Историк Мельгунов предложил формулу, которая была много раз повторена авторами других исследований о терроре. Она уже вошла в учебники.

Мельгунов утверждал: красный террор – часть государственной политики, белый террор – стихийные, не поощряемые сверху «эксцессы». В этом он видел принципиальное отличие между двумя явлениями. Историк задал, как ему казалось, риторический вопрос:

«Где и когда в правительстве генерала Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам?»

Сразу обращает на себя внимание: Сергей Петрович не упомянул имени генерала Корнилова, который, как мы помним, отдал приказ «пленных не брать!» еще за семь месяцев до объявления Совнаркомом красного террора. «Эксцесс» на уровне командующего Добровольческой армии…

Пройдемся коротко по персоналиям из списка Мельгунова.

Деникин. Когда его армия еще надеялась взять Москву осенью 1919-го, Особое совещание собралось решать судьбу побежденных. Решили: коммунистов расстрелять. Кутепов, Шкуро, Мамонтов, Слащев и прочие догадались бы и сами. Также не отнесешь к «эксцессам», что белоказаки вывозили из захваченных городов и сел многокилометровые обозы с «зипунами». Иначе бы на Москву не пошли.

Колчак. «Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов», – говорил адмирал в газетном интервью в августе 1918-го. Это он еще толком не начинал воевать… Колчак в перечне Мельгунова, наверное, самый уязвимый персонаж.

Врангель. В приказе от 29 апреля 1920 года барон потребовал «расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен».

Можно добавить и Юденича, наступавшего с северо-запада, а очевидец – русский писатель Александр Куприн, находившийся при армии. «Расстреливали только коммунистов» – Куприн имел в виду, что насилием подчиненные Юденича не злоупотребляли.

А коммунистов в стране насчитывалось, между прочим, около 300 тысяч человек! На каждого приходилось по несколько расстрельщиков, которые ссылались на приказы первых лиц. Не было пощады также и другим категориям населения, от представителей местной власти до крестьян, участвовавших в «черном переделе». То, что белые не убили больше, чем успели, заслуга не их…

Формула Мельгунова не выдерживает первого соприкосновения с фактами.

Между тем открываем современный учебник «История России с древнейших времен до наших дней» под редакцией члена-корреспондента РАН А. Н. Сахарова, рекомендованный для изучения абитуриентам, студентам, преподавателям. Читаем (том второй, стр. 431): «…Красный террор был первичным явлением, белый – производным… Красный террор, таким образом, – государственная система, декретированная сверху уже в первые месяцы существования большевистского режима. Белый же террор, что в свое время отмечал С. П. Мельгунов, выступал в качестве эксцессов на местах, с которыми пусть вяло, непоследовательно, но вели борьбу носители белой идеи». (Да не вели они такой борьбы! А «декретирована» вплоть до конца 1918 года была мировая война, уносившая в месяц сотни тысяч убитыми, ранеными, задохнувшимися от газов, умершими от тифа и испанки…)

Но дело даже не в этом. Терроры различных цветов и оттенков в Гражданскую – явления не отдельные, а взаимосвязанные. И это особенно наглядно проявлялось в местностях, где власть много раз переходила из рук в руки. Самые ценные свидетельства о терроре – оттуда.

…Писатель Владимир Галактионович Короленко – святой русской революции. Все лихолетье он провел почти безвыездно в Полтаве. Всероссийская слава писателя уберегла его семью от террора. Февралисты, большевики, петлюровцы, немцы, деникинцы, атаманы… Многих повидала Полтава. Красные арестовывают горожан за сотрудничество с белыми, белые – за сотрудничество с красными. Родственники арестованных устремляются за помощью к писателю. Тот пытается заступиться. Часто убеждается: поздно…

В июне – сентябре 1920 года Короленко отправил шесть писем красным вождям. Конкретный адресат – нарком просвещения Луначарский. Однако вопросы – явно не по ведомству Наркомпроса. Обращаясь, по существу, к Ленину (до которого слова писателя дошли), Владимир Галактионович, в частности, писал:

«Деятельность большевистских Чрезвычайных следственных комиссий представляет пример – может быть, единственный в истории культурных народов. Однажды один из видных членов Всеукраинской ЧК, встретив меня в полтавской Чрезв. ком., куда я часто приходил и тогда с разными ходатайствами, спросил у меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то самое, что мы видим теперь.

На это мой собеседник ответил:

– Но ведь это для блага народа.

Я думаю, что не всякие средства могут действительно обращаться на благо народа, и для меня несомненно, что административные расстрелы, возведенные в систему и продолжающиеся уже второй год, не принадлежат к их числу».

Письма Короленко к Луначарскому были опубликованы за границей в 1922 году, уже после смерти автора. Они справедливо считаются ценнейшим свидетельством времени, а зачастую также неким «политическим завещанием» писателя, квинтэссенцией его размышлений в годы Гражданской. Последнее – неверно. В этом убеждаешься, когда знакомишься с дневниковыми записями Короленко.

О красном терроре Владимир Галактионович судит беспощадно и справедливо. Но – такая деталь: при большевиках Короленко имел пропуск в ЧК Полтавы. Он мог в любое время беспрепятственно пройти к руководителям чрезвычайки и изложить им свое ходатайство. Его там выслушивали. Нередко он обращался напрямую к главе правительства Украины Раковскому. Многим людям Короленко сумел помочь. При белых же он не помог… никому! В белой контрразведке, когда Владимир Галактионович пришел туда за кого-то заступиться, с ним даже не стали разговаривать. Более того, добровольческие власти готовились провести у него в доме обыск.

Поэтому Короленко и не обращался с посланиями к белым вождям. Не видел смысла.

Воздав должное пафосу «писем к Луначарскому», откроем дневниковые записи Владимира Галактионовича. Из них узнаем…

1918 год. Январь. В Полтаве хозяйничает пришедший с красными войсками из Москвы бывший царский подполковник Михаил Муравьев. Местные советы для него не указ. Муравьев накладывает контрибуции на буржуазию. Взыскивает с «буржуев» 600 тыс. рублей в пользу солдатских вдов – общественность сомневается, что вдовы получат все эти деньги.

25 марта. Большевики постепенно покидают Полтаву. Оставшийся без власти город подвергается грабежам. Среди грабителей – много красногвардейцев. На улицах раздается стрельба.

29 и 30 марта. В город входят немцы и части гетмана Скоропадского. И тут же начинаются безобразия. Подозреваемых в большевизме заводят во дворы и расстреливают. Не успевших скрыться красногвардейцев приводят в юнкерское училище, страшно избивают нагайками, потом убивают. «Избивать перед казнью могут только истинные звери». Возобновляются грабежи.

1 апреля. На заседании городской думы гласный Ляхович (зять писателя) приводит факты истязаний, произведенных над невинными людьми. Их арестовали, свезли в застенок, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200–250 ударов), заставляли проделывать «немецкую гимнастику» с приседаниями и кричать проклятия «жидам и кацапам». Потом отпустили.

На заседании думы присутствует представитель гетмана. Он поправляет выступающих, когда они говорят: «военная оккупация Полтавы неприятелем». Правильно отныне: «помощь дружественной державы свободной Украине».

7 апреля. Зверства в застенке продолжаются. Истязаниям подвергнуты отец и сын по фамилии Заиц. Старик после экзекуции впал в тихое помешательство.

13 апреля. Немцы в городе стараются держаться прилично, но в деревнях грабят, и против них растет озлобление. В одном селе представителя «дружественной державы» мужики зарубили топором. Дом, где это произошло, снесен до основания.

До конца 1918-го в Полтаве жизнь протекает примерно в том же русле. Наступает 1919 год. В город возвращаются большевики. Отношение властей к Короленко улучшается, поскольку правительство Украины теперь возглавляет старый знакомый писателя, благоволивший к нему, Христиан Раковский.

В харьковской меньшевистской газете публикуется расследование о проведенном петлюровцами еврейском погроме. Итог – около трех тысяч убитых и столько же раненых. «Целые улицы были превращены в кладбища», – сообщает газета. Погибло также около 50 рабочих-христиан.

А в Полтаве сводят счеты. Расстреляны бывшие начальник карательного отряда и тюремный надзиратель… Когда писатель пытается облегчить чью-то судьбу, встречается с недоумением: как же так, ведь они убивали и пытали наших людей?

22 марта. «Вчера приходила бедняга Сподина с заплаканными глазами. Муж ее, почти инвалид, арестован. Был при гетмане комендантом в Миргороде».

23 марта. «Захвачен целый выводок девиц, которые работали в осведомительном бюро. По большей части это простые переписчицы. Ко мне ходят родственники – матери, сестры… Просят, плачут. Мы в свою очередь справляемся в чрезвычайке. Кажется, особенно зверских намерений относительно этой группы не заметно».

Сильная стороны власти большевиков: стихийные грабежи прекращены. И если бы они имели представление о законности… Позднее Короленко запишет: «Большевики уже второй раз отлично „вступают“, и только после, когда начинают действовать их чрезвычайки, – их власть начинает возбуждать негодование и часто омерзение».

А летом 1919-го в Полтаве вновь другая по окрасу власть – белые. Долгожданная Добровольческая армия. О пребывании в Полтаве деникинцев свидетельствуют записи Короленко.

…Эти дни прошли в сплошном грабеже. Казаки всюду действовали так, как будто город отдан им на разграбление «на три дня».

…Бродский, бывший гласный, заявил, что его ограбили семь раз.

…Стало обыденным явлением выбрасывание евреев с поезда на ходу. За каждым поездом оставались трупы выброшенных таким образом и разбившихся. Евреи совсем перестали ездить по железным дорогам.

В начале 1920 года писатель подводит итоги увиденному им при разных режимах:

«Добровольцы вели себя гораздо хуже большевиков и отметили свое господство, а особенно отступление, сплошной резней еврейского населения».

«Деникинцы вступили с погромом и все время вели себя так, что ни в ком не оставили по себе доброй памяти. Впечатление такое, что добровольчество не только разбито физически, но и убито нравственно».

Эти строки служат необходимым дополнением к «письмам к Луначарскому». Белых, петлюровцев и прочих из Полтавы прогнали. Остались большевики. К ним и обращается писатель Короленко.

Журналист Арбатов, редактор газеты либерального направления из Екатеринослава, оставил воспоминания о том, что происходило в этом крупном городе, металлургическом центре Юга России (будущем Днепропетровске) в 1917–1922 годах.

В марте 1917-го в Екатеринославе по примеру столиц появляется временная власть. Первым делом арестованы полицейские, виновные преданы суду; это самое насущное. Поддержание порядка в городе возлагают на студентов-юристов. Пока тихо – действует инерция мирной жизни.

Октябрь… В столице опять что-то стряслось. Власть в губернском городе прибирает некий временный революционный штаб из трех рабочих. Тут же – штабы анархистов, украинских националистов. На улицах слышится стрельба – пока редкая, стычки лихих людей.

В первые дни 1918-го в город врывается банда непонятного происхождения. Грабит и сжигает магазины, административные здания, обстреливает богатые особняки. Анархисты, «за простой народ». Прогоняют их, объединившись, националисты и первые большевики. Результат стычек – свыше 300 трупов.

Апрель. На Екатеринослав надвигаются германские войска. «Никто ничего не понимал», – пишет мемуарист. По Брестскому договору Германия и Австрия получили право занять и ограбить Украину. Но это высокая политика, людям недоступная. Жители русского индустриального города видят приближение чуждых сил. Около 600 рабочих под руководством некоего Васьки Аверина пытаются организовать оборону. Легли почти все. В Екатеринослав входят роты подданных кайзера. Власть перемещается в немецкие комендатуры. «По городу проехало несколько платформ с трупами убитых немцами рабочих, захваченных на вокзале с винтовками в руках», – свидетельствует Арбатов.

Немецко-гетманская власть обречена. В округе бунтует крестьянство, избиваемое вернувшимися помещиками. В конце 1918-го оккупанты, проигравшие войну, уносят с Украины ноги. В Екатеринослав входят красные, с ними возвращается выживший Васька Аверин. Теперь в его действиях чувствуется планомерность. Создаются органы большевистской власти. Появляется ЧК под председательством местного рабочего Валявки. Начинаются расстрелы. «Страшной тайной, – пишет мемуарист, – остались сотни имен тех людей, которых озверелый Валявка отправил на тот свет. Там были и петлюровцы, и офицеры бывшей царской армии; случайно задержанные на улице люди без документов; арестованные за контрреволюцию священники».

Предел насилию? Нет, до предела очень далеко!

К Екатеринославу приближается армия Деникина. А вместе с ней, надеются горожане, возвращаются закон и порядок. Пущен слух, что Деникин благородно отпускает пленных коммунистов на все четыре стороны («что большинству не понравилось», иронизирует Арбатов). У большевиков другие ощущения, они объявляют в Екатеринославе военное положение и проводят новые массовые аресты.

Город встречает белых освободителей цветами и слезами счастья. К ликующим толпам присоединяются спасшиеся пленники Валявки. И началось…

«Дня не прошло, как в городе прошла волна диких грабежей. Вся торговая часть города разграблена, тротуары засыпаны осколками стекла разбитых окон. По ночам раздавались крики подвергшихся ограблению». В гостинице «Франция» располагается контрразведка белых. Людей хватают на улицах, в трамваях, арестовывают по доносам. Схвачены трое видных большевиков: комиссар здравоохранения Гурсин, секретарь губкома Эпштейн с оторванной снарядом ногой и красный командир, капитан царской армии Трунов. Их решили повесить публично.

«На бульваре, против гостиницы „Астория“, среди движущейся оживленной толпы, казаки поставили приговоренных и за отсутствием веревок сорвали с бульварной ограды несколько кусков толстой проволоки и закинули на суки деревьев три петли.

Бледный Гурсин первый надел на себя петлю; один из казаков ударил его по ногам, и он соскользнул с невысокого столба, тяжело опустившись книзу… Эпштейн, прыгая на одной ноге, оставляя после себя следы капавшей с оторванной ноги крови, добравшись до дерева, зашатался, взмахнул руками и, что-то прохрипев, замертво упал. Он правильно рассчитал время, приняв дозу яда; но казаки, матерно ругаясь, спокойно подняли труп с земли и, просунув мертвую голову в петлю, сильно за ноги потянули к земле охладевшее тело…

Трунов без тужурки, в одной нижней несвежей рубашке, большими шагами ходил в тесном кругу обступивших его казаков. Когда тело Эпштейна безмятежно повисло в проволочной петле, Трунов поднял руку и, взведя глаза к небу, хотел перекреститься… Но крепкий удар стоявшего вблизи казака отвел руку Трунова. „Собаке – собачья смерть!“ – злобно проговорил казак, и Трунов, не посмотрев на казака, спокойно влез головой в проволочную петлю».

Затем по доносу бабы казаки заставили «добровольно повеситься» трех несчастных, якобы при большевиках ее ограбивших. Оказались безвинными.

А края испытаниям все не видно. Цены на продукты растут. Окрестные крестьяне прячутся от мобилизации и карательных отрядов в лесу. Тюрьмы переполнены. Назначенный военными марионеточный губернатор обязывает редакторов газет в сообщениях о грабежах не указывать, кто их совершает (от казаков не отстают разложившиеся офицеры). Вот и цензура. Как похожи все режимы того времени! В окрестностях Екатеринослава махновцы грабят поезда и расстреливают, расстреливают… Собравшись с силами, Махно спокойно входит в город, разгоняет пьяную банду белых насильников и беспомощную гражданскую власть. Тут начинается неописуемое. Трещат пулеметы, обстреливаются из артиллерии дома, снаряды, врываясь в мирные жилища, убивают семьи. Прогоняет махновцев деникинский генерал Слащев. В город ненадолго возвращаются офицеры, отсиживавшиеся неизвестно где. И начинается новая волна грабежей.

После поражения белых под Москвой горожане готовятся к волне красных репрессий. Однако большевики, заняв Екатеринослав, ведут себя на удивление спокойно. Поумнели? Обещают обойтись без расстрелов, самочинных арестов, реквизиций, поступать по совести, хоть и революционной. Но тут ситуация на фронтах опять обостряется. В Крыму усилился Врангель. Вторгаются на Украину поляки. В Екатеринославе заработал трибунал. В прифронтовой город возвращается ЧК. Редактор Арбатов обвинен в опубликовании позорящих советскую власть статей, однако сумел оправдаться. В начале 1920-х он выехал за границу, где и написал свои воспоминания.

Главная правда Гражданской войны, к которой автор продирается почти с самого начала книги…

Не существовало красного и белого терроров как отдельных, изолированных явлений, которые можно сравнивать. Красный террор и белый террор в Гражданскую – это не два рядом растущих дерева, а одно, с переплетенными стволами, ветвями и общими корнями…