Республика еще не ощущает себя в кольце врагов. Явная контрреволюция терпит неудачу за неудачей. Генералы и офицеры бегут на Дон к Каледину, стращают революционные газеты. К концу января подсчитали: набралось в добровольное войско меньше трех тысяч человек. Генерал на генерале: Алексеев! Корнилов! Деникин! Марков! Подтянулись и некоторые харизматические старшие офицеры. Блеск имен привлек несколько сотен мальчишек-романтиков – юнкеров, студентов, гимназистов.

И только-то?! А где же солдаты и матросы, унтер-офицеры и мичманы? Нет их. Точнее, они на другой стороне. Даже донцы-молодцы отшатнулись от своего атамана Каледина. Они надеются, что столичная власть признает их права на землю и самоуправление. Гордый атаман, сумев привлечь на свою сторону лишь полторы сотни казаков, застрелился.

Вытесняемые с Дона добровольцы отправляются в «ледяной поход» на Кубань. Но и там их не ждут. Поэтому идут они – в никуда. Тяжело ступает по снегу окровавленными ногами грузный Деникин. Сапоги порвались, других нет. Не сумев взять Екатеринодара и потеряв командующего, добровольцы поворачивают обратно. С февраля по май непрерывные бои. С кем? С «большевиками» – так они называют врагов. Только большевиков на Юге еще почти нет. Есть фронтовики, вернувшиеся домой. Они заправляют в местных Советах. И теперь насмерть бьются с генералами, которые три с половиной года гнали их на германские пулеметы. С обеих сторон проявляются редкий героизм и невиданное ожесточение.

Перед походом генерал Корнилов обращается с речью к своему воинству:

– Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!

Мальчишки-романтики потрясены. Офицеры-фронтовики прячут глаза. «Пленных не брать»? Это русских-то людей? Но то ли будет через несколько дней, когда приказ придется воплощать в жизнь. Очевидец Роман Гуль в документальной повести «Ледяной поход» описывает, как это происходило…

«Из-за хат ведут человек 50–60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.

Пленные.

Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился – под ним танцует мышиного цвета кобыла.

„Желающие на расправу!“ – кричит он.

„Что такое? – думаю я. – Расстрел? Неужели?“

…Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.

Прошла минута.

Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны…

…Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то, – это не „война“… Вот она, подлинная гражданская война…»

Обратим внимание и на цифру: 50–60 расстрелянных после одного боя. Это к вопросу о подсчете будущих жертв террора.

Корнилов не садист. Он исходит из жестокой необходимости. С ним всего лишь две с половиной тысячи бойцов. Да двести раненых в предыдущих боях. Да тысяча с лишним штатских в обозе. Почти без орудий, боеприпасов. А впереди – железнодорожные ветки, где их наверняка будут ждать красные бронепоезда, обладающие страшной артиллерийской мощью. Многие недели боев. Куда им еще – пленные? Кому их охранять, чем их кормить? Террору всегда находятся оправдания. Красный террор не станет исключением.

Впоследствии одни историки будут писать, что братоубийство началось сразу после Октября, а другие – что до лета было все спокойно. Те и другие по-своему правы. Такая разная страна: в столицах пока тишь, а на Юге полыхает.

На красный Ростов надвигаются немцы и белоказаки. 1 мая руководители Донской советской республики Подтелков и Кривошлыков с отрядом отправляются в мобилизационную экспедицию в верховья Дона. Здесь, у хутора Пономарева, местные казаки их окружили и разоружили. 11 мая состоялась казнь. Документальное описание расправы над отрядом дает Михаил Шолохов в «Тихом Доне»…

«Это безмерно жуткое, потрясающее зрелище разогнало людей. Остались лишь фронтовики, вдоволь видевшие смерть, да старики из наиболее остервенелых.

Приводили новые партии босых и раздетых красногвардейцев, менялись охотники, брызгали залпы, сухо потрескивали одиночные выстрелы. Раненых добивали. Первый настил трупов в перерыве спеша засыпали землей. Подтелков и Кривошлыков подходили к тем, кто дожидался очереди, пытались ободрить…

Яму набили доверху. Присыпали землей. Притоптали ногами. Двое офицеров в черных масках взяли Подтелкова и Кривошлыкова, подвели к виселице…»

Подтелков с петлей на шее крикнул:

– Одно скажу вам: к старому не возвертайтесь, казаки!

Подтелков не большевик. Не состоя в партиях, он, по его словам, «ставил своей целью справедливость и борьбу с угнетателями народных масс». Убежденный, мужественный человек. Но и на нем много крови! Подтелков лично зарубил казачьего есаула Чернецова, со смертью которого, как писал Деникин, «ушла душа от всего дела обороны Дона». Посмотрим и на Чернецова. Этого человека прозвали «донским Ренненкампфом» после подавления волнений шахтеров на Ясиновском руднике: свыше сотни трупов. Где остановиться?

Гражданская при ближайшем рассмотрении оказывается не одной войной, а десятками и сотнями больших и малых гражданских войн разной степени ожесточенности. Уровень насилия определяется чаще всего местными условиями. Там, где наблюдаются картины особой жестокости, почти наверняка можно сказать, что перед нами не первый акт драмы, а пятый, десятый…

На Кривошлыкове, наркоме Донской республики по управлению, крови, по-видимому, вовсе не было. Его в петлю – за «должность». Биография Михаила выдает в нем интеллигента из казаков. Уроженец хутора Ушакова станицы Еленской, он оканчивает с отличием Донское сельскохозяйственное училище, где редактирует студенческий журнал. Пишет стихи. Успел поработать агрономом, собирается учиться дальше. Планы ломает германская война. Избирают его наркомом на I съезде советов Дона.

В прощальном послании близким Михаил писал: «Папаша, мама, дедушка, бабуня, Наташа и Ваня и все родные. Я пошел бороться за правду до конца. Беря в плен, нас обманули и убивают обезоруженных. Но вы не горюйте, не плачьте. Я умираю и верю, что правду не убьют, а наши страдания искупятся кровью… Прощайте навсегда. Любящий вас Миша.

Папаша. Когда все утишится, то напишите письмо моей невесте: село Волки, Полтавской губернии, Степаниде Степановне Самойленко. Напишите, что я не мог выполнить обещание встретиться с ней».

Было Кривошлыкову на момент гибели 24 года.