Часть V
АННА

В тот вечер Анна вернулась в Нью-Йорк. В их номере все было перевернуто вверх дном. На ночном столике торчком стоял листок, покрытый торопливым почерком Дженифер:

«Борьба была нелегкой, но я одержала победу. Когда ты будешь читать это, я уже буду мисс Тони Полар. Пожелай мне счастья. С любовью — Джен».

Анна была рада за подругу, но победа Дженифер, казалось, еще сильнее подчеркивала безрадостность и безнадежность ее собственной судьбы.

Лайон позвонил ей в Лоренсвилл и сообщил потрясающее известие. Бэсс Уилсон книга понравилась, она сочла ее многообещающей, но полагала, что ее нужно переписать, прежде чем она сможет показать ее какому-либо издателю. Лайон весь горел энтузиазмом. Правда, это означало еще полгода печатания на машинке, но ведь книга понравилась самой Бэсс Уилсон, а на Бэсс угодить нелегко.

Она пыталась скрыть свое разочарование: значит, придется стучать на машинке еще целых шесть месяцев. И вот ушла Дженифер. Номер люкс казался совсем нежилым.

Она может позволить себе снимать его и одна. У нее много денег, точнее — будет много, как только все придет в порядок. К сожалению, оборвать все связи с Лоренсвил-лом, просто передав мистеру Уокеру ключи, оказалось невозможным. Оставалось еще бесчисленное количество юридических процедур, требующих ее присутствия. Завещание должно быть подтверждено судом по наследственным делам. А мебель… нельзя же было просто выставить ее на улицу. Мистер Уокер сказал, что каждый предмет имеет определенную стоимость. К мебели нужно прикрепить бирки и отправить ее в Нью-Йорк или Бостон на аукцион. Это принесет Анне приличную сумму. Мать оставила ей пятьдесят тысяч долларов облигациями, акциями и наличными. Деньги тети Эми тоже переходили к ней — это еще двадцать пять тысяч. По словам мистера Уокера, за один только дом он сумеет выручить сорок тысяч, поскольку тот расположен на полутора акрах отличной земли. Да, денег у нее будет много, намного больше ста тысяч, не считая суммы, что будет выручена за мебель, а тем временем над нею дамокловым мечом нависала необходимость опять ехать в Лоренсвилл, по. крайней мере, на неделю, а то и больше. Она поежилась. Уже одно только пребывание в этом доме беспричинно угнетало ее.

Быстро приняв душ, Анна переоделась и поехала на такси к Лайону. Когда она вошла, он сидел за машинкой.

— Заходи в мою темницу, — пригласил он, обнимая ее. Он принялся подбирать скомканные листы бумаги, разбросанные по полу. — Не обращай внимания на этот хлев: я работал все вечера подряд. Все идет превосходно.

Она натянуто улыбнулась.

— Я рада, Лайон. Я знаю, что книга получится хорошей. — Она взяла пачку чистой бумаги и посмотрела на нее. — Сейчас для меня совсем не время сидеть в этом Лоренсвилле, как в ловушке, но я могу взять с собой бумагу и печатать новый вариант там.

— Что я буду делать без тебя? Я же делаю столько опечаток, и страницы выходят неаккуратные. — — Он вдруг нахмурился. — Это и впрямь несправедливо по отношению к тебе — ты была так терпелива все это время. И вот опять задержка — эта перепечатка, будь она неладна.

Она улыбнулась.

— Я же сказала, что готова ждать всю жизнь, если потребуется. Не обращай внимания ни на меня, ни на мое настроение — это все Лоренсвилл.

Потом, когда она лежала в его объятиях, ей казалось, что Лоренсвилл находится за тысячи миль от них. Словно его и не существовало никогда. Лишь много позже она вспомнила, что еще не сообщила Лайону про Дженифер.

— Рад за нее, — сказал он. — Но разве это не поставило тебя в несколько затруднительное положение? Ведь теперь тебе не с кем снимать номер.

— У меня есть деньги, Лайон. Мать оставила мне приличную сумму.

— Никому не говори об этом. А то какой-нибудь охотник за деньгами быстренько окрутит тебя.

— Лайон, ну почему мы не можем пожениться? Денег у меня хватит, чтобы нам обоим жить на них в течение… э-э, довольно долгого времени.

— А ты каждое утро будешь вставать и бежать на работу…

— Только чтобы не мешать тебе. Здесь слишком тесно для двоих, если мы будем целыми днями шарахаться из угла в угол. Но как только ты все закончишь… тогда я стану работать на тебя. Буду печатать твои рукописи, вести переписку с твоими почитателями…

— Все обстоит не так, Анна. Ты же знаешь, что сказала Бэсс Уилсон. Даже если книга окажется хорошей, она не принесет мне ничего, кроме некоторой писательской репутации. И значит, предстоит работать еще год абсолютно без каких-либо денежных поступлений. И не думай, что я не хочу посвящать писательскому труду все свое время. В эти последние дни я вдруг кое-что понял — вырабатывается определенная ритмичность, когда несколько часов подряд, не отвлекаясь, занимаешься одним и тем же.

— Стало быть, я права. — Она села в кровати.

— И да, и нет. У меня есть деньги, Анна. Но к тому времени, когда я приступлю ко второй книге, они кончатся. Мне придется просить у тебя на сигареты. Для меня это будет слишком унизительно, и писать в таком состоянии я не смогу. Нет, дорогая, ничего не получится.

— Но что же тогда остается делать мне? Сидеть и ждать, пока ты получишь Пулитцеровскую премию?

— Нет. Просто подождать и посмотреть, как примут эту книгу. Если вообще примут. А пока я вовсе не уверен, что ее опубликуют.

— Опубликуют. Я знаю это. И я буду ждать. — Она задумалась. — Интересно, а сколько времени уходит на публикацию книги?

Он рассмеялся и заключил ее в объятия.

Анна ходила взад и вперед по деревянному дощатому полу вокзала в Лоренсвилле. Электричка, как обычно, опаздывала. Бедный Лайон. Пять часов в бостонском поезде сами по себе невыносимы, а трястись еще целый час в неотапливаемой электричке со всеми остановками…

Последние три дня были для нее просто ужасными. Она была так благодарна Вилли Хендерсону, который повсюду возил ее на своем новеньком «шевроле». Каждая мелочь требовала бюрократической волокиты! Иногда ей начинало казаться, что она еще ничего не сделала. Придется задержаться здесь до середины следующей недели, потому что из Бостона приезжает представитель посреднического агентства, чтобы обсудить с нею вопрос о мебели. Все, решительно все приходилось обсуждать — какой бы шаг она ни предпринимала, он неизменно тормозился, а то и срывался из-за юридических проволочек. В Лоренсвилле она попала в ловушку.

Но на выходные приезжает Лайон. Они проведут вместе два замечательных дня, благодаря которым можно будет вынести даже Лоренсвилл. Кровать матери, огромная, на четырех массивных ножках и с пологом, впервые станет ложем для двух человек, которым хорошо друг с другом. Застилая ее, Анна подумала, сколько же страшных ночей провел здесь ее отец, сколько отказов получил от ее эмоционально девственной матери. «Ну, что ж, сегодня ночью тебя ожидает не один сюрприз», — обратилась она к кровати, в последний раз переворачивая толстый стеганый матрац. Та ответила ей легким поскрипыванием, будто возмущенно протестуя.

Но сейчас, нервно прохаживаясь взад-вперед по залу ожидания, Анна подумала, благоразумно ли она поступает. В Лоренсвилле все узнают, что Лайон приезжал и останавливался в ее доме. Ну и что! Продав дом, она никогда больше сюда не вернется. Будь проклят этот городишко! Наплевать, что подумают!

Послышался скрежет тормозов подошедшей электрички. Анна первой увидела Лайона. Мелкий снег падал на его черные волосы, пока он шел по перрону. Сердце словно сжалось у нее в груди; всякий раз при виде Лайона она испытывала это странное чувство. Наступит ли такое время, когда она будет воспринимать его как нечто само собой разумеющееся и жить спокойно и счастливо от одного только сознания, что он принадлежит ей? Сейчас же, увидев скользнувшую по его лицу улыбку, она опять ощутила, как ее захлестнула волна изумления оттого, что этот великолепный человек действительно принадлежит ей. Проделать такой путь до Лоренсвилла, только чтобы побыть с нею!

— Мне не верилось, что я сюда вообще доеду, — сказал он, слегка обняв ее. — Сколько городков проехали. Боже, бьюсь об заклад, никто даже не подозревает, что в штате Массачусетс есть Рим.

— Или Лоренсвилл, — в тон ему подхватила она.

— О Лоренсвилле знает каждый: его прославила ты. На чем отправимся в обитель предков, на санях?

Она подвела его к такси. Он смотрел на открывающиеся за стеклом виды, а она уютно прижалась к нему.

— Разве не нужно сказать водителю, куда ехать? — прошептал Лайон.

— Мистер Хилл знает всех в этом городе. Если бы ты был сейчас один, он автоматически повез бы тебя в единственную здешнюю гостиницу. Лайон улыбнулся.

— А что, мне это нравится. Не то что нью-йоркские таксисты. Слушай, а ведь места здесь красивые.

— Это снег придает им такой вид. — В голосе Анны не прозвучало никакого энтузиазма.

— Когда он пошел? В Нью-Йорке стояла ясная погода. Анна пожала плечами.

— Вероятно, еще в августе. Он здесь никогда не прекращается.

— По-прежнему стоишь на своем, а? Если уж что-либо ненавидишь, то становишься безжалостной.

— Я отдала Лоренсвиллу двадцать лет. Для любого маленького городишки этого более чем достаточно. Лайон наклонился вперед.

— А вам нравится Лоренсвилл, мистер Хилл? Водитель кивнул.

— Ага. Почему бы и нет? Я родился здесь. Правильный, хороший городок. У мисс Анны это возрастное, скоро пройдет. Вот поживет здесь подольше и тогда…

— Я же говорила вам, мистер Хилл, что уезжаю отсюда насовсем.

— А я считаю, что, когда действительно подойдет время продавать старый дом, ты передумаешь. Я помню, как в этом самом доме родилась твоя мать. Бьюсь об заклад, и твои малыши тоже в нем родятся. А что? Конечно, сейчас у нас большая новая больница прямо в Вестоне, всего в восьми милях по главному шоссе. Получше, чем многие больницы в вашем Нью-Йорке. Да что вы хотите: даже из Бостона к нам присылали за аппаратурой во время эпидемии полиомиелита.

Такси прохрустело по засыпанной снегом подъездной дорожке и остановилось перед домом. Выйдя из машины, Лайон молча воззрился на здание.

— Это твой? — Он повернулся к ней, глаза его восхищенно сияли. — Анна… он такой красивый!

— Живописный, оттого что снег идет. — В голосе ее сквозила нескрываемая неприязнь.

Лайон расплатился с мистером Хиллом, поздравил его с наступающим Рождеством и прошел за Анной в дом. Она была вынуждена признать, что огонь, потрескивающий в камине, делает огромную гостиную теплой и уютной. Анна провела Лайона по всему дому и прочла в его сияющих глазах, что все ему здесь очень нравится. Она поняла, что это не просто дань вежливости, дом и в самом деле при-шелея ему по вкусу.

В большой кухне они нажарили бифштексов и поужинали в гостиной у пылающего камина. Лайон настоял на том, чтобы затопить камин и в спальне. Она удивилась тому, как умело он обращался с каминным инструментом.

— Не забывай, что большую часть жизни я прожил в Лондоне, где не очень-то полагаются на центральное отопление, — пояснил он и добавил: — Дом просто замечательный. Ты слишком привыкла к нему, чтобы достойно его оценить. Знаешь, он подходит тебе. Ты выглядишь так, словно навсегда пустила здесь корни.

— Не смей так говорить даже в шутку, — пригрозила она. — Комплиментом я это не считаю.

В воскресенье снег перестал, и они долго гуляли. Из церкви выходили люди, и их с Лайоном видела едва ли не половина городка. Анна здоровалась, но не останавливалась, спиной ощущая любопытствующие взгляды.

Когда они вернулись домой, Лайон начал растапливать камин, а Анна принесла ему хереса.

— Единственное, что смогла найти, — извиняющимся тоном сказала она. — Ни капли виски.

— Ты — падшая женщина, — он отпил вина. — Я видел, как на нас косились твои соседи. Они спросят в гостинице и узнают, что я там не останавливался. Похоже, мне придется поскорее жениться на тебе, чтобы восстановить твою честь и репутацию в этом городке.

— Мне безразлично, что в этом городке обо мне думают. Он сел рядом с нею.

— Ну хватит, моя маленькая упрямица из Новой Англии. Ты должна сдаться и признать, что этот дом действительно великолепен. Какая замечательная комната! Вот тот портрет над камином — ведь он принадлежит кисти Сарджента?

— Думаю, что да. На нем мой дедушка. Я передаю его в одну картинную галерею в Нью-Йорке. Они предлагают хорошую цену.

— Оставь его у себя. Цена со временем возрастет. — Он немного помолчал. — Анна, серьезно… никогда еще не видел тебя такой красивой, как сейчас, когда ты сидишь здесь. Ты так прекрасно вписываешься в этот интерьер и совсем не производишь впечатление, что угнетена им. Лоренсвилл, похоже, идет тебе на пользу.

— Только потому, что здесь ты, Лайон.

— Хочешь сказать, дом у человека там, где осталось его сердце… — Он притянул ее к себе, и оба стали смотреть на языки пламени. Некоторое время спустя, по-прежнему мечтательно глядя на горящие поленья, он произнес: — И к тому же все могло бы получиться…

— Что «получиться»?

— У нас с тобой.

Она еще теснее прижалась к нему.

— Я всегда говорила, что получится. И ты точно так же мог бы прекратить сопротивление. Это неизбежно.

— У меня около шести тысяч долларов. Анна, какой здесь ежегодный налог за жилье?

— Здесь?

— Вряд ли очень высокий. Не забывай, я сказал, что не смогу жениться на тебе, если нам придется жить на твои деньги. Но я мог бы воспользоваться гостеприимством этого прекрасного дома. Моих шести тысяч нам вполне хватило бы на год. А если бы я получил приличный аванс за книгу, то мог бы приступить к следующей. Анна, может же все получиться! — Он встал и, потирая ладони, окинул комнату взглядом. — Боже мой, а ведь действительно все было бы великолепно. Я мог бы писать здесь.

— Здесь? — Это слово едва не застряло у нее в горле.

— Анна! — Он встал перед ней на колени. — В наших отношениях не все было достойно. Но здесь, в этом прекрасном доме, я в самой достойной манере коленопреклоненно прошу тебя удостоить положительным ответом мое предложение. Согласна ли ты стать моей женой?

— Конечно. Ты хочешь сказать, чтобы я не продавала дом, для того чтобы ты приезжал сюда и писал здесь? Я буду рада сделать это, но ведь уйдет столько времени, чтобы добираться сюда каждые выходные.

— Мы стали бы жить здесь! Анна, этот дом — твой, но я стал бы платить за него налог, платить за питание. Мы стали бы жить на мои деньги. А в один прекрасный день я заработаю кругленькую сумму, и мы придумаем что-нибудь другое. Так поступал и твой отец. Мистер Хилл сказал, что здесь родилась твоя мать. Здесь будут наши семейные корни, Анна. А дорогу я себе пробью, стану чертовски хорошим писателем. Вот увидишь.

— Жить здесь? — Она ошалело смотрела на него.

— Я возвращаюсь в Нью-Йорк и извещаю Генри, что мы оба уходим от него. Если хочешь, пожениться можем в Нью-Йорке. Там осталась Дженифер…

— Там осталось все!

— Ничего такого, без чего мы не смогли бы жить.

— Но, Лайон, мне все здесь ненавистно! Ненавистен этот город, этот дом…

Только сейчас он осознал, в каком она состоянии.

— Даже когда я здесь? — осторожно спросил он. Она начала мерить шагами комнату, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Нужно заставить его понять…

— Лайон… ты говоришь, что смог бы писать здесь. Вероятно, смог бы. Возможно, даже по восемь часов в день. Но что бы стала делать я? Записалась бы в женские клубы? Раз в неделю играла бы в бинго? Возобновила бы так называемую «дружбу» со скучнейшими девицами, с которыми я здесь выросла? А вот тебя они бы так быстро не приняли, Лайон. Ты не их круга. Ты чужак. Нужно быть гражданином Лоренсвилла в третьем поколении, для того чтобы хоть что-то значить в этом городе, насквозь пропитанном снобизмом…

На его лице появилось умиротворенное выражение.

— Так вот что тебя волнует. Что меня подвергнут остракизму. Ну, за меня не беспокойся, я толстокожий. Станем ходить в церковь, нас все будут видеть. Когда поймут, что мы намерены остаться здесь, они смягчатся.

— Нет, нет! Ни за что! Я не буду жить здесь!

— Почему, Анна? — Он говорил тихим голосом.

— Лайон, ну как ты не понимаешь? Точно так же, как у тебя есть свои определенные принципы, — ты ведь не можешь допустить, чтобы мы жили на мои деньги в Нью-Йорке, — так и у меня есть свои уязвимые места. Их немного — всего одно. Лоренсвилл! Я ненавижу его! Я люблю Нью-Йорк. До приезда в Нью-Йорк я жила здесь, в этом склепе. Я была ничем, была трупом. Когда я приехала в Нью-Йорк, передо мной словно занавес поднялся. Впервые за всю свою жизнь я почувствовала, что живу, дышу.

— Но ведь сейчас у нас с тобой появились ты и я. — Он смотрел на нее испытующе, в упор.

— Но не зде-есь, — простонала Анна. — Не здесь. Неужели ты не понимаешь? Во мне тогда что-то умрет.

— Значит, насколько я понял, ты можешь любить меня только в Нью-Йорке. Нечто вроде единого пакета неразрывных соглашений?

— Я люблю тебя, Лайон. — Слезы ручьем текли по ее щекам. — Я буду любить тебя где угодно. Поеду за тобой в любое место, куда потребуется для твоей работы. Куда угодно, только не сюда…

— Ты даже не хочешь попробовать реализовать такую возможность… год, от силы два?..

— Лайон, я продам дом… Отдам тебе все деньги… Стану ютиться с тобой в одной комнате. Но не здесь! Он отвернулся и пошевелил в камине кочергой.

— Ну что ж, пусть будет так. — Затем добавил: — Подложу-ка еще одно полено перед отъездом. А то уже гаснет.

Она посмотрела на свои часы.

— Еще рано.

— Поеду на четырехчасовом. Завтра предстоит тяжелый день, а в среду еще Рождество…

— Я провожу тебя на вокзал. — Анна подошла к телефону и позвонила мистеру Хиллу.

Когда она вернулась, огонь почти погас. Без Лайона комнаты снова показались ей мрачными. О боже, понял ли ее Лайон? Он был так молчалив по пути на вокзал. «Во вторник я вернусь, — пообещала она ему. — Ничто не удержит меня здесь. В Рождество я буду с тобой».

Но, сев в поезд, он даже не обернулся, чтобы помахать ей на прощание рукой. Она чувствовала, что вот-вот свалится с ног. Проклятый Лоренсвилл! Словно спрут, он тянет свои щупальца, пытаясь затянуть ее назад.

На следующий день позвонила Дженифер. Они с Тони жили в отеле «Эссекс-Хаус» в отличных апартаментах. Мириам снимала номер на этом же этаже. И Мириам очень хорошо восприняла все. Вскоре, второго января, они уезжают на Западное побережье. А когда Анна возвращается? Завтра они устраивают рождественский банкет.

— Я приеду, — пообещала Анна. — Всех дел здесь, похоже, не переделаешь. Несколько дней назад говорила с Генри. Он — прелесть. Разрешил оставаться столько, сколько нужно. Но на Рождество я приезжаю. Когда Лайон будет звонить мне сегодня вечером, я скажу ему о банкете. Там и увидимся.

В тот вечер Лайон не позвонил, вероятно, дулся на нее. Это их первая размолвка, если не считать того, что они не поняли друг друга тогда, в Филадельфии. Нет, она ни за что не уступит. Но завтра она позвонит ему на работу и скажет, что выезжает днем на двенадцатичасовом.

Анна заказала разговор на десять утра. Генри на работе не было, Лайона — тоже.

Она поговорила с Джорджем Бэллоузом.

— Понятия не имею, где Лайон, — ответил ей он. — У нас никто не знает. Он приходил вчера и ушел в двенадцать. Генри улетел на Западное побережье в пятницу, что-то срочное с шоу Джимми Гранта. Может быть, вызвал туда и Лайона… Я же говорю, у нас никто ничего не знает.

Она распаковала уложенную было сумку. Ехать в Нью-Йорк нет никакого смысла. Ею овладело разочарование, смешанное с облегчением. Вероятно, Лайон улетел в Калифорнию — вот почему он не позвонил. Хорошо хоть, что не сердится. Наверное, позвонит вечером и все объяснит.

Рождество она провела в одиночестве. Лайон так и не позвонил.

В три часа ночи она попыталась дозвониться ему домой. Может, он не улетал в Калифорнию? Может, все-таки дуется? Никто не снял трубку.

Это было самое тоскливое Рождество на ее памяти. И обвиняла она в этом только Лоренсвилл. Дров для камина больше не осталось, и она включила газовое отопление. В доме стало теплее, но он все равно был холоден и мертв. Она попила чаю, поела печенья. По радио передавали нескончаемый колокольный звон, но рождественские песнопения повергли ее в еще большее уныние. В такой день полагается веселиться. А она — одна. Дженифер сейчас с Тони, Нили — в Калифорнии с Малом. А она — совершенно одна в Лоренсвилле.

Следующие несколько дней прошли у нее в хлопотах с мистером Уокером. К каждой вещи была прикреплена бирка, и все дела постепенно упорядочились. В конце недели она уже могла бы уехать. Но где же Лайон? Прошло целых пять дней. В своем отчаянии она дошла до того, что сумела даже выяснить, что Генри остановился в отеле «Беверли-Хиллз» в Калифорнии.

— Генри, где Лайон?

— Я и сам хотел бы это знать. — На таком расстоянии его голос сопровождался потрескиванием.

— Разве он не с тобой?

— Нет, я думал, он с тобой.

— Я не видела его с воскресенья и не получала от него никаких вестей.

— Ты серьезно? — В голосе Генри послышалась тревога. — Я звонил на работу вчера днем. Джордж сказал, что его не было с понедельника. Я, естественно, предположил, что он взял свободные дни, чтобы встретить Рождество с тобой.

— Генри, мы должны разыскать его!

— Да зачем? Разве что-то случилось? Я имею в виду, что вообще могло случиться? Человек же не исчезает просто так, ни с того, ни с сего. Вот уже три вечера подряд я пытаюсь дозвониться к нему на квартиру, но его там нет.

— Я буду в Нью-Йорке завтра. Генри, найди его! Найди его! — Ей вдруг стало страшно.

— Ну-ну, успокойся. Вы что, поссорились с ним?

— Не то чтобы поссорились. Скорее, не поняли друг друга… но я не думала, что это настолько серьезно.

— Я тоже возвращаюсь завтра, — сказал Генри, — если только погода не испортится. Вылетаю сегодня днем четырехчасовым рейсом. А теперь успокойся. Просто так Лайон не возьмет и не бросит нас. Вероятно, в понедельник он явится и все толком объяснит. Почему бы тебе не отдохнуть там у себя в выходные?

— Отдохнуть! Да я дождаться не могу, когда можно будет убраться отсюда!

…В Нью-Йорке она обнаружила, что в отеле ее ждало письмо от Лайона.

"Дорогая Анна!

Спасибо, что подтолкнула меня хоть на минутное размышление. Точнее, на пятичасовое размышление: поезд шел довольно долго, и времени на то, чтобы обдумать все, у меня было предостаточно. Если я хочу писать, мне остается делать лишь одно — писать.

До сегодняшнего дня я только и делал, что выискивал себе отговорки. Вынужден был работать у Генри, и вот — твой дом, идеальная обстановка и условия.

Похоже, что я хочу связать все в один аккуратный клубок — приспособить все вокруг себя к тому, чтобы у меня была возможность писать.

А кто я такой, черт возьми? Не слишком ли большая наглость с моей стороны требовать, чтобы ты ходила вокруг меня на цыпочках, сдувая с меня пылинки, словно женушка писателя, приносящая себя в жертву. Насколько я себе представляю, в настоящий момент я пребываю в состоянии полнейшей неопределенности. Я уже не тот энергичный Лайон Берк, которого когда-то знал Генри, но я и не профессиональный писатель. И впереди тоже сплошная половинчатость: наполовину писатель, наполовину менеджер, откладывающий свой разрыв с Генри до тех пор, пока не добьется материального успеха как писатель, и откладывающий женитьбу, потому что не может посвятить сеоя целиком семье, и откладывающий написание книги, потому что обязан продолжать работать у Генри.

До сегодняшнего дня я отдавал только часть себя тебе, Генри и литературе. Совершенно очевидно, что я не смогу отдавать себя всем трем сразу. А раз так, то я просто обязан хотя бы просто вычеркнуть себя из жизни двух человек, наиболее небезразличных мне. Почти то же самое я написал и Генри. Вот Джордж Бэллоуз — хороший малый, он как раз тот самый человек, который нужен Генри. И где-нибудь в твоем прекрасном Нью-Йорке, моя дорогая, есть тот самый человек, который нужен тебе и который ждет, чтобы ты нашла его.

Я говорил тебе, что у меня есть немного денег. К тому же я могу пользоваться большим неотапливаемым домом на севере Англии. Он принадлежит родственникам, но в нем никто не живет. Я отопру несколько комнат. На небольшую сумму я смогу прожить там несколько лет и буду писать до тех пор, пока пальцы не онемеют. Зимой дневной свет там бывает лишь несколько часов в сутки. По сравнению с тем местом Лоренсвилл — настоящие тропики. Но там мне никто не будет мешать.

Дорогая Анна, к этому письму я прилагаю ключи от своей квартиры. Это единственное, что я практически в состоянии сделать для тебя. После того как Дженифер вышла замуж, ты стала жить в отеле одна, а квартиру найти по-прежнему трудно. Мне же она со всей мебелью досталась благодаря твоей щедрости. Думаю, будет справедливо, если она перейдет к тебе. Это немного. Я беру с собой твой замечательный подарок — машинку. Но если квартира тебе нравится, переоформи договор об аренде на свое имя. И не вздумай делать большую глупость и ждать меня. Предупреждаю, что женюсь на первой же попавшейся толстухе-англичанке, которая — согласится готовить мне и ухаживать за мной. А через несколько лет, если я действительно напишу более или менее приличную книгу, мы оба скажем: «Вот, по крайней мере, одно, что он сделал с полной самоотдачей».

Я любил тебя, Анна. Но ты слишком прекрасна для того, чтобы получить столь малую часть маленького человека, который разбрасывается в разные стороны, пытаясь найти и реализовать себя. Поэтому я сконцентрирую свои усилия на писательском ремесле: этим, по крайней мере, я не причиню боли никому, кроме самого себя.

Спасибо тебе за самый прекрасный год в моей жизни. Лайон".