Глава 9
Go Go Gосподь
(Единый каналъ государственнаго телевиденiя)
Святополк Боголюбский по давней привычке творческого человека ужасно волновался. За последние четверть часа он раз двадцать изучил свои патриотические наручные часы – корпус из карельской берёзы, стрелки из уральского малахита. До начала эфира поспешно подготовленного «Господь-шоу» оставались считаные минуты. После того как фотографии из города Корнилова попали во Всеволодъ-Сеть и были перепощены всеми мало-мальски значительными ресурсами, министерство двора оборвало телефоны Единого канала, потребовав срочно запускать зрелище, иначе оно не ручается за последствия. Всё смонтировали, профинансировали и отсняли буквально за сутки. На зрителя обрушился массив рекламы, где звёзды обещали призы, счастье и лучшее развлечение в жизни. Надо ли думать, что к 19.00 у гуляй-ящика, затаив дыхание, собрались 85 процентов населения – бабушки, дедушки, домохозяйки плюс армия критиков.
– Психуешь? – участливо поинтересовался Евпатий Медовухин и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я вот тоже, прям дёргает всего. Пытаюсь успокоиться – ну ни в какую, ещё хуже. Только что выпил полный кафтан пенистого каравая, надеюсь, хоть это поможет.
– Чего? – воззрился на него Святополк. – Ты, кажется, перепутал… кафтан, он…
– Да знаю, – прервал соратника Евпатий. – И «пенистый» значит «плохой», от русского слова «пенис». Но у меня выбора не было, как подумаю – вот не сработает шоу, не отвлечём народ, ты представляешь, что с нами будет? Сюда сразу половину Отдельного корпуса жандармов пришлют, начнут ходить, выспрашивать – ну-с, кто здесь республиканец, рассказывайте, как планировали революцию, как саботировали, как портреты государя снимали…
Святополк непроизвольно вздрогнул.
– Да уж, – согласился он. – Государь-то в последнее время ничего не замечает, ему запретили докладывать о проблемах, чтоб не расстраивать. Из-за этого у жандармов рвение просто ужасное, везде видят происки монаршую особу огорчить. Новость насчёт сокращения поголовья песцов в Магадане приказали заменить сенсацией об их небывалом размножении и прибавке в весе под рубрикой «Полный песец». Пару телеведущих отправили в клинику пластической хирургии – показались излишне худощавыми, «не дай бог царь-батюшка увидит». Но тут верняк, брудер. Народ такое любит, поверь мне.
– Ну, тогда с Богом. – Евпатий по лютеранской привычке перекрестился двумя пальцами.
В воздух салютом взлетели многоцветные конфетти.
В трёх вертящихся креслах напротив сцены восседали члены жюри. Первый – митрополит Питирим, духовник государя, издавший интеллектуальный бестселлер «Христос ли Христос?», разорвав шаблон отечественным богословам. Второй – монах Хрисанф, насупленный отрок лет двадцати пяти; целый год он просидел на хлебе и воде во имя духовной святости, а потом основал курсы диетологии в столице. Третий – депутат Городской думы Петербурга Миловидов, даже летом не снимавший кухлянку и унты, – чукотский охотник, некогда прославившийся тем, что загнал в самой гуще тайги в капкан группу геев, приняв их за диковинных зверей, из-за чего бедняги все помёрзли. На суде Миловидова оправдали: он объяснил свои действия шоком и охотничьим инстинктом жителя Крайнего Севера – «однако, у нас в улусе диких геев отродясь не видывали».
На сцену вышел Матвей Квасов – в картузе с маком, алой рубахе, плисовых штанах.
– Гой еси, добры молодцы да красны девицы, – поклонился он залу. – Что, заждалися? Да уж, такого зрелища Русь православная сроду не видывала. «Господь-шоу» объявляется открытым! Голосуйте, выигрывайте призы и не отходите от гуляй-ящика! Счастье есть!
Оркестр заиграл «Калинку», выбежали танцовщицы в коротких прозрачных сарафанчиках и одноразовых кокошниках цинского производства. После краткого, но ударного представления на сцену вывели губернатора Тунгусского улуса империи Адольфа Кауфмана (после крещения – Микулу Селяновича), понурого, в кандалах и наручниках.
– Благословите меня, святые отцы, ибо я грешен, – зазвенел цепями Микула.
Митрополит Питирим нажал на кнопку, и кресло повернулось.
– Каешься ли, пёс, что, наущённый сатаной и демонами его, тащил из казны евро да доллары, обогащаясь, яко змий крамольный? – сквозь бороду грозно вопросил он.
– Каюсь, батюшка, – грустно ответил губернатор. – На хлебной должности состою, а в праздности погряз. Всего-то вшивый миллиард евро присвоил, и кто я после этого? Смеяться будут, честное слово. Какая-то девка сенная из Министерства обороны, и то больше крадёт. Меня ж опустят в колонии, экскурсии будут приводить – вот, смотрите, мужик на губернаторской должности, и горсть копеек стащил. Стыдно! Отпустили бы вы меня, а? Я только пяток миллиардов унесу в дополнение, и можно сидеть со спокойной душой.
Чиновники в первом ряду с презрением отвернулись от губернатора.
– Ни в коем случае, – мрачно заявил Питирим. – Не убедил ты меня достаточно своим раскаянием. Если уж ты, будучи губернатором, ленился бабло крысятничать, кто такому дураку снова должность доверит? Великий грех на тебе, раб Божий, один из семи смертных грехов, зовущийся ленью. Ступай, отсиди теперича недельку в Бутырке, а опосля томись в пятизвёздочной темнице в Крыму, и пущай тебе там полотенца раз в неделю меняют!
Часть зрителей, вздрогнув от ужаса, закрестилась.
– Я говорю «нет»! – подвёл итог Питирим и отвернулся.
– И я говорю «нет», – презрительно бросил Хрисанф, ткнув в кнопку холёным пальцем.
– А он случайно не гей, однако? – встрепенулся Миловидов.
– Точных доказательств не имеется, – развёл руками со сцены Квасов.
– Тогда моя говорит «нет!» – насупился Миловидов. – Этот человек – плохой охотник.
– Голосуем! – постановил Квасов. – Православные, просим слать эсэмэс на номер один-один-один, если «да», и на номер шесть-шесть-шесть, если «нет». От вашего выбора зависит будущее человека! Цена каждого эсэмэс – сто золотых без эндээс, и да хранит вас Господь со всеми прекрасными ангелами!
Зрители замерли, глядя на экран, где быстро менялись цифры.
Внезапно пол под Микулой Селяновичем закачался. С четырёх концов вырвались клубы пара. Зазвучал утробный рёв, и губернатор, простонав фальцетом подстреленной косули, провалился вниз, блестя кандалами. К потолку ударил столб жаркого пламени.
– Ни хрена себе, – с уважением проговорил Евпатий Медовухин. – Он и правда сгорел?
– Да Господь с тобой, – благодушно махнул рукой Святополк Боголюбский. – Это спецэффекты, огонь не обжигает, плюс губернатора полили специальным составом. Напугается, конечно, но на том и держится шоу – зрители должны верить в происходящее. Прикинь, какой человек в России откажется чиновника сжечь живьём?
Евпатий безмолвно кивнул – этого подтверждать не требовалось.
– Мужик падает на мягкие подушки, – развивал повествование Святополк. – Затем тут же массаж, психологи, двести грамм односолодового островного виски, сауна… всё продумано. В конце концов, я тебя умоляю, когда у нас в последний раз сурово наказывали за коррупцию? Это декабристов вешали, большевичков Корнилов расстреливал, подпоручику Мировичу отрубили голову, а со взяточниками иной разговор, ибо одна половина страны даёт, другая берёт. Всех казнить – людей не останется.
Медовухин воззрился на Святополка с уважением, граничащим с экстазом.
На сцену под аплодисменты взошёл улыбчивый человек со стрижкой под «горшок» и рыжей бородкой, на макушке – расшитая красными узорами белая шапочка. Приложив руку сначала ко лбу, потом к губам и затем к сердцу, он произнёс «салям алейкум» и поклонился залу. Это был абрек Рахмат Ахмадов, помилованный государем и в знак особого расположения назначенный правителем Черкесского султаната. На Черкесию и другие кавказские места империи, вроде эмирата Гуниб, казна тратила огромное количество денег. Однако простые жители султанатов, ханств и эмиратов бедствовали, поэтому многие бежали в горы к абрекам, чтобы грабить почтовые фаэтоны.
– Ай, как любит всех Аллах! – Рахмат прикрыл глаза и привстал на кончиках пальцев ног. – Прям обожает, да. И я вас люблю. Потому что все мы дети Аллаха, и как уж Аллах сказал, так и будет, ибо по-другому не случается. Даже если кому-то это обидно.
Отец Питирим повернулся на своём автоматическом кресле.
– А ответь-ка мне, сыне муфтиев, – ласково начал он, – ты сказывал, что деньги из казны империи не берёшь. Откель тогда у тебя в столице мечетей понастроилось столько, что в глаза минаретами тычут? А роскошь бесовская? Как свадьбы, так ты сразу гостям пачки денег под ноги мечешь. Мёду в горах вдосталь нетути, одни сакли да ослики.
– Ай, благослови тебя Аллах, мудрый аксакал, – всплеснул руками Ахмадов. – Откуда беру? Ясное дело – Аллах даёт! Веришь ли, протяну руку в пустоту, не глядя, и хлоп, на ладони чек из воздуха на миллион евро! Задремлю на минутку, сразу видение – надо новую мечеть в городе построить. Поутру выглядываю во двор, а там стройматериалы, рабочие из Персии приехали, смета подписана, и мулла ходит, ждёт. Страшно жить. Я ж слуга Аллаха и царя. Мне столько денег не надо. А они невесть откуда всё берутся да берутся. Спать боюсь, клянусь Аллахом. Проснусь, а кругом опять доллары, евро, золото. Наверное, Всевышний на меня прогневался, иначе вот просто объяснения другого нет.
– Хорошо, мой исламский брат, – сухо проскрипел монах Хрисанф. – Но не хочешь ли ты покаяться в других грехах? Говорят, странные вещи происходят с твоими противниками. То им в подъезде голову проламывают, то они в автокатастрофе погибают, то вдруг в озере тонут… в общем, странно это как-то. Не лежит на тебе грех тяжкий – смертоубийства?
Ахмадов сделал идеально круглые глаза размером с райское яблочко.
– Упаси Аллах! Я в жизни никого не убивал – только один раз таракана и два раза комаров. Почему умирают? Не знаю. Аллах сам наказывает плохих людей, экология у нас ужасная, машины кошмарного качества, в подъездах давно ремонта не было, балки с потолка отваливаются, плавать народ не умеет, а в озёра купаться лезет. Например, губернатор Бабцов сам пошёл с гурией гулять, а это зло супротив Всевышнего… вот Аллах-то его и покарал.
– То есть нет на тебе грехов? – уточнил Хрисанф.
– Нетути, православный брат, – широко улыбнулся Ахмадов. – И рад бы нагрешить, да не могу – Аллах не позволит. Как Иблис и шайтаны ни подбивают, не получается у них.
– Позвольте, однако, – зашуршал кухлянкой Миловидов, – но что насчёт нравственности? У вас недавно с вашего позволения старый князь абреков женился на юной пастушке.
Ахмадов взглянул на охотника так радостно, что мышцы лица затрещали от улыбки.
– А тут ничего не поделаешь, – сообщил он зрительному залу. – Изнасиловала она беднягу. Девушки у нас страсть горячие. Уж что только ни делали – и брачный возраст снизили до пятнадцати лет, и дедушек от них до поры до времени в лесу прячем… а вот не доглядели. Стыдно перед родителями старика до боли. Он и на свадьбе глаза прятал, весь красными пятнами покрылся. Правозащитники подлые куражились – ишь, что в Черкесии-то происходит, девки совсем распоясались! Да, такой уж темперамент здешний кавказский, женский пол рано созревает, и всё – туши свет. Извиняемся, конечно, наше упущение.
Матвей Квасов лихо притопнул в пол расписным сапожком.
– И что скажут наши судьи?
– Я скажу «да», – оглаживая окладистую бороду, пробурчал Питирим.
– Я тоже, – кисло заметил Хрисанф. – Тут попробуй не скажи.
– А я… – заикнулся Миловидов, но тут же наткнулся на красноречивые взгляды соседей, посылавшие ему сигнал: «А тебя, дурак, вообще не спрашивают!».
Эсэмэс-голосование подтвердило полную безгрешность Ахмадова, и он получил в качестве приза хитон с крыльями из натурального лебяжьего пуха. Правитель Черкесского султаната восславил Аллаха и сошёл со сцены под аплодисменты зрителей.
Однако настоящая овация разразилась, когда на сцене возник кумир домохозяек империи – певец Влас Попыхайлов, исполнитель множества хитов, лауреат имперских конкурсов, собиравший аншлаги на концертах от Кронштадта до Владивостока. Зал заполнили стон и вой – сцену горохом усыпали многочисленные предметы женского туалета. Попыхайлов поднимал их, целовал и кидал обратно зрительницам. Тут уж пришлось вмешаться полиции, ибо ситуация грозила перерасти в массовую драку. Подойдя к Квасову, Влас размашисто перекрестился в сторону жюри и взгромоздился на высокий стульчик – вроде тех, что ставят в барах. Рядом с ним по левую руку сел лысый мужчина в тёмном костюме с белым галстуком – продюсер.
Попыхайлов смотрел на жюри и радостно улыбался. Человек в тёмном костюме дал ему съесть с ладони кусочек сахара и показал на кресло Питирима. Попыхайлов схватился за воздух, ища микрофон. Лицо его приобрело плаксивое выражение. Продюсер погладил певца по голове и дал второй кусочек, каковой был с хрустом проглочен. Влас Попыхайлов высунул язык и довольно задышал.
Не выдержав, Питирим повернулся в кресле.
– Это что такое вообще? – вопросил он, показав на существо на сцене.
– А вы не знаете, владыко? – удивился монах Хрисанф, наклонившись к святому отцу. – Это ж учёный орангутанг с острова Борнео. Один турист его привёз ради развлечения, обучил плясать на сцене, а потом по приколу продал продюсерам. Ну, а те шанс не упустили, звезду сделали. Слова нужные сей певец повторять умеет, прочее не требуется.
– То есть у нас в России звёзд шоу-бизнеса легко можно обезьянами заменить? – страшно удивился Питирим. – А почему никто до сих пор этого не делал?
– Кто вам сказал, что не делал? – приподнял тоненькие брови Хрисанф. – Давно уже метод освоен. А вы серьёзно полагали, что это люди? Господи Иисусе, да посмотрите на ту же Бабаенгу, какого уровня интервью она даёт – урчит лишь да прыгает. Недорогой вариант, карликовая мартышка с Явы. В сущности, сейчас поставки налажены – не только орангутанги, но также шимпанзе и гиббоны. Правда не подозревали, владыко? Включите гуляй-ящик да присмотритесь повнимательнее. Нет, человеки среди них тоже есть, и не меньше четверти. Но их число неуклонно сокращается – вот буквально на днях Диму Еблана макаком суматранским заменили. Продюсерам ведь и раньше приходилось быть немножко дрессировщиками – ходи туда, пой то, говори это, на фото улыбайся… Ну, в общем, последние года четыре стало проще вместо звёзд животинку на сцену ставить, всё равно по интеллекту недалеко ушли. У Попыхайлова в зоопарке кличка Чунга-Чанга была, уже тогда обратили внимание, что любит обезьян одну и ту же фразу часто повторять, типа «Без тебя, без тебя, без тебя».
– Святые угодники, – шепнул митрополит. – А как же ему теперь грехи отпускать?
– Да никак, – с досадой ответил Хрисанф. – Попсу сюда в принципе зря пригласили. Бедняжки суть скоты бессловесные, скорее даже из области ихтиологии, разумом как рыбки аквариумные, рот открывать умеют, но не более. Конечно, они безгрешны аки ангелы. Даже разгульный образ жизни им простить можно. Ведь когда, прости Господи, некие абреки используют овцу небогоугодно, она в этом не виновата. Я уж не говорю про то, если овца в «Плейбое» снимется. Перекрестим страдальца, да пущай идёт к бананам.
– И то хлеб, – согласился Питирим. – А ты что скажешь, соратник?
Милонов приподнял голову и сощурился:
– Моя дичь чует… поохотиться хочу… зверь дикий близко-близко… где лук да стрелы?
– Так, не вздумай трогать животное, – строго потребовал Питирим. – Сиди тихо и вон на ту кнопочку давай нажимай. Скотинке сей безобидной мы грехи отпускаем.
Голосование прошло удачно: Попыхайлов был вознаграждён кусочком сахара, хитоном и убрался со сцены. Объявили музыкальную паузу – под восхищённый свист появилось рэп-трио священников «Go Go Gосподь» и начало исполнять новый хит. Солировал в песне эфиоп, остальные подпевали, звеня крестами и подпрыгивая.
Был на Голгофе распят, Но повернул время вспять. Everybody, щас же come on. Зло, а ну-ка отсюда move on. К нам он снова придёт, yeah, И принесёт с собой мёд, yeah. Святые смотрят в окно, Запад – говно, Америка – чмо, в рифму веретено. Go go, Gосподь, go go. Иисус любит нас всех. Слышишь ты его смех? Go go, Gосподь, go go.
Вслед за тем на сцену взошли один за другим трое политиков, провалили тест на покаяние и сгинули в геенне огненной с массажем и свежими морепродуктами. Святополк Боголюбский получал сообщения о рейтингах, и по сердцу разливалось тепло – четыре пятых населения империи прильнули к телевизору. «Забавно, – думал он. – Какой интересный народ. Они ненавидят правительство, депутатов и счастливы видеть, как те горят живьём. Но при этом всегда за них голосуют. Фантастически извращённая любовь».
…В штабе же графа Карнавального царило полнейшее уныние. Сайты с фотографиями из Корнилова никто не посещал, митинги никак не собирались, и население проявляло отчётливый похуизм в ответ на пламенные призывы вступить в борьбу с чёрной гидрой царизма.
Как, собственно, и всегда.
Проблеск № 6
Ночная буря
(маяк на острове Эйлин-Мор, 26 декабря 1900 года)
В Администрацию маяков Шотландии,
Его Превосходительству сэру Роберту Мюрхеду
Дорогой сэр!
Довожу до Вашего благородного сведения, что на подведомственном нам маяке несколько дней назад произошло необъяснимое, трагическое и тем самым страшное событие. 22 ноября сего года я покинул по личным делам (внезапно занедужила моя супруга Элизабет) маяк на острове Эйлин-Мор архипелага Фланнан, оставив там в качестве смотрителей трёх человек – Томаса Маршалла, Дональда Макартура и Джеймса Дуката. Смею заверить Вас, что все трое отличались служебным рвением, дело своё знали, выполняли обязанности не за страх, а за совесть и были замечены в употреблении виски лишь в том случае, когда шотландцу совсем невозможно отказаться – в день рождения нашего великого короля Роберта Брюса, да упокоит его душу Господь. То было не первое их дежурство, посему я отправился ухаживать за бедняжкой Элизабет без особых колебаний. Однако уже 15 декабря американский капитан парохода «Арктор», следовавшего из Филадельфии в Лит, пожаловался – с маяка не поступают световые сигналы. Корю себя, что не придал тому значения, но всем нам, сэр, известны капризы колонистов из Нового Света, каковые надменно считают себя гражданами независимого государства и более ста лет не признают власть британской короны. Тем не менее я засобирался в дорогу, поскольку так или иначе хотел появиться на острове 20 декабря. Однако не на шутку разыгравшийся шторм позволил мне осуществить эту задумку только сегодня. Когда судно «Гесперус», занимающееся обслуживанием маяка (как Вам известно, он был возведён на острове лишь год назад), прибыло на западный причал, я сразу понял – случилось нечто непредвиденное. Никто не вышел встречать нас, в башне отсутствовал свет, и на пирсе не стояли железные ящики для провианта. Удивившись этому, я попросил матросов разрядить ружья в воздух, дабы привлечь внимание обитателей маяка. Однако, хотя выстрелы были слышны чрезвычайно отчётливо, остров продолжал хранить угрюмое молчание (простите меня, сэр, за это витиеватое выражение – в детстве я мечтал стать писателем). Поднявшись к маяку, я обнаружил, что двери и окна тщательно заперты изнутри. По счастью, у меня имелся при себе ключ. Войдя в башню, я вновь окликнул смотрителей, но ответом мне стало безмолвие. Кровати не были заправлены, стол перевёрнут кверху ножками, на полу стояли блюда с жареной курицей, салатом и хлебом, плащи висели на месте, лишняя посуда была тщательно вымыта и убрана из мойки, а часы остановились. В вахтенном журнале я прочёл запись: «Шторм закончился, Бог с нами». В полном недоумении я бросился к причалу и строжайше приказал матросам идти со мной. Они повиновались чрезвычайно неохотно. Видите ли, сэр… думаю, Вы знаете – у Эйлин-Мор дурная слава. Со стародавних времён здесь ходят легенды о том, что в пещерах острова на большой глубине обитают мертвецы, феи-людоедки и души убитых эльфов, которые утаскивают к себе зазевавшихся матросов. Семьсот лет назад даже безжалостные норманны опасались причаливать к Эйлин-Мор, предпочитая огибать его стороной – и уж особенно по ночам. Ладно ещё матросы, временами здесь бесследно исчезали целые рыбацкие суда. В общем, нехорошее, гиблое место, сэр, что там говорить. Хотя лучшего обзора для маяка и не придумаешь. На протяжении всего дня мы кропотливо обыскивали сам остров, а также помещения башни, однако никаких следов исчезнувших людей нам обнаружить не удалось. С каждым часом мы всё глубже погружались в отчаяние, а один из матросов, восемнадцатилетний юноша, пал на колени и горячо молился Святой Деве, прося избавить нас от дьявольских козней. Почему? Сэр, странности на этом не закончились. Все лампы маяка оказались почищены и заправлены маслом, фитили подрезаны – их явно собирались зажечь, но почему-то прервали своё занятие. Причал находился в ужасном состоянии, словно подвергся нападению неведомой силы – металлические поручни были вырваны из гнёзд и перекручены. Загадочное открытие ждало нас и на вершине скалы, где огромный гранитный валун раскололся пополам, будто нечто чудовищное вышло из его глубины. Даже будучи в смятении, я не терял хладнокровия и предложил логичное объяснение – все трое смыты в море гигантской волной во время бури. К сожалению, сэр, теперь я вынужден опровергнуть самого себя – такое практически невозможно. По правилам, всем троим смотрителям одновременно категорически запрещалось выходить на причал при малейших признаках ярости моря. А если они выскочили наружу в сильное ненастье, то почему без плащей? И наконец, согласно данным нашей погодной службы, сэр, в районе островов Фланнан 14–15 декабря вообще не наблюдалось не то что шторма, а даже высокого прибоя. Получается, все мои добрые знакомые заранее приготовились к ужину, зачем-то помыли лишнюю посуду, оставили еду без внимания, легли спать голодными, а потом исчезли в неизвестном направлении. Журнал маяка и вовсе содержал записи, назначение коих мне не удалось разгадать. Например, 12 декабря Маршалл отметил: «Дукат раздражён», 13-го – «Дукат спокоен, Макартур плачет», 14-го – «Дукат, Макартур и я молились», а 15-го – «Бог превыше всего». Судя по всему, сэр, смотрители пребывали в страшном волнении – нечто за стенами маяка испугало их. Однако они не могли покинуть остров. Я не исключаю, что страдальцы находились на грани помешательства. Более того – похоже, они специально заперли себя в помещении: им вменялось в обязанность делать записи мелом о погоде на приборной доске у входа, но последняя запись произведена 12 декабря. Совершенно безумное происшествие, неправда ли?
Напуганные обстановкой, мои матросы отказались спать на маяке и провели ночь на судне – в бессоннице, постоянных стенаниях, призывая на помощь святых. Всё тот же юноша предположил – возможно, один из смотрителей, будучи одержим злым духом, убил двух своих друзей, а затем в порыве раскаяния бросился со скалы в море… Однако мы подняли дурачка на смех. Никто из моих людей не страдал психическими отклонениями, они постоянно несли ночную вахту и были очень дружны.
Не в силах понять смысл произошедшего на Эйлин-Мор, нижайше прошу Вас, сэр, прибыть к нам для инспекции как можно скорее. Отсылая Вам это письмо, я останусь на острове до самого Вашего появления. Скромно напоминаю, что мы должны признать Томаса Маршалла, Дональда Макартура и Джеймса Дуката погибшими при исполнении служебных обязанностей, благодаря чему их семьи смогут хлопотать о пенсии по утрате кормильцев, уповая на неизменную милость Её Королевского Величества.
Всегда Ваш покорный слуга, начальник смены береговых маяков,
Джозеф Мур.
И да хранят Ваше Превосходительство Господь Бог и сама королева Виктория!
26 декабря 1900 года
P. S. Сэр, прошу Вашего прощения! Думаю, Вам также следует переговорить с капитаном Питером Кригсом, ловившим на своём судне омаров близ Эйлин-Мор 14 декабря. Он сообщает, что видел на острове нечто необычное, однако дальнейшую информацию готов предоставить за вознаграждение в десять гиней. Поздравляю Вас с прошедшим Рождеством, дорогой сэр! Жду нашей встречи!».
…Роберт Мюрхед прибыл на остров 29 декабря. Он проигнорировал все предположения Джозефа Мура о мистической составляющей пропажи персонала маяка. Его скорее интересовало, допустили ли смотрители нарушение инструкции, дабы избежать выплат их семьям пенсий. Согласно официальному заключению Мюрхеда, все трое покинули маяк вопреки правилам, вышли на пристань, и внезапная волна смыла их в море. Объяснений, по какой именно причине исчезнувшие люди перевернули стол, аккуратно поставили на пол миски с едой, а также тщательно заперли двери и окна перед выходом, не последовало.
Тела смотрителей маяка так никогда и не были найдены.
