Плоскодонки продвигались под сумрачными лиственными сводами. Впереди желтые круги фонарей с трудом рассеивали мрак.

Из-за высокого роста Валентен иногда вынужден был нагибаться. Коротким выкриком на местном диалекте он предупреждал сидевших в остальных лодках. Женщины уже не так боялись, они немного расслабились, изредка слышался негромкий детский смех. В сердцах беглецов понемногу воцарялся мир, навеянный покоем болот. Не о болотах ли Пуату Генрих IV писал любимой: «Там неплохо в мирное время и покойно в дни войны». Какой недруг решится преследовать здесь своего противника? Захоти Монтадур погнаться за ними и посади своих солдат на плоскодонки, они бы воротились ни с чем, грязные и продрогшие. А перед тем они бы долго блуждали среди переплетения ветвей по лабиринту зеленых или желтых стен, смотря по времени года, и берег, к которому они думали пристать, уходил бы у них из-под ног. Это еще счастье, если бы они вернулись живыми, ведь огромным пространствам трясины ничего бы не стоило их поглотить. Много мертвых тел покоится под зеленым пологом болот…

Когда Анжелика его окликнула, мэтр Валентен, мельник, поднялся со своего места. Он не удивился. В его грубом лице проступали черты того упрямого мальчишки, что когда-то толкал ялик, спеша отвезти «молодую госпожу де Сансе» в ее болотное убежище и уберечь от ревнивых посягательств пастуха Никола, оравшего: «Анжелика! Анжелика!..» Пастух бегал по лугам со своим посохом, а собаки и овцы трусили за ним.

Анжелика и Валентен, спрятавшись в тростнике, тихо фыркали, затем отплывали подальше, куда эти крики уже не доносились, приглушенные ветвями ольхи, вязов, ясеней, ив и высоких тополей…

Валентен срывал трубки дягеля, прозванного ангельской травой. Он их то нюхал, то слизывал млечный сок. «Чтобы душа была такая, как у тебя», — говорил он.

Он не был болтлив, не то что Никола. Он часто краснел и легко впадал в ярость. Особенную его ненависть, бог весть почему, возбуждали протестанты. Вместе с Анжеликой они подстерегали детей гугенотов, возвращавшихся из школы, и орали им в лицо католические молитвы — им нравилось слышать в ответ: «К черту!» Все это вспомнилось Анжелике, пока она прислушивалась к тихому, как легкий дождик, шелесту ряски, которую рвал выступ плотины.

Валентен все так же не любил протестантов, но был падок до золотых экю маркизы дю Плесси-Белльер. Он взял ключи и пошел отмыкать плоскодонки.

…Порыв посвежевшего ветра дал понять, что водный коридор расширяется. Первое суденышко врезалось в твердый берег.

Лучистая луна выходила из-за леса. Она высветила жилище сеньоров д'Обинье, спавшее среди ив и лугов с высокой травой. Замок был построен на одном из многочисленных болотных островов. Зимой вода здесь доходила почти до каменной парадной лестницы. Выстроенный в эпоху Возрождения, замок был плодом любви его хозяина к белому камню, отражающемуся в водной глади, а может, и к недосягаемости этих мест. Он вполне мог служить убежищем заговорщиков.

Пришельцев встретила мадемуазель де Косм, кузина старого маркиза, с высоким подсвечником в руках. Сурово выслушала она повесть Анжелики о бедах женщин, по большей части вдов, приведенных ею сюда в надежде, что им помогут добраться до Ла-Рошели. Она не одобряла участия в их делах такой подозрительной особы, как католичка дю Плесси. Разве не были известны ее бурные приключения в Версале? Однако же она ее впустила и, пока женщинам отводили место в замковых службах, оценивающе оглядела бумазейную юбку, простую накидку, тяжелые, заляпанные грязью башмаки и черный квадратный атласный платок, скрывающий волосы гостьи.

Наконец, поджав губы и напустив на себя вид мученицы, покорной судьбе, старая дева предупредила:

— Здесь герцог де Ламориньер. Вы хотите его видеть?

Сообщение смутило Анжелику. Она покраснела и сказала, что ей не хотелось бы беспокоить герцога.

— Он пришел весь в крови! — прошептала мадемуазель де Косм, несмотря на свой постный вид очень взбудораженная столькими происшествиями разом. — Попал в засаду Монтадура, не смог пробиться и укрылся в болотах. Его брат Уго, кажется, взял Пузож. Господин де Ламориньер жалеет, что не смог вас увидеть.

— Ну, если он ранен…

— Позвольте, я предупрежу его.

Она с дрожью ожидала встречи, но, когда послышались тяжелые шаги Патриарха, выпрямилась и, пока он спускался к ней, глядела на него смело и жестко.

Он подошел. Лоб его пересекал глубокий шрам. Вспухшие края раны еще не вполне затянулись. Эта отверстая рана отнюдь не смягчила его черт. Она нашла, что он стал еще выше, тяжелее и чернее обычного.

— Сударыня, — сказал он, — я приветствую вас.

Он неуверенно протянул ей руку.

— Храните ли вы наш союз?

Не он — она первой отвела глаза. Указав на приведенных ею людей, ответила:

— Вы же видите!

Она бы никогда не поверила, что происшествие у Камня Фей может настолько сказаться на ее поведении. Так сковать ее и смутить. Наверное, она испытывала его влияние, неприятное, но могущественное, которое многие из современников признавали колдовским. Его братья, жена, невестки, дочери, племянники, слуги и солдаты не понимали, как можно его ослушаться. «В нем, при всей его близости к Богу, было нечто дьявольское», — писали об этом могущественном протестантском сеньоре, который на краткий миг, но яростно противостоял Людовику XIV.

Он не принес извинений. Возможно, он в непомерном тщеславии своем был оскорблен тем, что она не откликнулась на его призывы?

— Взяты Пузож и Брессюир. Горожане с нами. Мы захватили оружие гарнизона и раздали его отрядам, набранным по деревням. Войска господина де Марильяка оттеснены с севера на восток. Мы тотчас заняли их позиции. Солдаты Горма и Монтадура отрезаны от всякой помощи, хотя о том и не подозревают.

Она с живостью взглянула на него, и лицо ее просветлело:

— Возможно ли? Для меня это новость.

— А что вы могли узнать? Ведь вы хранили молчание.

— Значит, — прошептала Анжелика, — король.., король не может до меня дотянуться…

— Через несколько дней я выйду из болот и изгоню Монтадура из ваших владений.

Она выдержала его взгляд:

— Благодарю вас, господин де Ламориньер.

— Я прощен?

Должно быть, это слово стоило ему нечеловеческих усилий: на его лбу надулись жилы, и у краев раны проступила кровь.

— Не знаю, — вздохнула она и, отвернувшись, направилась к выходу, прибавив вполголоса:

— А теперь мне следует вернуться в Плесси.

Он догнал ее на крыльце и пошел рядом. Увидев, что она свернула к пристани, он, не совладав с собой, судорожным движением обхватил ее:

— Прошу вас, взгляните на меня, сударыня!

— Осторожно! — прошептала она и показала в темноту, где ее ждал мельник с лодкой.

Он толкнул ее под плакучую крону ивы и сжал в своих мощных руках. Она застыла, испытывая одновременно отвращение и влечение к нему. Да, их взаимная любовь представлялась чем-то ужасным и непостижимым. Тело не подчинялось ей. Она стиснула плечи гугенота, не понимая, отталкивает она его или льнет к нему, словно к неколебимому утесу, способному укрыть от всех напастей.

— Зачем, — задыхаясь, шептала она, — ну, зачем портить наш союз?

— Потому что вы должны стать моей!

— Но кто же вы? Я больше ничего не понимаю. Вас же все считают человеком с каменной душой и суровым нравом! Вы же презираете женщин!

— Женщин? Да. Но вас… Там, в римских развалинах, вы были Венерой. Я понял… Ах! Какая пелена спала с глаз… Надо же было ждать так долго, всю жизнь, чтобы понять, что есть женская красота!

— Но почему вдруг? Что я сделала для этого? Ведь мы тогда заговорили о нашей борьбе за веру…

— В тот день… Вы стояли в лучах солнца. Ваша кожа, волосы… Не знаю… Я вдруг понял, что такое женская красота.

Он чуть отстранился:

— ..Я внушаю вам ужас? И вам тоже? Меня всегда боялись женщины. Признаюсь вам первой. Это было для меня кромешным стыдом. Моя жена, когда я входил к ней, часто умоляла меня не трогать ее. Она истово служила мне, принесла трех дочерей, но я чувствовал, что внушаю ей отвращение. Почему?

Анжелика знала. Ирония случая или наследственности привела к тому, что отпрыск знаменитого рода, этот протестант, в жилах которого, несомненно, была примесь мавританской крови, оказался любовником, слишком щедро одаренным природой.

То, что Анжелика объяснила ему, поразило герцога. Значит, все-таки существует иная сторона жизни, и эта благодать ему доступна? Обольстительность этой женщины пробуждала в его душе демонов любострастия. И хотя власть ее красоты была огромна, он все еще жаждал увидеть ее вновь слабой и беззащитной. Он играл с ней, желая подчинить себе. Боялся ее взгляда, но не хотел оставить свои повадки властелина. Так они вели изнурительную борьбу, доводя до исступления овладевшую ими страсть. Сообщничество в бунте не сближало, а скорее разделяло их. Они устремлялись к осуществлению тайных желаний так, словно то был не любовный, а боевой пыл, словно они истребляли солдат короля или бросали вызов самому всесильному монарху.

— Вы станете моей, — глухо повторял он. — Вы будете мне принадлежать…

То же заклинание, что и у короля. Такой же неотступный торг.

— Может быть, однажды… — пробормотала она. — Не будьте так жестоки!

— Я не жесток, — его голос дрогнул. — Не говорите, как другие женщины, когда они боятся. Я знаю: вы-то не испугаетесь. Я буду ждать. Я сделаю все, что вы пожелаете. Но не отвергайте моей мольбы.

Она сидела в плоскодонке на соломе и чувствовала полное опустошение… Она устала так, будто их страсть действительно привела к любовному взрыву. Кто знает, когда она даст согласие… Анжелика тряхнула головой, отгоняя нестерпимые мысли.

Вот придет ночь, когда черный охотник поймает свою добычу, пригвоздит ко мху, придавит своим огромным неловким телом. Она будет отбиваться от его рук, прятать лицо от жадных уст и жесткой бороды до того волшебного мгновения, когда пробуждение плоти оттеснит все, когда страх и тревога разрешатся блаженством. Затем полное забвение и временами вскрики…

Она решительно откинула голову. Волосы были влажны, хотя дождь и не шел. За кормой лодки оставалась плотная, как черный мрамор, борозда, медленно пропадающая вдали, снова затягиваясь ряской.

Луна, как огромная лучистая жемчужина, неясно освещала мельника с шестом на корме лодки, и его силуэт был так же призрачен, как ветви вязов, склоненные над водной дорожкой.

Терпкий запах мяты возвестил о приближении берега. Иногда лодку царапали ветви, но мельнику не нужен был фонарь. Он уверенно продвигался к цели. Анжелика заговорила с ним, чтобы избавиться от навязчивых видений.

— Помните, мэтр Валентен, вы уже были хозяином на болотах, когда возили меня ловить рыбу.

— Ну да.

— А сохранилась ли та хижина, где мы варили уху?

— Она на месте.

Анжелика продолжала говорить — тишина пугала ее:

— Однажды я упала в воду. Вы меня выловили, всю в водорослях, а дома, в Монтелу, меня жестоко наказали. Настрого запретили показываться на болотах, а вскоре отослали в монастырь. Больше мы с вам не виделись.

— Нет, был еще один раз: на свадьбе дочери папаши Солье.

— Ах, да! — Она вспомнила и рассмеялась. — Ты тогда вырядился и стоял столбом, не осмеливаясь танцевать.

Потом ей припомнился сеновал, где она заснула, устав от фарандолы, и куда вслед за ней проскользнул Валентен. Он положил руку на ее еще полудетскую грудь. Этот простоватый малый был первым посланцем страстей, всю жизнь потом круживших над Маркизой Ангелов… Не ко времени возникшее воспоминание смутило ее, и она умолкла.

— А потом, — произнес медлительный голос мельника, словно он следил за бегом ее мысли, — потом я заболел. Отец сказал: «Будешь знать, как трогать фею!» Он повез меня в церковь Милосердной Божьей Матери, чтобы изгнать бесов.

— Из-за меня? — встрепенулась Анжелика.

— А что, разве не правда? Ведь вы — фея.

Анжелика не сказала ни да, ни нет. Она развеселилась, но мельник угрюмо продолжал:

— Я выздоровел. Но это тянулось долго. Я потому и не женился. Были служанки. И все. От такой болезни быстро не оправишься. Она не в тело целит, а в душу. Начинаешь сохнуть. Вот, может, душа-то и остается больной…

Он замолк. Шелковистый шелест водорослей заполнил тишину, вдруг прерванную тонким жабьим криком.

— Уже подъезжаем. Тут недалеко, — сказал мельник.

Лодка врезалась в берег. За ней причалили другие, их пригнали назад слуги.

— Не зайдете ли на мельницу, госпожа маркиза, выпить стаканчик?

— Нет, спасибо, Валентен. Мне еще долго идти.

Держа шапку в руках, он проводил ее до опушки.

— А вон там, у старого дуба, вас поджидал Никола с земляникой на листе лопуха.

Невероятно, как отголосок прошлого может пробудить в груди женщины сердце ребенка. Она столько пережила с тех пор, но воспоминание о мальчике с черными кудрями, с посохом в одной руке и ароматными ягодами в другой взволновало ее. Он приглашал ее в свое царство: на луг и в лес.

Она отмахнулась от этого видения, поблекшего за долгие годы.

— А ты знаешь, что сталось с ним? Он сделался бандитом и был сослан на галеры. Знаешь, как он умер? Он возглавил бунт, и офицер сбросил его за борт…

Мельник молчал.

— Послушайте, мэтр Валентен, — поддразнила она его. — Никола Мерло исчез из этих мест столько лет назад — разве вас не удивляет, что я так много знаю о нем?

Он покачал головой:

— Нет, право слово. Кому, как не вам, знать прошлое и будущее? Всем давно известно, кто вы и откуда!