Они так и не вернулись с Гражданской войны…

Феликс Эдмундович Дзержинский всю жизнь учился. Экономику промышленности освоил он настолько, что лично, вооружившись карандашом и блокнотом, проверял выкладки и важные цифры в отчетах, подготовленных отделами ВСНХ. Специалист.

Но изучать основы права он не считал нужным. Их следовало создавать с чистого лица, по революционному наитию. Волокиту судебных разбирательств, дававшую явному врагу возможность уйти от ответственности, Дзержинский не терпел, подбирая ей уничижительные названия вроде «либеральной жвачки буржуазного лицемерия» и тому подобных.

Мелких уголовных преступников еще можно доверить случайностям судопроизводства. Но что касается контрреволюционеров, спекулянтов и тунеядцев, расхитителей народного достояния, а также лиц, в отношении которых «есть полная уверенность» при некотором недостатке формальных доказательств, – тут, убеждал он, нельзя доверяться лотерее. Если суд – то без формалистики, либеральной канители. Прокурор в таком процессе – борец за победу революции, а не человек статей и параграфов. Реальную пользу приносит только быстрая, непосредственно следующая за раскрытием преступления репрессия. Борьба с преступностью должна вестись по принципу коротких, сокрушительных ударов.

Приведены высказывания Дзержинского, сделанные им уже после 1923 года. И мы, конечно, не забыли, как он боролся за право ВЧК на внесудебные приговоры.

Примечательный момент. В 1924 году, формулируя в одном из писем в ЦК принципы карательной политики, он назвал и такой: «Наказание имеет в виду не воспитание преступника, а ограждение от него Республики». Что-то очень знакомое… Но ведь это взято из обвинительной речи против самого Дзержинского на процессе 1908 года в Варшаве! Прокурор настаивал тогда, что этот закоренелый преступник нуждается «не в исправлении, а в устранении». В повести «Дневник заключенного» (запись от 12 ноября) Феликс Эдмундович язвительно отметил, что его осудили, руководствуясь исключительно «голосом совести», чуткой к требованиям властей. Через полтора десятилетия революционер Дзержинский словно поменялся местами с царским прокурором. Заметил ли он сам это?

Комментировать, собственно, тут нечего. Роковые ошибки с большими последствиями…

Перенесемся всего на полтора десятилетия вперед.

Анна Петровна Кобак через полвека с лишним узнала о том, как погиб ее отец в 1938 году.

В село Ахины, что к югу от Байкала, в столыпинскую реформу из Белоруссии переселились крестьяне. Петр Филиппович Кобак среди них – самый энергичный, мастеровитый, уважаемый. Столяр-краснодеревщик, хотя на германской войне поранило ему руки. Правую особенно сильно задело – перебито сухожилие, пальцы с тех пор не сгибаются. Построил переселенец дом из лиственницы, да не лачугу – большой, из трех комнат. Забор врыл. Все это прочно стоит и поныне – спустя сто лет. Шестеро детей Кобака не знали голода.

В 1931-м докатилась до Восточной Сибири коллективизация. Крепкие мужики против. И Кобака как самого авторитетного из них ссылают с клеймом кулака в Бодайбинский район – на реку Витим, в поселок Нерпо. Детей Кобаки пока оставили добрым людям. А через год, когда мать приехала их забирать, увидела, что им в ссылке живется лучше, чем здешним в колхозе.

Петр Филиппович не опустил свои покалеченные руки. Всей семьей – родители, сын Михаил и четыре девчонки – наметили в тайге семь делянок, выкорчевали пни, распахали, стали выращивать картошку и овощи. Кобак сделал бочки под соления. Вырыл землянку, утеплил – для поросенка. Каждые полгода у них три-четыре пуда мяса, свои колбасы. Петр Филиппович служил механиком на лесозаготовках. Сделал парты с открывающимися крышками для школы, преподавал здесь уроки труда, вечерами скрюченной рукой заполнял школьные журналы. С такими людьми не пропадет русская земля, разве не так?

В 1938 году Петра Филипповича увезли в Бодайбо. И там 7 июля расстреляли как «активного участника контрреволюционной организации». Нашли такую в таежной глуши! В тот год в захолустном Бодайбо расстреляли более 950 «контрреволюционеров», их фамилии позднее опубликовали местные газеты.

Семья Кобака и в войну не голодала. Делянки продолжали приносить спасение. И соседей подкармливали. Сын «контрреволюционера», Михаил, в 1943 году погиб на фронте. Дочери Кобака выучились, внуки его стали довольно известными людьми в своих областях.

Через 55 лет Анна Петровна после долгой переписки получила документы из комиссии по реабилитации. В протоколе допроса: «кулак», «бывший унтер-офицер». Подписан каракулями – пальцы-то у краснодеревщика не сгибались. От момента ареста до расстрела прошло 38 дней. Решение принято «тройкой», страшно отпечатавшейся в памяти миллионов. Без «либеральной канители», в режиме «разящего, сокрушительного удара». То, о чем мечтали пламенные революционеры, так и не вернувшиеся с Гражданской войны.

Но они же этого не хотели!

А их потом и не спрашивали.