркиза дю Плесси-Белльер.

– А вы действительно желаете вновь стать маркизой? Вы в самом деле хотите бежать? – настаивал Савари.

– Но я же вам повторила несколько раз, – внезапно рассвирепела Анжелика.

– Зачем вы переспрашиваете снова и снова?

– Потому что вам надобно понимать, на что вы идете. Вы пятьдесят раз погибнете, прежде чем хотя бы выйдете из сераля. Тридцать раз испустите дух, пока пересечете городскую черту. Пятнадцать раз – пока доберетесь до Сеуты или Санта-Круса и трижды – прежде чем проникнете в один из этих христианских бастионов…

– Если так считать, то в подобном предприятии вы оставляете мне только два шанса из ста?

– Определенно.

– И все-таки, мэтр Савари, мне это удастся!

Старый аптекарь озабоченно покачал головой.

– Не слишком ли вы упрямы? Испытывать судьбу в таких условиях – в этом, право же, есть что-то нездоровое…

– О, теперь вы заговорили, как Осман Ферраджи! – приглушенно вскрикнула Анжелика.

– Вспомните, в Алжире вам обязательно хотелось совершить побег, на который даже старые рабыни, которые пятнадцать – двадцать лет провели в неволе, вряд ли решились бы. Мне стоило такого труда убедить вас проявить терпение! И что же? Разве мы не были вознаграждены?.. В пустыне и рабстве я обрел мумие. И вот иногда я думал: если бы султанский сераль вам не был в тягость, если бы сама… гм… персона Мулея Исмаила не вызывала у вас отвращения… все было бы проще… Ох, успокойтесь, считайте, что я ничего не говорил!

Он взял ее руку и легонько погладил. Ни за что на свете он не хотел бы вызвать слезы у этой знатной дамы, которая выказывала к нему несравненную дружбу, терпеливо выслушивала стариковские излияния и к тому же достала для него у самого Людовика XIV драгоценное персидское снадобье.

Почему эта всемогущая женщина не стала любовницей короля? Ах, да! Было там что-то с ее мужем, которого Меццо-Морте использовал как приманку в своей мышеловке. Было бы желательно, чтобы она об этом не вспоминала.

– Мы убежим, – примирительно произнес он. – Мы убежим, это решено!

Он не преминул заметить, что в Мекнесе легче предпринять такой шаг, нежели в Алжире. Пленники, принадлежавшие одному господину, султану, представляли собой особую касту, потихоньку превращающуюся в единое сообщество. Они даже избрали предводителя, нормандца из Сан-Валери, по имени Колен Патюрель. Он был взят в плен пятнадцать лет назад и за эти годы приобрел большое влияние на товарищей по несчастью. Впервые в истории христиане-рабы разных конфессий забыли о своих религиозных распрях и перестали грызться. Колен собрал что-то вроде совета. Московит и уроженец Кандии представляли ортодоксальное исповедание, англичанин и голландец – протестантское, испанец и итальянец – католиков, а сам он, француз, стал вершить правосудие и разрешать споры и ссоры.

Он в смелости своей дошел до того, что стал обращаться к самому Мулею Исмаилу. Это было смертельно рискованное предприятие, и никто не мог понять, благодаря какой уловке либо дару внушения он заставлял тирана выслушать себя. С этого времени положение рабов, оставаясь, по-видимому, ужасным и безнадежным, стало улучшаться. Общая касса из добровольных пожертвований всех рабов служила для подкупов, позволявших добиться некоторых послаблений. Венецианец Пиччинино, в прошлом банковский приказчик, распоряжался этим тайным сокровищем.

Мавры, привлеченные соблазном крупного куша, соглашались послужить беглецам проводниками. Называли их метадорами. Под их водительством за последний месяц было шесть побегов, из которых один удался. Король пленников, Колен Патюрель, был заподозрен как главный зачинщик и приговорен. Как раз сегодня его распяли на городских воротах и собирались держать так до наступления смерти. Эта казнь лишала невольников всех надежд, и они готовы были взбунтоваться. Ударами дубинок, а затем и копий черная стража загнала рабов в их убежища, когда вдруг появился Колен Патюрель.

После двенадцати часов мучений он умудрился с разодранными руками сорваться с гвоздей, коими был прибит. Упав живым к подножию ворот, он не пустился в бегство, а спокойно вернулся в город и потребовал допустить его к монарху.

Мулей Исмаил был недалек от мысли, что Колена бережет сам Аллах. Султан побаивался и уважал нормандского геркулеса и находил занимательными беседы с ним.

– Все это я говорю для того, мадам, чтобы пояснить, почему гораздо предпочтительнее быть рабом в королевстве Марокко, чем в протухшей алжирской норе. Здесь кипит жизнь, вы понимаете?

– И смерть царит тоже!

Тут вдруг у Савари вырвалось, как откровение:

– А это одно и то же. Главное для раба, мадам, что он может сражаться, и когда человек пройдет через столько мучений, чтобы каждый день поздравлять себя, что еще жив, это поддерживает его в добром здравии. Марокканский владыка окружил себя целым народом рабов, нужных для строительства дворцов, но это станет незаживающей раной на теле его страны. Ходят слухи, что нормандец собирается потребовать от марокканского султана, чтобы тот допустил в страну монахов Братства Пресвятой Троицы для выкупа пленных, как это делается в других берберийских землях. Я вот о чем подумал. Если когда-нибудь отцы-миссионеры доберутся до Мекнеса, почему бы не послать весточку Его величеству французскому королю о вашей скорбной участи?

Анжелика покраснела, чувствуя, как кровь снова лихорадочно застучала в висках.

– Вы думаете, что король Франции пошлет армию мне на выручку?

– Может статься, что его настоятельное вмешательство не останется без внимания. Мулей Исмаил испытывает сильное восхищение этим монархом и желал бы подражать ему во всем, особенно в его строительных начинаниях.

– Я не уверена, что Его величество позаботится вытянуть меня отсюда.

– Кто знает?

Устами старого аптекаря вещала сама мудрость, но Анжелика предпочла бы тысячу раз умереть, чем испытать подобное унижение. Все смешалось в ее голове. Голос Савари стал отдаляться, и она заснула глубоким сном, в то время как новый рассвет занимался над марокканской столицей.