Дженифер была уже на третьем месяце, когда прилетела Мириам. Она позвонила прямо из аэропорта. Ей необходимо было срочно видеть Дженифер.

Настроение у той сразу резко поднялось. Теперь Мириам ей не страшна. Может быть, Мириам теперь сама боится ее. Когда она звонила, в голосе ее слышалось отчаяние. Возможно, Тони находится в подавленном состоянии — может, даже стал хуже петь, — вот она и прилетела для мирных переговоров. Что ж, условия будет диктовать не Мириам, ей придется оставить их семью в покое. А Тони должен будет сам приехать к ней и попросить прощения.

Она все еще не простила его, но по-прежнему не оставляла надежды на то, что вдали от Мириам Тони станет самостоятельной личностью. И малышка — она должна внести перемену во все. Ей хотелось, чтобы у ее дочурки был отец, чтобы она не росла, как сама Дженифер, в доме, где одни женщины. Тони станет зрелым мужчиной… он ведь еще молод.

Открывая дверь и приглашая Мириам войти, она отдавала себе отчет в том, что выглядит сейчас как нельзя лучше и что в квартире у нее чисто и уютно. Хозяйкой положения была она. Ей даже удалось заставить себя улыбнуться.

Женщина тяжело опустилась в кресло и напряженно застыла с прямой спиной. Ее глаза скользнули по животу Дженифер.

— Никаких кофе. Давай кончать с этими дерьмов-скими правилами приличия и перейдем сразу к делу. Улыбка не сходила с лица Дженифер.

— Что же это за «дело»? Глаза у Мириам сузились.

— Это действительно ребенок Тони?

— Подожди, пока сама не убедишься, — резко ответила Дженифер. — Уверена, что ребенок будет вылитый Тони.

Мириам встала и нервно зашагала по комнате. Затем повернулась к Дженифер.

— Сколько ты хочешь за то, чтобы избавиться от него? Дженифер смерила ее ледяным взглядом.

— Послушай, если ты хочешь денег, я дам их тебе, — сказала Мириам. — Выдам сразу крупную сумму, под расписку. И ты будешь получать свою тысячу долларов даже без ребенка. Только избавься от него.

Дженифер смутилась.

— А Тони знает об этом? Он хочет именно этого?

— Нет, Тони не знает, что я здесь. Я сказала ему, что лечу в Чикаго вести переговоры с его спонсором на радио о заключении более выгодного соглашения. Я прилетела сюда по собственной инициативе, чтобы умолять тебя прервать беременность, пока не пошел четвертый месяц и не стало слишком поздно.

Дженифер заговорила низким, звенящим от напряжения голосом.

— Знаешь, Мириам, до этой минуты я никогда не испытывала к тебе глубокой ненависти. Да, я всегда считала тебя эгоистичной, но то, по крайней мере, было ради Тони. Но теперь я все понимаю. Ты — отвратительный, злой человек.

— Ну, а ты у нас прямо образец добродетельной мамаши для всей страны! — рявкнула Мириам, вскочив. — Тебе что, просто не терпится поскорее начать гулять по парку, толкая перед собой детскую коляску, да?

— Я хочу этого ребенка, — серьезно проговорила Дженифер. — Мириам… всю мою жизнь у меня не было человека, которому я действительно была бы небезразлична. Для матери с бабушкой я постоянно была обузой. Только и слышала от них, как много ем, сколько денег уходит мне на туфли, как быстро я изо всего вырастаю. Доходило до того, что я пугалась, когда туфли начинали мне жать. Знала, что обязательно будет скандал. Потом, когда я выросла, речь стала идти только О том, сколько денег приношу в дом я — дай, дай, дай. Поэтому я и вышла замуж за принца. Да, браком по страстной любви это, пожалуй, нельзя было назвать, но я рассчитывала, что смогу тогда обеспечить мать и бабушку, и пыталась стать хорошей женой. Но я ему была безразлична, он тоже использовал меня в своих целях. Я полюбила Тони. Единственное, о чем я просила — это предоставить мне возможность быть ему женой, но ты и ее мне не давала никогда. Ты встала у меня на пути, подавила и растоптала меня. Но теперь у меня родится девочка. Она будет любить меня и принадлежать только мне, а я буду работать для нее. Упорно работать. Сейчас я экономлю деньги, даже одежду себе не покупаю. Когда она родится, я снова стану манекенщицей… буду экономить… у нее будет все.

С минуту Мириам стояла молча, изучая свои толстые пальцы. Затем проговорила:

— Дженифер, возможно, я ошибалась в тебе. Если это так, прости меня. — Она тяжело вздохнула. — Ладно, возвращайся к Тони. Я разрешу тебе вести дом самой, мы попробуем поладить. Я сделаю все, что смогу… но ты должна избавиться от этого ребенка!

— Мириам, пожалуйста, уйди. Я не хочу оскорблять тебя. Ребенок у меня будет. И Тони я себе тоже верну. Когда он узнает, что ребенок родился, он захочет увидеть его. Захочет вернуть нас обоих — и меня, и ребенка, вот увидишь.

— Дженифер, — в голосе Мириам зазвучали почти ласковые нотки. — Выслушай меня и выслушай внимательно. Ты оставила Тони и была его единственной любовью в жизни. Правильно? Вот он и сделал одну детскую попытку вернуть тебя. И все. С тех пор у него каждую ночь новая девица. Всего за какие-то три недели он начисто забыл о тебе.

— Пожалуйста, уйди, Мириам, — со слезами в голосе взмолилась Дженифер. — Ты и так уже сделала мне достаточно больно. Зачем же еще продолжать?

— Теперь я пытаюсь помочь тебе, — умоляющим голосом ответила Мириам. — Если бы я ровным счетом ничего к тебе не испытывала, я опустила бы руки, и поступай, как знаешь. Чего нам с Тони терять? В материальном отношении все уже решено, алименты ты получаешь. Поэтому сейчас я говорю ради тебя. Я всячески пыталась убедить тебя избавиться от ребенка и все-таки обойти Тони стороной. Но ты оказалась упрямой. — Она опять принялась мерить шагами комнату. — Послушай, почему, по-твоему, я рассказала тебе про Тони и про этих девиц? Чтобы причинить тебе боль? Нет, чтобы уберечь от другой боли, куда сильней этой. Потому что научиться по-настоящему глубоко чувствовать можно лишь тогда, когда сама подержишь ребенка на руках. Он становится частью тебя, это такое чувство, какое ты и представить себе не можешь, а до того ты и не подозреваешь, что способна на такую любовь. А если с ребенком случается что-то неладное, это причиняет тебе такую боль, какую ни один мужчина причинить просто не в состоянии. Дженифер, тебе никогда не приходило в голову, что Тони… э-э-э… ведет себя по-детски?

Дженифер как-то странно посмотрела на нее. В голосе Мириам зазвучали нотки, каких она никогда раньше не слышала.

— Возможно, Тони и ведет себя по-детски, — согласилась она, — но виновата в этом, скорее всего, ты сама, Мириам…

— Дженифер, Тони — дитя, умственно и эмоционально.

— Только потому, что ты чрезмерно опекаешь его, ходишь за ним по пятам.

— Как раз наоборот: именно поэтому я его и опекаю. И именно поэтому не хочу, чтобы у тебя был этот ребенок. Ради тебя же, да и ради него самого.

— Я не понимаю… Мириам села рядом.

— Дженифер, выслушай меня. Когда он был ребенком, у него были судороги. У него с рождения какое-то отклонение в мозгу. Врачи в больнице объясняли мне, но я была слишком молода и ничего тогда не поняла. Не могла поверить, будто что-нибудь может оказаться не так, как надо. Они предупреждали меня, что нормальным он никогда не станет, но ему был всего годик, он был таким прелестным ребенком, и я отказывалась что-либо понимать. Но когда ему исполнилось семь лет, а он все никак не мог одолеть программу первого класса, я начала понимать. Я уже была постарше и проверяла его на всяких тестах. На этот раз передо мной раскрылась вся картина.

Разве ты не замечала, Джен? Ведь Тони читает одни комиксы, да и то с огромным трудом. Он не умеет складывать числа больше пятидесяти. Но он не догадывается о своей умственной отсталости. Я сумела скрыть и это от него, ведя его дела и внушив ему, будто он не знает этого только потому, что всем занимаюсь я. Вот почему я постоянно твержу ему: единственное, что он обязан делать в жизни, это — петь.

— Но ты сказала, что судороги у него были в младенчестве. Возможно, все прошло, и нет никаких оснований опасаться, что наш ребенок родится с такими же отклонениями, — возразила Дженифер.

— Его болезнь постоянно прогрессирует. Причину врачи и сами не знают, но существует очень высокая вероятность, что к пятидесяти годам Тони полностью лишится рассудка. И ребенок от него родится точно с таким же заболеванием. Если ему повезет, он достигнет уровня развития двенадцатилетнего, но этот уровень может оказаться и ниже. — Она помолчала, припоминая что-то. — Дженифер, ты не представляешь себе, что это такое. Когда я узнала про Тони, я ударилась в религию. Стала подолгу молиться. Ходила в церковь — в любые церкви — и таскала за собой Тони. Договорилась, чтобы его взяли в церковный хор. Тогда-то и узнала, что у него есть голос. Вот когда я поняла, что это его единственный шанс в жизни. Каждый заработанный мною цент я отдавала за уроки… — Мириам вздохнула. — Но это было давно, и вот что в конце концов получилось. Этот твой ребенок, возможно, не унаследует голоса Тони, зато наверняка унаследует его болезнь.

— А как же ты? — спросила Дженифер. — Ты тоже лишишься рассудка?

Мириам покачала головой.

— Мы с ним от разных отцов. Этого Тони тоже не знает. Пожалуйста, Дженифер, ради себя самой, ради всего святого, избавься от ребенка.

— А как я узнаю, правду ты говоришь или нет?

— Я привезла с собой медицинские свидетельства. — Порывшись в сумке, она извлекла оттуда толстый конверт из оберточной бумаги. — Я и не рассчитывала, что ты поверишь мне на слово. Да и почему, собственно, ты должна мне верить? — Она протянула конверт. — Сходи с ними к любому невропатологу. Только сделай мне одно одолжение — не разноси это по всему городу, Дженифер. Иначе на карьере Тони можно сразу ставить крест. Да и на самом Тони — тоже. Я понимаю, ему, видно, все равно суждено закончить свои дни в каком-нибудь заведении для умственно отсталых, но если это станет известно сейчас, то он попадет туда немедленно. Вот почему я всегда экономлю. Ты, наверное, считала меня скрягой, а я просто откладываю деньги на его пожизненную ренту. Вношу на это каждый цент, который мне удается сэкономить. Не хочу, чтобы после моей смерти он оказался в каком-нибудь ужасном приюте, который содержится на пожертвования. А пока, может, он еще поживет хорошенько лет пятнадцать… я, во всяком случае, надеюсь на это…

Дженифер вернула ей конверт.

— Я верю тебе, Мириам. Придумать такую страшную историю невозможно.

В глазах у Мириам появились слезы.

— Дженифер… я действительно желаю тебе добра. Ты можешь вернуться к Тони, как только пожелаешь, но ты достойна лучшей участи. И пожалуйста, храни это в тайне… ради него. Ты еще найдешь себе кого-нибудь. Пожалуйста, будь милосердна к Тони. Избавься от его ребенка, а о нем самом забудь.

После ухода Мириам Дженифер просидела неподвижно несколько часов, тупо уставившись в одну точку, а потом приняла три красные пилюли и легла спать.

Она так и не дала ни Анне, ни Генри никакого логического объяснения своему внезапному решению. Сама нашла врача в Нью-Джерси, приятного человека со стерильной внешностью. Все произошло на чистом операционном столе с помощью опытной медсестры и обошлось в тысячу долларов. Сестра сделала ей укол в руку — пентотал натрия, и ощущение от него было еще восхитительнее, чем от секонала. Когда она проснулась, все было кончено. Две недели спустя она чувствовала себя так, словно ничего этого с нею не было.

Талия стала как раньше, и она полетела в Мексику оформлять официальный развод.

Когда она вернулась, ее захватил и понес бурный водоворот новых осенних премьер, бесчисленных покупок новой одежды: в моду входили удлиненные платья, и все завороженно смотрели на восьмидюймовые экранчики, именуемые телевизорами. Хотя смотреть по ним было особенно нечего, кроме состязаний по борьбе, баскетбольных матчей и скачек, все в один голос утверждали, что эти аппараты покончат с радио.

Дженифер опять устроилась в дом моделей Лонгуорта и начала демонстрировать модели нового сезона. Очень скоро стенные шкафы Анны вновь стали ломиться от туалетов Дженифер, от которых та отказывалась, надев их один-два раза. Телефон звонил непрерывно, и Дженифер уверенно входила в свою новую роль в обществе, увлекая за собой и Анну.

Дженифер встречалась с мужчинами, но предпочтение отдала Клоду Шардо.

Он был кинопродюсером из Франции — чисто галльский тип лица — обаятельный, влюбчивый. Анне он не понравился, но Дженифер с головой отдалась своему пылкому увлечению. Завтраки в лучших ресторанах длились по три часа с поцелуями пальчиков и танцами. Он плохо говорил по-английски, и Анну поразила беглая французская речь Дженифер.

В канун Рождества Дженифер и Анна нарядили небольшую елочку.

Должен был прийти Клод со своими друзьями.

— Через десять дней он уезжает, — задумчиво сказала Дженифер.

— Он действительно небезразличен тебе? Я подчеркиваю: действительно? — спросила Анна. Дженифер наморщила нос.

— Видишь ли… он какой-то другой. А что ты о нем думаешь? Только честно.

— Трудно сказать. Я не понимаю доброй половины из того, что он говорит, а другую половину вы тараторите по-французски, пока я пытаюсь разобрать его ломаный английский. Но из слов его дружка Франсуа я все же сумела понять, что у твоего Клода во Франции есть жена.

— Естественно. И вероятно, еще любовница, — с легкостью согласилась Дженифер. — Стоит мне привязаться к мужчине, как можешь быть уверена, что это тот еще тип. Он хочет, чтобы я поехала в Париж.

— Но у тебя, конечно же, и в мыслях нет ехать туда! Дженифер пожала плечами.

— Он хочет дать мне главные роли в своих фильмах. Говорит, я произведу у них фурор своей американской внешностью и беглым французским языком.

— Но ты же всегда утверждала, что не можешь играть.

— Он хочет, чтобы я снималась в эротических фильмах. Ну, в художественных, но полуобнаженной.

— Что?

— Там это принято, Анна. В таких фильмах снимаются многие крупные звезды. Это там ничего не значит. Да нет, я вовсе не имею в виду грязные порнографические ленты. Я хочу сказать, это будут фильмы с настоящим сюжетом. Только когда по ходу действия ты принимаешь ванну, тебя снимают.

— Но зачем тебе это делать?

— А почему бы и нет? Что я имею от того, что здесь за мной все бегают? Я была сенсацией прошлого сезона. Скоро мне исполняется двадцать восемь, а за спиной у меня два неудачных замужества. Настоящего мужчину я здесь уже не встречу. За мной закрепилась определенная репутация. Была замужем за принцем, потом за кинозвездой — мужчины считают, что я слишком богата и им не по средствам. Может быть, Париж — лучший выход для меня. Я знаю, что Клод насквозь фальшивый. Пускал мне пыль в глаза своим ухаживанием, только чтобы я подписала с ним контракт. Хочет сделать на мне деньги. Ну и что? Что я теряю? От меня же не убудет.

— Но ты же еще так мало была в Нью-Йорке — почему не испытать шанс?

— Я слишком хорошо известна. Ничего нового в моей жизни не предвидится. Ну ладно, возьмут еще в одно шоу, но хорошей роли опять не дадут. А потом что? Как манекенщица я тоже не бог весть что. Денег, которые я получаю в виде алиментов, мне хватает, но меня уже тошнит и от «Марокко», и от «Аист-клуба», и от одних и тех же приевшихся физиономий. А тебя разве нет? Или тебя все еще несет на крыльях вечной любви и преданности Нью-Йорку?

Анна отрицательно покачала головой.

— Нет, я стала как-то равнодушнее к этому городу после того, как уехал Лайон. Я прочла в «Тайме», что его книга выходит через месяц. Вероятно, сейчас он работает над второй.

— Ты была с кем-нибудь близка за это время?

— Нет, я не могу. Понимаю, это звучит глупо, но я все еще люблю Лайона.