Глава 9

Закутанный в поношенную крестьянскую накидку, Баррелий ван Бьер прибыл в Дорхейвен к полудню.

Он не сомневался, что его пропустят в город, где ночью разразилось вопиющее беззаконие. Это в любом другом городе мира после такой трагедии закрыли бы все ворота, а местная стража рыскала бы по домам и подвалам, ища виновников преступления. Но закрывать ворота Дорхейвена – пусть и на один день, – было все равно, что перекрывать водостоки плотины во время паводка, и тоже грозило катастрофой.

Караванщики с востока и запада и так проводили по нескольку дней на пригородных стоянках, дожидаясь своей очереди пересечь границу Канафира и Оринлэнда. Поэтому даже однодневная задержка могла увеличить караванные заторы до такой степени, что после этого взбунтуются и самые терпеливые купцы. После чего на Дорхейвен обрушатся такие неприятности, что по сравнению с ними убийство градоправителя станет казаться сущим пустяком.

Вот почему, несмотря ни на что, жизнь здесь продолжала идти своим чередом. Разве только взволнованных людей и стражников на улицах заметно прибавилось.

Гибель гранд-канцлера и пяти членов Торгового совета обсуждалась на каждом углу и даже в подворотнях. Баррелий прислушивался к пересудам лишь в пол-уха, поскольку ничего толкового в них все равно было не узнать. О Шоне Гилберте-младшем тоже в основном судачили, как о погибшем. Но кое-кто говорил, что его похитили налетчики, и он до сих пор находится вместе с ними где-то в городе. Или в пригороде. Один «всезнайка» божился, что какая-то служанка из дворца шепнула ему, будто сынок гранд-канцлера – самый настоящий чернокнижник и гномопоклонник. И что это он натравил на своего отца канафирских язычников. В компании которых Шон и продолжает сейчас свои колдовские ритуалы где-то в городских катакомбах, чтоб ему, богомерзкому уродцу, подавиться и издохнуть…

В общем, ничего удивительного: горожане переваривали подброшенную им сегодня пищу для ума в меру своей впечатлительности. Кто-то воспринимал ее спокойно, а кому-то она дурманила голову похлеще вина или фирама.

Единственные по-настоящему нужные сведения, которые кригариец почерпнул, пока шагал по городу, донесли до него глашатаи. Стоя на площадях и перекрестках, они объявляли во всеуслышание, что вскоре на центральной площади – сразу, как только отзвонит колокол на храме Капитула Громовержцев, – к народу выйдет сам главный курсор Дорхейвена Илиандр. Он и расскажет всю правду о том, что же стряслось нынешней ночью во дворце градоправителя.

Пропускать такое событие ван Бьер был не вправе. И он, продолжая прислушиваться к уличной болтовне, направился в центр. Туда, куда помимо него уже стремились толпы горожан и гостей города…

Илиандр мог бы выйти на публику и просто толкнуть речь, как это делали прочие люди, от глашатаев до королей. Но курсоры Громовержца не упускали ни единого случая восхитить народ своими талантами и божественной силой, проводниками которой они являлись. Так было всегда. Так случилось и сегодня, пусть даже повод для такой демонстрации выдался совсем не радостным.

Явление Илиандра народу началось согласно традиции – с боя Живого колокола. Для дорхейвенцев и жителей других столиц Оринлэнда, где имелись такие же колокола, это было привычным чудом. Но на заезжих крестьян и на канафирцев оно неизменно производило впечатление. В особенности – на последних, хотя их магистры Плеяды Вездесущих тоже были горазды на чудеса. Но когда подвешенный над храмом Капитула на высокой железной арке, большой колокол начинал раскачиваться сам по себе, а между ним и аркой начинали сверкать молнии, толпа замирала в благоговении. И открытых от удивления ртов в ней было столько, что в них могла бы свить гнезда не одна стая стрижей.

После того, как колокол отзвонил, на крыльцо храма вышли сначала обычные курсоры с блитц-жезлами в руках. И когда они выстроились по краям широкой каменной лестницы, тогда из храмовых ворот появился сам Илиандр. Его блитц-жезл был заметно больше, чем у остальных, и инкрустирован драгоценными камнями. Также, как его одеяние отличалось богатейшей отделкой и стоило, надо полагать, не одну сотню киферов.

Перво-наперво Илиандр, опять-таки по традиции, прочел молитву во славу Громовержца. И Громовержец тут же подтвердил, что она достигла его божественных ушей, когда двузубое навершие блитц-жезла Илиандра засверкало молниями. А пока длилось сверкание, главный курсор размахивал жезлом, благословляя толпу.

Люди в ответ благодарили его, а также бога, стуча себя кулаком правой руки по ладони левой. Это делали как оринландцы, так и канафирцы. Последних сей жест ни к чему не обязывал, а являлся для них лишь знаком уважения к богу той земли, где они сегодня жили или гостили.

Как человек, отрекшийся от своей богини и отказавшийся присягать на верность заклинателям молний, ван Бьер был чужд их молитвам и ритуалам. Но, находясь в толпе, был вынужден вести себя так, чтобы не выделяться из нее. И потому тоже стучал себе кулаком по ладони наряду со всеми.

– Дети мои! – закончив с церемонностями, Илиандр перешел наконец-то к сути дела. – Гнев и сострадание разрывают мне сердце, но я должен сообщить вам ужасное известие! Этой ночью наш уважаемый и всеми любимый гранд-канцлер Гилберт, а также гостившие у него, пять членов Торгового совета пали жертвами чудовищного по своей дерзости и жестокости заговора! Но хвала Громовержцу – Капитул быстро отреагировал на нападение и принял меры! Мы навели порядок во дворце гранд-канцлера и разоблачили заговорщиков до того, как они замели за собой следы и уничтожили улики! И мы не только разоблачили тех, кто подослал к гранд-канцлеру целую армию наемных убийц, но и арестовали их! Вот они, эти гнусные негодяи, полюбуйтесь!

Илиандр отшагнул в сторону, уступая место стражникам, которые уже выводили из храма пятерых арестантов. Все они бренчали кандалами, и всем им на головы были надеты мешки.

Баррелий хмыкнул. В последней мере предосторожности не было смысла, ведь сбежать из-под стражи закованным в цепи преступникам все равно не удалось бы. Все это делалось опять же для усиления интриги и пущей театральности, в чем курсоры являлись знатоками. И хоть в толпе было много ненавистников Капитула, сама толпа обожала устраиваемые им представления. Особенно когда они сопровождались чудесами и такими драматическими поворотами.

Что ж, сегодня главный «лицедей» Дорхейвена Илиандр тоже никого не разочаровал. Включая одного из самых ярых своих ненавистников – Баррелия ван Бьера!

Когда с голов арестантов сдернули мешки, народ в изумлении ахнул, а кригариец озадаченно нахмурился. Много кого он был готов сейчас увидеть, но только не оставшихся членов Торгового совета. Тех, что не присутствовали вчера в гостях у Гилберта-старшего. Но которых Капитул тем не менее счел главными виновниками его гибели!

Толпа взорвалась криками негодования. Немного же ей понадобилось времени, чтобы возненавидеть тех, кого она буквально только что считала самыми уважаемыми гражданами города. Илиандр утверждал, что у него есть неопровержимые доказательства вины этих людей. Но толпе, похоже, было достаточно того, что он показал на них пальцем и объявил их убийцами.

Во всех краях, где побывал кригариец, толпа вела себя одинаково. И Дорхейвен не являлся исключением из данного правила. С той лишь разницей, что монаху еще не доводилось быть свидетелем того, как курсоры публично обвиняли в заговоре и убийстве верховных правителей города. Причем сразу пятерых.

– Негодяи! Где вы прячете Шона – сына гранд-канцлера? – громко вопросил у арестантов Илиандр. – Отвечайте, куда вы увезли несчастное дитя и что собирались с ним делать? И жив ли Шон до сих пор? Именем Громовержца, говорите и облегчите свою участь! Или же молчите и ужесточите себе наказание!

Даже если эти пятеро и впрямь были виновны – в чем ван Бьер очень сомневался, – на такой вопрос они уж точно не знали ответа. Вместо этого они взялись наперебой оправдываться, заявляя, что непричастны ни к чьей смерти. И что они не нанимали никаких убийц. И вообще они стали жертвами чудовищной ошибки, поскольку у них не было причин совершать вчерашнее злодеяние.

Само собой, их слова не убедили главного курсора. Который, задав им еще ряд вопросов и не получив желаемых ответов, приказал в конце концов отправить заговорщиков в Судейскую башню. Где им и предстояло дожидаться справедливого суда. И суд этот, по словам Илиандра, должен был состояться очень скоро, поскольку для него было собрано достаточно улик.

– Никогда еще Дорхейвен не постигала столь тяжкая утрата! – вновь обратился к толпе Илиандр, наблюдая вместе с нею, как стражники, вернув арестантам на головы мешки, уводят их с площади. – Всего за одну ночь мы лишились не только гранд-канцлера, но и десятерых из двенадцати членов Торгового совета! Немыслимая, вопиющая, ни с чем не сопоставимая трагедия!.. Однако Капитул Громовержца клянется вам: мы не допустим в Дорхейвене хаоса и безвластия! С этого момента мы берем на себя управление городом! Разумеется, временно! До тех пор, пока не будут избраны новые члены Торгового совета! А поскольку его оставшиеся члены – сир Симон де Лораш и сир Геномо Эривал, – не могут вдвоем составить кворум, нужный для принятия новых законов и указов, Капитул поручает им другую, не менее ответственную работу – подготовку ко внеочередным выборам в Торговый совет! Но выборы состояться лишь после того, как мы проведем публичный суд над убийцами гранд-канцлера Гилберта и воздадим им по заслугам! Капитул говорит: да будет так! И да пусть Громовержец благословит нас на этот вынужденный и скорбный, но священный труд!..

Разумеется, Громовержец не отказал Илиандру в его просьбе. И его блитц-жезл вновь затрещал и заискрился божественной силой. Что опять привело толпу в благоговейный восторг. Еще бы! Много кто в городе испытал в это горестное утро страх, опасаясь насилия и беспорядков. Но теперь, когда Капитул устранил угрозу и поклялся, что не допустит хаоса и безвластья, а Громовержец подписался под его клятвой молниями, дорхейвенцы испытали немалое облечение. И потому их лица излучали сейчас полное счастье и благодарность.

Кригариец внимательно следил не только за выступлением Илиандра, но и за толпой. Это было необходимо, поскольку в ней могли обнаружиться знакомые ему, слуги гранд-канцлера. Те счастливчики, что пережили резню, сбежав из дворца до того, как нарвались на бахорские ножи. Баррелию не хотелось бы встречаться с ними, ведь курсоры, небось, уже допросили кое-кого из них. И кто-то из них явно сообщил курсорам, что в эту ночь во дворце присутствовал еще и кригариец. Пьяный кригариец, если быть точным. А поскольку труп монаха, как и труп Гилберта-младшего, тоже не нашли, это могло навести заклинателей молний на серьезные подозрения.

Опасаясь, как бы на него не указали пальцем и не заорали «Держи заговорщика!», ван Бьер начал проталкиваться к краю площади.

Пряча нарочито испачканное сажей лицо под капюшоном, он почти выбрался из толпы, когда его взор наткнулся-таки на кое-кого знакомого.

Но не на того, кого он ожидал здесь встретить.

Нет, это был не слуга из дворца градоправителя. И не служанка. В тени здания – одного из тех, что возвышались вокруг площади, – стояли два канафирца, мужчина и женщина. Мужчина выглядел старше, но его Баррелий не знал. Зато женщину, которой было лет двадцать или чуть больше, монаху уже доводилось видеть. Но не в Дорхейвене, а за его пределами. И не только видеть, но и дотянуться до нее острием меча. Тогда, когда она хотела нанизать его на свое копье.

Как там, бишь, называл ее гранд-канцлер?

Канафирская Бестия – так вроде бы.

Что ж, она и впрямь была храброй, не сказать самоуверенной особой. Полагая, что стражники не опознают ее среди сотен других канафирцев, Бестия даже не скрывала свое лицо под накидкой. Но хоть Баррелий и любил сетовать на свою дырявую память, на самом деле она его пока не подводила. И он знал, что не ошибся. К тому же было заметно, как болезненно морщится Бестия, когда шевелит правой рукой. Той, под которой кригариец оставил ей порез. Вернее, она старалась вообще не шевелить рукой, но ей не всегда это удавалось. Потому что она была канафиркой. Ну а сей горячий народ не может обойтись в разговоре без жестикуляции.

Замызганных оринландцев в толпе было во много раз больше, чем канафирцев. Поэтому заметить в ней монаха было для Бестии сложнее, чем монаху Бестию. Решив поначалу обойти ее стороной, он, однако, поразмыслил и в итоге передумал. После чего, встав поодаль так, чтобы быть для этой парочки незаметным, стал дожидаться, когда она уйдет с площади. Что должно было случиться раньше, чем главный курсор закончит выступление, ведь не зря же Бестия и ее спутник не углубились в толпу, а топтались с краю.

Так и случилось.

Не дожидаясь заключительной молитвы, канафирцы, не выходя из тени, проследовали к ближайшей уходящей с площади улочке. Помимо них туда же двинулись еще несколько человек, и на примкнувшего к ним Баррелия никто по-прежнему не обращал внимания.

А он тем временем прибавил шаг и начал постепенно настигать канафирцев. Не забывая при этом держать в поле зрения других попутчиков. Встречных же прохожих им, по счастью, не попадалось. Все, кто хотел послушать Илиандра – то есть полгорода, если не больше, – давно были на площади. А кто не хотел, но у кого были дела в центре, сидели по трактирам и дожидались, когда улягутся страсти и рассосется столпотворение…