Безусловно, образованность проникала в пределы Царства Русского еще до грандиозных преобразований Петра. Достаточно вспомнить греков Софрония и Иоанникия Лихудов, трудами которых возникла Славяно-греко-латинская академия. Но говорить о формировании полноценной научной, литературной традиций было нельзя, потому что все проникновения носили эпизодический характер. Тем более в допетровской Руси мировоззрение интеллектуала целиком покоилось на глыбе христианского богословия, что кардинальным образом изменилось в XVIII веке.

Имеет смысл напомнить, что книжное дело было на Руси и до Петра. Еще царь Иван Грозный содействовал первым мероприятиям по развитию печати в Московском царстве. Но книжное производство нецерковного характера было большой редкостью в Царстве Русском. Тематику старопечатных изданий представить весьма просто: это вера и ее производные, богословские, наставление нравов, традиционные тексты.

У гражданского книгопечатания до начала XVIII века есть как минимум полуторавековое предисловие. Первопечатные книги, открывшие это предисловие в XVI веке, имели среди себя в том числе и анонимные, Ивана Федорова, Андроника Невежи и прочие. Вторая часть этого предисловия – старопечатные книги, издававшиеся с использованием древнерусского шрифта – ближайшего предка гражданского. Эта группа книг была трисоставной: из церковнослужебного компонента (Октоих, Триоди, Часовники и другие), внецерковного компонента: «Пролог», вышедший в двух томах в 1641–1643 годах (собрание анонимных житейных и моральных статей). «Апостол» и «Евангелие» тоже можно допустить в эту группу, так как выпускали их в том числе и для личного пользования: для самостоятельного чтения и рассматривания. Книг же сугубо светского назначения, предназначенных для воспитания грамотности, которые как раз и представляют третий компонент, было весьма мало, это около 10 букварей, из них два издания В. Ф. Бурцева (1634, 1637), грамматика Мелентия Смотрицкого (1648), книга «Уложение царя Алексея Михайловича» (1649), «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (1649), сочинения Симеона Полоцкого и некоторые другие. Между этим типографским разнообразием, которое едва ли бы справилось с воспитанием просвещенной и прозорливой элиты, присутствовал и посредник, невеликого объема, ставший между старым книжным миром Руси и новым гражданским шрифтом русской Европы: это гравированный на меди лицевой букварь Кариона Истомина (1694), несколько штудий уже начала XVIII века, букварь Федора Поликарпова (1701), арифметика Леонтия Магницкого (1703). Сюда же отнесем мы русскоязычные книги амстердамской печати, на выпуск которых дал свое распоряжение русский самодержец.

Реформа печати, ее оживление, было делом первостепенным по простой причине: чтение книг – наипростейший способ передачи кристаллизованных знаний, а нередко и мировоззрения. Гражданские же книги по самым разным отраслям науки и ремесла – просто неотъемлемые слагаемые в воспитании военной, инженерной и политической элиты. Чтение Псалтири или же Священного Писания, безусловно, полезно в моральном смысле, с точки зрения воспитания личности, но едва ли верно было бы полагаться в строительстве военного дела, флота, инженерных новшеств и в возведении новых городов на людей, чье образование сводилось исключительно к образцово заученным богословским формулам, ибо их компетенций было бы просто недостаточно для решения стоящих грандиозных задач. Страна без гражданского книгопечатания обречена на прозябание в периферийном положении, с закономерным состоянием дел в науке и культуре. Петр прекрасно сознавал следующую отсюда важность типографского дела, из-за чего и приступил к его организации самым решительным образом. Говоря языком государевой грамоты, Яну Тессингу, о котором речь пойдет ниже, нужно было, чтобы русские подданные могли «обучатися во всяких художествах и ведениях». За счет управленческой воли Петра впервые в России организовывалась печать книг по широчайшему спектру именно гражданских тем: по математике, естественным наукам, навигации, градостроительству, военному искусству.

Типографские начинания Петра, надо сказать, имели поначалу вовсе не русскую почву, а, как и многие его предприятия, голландскую. Дело в том, что Петр, распорядившись открыть типографию в Амстердаме, привлек одного из первых негоциантов – Яна Тессинга, человека, выбранного неспроста, а «за учиненные им великому посольству службы». По семейным преданиям фамилии Thessing, Ян познакомился с государем задолго до Великого посольства, то ли в Архангельске, то ли в Москве. Будучи в Амстердаме, Петр просил Яна не разглашать его происхождения (которое по известным причинам урядник Петр Михайлов скрывал во время посольской миссии). Он нередко бывал в доме Тессингов и пользовался значительным их расположением. О визитах в дом этой голландской семьи есть достоверное упоминание в предисловии к «Морскому регламенту». Петр Алексеевич сокрушался в том, что голландское морское искусство того времени в основе своей имело устаревшие принципы. Он приводит фрагмент беседы в доме Тессингов: «Прилучилось быть Его Величеству на загородном дворе Яна Тессинга в компании, где сидел гораздо не весел ради вышеописанной причины (устаревших принципов кораблестроения. – Прим. авт.); но, когда между разговором спрошен был, для чего так печален? тогда оную причину объявил. В той компании был один англичанин, который, слыша сие, сказал, что у них в Англии сия архитектура так в совершенстве, как и другая, и что кратким временем научитися можно».

Отличившийся перед государем голландец, очевидно, и исполнил поручение царя в 1700 году. 20 февраля 1700 года ему была выдана жалованная грамота на открытие частной типографии в Амстердаме. Грамота установила четкие правовые рамки для дела Тессинга.

Все три брата в снискавшей царское внимание семье: Эгберт, Фридрих и Ян, – в той или иной степени были связаны с Царством Русским. Эгберт управлял значительным торговым домом, ведшим дела с Россией, Фридрих и вовсе жил в Вологде, торгуя по преимуществу пенькой. На долю Яна же выпало исполнить петровское повеление открыть в Амстердаме русскую типографию. Генрих Тессинг, один из потомков негоцианта, сохранил подлинник грамоты, пожалованной Петром Яну. Декорирована она была роскошно: золото, серебро, яркие краски украшали царское слово, выведенное на пергаменте и окруженное каймами. В заглавии – русский герб с 25 другими гербами областей, подвластных царю, государева печать прикреплялась на золотом шнуре, а вся грамота была облачена в шелковую ткань и красное сукно. Бытовало мнение, что подтверждений близкого знакомства семейства с царем было не счесть, но они в большинстве своем погибли, за исключением экземпляра басен Эзопа, отпечатанного в амстердамской типографии. Грамота выражала царскую милость государя, поручившего голландскому негоцианту столь ответственное, требующее выучки и прилежания дело. Цели работы типографии в документе изложены ясно: открывали ее для «печатания… земных и морских карт, чертежей, листов, портретов, математических, архитектурных и всяких по военной части книг…» Что касается книг богословских, то они упоминались особо: «Книги церковно-славянские и греческие, со исправлением православного устава восточные церкви, печатаются в нашем царствующем граде Москве», – таким образом типография получала право печатания только секулярных изданий.

Документ даровал владельцу печатного дела исключительное право публикации и тиражирования. Иначе говоря, составлять и уже тем более привозить, распространять, например, чертежи в Царстве Русском кому-либо другому (за исключением приказчика Тессинга) строжайшим образом запрещалось: «…Никому другому… тех чертежей не привозить… под отнятием и лишением имения их…». Книги и чертежи разрешалось привозить в русский Архангельск или другие города, разумеется уплатив пошлины, в течение 15 лет с момента выдачи грамоты: «повольною торговлею, с платежом указанных пошлин, на уреченное время с настоящего (1700) года впредь на 15 лет».

В Архангельске сбор должен был составлять с продажной цены по 8 денег с рубля, а в прочих русских городах пошлина не предполагалась вовсе. Что же до Москвы, то привезенные из Голландии книги первым делом надлежало доставить в Посольский приказ, после чего их продаже ничто помешать не могло. Фактически Тессинг становился печатником-монополистом, ведь прочие типографы, явившись в Царство Русское с книгами на русском языке, совершенно закономерно получили бы пеню в 3000 ефимков, тысяча из которых шла Тессингу, а привезенные ими материалы в назидание конфисковали бы. Отпечатанное в Амстердаме, помимо всего прочего, надлежало снабдить специальным штампом, чтобы без труда отделять от книг посторонних печатников. Однако мы обязаны дополнительно упомянуть еще одного иностранца, которому царской волей было дано привилегированное право печати-продажи: «голстеницу Елизарью Избранту», что особым образом оговаривается в грамоте.

Петровские планы становились былью стремительно: уже в июле 1699 года Адам Вейде писал к царю: «…Сей вложенный листок (какой – достоверно неизвестно. – Прим. авт.) прислан из Амстердама от Тессинга к Бранту и будут таких книг на русском языке 600 к Архангельску присланы…» Нельзя, однако, упустить из виду тот факт, что предприятие Тессинга с первых дней столкнулось с рядом трудностей, которые были неизбежны в его деле. Так, в письмах к шведу Юхану Спарфенфельду Бло и Петцольд едва ли восторженно характеризовали вновь открытую типографию: к примеру, первый, от 10 апреля 1700 года: «Я узнал о намерении Тессинга действовать по силе преимущества и привилегии, данных ему царем; но он еще ничего не сделал», к чему можно прибавить слова Петцольда 9 апреля того же года: «У Тессинга привилегия на 15 лет, но он очень еще мало сделал, да и нет у него к тому способностей». Конечно, мы имеем полное право счесть эти формулировки ангажированными, так как едва ли в военное время нужно ожидать объективности от противников в характеристике друг друга.

Впрочем, без неприятных коллизий здесь не обошлось. Существует версия, что столь благое предприятие, как типография, в итоге окончилось печально: в 1708 году Элиаш Копиевский, бывший работник Тессинга, не имея никаких средств к существованию (после смерти Яна в 1700-м), по пути в Россию, а именно в Данциге, шведами был лишен всего своего оборудования, чем те воспользовались так: стали печатать прокламации на русском языке, причем адресовали их в том числе малороссийскому народу. Правительство не могло оставить без внимания эти наглые выходки противника и посему распорядилось все подобные вещи из обращения изымать, отправлять в Москву, а также отыскивать тех, кто их распространял; преуспевшим в этом деле обещалась «государева милость». Этой версии придерживается автор «Науки и литературы в России при Петре Великом» П. Пекарский. Впрочем, эту догадку можно отнести вполне заслуженно к числу исторических мифов, и если не мифов, то уж точно к числу неоднозначно трактуемых происшествий. Дело в том, что как раз в тот период для издания словаря под редакцией Юхана Спарфенфельда шведы активно разыскивали кириллическую типографию, однако всуе. Таким образом, о наличии в их руках инструментов для набора русского текста можно спорить.

Непосредственно печатным делом в типографии ведал упомянутый нами поляк Илья (Элиаш) Федорович Копиевский, который, впрочем, открыл уже собственное печатное заведение, снискав милость голландского правительства, позволившего ему начать такое предприятие, в том же 1700 году (есть мнение, что уже в 1701-м). Как раз в документе, что был выдан ему голландскими властями, значилось его польское происхождение. В декабре 1699 года Копиевский составил список книг: оказалось, что в течение полутора лет было завершено такое количество печатных дел: 4 напечатанных, 17 приготовленных к изданию и 4 незавершенных. Но уже в 1700 году он покидает общество Тессинга и основывает свое дело, о чем свидетельствует предисловие к изданной им латинской грамматике. Илья Федорович милостью того же голландского правительства получал официальную опеку своего дела: его ходатайство об исключительном праве на издание означенной выше грамматики было удовлетворено, и в течение 15 лет с момента его подачи типограф получал в этом смысле государственную протекцию от Голландии. Нельзя оставить незамеченным и тот факт, что шрифт в работах Копиевского уж совсем походил на аналогичный в книгах Тессинга. Только при пристальном рассмотрении удастся приметить едва различимую разность в толщине букв.

В 1701 году в печатном доме Ильи Федоровича Копиевского увидела свет работа Деграфа, «славнейшего во всей Европе математика», «Книга, учащая морскаго плавания», упоминается, помимо всего прочего, что на русский язык она переведена впервые, а посвящение Федору Головину подписано Иваном Иевлевым и Ильей Копиевским. В 1707 году типограф прибывает в Россию, царская канцелярия которой выделила ему 50 ефимков для покупки книг в Данциге, часть из которых он потратил на «Артиллерию» Брауна.

Жизнь Копиевского была столь же трагична, сколько и связана с русским престолом. Рожденный в Речи Посполитой, он во время русско-польской войны 1654–1667 годов оказался в плену и принужден был расстаться с родиной. Однако на чужбине он жил под покровительством аж самого русского государя – Алексея Михайловича Романова, а в Москве посещал школу. Позже царская милость позволила ему вернуться в родной край, однако все имущество его семьи к тому моменту было конфисковано из-за подозрений в ренегатстве. У подозрений было существенное основание: во время войны князь Хованский оказал ей протекцию, назначив у ее дома караул и приставив трубача. Известно также, что в 1674 году Копиевский был преподавателем Слуцкой кальвинистской гимназии, которую сам ранее закончил (прибавим еще и факт, что семья его исповедовала протестантизм). Что до его пути в Амстердам, то он представляется весьма туманным, так как из-за отсутствия документов не изучен. Будучи с юности знакомым с русской культурой, под протекцией монаршей особы, в будущем Копиевский сыграл отнюдь не последнюю роль в воспитании нового поколения русских интеллектуалов. Работа его в части умножения просвещения поистине грандиозна: его типографские рабочие не знали русского языка, в связи с чем ему приходилось исполнять роль и типографщика, и наборщика, а не только редактора и переводчика. Судить о его интеллекте позволяют книги, вышедшие из-под его пера, а также разного рода прошения. Очевидно, что его русский язык был образцово грамотен, хоть и содержал вместе с тем некоторое количество полонизмов, что, впрочем, было частой, если не сказать регулярной, практикой у всех малороссийских ученых XVII–XVIII столетий. Бойкое владение русским языком и привлекло внимание государя, тотчас же сочинившего, как направить умения Копиевича на благо Царства Русского. Его уверенно можно причислить к кругу тогдашних интеллектуалов, передовых мужей, нередко он грешил и поэтическим ремеслом, или, выражаясь в дискурсе той эпохи, писал «стихи поэтыцкие», между прочим адресованные добродетелям Петра.

Печатное заведение Копиевича благополучно выпускало учебники по навигационному делу, арифметике, грамматике, практические наставления по изучению языков, Эзоповы басни. Попытки перебраться в Берлин, датируемые 1702 годом, закончились неудачно, а в 1707-м Копиевич и вовсе переехал в Россию (с переездом связано описанное выше примечательное происшествие с участием шведов), где состоял сначала при Якове Брюсе, а после при Г. И. Головкине. С этого момента его биографическая нить в документах обрывается.

Им были составлены по указанию царя «Краткое собрание Льва миротворца, августейшаго греческаго, кесаря показующее дел воинских обучение», которое представил боярину Федору Алексеевичу Головину. Кроме печатных дел, в его обязанности входило и обучение русских мужей. Осип Иванович Щербатов и Семен Андреевич Салтыков (который, к слову сказать, настолько прилежно изучал в Голландии морское и навигационное дело, что по возвращении в Московию был определен вместо флота в сухопутные войска) некоторое время постигали науки под присмотром Ильи Федоровича. Однако те не то что не отблагодарили своего благодетеля, а взамен обворовали: увезли с собой 4 глобуса, не оставив платы за них.