Глава 14
Наше семейство, как единое целое
Три шпаги стальными молниями носились в воздухе, сверкая в солнечных лучах. Скрещивались со звоном и скрежетом и вновь мелькали, выискивая слабое место в обороне. Два противника теснили меня. На их стороне был боевой задор, молодая неутомимость и молодая же напористость. На моей стороне был опыт. Но один из них постоянно заходил со спины. Спасало только то, что более старшего, более опытного я держал лицом к солнцу, которое слепило его. Но от удара в спину приходилось всё время уходить вбок. А до бесконечности так продолжаться не могло. Мне пришлось прижаться спиной к дереву. Оно оказалось недостаточно толстым. Тот, что был сзади, ухватился рукой за ветку дерева, чуть подтянулся и ткнул меня шпагой в шею.
Выронив шпагу, я упал лицом вниз на свежескошенную траву. Мой противник вытер свою шпагу о подол моей рубахи и, поставив ногу мне на спину, изрёк:
— Горе побеждённому!
Я махнул рукой, пытаясь зацепить опорную ногу. Увы, противник хорошо знал меня. Оттолкнувшись ногой от моей спины, сделал кульбит, в воздухе повернувшись на 180 градусов. И застыл в боевой позиции — ноги слегка согнуты, одна ступня перпендикулярно другой, шпага выставлена вперёд в полусогнутой руке.
— Три с плюсом, — объявил я, поднимаясь с газона и отряхивая с себя остатки скошенной травы. Плохо Ваня убрал газон, надо будет ему попенять на это.
— Неужели даже на четвёрку не тянем? — вздохнул тот, что был спереди, ковыряя наконечником, навинченным на остриё шпаги, свой ботинок.
— Не порть обувку. Плюс причитается Котёнку, за финальный прыжок. А так — троечка. Во-первых, ты так и дрался лицом к солнцу, не сумел повернуть меня. В реальном бою, при таком раскладе, я бы сделал из тебя дуршлаг. Во-вторых, вы держались, по отношению ко мне, на прямой линии. А надо — как бы, по диагонали. То есть, ты должен перекрывать мне уход вперёд и влево, а Котёнок — назад и вправо.
— Может, повторим?
— Завтра. На сегодня достаточно. Сначала — в душ, потом отправляетесь стрелять. У Котёнка — стрельба из лука. У тебя, Сергей, стрельба из карабина. И не с двадцати пяти метров, как обычно, а с пятидесяти. Двадцать пять — это пистолетная дистанция. От стометровой отметки ползёшь по-пластунски до огневого рубежа. Проверять не буду, всё на твоей совести. После обеда — на коня, жирок подрастрясти. Вечером — топография. У тебя, Котёнок, после обеда будет домоводство с мамой Машей, а верховая езда — вечером. Гвоздичку, после езды, сама почистишь и накормишь. Ване некогда. Я его заставлю заново газон убирать, плохо убрал. Из лука пойдёшь стрелять в тир, нечего по деревьям мишени развешивать. Промахнёшься и засветишь кому-нибудь стрелой в глаз. Стрелять будешь не с пятнадцати шагов, а с двадцати пяти.
— У меня лук на двадцать пять не достанет.
— А хватит с подростковым баловаться, возьмёшь боевой.
— Мне же его не натянуть будет.
— Мама с тобой пойдёт, она поможет.
— Правильно мама Вика говорит: «Справедливый, но строгий», — вздохнула Катя.
— А про вас она говорит: «Хорошие, но ленивые». Шпаги в оружейку, и в душ.
Когда мы подходили к дому, на крыльцо центрального входа вышли две девочки. У одной из них в руке была небольшая корзина, прикрытая полотном. Резво сбежав с крыльца, они объявили мне:
— Папочка, мы к бабушке Ане. Даша ей пирожков напекла. Бабушка Аня Шарлевы пирожки не признаёт, говорит, что в них души нет, потому что их машина делала.
— Лесом пойдёте? — спросил их Серёжа-большой.
— Конечно. В обход, по дороге — далеко.
— Не боитесь через лес ходить?
— А чего нам бояться? Или кого? Мы и сами, кого хочешь, напугаем.
Сашенька поставила корзинку и кувырнулась через голову назад. Перед нами стоял огромный волчище. Между здоровенных клыков высунут красный язык, с которого капает слюна. Глаза сверкают. Жуть!
— Какая ты, Санечка, кровожадная, — молвила Дашенька, — а я буду зайчиком. Пушистеньким.
И тоже совершила кувырок назад. Теперь посреди двора стоял на задних лапках зайчик. Рост у зайчика был метра четыре (это без ушей). Каждая передняя лапка — толщиной с мою ногу. Изо рта торчали два зуба, которыми можно было за один хряск перегрызть того же волка.
— Гигантомания у тебя, Даша, — вздохнул волк и кувырнулся через голову вперёд, превращаясь опять в Сашеньку. Зайчику пришлось повернуться вбок, чтобы при кувырке не налететь на крыльцо. Улыбающаяся Даша отряхивала с себя траву.
Нет, плохо наш садовник Иван почистил выстриженный газон. Какая-то недоработка в программе? Придётся робототехника вызывать, мы все в настройке андроидов не сильны.
— К обеду-то вернётесь? — спросил я девочек.
— Вряд ли. Нас бабушка Аня кашей накормит. И травам обучать будет. Так что, только к вечеру домой придём. Но, обязательно, к ужину.
— Ладушки. Анне Григорьевне от меня передайте привет и пожелание здоровья.
— Непременно, — и ускакали вприпрыжку по дорожке, ведущей к лесу.
За двустворчатыми дверями центрального входа находился обширный холл, с двумя высокими окнами. Были ещё два входа — каждый в крыле здания, выстроенного покоем. Были и два чёрных хода с обратной стороны здания. Один шёл из кухни, через него в дом разгружали машины с продуктами и прочим, второй — из спортзала. Из холла вели две двери. Одна, постоянно нараспашку, направо, в детскую половину дома. Вторая — налево, во «взрослую» половину. В детской половине размещался большой спортзал, за ним душевые, каждая на три кабинки, девчоночья и мальчишеская. Дальше шли две ванные комнаты, по три ванны в каждой. Игровая комната была поделена на две части. Меньшая — для настольных игр, большая — для кубиков, конструкторов, кукол и машин. А уж потом — шесть спален, каждая с индивидуальным туалетом.
Повернув налево, можно было попасть в гостиную, потом — в столовую на двадцать мест. За столовой была библиотека и немаленькая. Следом располагалась оружейная комната. Когда-то это была, как её называли дети, колыбельная. Когда они были маленькими, там стояли колыбельки. Сначала четыре, потом — две. Узенький, короткий коридорчик связывал колыбельную с нашей спальней, чтобы Вика или Маша могли ночью пройти к детям — покормить грудью, укрыть разметавшихся во сне.
Но дети выросли, колыбельки убрали. Посоветовавшись, устроили там оружейную, перенеся её из подвала. По стенам было развешено холодное оружие: мечи, шпаги, непременные сабли, алебарды, топоры, луки, копья, дротики, пики и даже пара моргенштернов. В пирамиде стояли винтовки, карабины и с полдюжины автоматов различных модификаций. Пара ручных пулемётов и один станковый. Ящики с патронами, гранатами, гранатомётами и разовыми огнемётами. Взвод можно вооружить. Что поделаешь, любили мы оружие. Окна заложили кирпичом, двери поставили сейфовые, из толстого металла. Оружие чистили и смазывали все, не доверяя это слугам-андроидам.
Ну, а дальше шла наша спаленка (мои жёны слово «спальня» категорически не признавали). Три одёжных шкафа, один бельевой. Два трельяжа, на них стояли духи, которыми Вика и Маша пользовались весьма разумно и умело. Были разложены всякие женские причиндалы. Хотя макияж женщины и не носили, но за собой следили.
Ложе с покрытием из пенополиуретана мы скопировали у ксантов, сделав его только шире, чтобы троим места хватало. Венцом спаленки была кровать, сделанная по спецзаказу. Три на три метра. На ней совершенно терялись три подушки. Застилалась кровать простынями без единого шва, крепившимися по краям кнопками к матрацу. Вика и Маша кровать застилали вдвоём. И горничную Таню в «святая святых» убираться не пускали. Порядок сами наводили и поддерживали.
Из спаленки три двери вели в туалеты, на которых, шутки ради, были прикреплены буквы Ж, М, Ж. Одна дверь — в бывшую колыбельную, теперь — оружейку. И одна — в ванную комнату. Там стояла огромная ванна, где мы втроём свободно помещались. Перегородкой был отделён душ на три рожка. Впрочем, мы, чаще всего, оказывались под одним.
Я забрал у детей шпаги:- Сам положу, идите мыться.
Они повернули направо, я — налево. Прошёл по неширокому коридору мимо гостиной, столовой, библиотеки. Двумя ключами открыл хитроумные массивные замки. Но дверь открылась только после того, как сканер считал мою сетчатку глаза. Воткнул шпаги в стойку для учебного оружия, запер оружейку и пошёл в библиотеку.
В библиотеке находились четверо из моей семьи. За столом сидела Маша, изучая какой-то исторический манускрипт. А в кресле Вика читала вслух книгу. У неё в ногах сидели два пятилетних брата-близнеца — Серёжка-маленький и Вовка. Вика дошла почти до конца сказки:
«…Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И весёлый пир пошёл.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всём они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трёх домой.»
— Надо было их за ноги на берёзе повесить, — прервал чтение Серёжка-маленький.
— Серёжа, а, если бы тебя за ноги на берёзе… — укорила его Маша.
— Я же никому свинью не подкладывал. Ну, за ноги, может, и жестоко, но, хотя бы ремнём их выпорол.
«День прошёл — царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был, мёд, пиво пил —
И усы лишь обмочил.»
— дочитала Вика и подняла на меня вопросительно глаза.
— Котёнок в душе.
— Давай ключи от оружейки. Лук я ей сама выберу. Мальчики, идите в игровую, там вам по новому вездеходу стоит, — Вика поцеловала в щёчки обоих мальчуганов и они с радостными воплями умчались.
Вика занималась с маленькими братьями больше всех. И Сашеньку с Дашенькой колдовству учила. Маша больше времени тратила на Катю и Серёжку-большого, который гордился тем, что самый старший из детей — родился на семь минут раньше Кати.
Сашенька и Дашенька родились на неделю позже. Дети появлялись на свет ровно через девять месяцев, день в день. Оба Серёжки и Володя были моей копией. Сашенька походила и на Вику, чуть вздёрнутым носиком, и на Машу — каштановыми волосами. Катя, которую все звали Котёнком, была точной копией Маши. Но это ещё что… Дашенька родилась рыжеволосой, чуть курносенькой и с огромными зелёными глазищами — один в один маленькая Викунька Петрова.
Я, увидев это чудо, долго смеялся над жёнами:
— Ну, что, девочки мои, долесбиюшились?! — и получил с двух сторон по подзатыльнику. Вика в Дашеньке души не чаяла и даже упросила Машу дать ей покормить один разочек девочку грудью.
Дашенька отвечала Вике взаимностью, да и оба близнеца любили Вику не меньше матери родной. А Катя обожала Машу. Все дети называли моих жён мамой Викой и мамой Машей, не деля их на родную мать и неродную.
Да, забыл упомянуть: когда Вика попросилась покормить Дашу, Маша ей простодушно ответила: «Хорошо, а я, давай, Катюшу покормлю». И до двух лет кормила её грудью, поскольку Катя, после этого случая, признавала только Машино молоко. Вика, соответственно, принялась кормить Дашу, тоже до двух лет. Так что Сашенька и Котёнок были молочными сёстрами. Серёжа-большой и Даша — молочными братом и сестрой.
Маша оттолкнула свой манускрипт:
— Устала корпеть над пылью веков. В оранжерею надо сходить.
Из библиотеки застеклённая галерея вела в оранжерею, где, в основном, росли цветы, но Маша, как биолог, выращивала несколько редких растений. Из спортзала шла такая же галерея в крытый бассейн, пятидесятиметровый, на шесть дорожек.
— Машенька, а можно тебя на пару слов наедине? — вкрадчиво спросил я. Это была условная фраза и Вика обиженно оттопырила нижнюю губу.
— Виченька, у Маши после обеда будет домоводство с Котёнком, я тебе тогда тоже наедине пару слов скажу, — и губа убралась на место.
— Это всегда, пожалуйста, — Машенька сладострастно облизнула язычком свои полные сочные губы. Вика показала ей кулак, Маша в ответ показала кукиш.
Отдав Вике ключи от оружейки, отправился с Машей в спаленку, на ходу, прямо в коридоре, расстёгивая ей пуговицы на блузке. Лифчиков мои жёны не носили. После периода кормления, Вика хотела колдовством восстановить обоим дородовое состояние. Но Маша согласилась на колдовство только частично. Грудь стала приводить в прежнюю форму массажем, специальной гимнастикой, обтиранием холодной водой, необходимым питанием и прочими процедурами. Вика, глядя на Машу, принялась за ней повторять. Этим она молча признала, что колдовские методы, конечно, хороши быстротой, тем не менее, лучше делать всё естественным путём.
— Серёженька, окна же во двор выходят, — Маша оставалась Машей. Но, когда вошли в спаленку и закрыли за собой дверь на щеколду, скинула с себя одежду в мгновение ока.
— Мне ещё в душ, я с детьми на шпагах бился.
— Отлично, и я с тобой.
Окна задёрнуты портьерами и в спаленке — полумрак. Только сияет белизной Машино тело. Как всегда, в таких случаях, раскалённое.
В столовой собрались восемь человек. Саша и Даша отсутствовали. Помимо моего семейства, с нами всегда, кроме выходных дней, обедал наш управляющий имением. Мы решили не мелочиться и купили тысячу гектаров земли возле городка, в котором жили Петровы, где выросла Вика, и родились четверо из наших детей. Остальные двое родом были уже из этой усадьбы, которая строилась два года. Как и говорила Маша, в усадьбе было всё — и озеро, и стрельбище, и конюшня, и громадный парк.
Почти всю работу в усадьбе выполняли роботы-андроиды. На какие-либо масштабные работы привлекали жителей городка, которые откликались охотно — платили мы щедро. Но хозяйственной жизнью усадьбы руководил управляющий.
Каждое утро он приезжал из городка на электромобиле, привозя, заодно, свежее молоко, творог и сметану. Поставлять в усадьбу молочные продукты, парную телятину и свинину, овощи, считалось честью. Дело было не только в высокой плате. Жители городка относились к обитателям усадьбы с уважением и почётом. Потому, как Маша считала священным долгом богатого и знатного человека, заниматься благотворительностью. И помогала городу, чем могла.
Поэтому спали мы спокойно, не было у нас в городке злопыхателей. Городские полицейские заезжали к нам только пострелять вволю на нашем стрельбище. И оград никаких на границах поместья не было. Кое-где были размещены таблички: «Здесь начинается усадьба Вяземских». Но жители называли одним словом, с большой буквы — Усадьба.
Наш повар Шарль (в честь хозяина «Виктори» назвали) подал на первое консоме с пирожками.
— Мы с Котёнком сегодня варим борщ. До завтра он настоится, и на первое борщ будет. Пампушек к нему нажарим. С чесноком.
Мальчишки захлопали в ладоши.
Я обратился к управляющему:
— Гоша, Ванька газон после подстрижки плохо убрал. Всем, кто на газон падал, приходилось потом отряхиваться. Надо убрать заново.
— Слушаюсь, командир. Он сейчас в саду возится, потом огород будет поливать (сад и огород размещались за домом). Но вечером обязательно траву уберёт. У него блок один забарахлил. Я там контактики почистил и подтянул. Больше такого не повторится.
— А я уже робототехника хотел вызывать…
— Я вскоре окончу дистанционные курсы робототехники, так что буду справляться сам.
— Цены тебе нет, Гоша. Придётся жалование повысить.
— Прекрати, командир. И так больше всех в городе зарабатываю. Плюс бесплатные обеды. Плюс дети у вас «пасутся» всё время.
Действительно, он частенько привозил с собой из городка, во время каникул, своих дочерей-погодков — Машу и Вику. Они играли с нашими дочерями. Иногда с ними приезжал и маленький увалень Егорушка, которого все дети звали Медвежонком и любили тискать. Он урчал при этом, как игрушечный медведь.
Но привозили его редко, так как из игровой комнаты потом вытаскивали со слезами. Маша прониклась этими рыданиями и в доме Родионовых появилась копия нашей игровой, точно с такими же игрушками. Теперь Егорушка приезжал только тогда, когда по Серёже-маленькому и Вове, как он говорил, соскучкивался.
Жили Родионовы в том самом доме из семи комнат, где родились старшие наши дети. Пока строилась усадьба, Гоша и Аня жили у Петровых во флигеле. Ваня Петров, окончив консерваторию в Санкт-Петербурге, гастролировал со своим оркестром по всему миру и за его пределами. Видели его родители редко. Впрочем, у Оли и Вени Петровых счастья было, по их выражению, «по самые уши». Ведь дочка и зять вернулись с войны целыми и невредимыми. Машу сразу признали второй дочерью. А потом посыпались на них внуки и внучки. И Ане Родионовой Ольга помогала девочек нянчить. «Мне же только в радость», — говорила она.
Петровы приезжали к нам и частенько оставались ночевать в большом гостевом флигеле. «Чтобы подольше внуков видеть». Там было четыре спальни, гостиная, столовая и кухня — полная автономия от большого дома.
В маленький флигелёк на ночь уходили роботы-андроиды. Повар Шарль, садовник Ваня, горничная Таня и Индя.
— Почему Индя? — спросил я детей, так прозвавших андроида.
— Потому что он важный и надутый, как индюк. А когда мы его спросили про имя, он ответил: «Я — индекс 377М». Значит, Индя.
Осенью к четырём андроидам присоединялись ещё двое — учителя для старших и младших детей. Во время летних каникул они проходили профилактику и переоснащение новыми программами. Но самым смешным было то, что Ваня и Таня считали себя супругами. Они отделились от прочих андроидов занавеской и укладывались спать вместе на двуспальную кровать. При том, что, как у всех андроидов, половых органов у них не было. Я хохотал:
— Каких чудес не бывает? Вот, как наплодят нам андроидят!
Повар Шарль был всегда весёлым и улыбчивым. Вылитый мсье Боневиль.
— Даже у сабель и мечей есть душа, — говаривала Маша, — и у наших андроидов тоже их роботовы души есть.
После обеда и непродолжительного отдыха, Маша и Катя отправились на кухню, учить Катю варить борщ. Гоша пошёл в свою столярку-слесарку — он был мастером на все руки. Сережа-большой ушёл на конюшню, седлать Пиона. Вове и Серёже-маленькому полагалось поспать. Вика их уложила и пришла ко мне в спаленку, которая была вся, включая двери и ванную комнату, звуконепроницаемой. Во времена давние, маленькая Катя, придя в библиотеку, спросила у Маши:
— Отчего мама Вика там так кричит? Ей больно? — и забралась к Маше на колени. Маша не растерялась:
— Ты же кричишь от радости, когда тебе новую куклу подарят?
— Конечно.
— Вот и она от радости кричит. Наверное, ей папа какой-то подарок подарил.
— А-а-а, — понимающе протянула Катя.
Сразу после этого, срочным порядком, в нашей спаленке установили мощнейшую звукоизоляцию. Теперь, даже стоя у самых дверей спаленки, невозможно услышать из неё ни звука.
Днём мы кровать не трогали, расстилая её только вечером, когда все дети укладывались спать. В доме воцарялась тишина. А в нашей спаленке воцарялись вздохи, ахи-охи, стоны и крики.
Днём же к нашим услугам было ложе. Вот и сейчас Вика лежала на нём, переводя дыхание, подперев голову рукой. Стоя перед Викой на коленях, жадно целовал её тело.
— Сказочка моя ненаглядная, — и, не удержавшись, спросил:- ты никаких колдовских штучек со мной не проделываешь?
— В каком смысле? — удивилась Вика.
— В таком, что вы эти одиннадцать лет, а ты, так и все четырнадцать, остаётесь для меня всё такими же желанными, красивыми, короче, волшебно-сказочными. Только стали более зрелыми и… гм, сочными, что ли. И от этого ещё желаннее. При этом и ты в тридцать один год, и Маша в тридцать пять, выглядите намного моложе. И, ведь полагается мне, по всем канонам, охладевать потихоньку. А я вас с каждым годом хочу всё больше и больше. И уже ни дня без вас прожить не могу. Только и думаю, чтобы поскорее вечер настал.
Вика улыбнулась счастливо, сверкнув зелёными глазами. Вскочила с ложа, и, как была, нагишом, подбежала к секретеру, стоявшему в дальнем углу комнаты. Открыла его, взяла что-то и побежала назад. Она бежала легко, как девочка, а я не мог ею налюбоваться. Так и хотелось крикнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Стройная фигура без единой капли жира. Нет, у них с Машей не было рельефных мускулов. Рёбра не торчали, талии не были осиными. Были жёны мои приятно округлы во всех положенных местах. И подкожный жирок имелся. Я про лишнюю каплю жира говорю.
Запрыгнув на ложе (Маша тоже и на ложе, и на кровать прыгала, а не заползала), Вика посмотрела на фотографию, которую держала в руке. Потом перевела внимательный взгляд на меня.
— Нет, ты, конечно, немного изменился, но не так, чтобы очень, — протянула мне фотографию. Молодой, но весь седой, майор держал на коленях крошечную рыжеволосую девочку в жёлтой распашонке.
— Да уж, вздохнул я, — всего-то восемнадцать годов пролетело.
— Серёжка, тебе сорок два года. Для мужчины — возраст полного расцвета сил. Ты здоров, как буйвол. В отличной физической форме. Старые раны ещё пока не дают о себе знать.
— Это пока.
— Представляешь, лет через сорок пять, ты будешь с кряхтеньем заползать на кровать и шутя хлопать меня или Машу по дряблой, отвислой заднице: «Ну, что, давайте спать, старухи. Своё мы уже отрезвились».
— Бр-р-р! Мрак какой! Как потенции лишусь, так сразу пулю в лоб себе пущу.
— А кто будет внуков воспитывать?
— Родители пускай и воспитывают.
— Серёжка, а ты хотел бы навсегда остаться сорокадвухлетним?
— Сие, увы, невозможно. А так, хотел бы, конечно. Уж не хочешь ли ты сказать, что сейчас произнесёшь: «Шурум-бурум» и я стану бессмертным, «вечно молодым, вечно пьяным».
— Слушай, Иванов, если б не любила, я б тебя убила. Ты со мной четырнадцать лет прожил, и всё считаешь моё колдовство какой-то детской игрушкой. И то, что я во время хронорейдов тебя спасала при помощи колдовства. И то, что раны серьёзные залечивала. Ничего тебя не убеждает, — Вика злилась всерьёз.
Я смутился:- Прости, солнышко, пошутил неудачно. Верю я в твоё колдовское могущество, верю.
— Помнишь, ты мне на девятнадцать лет подарил рукопись «Записки средневекового алхимика»?
— Ещё бы не помнить. На девятнадцатилетие — это была ерунда. А вот когда ты на своё английское совершеннолетие потребовала вторую часть этих записок — да, уж. Всю Землю на уши поставили. И Гамильтоны искали, и Шортер, и Корриган. А когда я узнал, сколько за эту вторую часть просят…
Маша так спокойно три миллиарда отдала, а меня чуть жаба не задушила. И расстраивать тебя нельзя было — молоко пропадёт. Пришлось бы тогда Маше ещё и Серёжку с Дашенькой кормить. Маша, наверное, оценила такую перспективу и решила, что здоровье дороже денег.
— Балбес ты, Серёжка! Да эта рукопись стоит дороже, чем всё наше поместье, с усадьбой вместе.
— Ага-ага. Поместье с усадьбой обошлись нам в четырнадцать миллиардов. Так что рукопись, мы меньше, чем за четверть истинной цены купили.
— Знаешь, Серёженька, не хочу я с тобой ругаться. После рождения детей я помягче стала, опять же папку ихнего люблю. Ты мне сегодня вечером скажешь, каких денег стоила эта рукопись.
За ужином вся семья была в сборе. Котёнок известила всех, что мама Маша поехала с ней на Астре и научила скакать аллюром. Сашенька и Дашенька рассказывали, чему их за день обучила бабушка Аня. Маша и Вика планировали завтрашний день. Мальчишки ели молча. Я их приучил, что болтать за столом — женское дело. А они изо всех сил старались выглядеть мужчинами. Поели, сказали: «Спасибо» и отправились на детскую половину дома.
Днём всегда с детьми был кто-то из взрослых. Поэтому, вечером дети нам особо не докучали. Девочки убрали со стола посуду, отнесли её на кухню (Шарль помоет). И пошли к дверям столовой.
— Дашенька, ты мне сейчас нужна будешь, — сказала Вика.
— Хорошо, мамочка, — с готовностью откликнулась Даша. И, пользуясь моментом, тотчас оказалась у Вики на коленях. Обвила руками шею и звонко чмокнула в щёку, — любимая моя.
— Рыжие — бесстыжие, — не удержался я.
— Ты ещё нас лесбиюшками назови, — строго изрекла Вика, — топай-ка, вместе с Машей, в библиотеку, мы сейчас туда придём.
Маша и я прошли в библиотеку. Но там, забравшись с ногами в кресло, сидела Сашенька и читала книгу. Я мысленно сообщил об этом Вике и получил приказ проследовать в спальню. Пришлось нам в спаленку идти. Мы уселись на ложе рядышком. И только я собрался Машу обнять и поцеловать, как дверь отворилась, и вошли Вика с Дашей. Вика несла в руках металлический кувшинчик и небольшой кубок. Было похоже на то, что и кувшин, и кубок — золотые. Она поставила их на журнальный столик, стоявший возле ложа.
Даша обежала глазами помещение. Детям в нашей спаленке бывать не доводилось, Даша была первой.
— Так вот ты какой, цветочек аленький! — промолвила девочка, вызвав наши улыбки. Подошла к кровати:- Вам тут не тесно спать? Или вы тут и не спите? Для сна-то можно и поменьше кроватку.
— Достойную дочь ты выкормила, — хихикнула Маша.
— А кто её родил? — парировала Вика.
— Моя дочь, моя. Признаю, — вторгся я в разговор.
Даша улыбнулась:
— Я не твоя, я — ваша. Все мы ваши дети.
— Не туда нас повело, — Вика посерьёзнела, — наливай, Дашенька.
Даша взяла кувшинчик и стала наливать из него в кубок какую-то тёмную жидкость. Не до краёв налила, но почти полный. Взяла кубок обеими руками и поднесла мне:
— Выпей, папочка.
И Вика, и Маша, и Даша внимательно и выжидающе смотрели на меня. Взяв кубок, я, по привычке старого пьяницы, понюхал: «А что это мне такого набулькали?». Ничем не пахло. Точнее, запах был незнакомый, но не сильный. Явно не алкоголь. Маша и Вика ничего к словам Даши не добавили.
В полной тишине я поднёс кубок к губам и одним махом опорожнил его. Что-то довольно терпкое и чуть кислое. Судя по всему, какое-то колдовское зелье. Ну, да ничего. Сейчас мне всё объяснят. Я же выпил до дна эту непонятную смесь.
— Всё выпил. Жду подробностей.
— Видишь ли, Серёженька, мне отнюдь не тридцать один год, как ты думаешь. Мне всего двадцать шесть. И Маше не тридцать пять, а тридцать два года. Мы сначала это снадобье на себе испытали. Впрочем, рассказывать предстоит долго. Давай я сначала отнесу эту посуду. Она, кстати, из чистого золота, таково одно из условий применения напитка. Пойдём, Дашенька, — и они вдвоём удалились.
— Давай-ка, Машенька, колись, почему это тебе на три года меньше, чем я думал.
— Потому, что Вика сначала зелье это на себе испытала, потом — на мне.
— Это я уже слышал. Ты суть изложи.
— Суть в том, что ты теперь навсегда останешься сорокадвухлетним.
— До самой смерти?
— Любимый мой, ты специально дурачком прикидываешься, чтобы меня позлить? Какой смерти? Русским языком тебе сказали: навсегда.
— Это что, я бессмертным стал?
Маша вздохнула: — нет, с тобой невозможно разговаривать спокойно, Вичка права, что тебя лупит. Долго ещё будешь дурака изображать?
— С дураков спрос меньше. И давайте переместимся для разговора или в гостиную, или в столовую. А то в спаленке у меня появляется желание…
— Ну, пойдём в гостиную.
В гостиную пришла и Вика.
— Рассказывай, Серёжка, что ты уже знаешь, а я продолжу.
— Золотые кувшинчик и кубок, а также рыжая и зеленоглазая Даша — это понятно. В средние века обожали антураж и атрибутику. Ещё этому алхимику непременно надо было, чтобы напиток подавала девственница, вот почему ты не сама, а Дашу привлекла. Стоит ли бессмертие четырнадцать миллиардов кредов? Это, возвращаясь к нашему дневному разговору, не знаю. Немножко неожиданно свалилось. Ещё, когда искали и покупали вторую часть записей, я понял, что там что-то важное. Но не думал, что такое. Впрочем, деньги не мои, а Машины.
— Серёжа, ты невыносим! Сколько можно повторять: не Машины, а наши. Я бы не четырнадцать миллиардов за такое отдала, а все тридцать. В десять раз больше, чем на самом деле.
— Видишь ли, Машенька, я ведь не знаю истинных размеров твоего состояния. Хорошо, хорошо, нашего состояния.
— На данный момент у нас пятьдесят семь миллиардов. Но состояние растёт, проценты капают.
— Вы ушли в сторону от темы бессмертия, — оборвала нас Вика, — я не сразу всё прочла, у меня не получалось, по многим причинам. И магической силы для этого не хватало. И зашифровано было всё особым образом. Когда мне первая часть только попала в руки, я сразу поняла, что там что-то таится.
Но этот алхимик не просто заколдовал рукопись, а таким образом, чтобы секрет открылся не раньше, чем через тысячу лет. Он считал, что человечество, в его тогдашнем виде, бессмертия не достойно. Если вспомнить, что в средние века людей сажали на кол, живьём сжигали и поливали кипящим маслом, приходится с ним согласиться. Да и через тысячу лет я не уверена, что всё человечество достойно бессмертия. Пока, по крайней мере, я буду дарить его выборочно.
С ингредиентами зелья очень сложно. В средние века с этим было проще. А сейчас, к примеру, медведей в дикой природе почти и не осталось. Вот нам троим, я женьшень покупала на аукционе. Бешеных денег стоит. Хотя Маша и снабдила меня платиновой картой, но комплекс-то у меня остался, что я самая нищая среди вас.
— Что вы мне всё время деньгами этими в нос тычете. Я их не зарабатывала, не выпрашивала, не выигрывала, — голос у Маши дрожал. Вскочив с кресел, мы обняли Машу с двух сторон, целуя.
— Маленькая наша, не вздумай плакать!
— Любимая наша, ну их к чертям свинячьим, эти деньги!
Когда Маша успокоилась, Вика продолжила:
— Нам корешки достались в тайге найденные. А всем прочим будут выращенные. Оказалось, что у Гамильтона есть плантация, где женьшень выращивают. А я, всё же, стараюсь ни на шаг не отступать от указаний этого алхимика-чародея. Вот и кувшинчик вмещает в себя ровно две порции напитка. И кубок определённой ёмкости. И кубок с кувшинчиком сделаны точно так, как нарисовано в рукописи. И при приготовлении зелья не пользуюсь ни блендером, ни миксером, ни кофемолкой. Сама всё толку пестиком в ступке в мельчайшую пыль. Вода родниковая, с гор. Но, вот кто его знает, всё-таки планета у нас уже другая, хоть и почти копия той Земли. Так что, будьте готовы к тому, что…
Я у себя никаких возрастных изменений за пять лет не заметила, только это срок-то небольшой. Лет через пятнадцать-двадцать будет стопроцентно ясно… И ждать дольше уже нельзя. Гамильтонам за пятьдесят перевалило. Гоша тоже немолод. Придётся им рискнуть. Хотя, чего там рисковать. Хуже не будет, вреда мне зелье никакого не принесло.
Следующую порцию я готовлю для папы и мамы. Я с ними поговорила, они не против. Потом приедут из Англии Гамильтоны, Родионовы хоть под боком. Сначала хотела с Дашей слетать в Англию, но она не захотела дом покидать. Да и вы могли не отпустить, как Машу.
Маша основное время отдавала воспитанию детей, но и на себя немного оставалось. Потому, как детям давали проявлять некоторую самостоятельность. Маша потихоньку занималась и биологией, и историей.
Вот и решила съездить в археологическую экспедицию. Семейный совет, собравшийся в гостиной, вынес единодушный вердикт: «Держать, не пущать!». Даже Вова с Серёжкой-маленьким проголосовали. Было Маше объявлено: «Мы без тебя и дня не проживём!». Позже Маша признала, что мы были правы, она всё равно через два-три дня сбежала бы из экспедиции домой.
— На Базу тоже не полетишь, по той же причине. Так что, к нам в гости заявится генерал Чанг Сен. Это уже семь порций, а готовятся они не быстро. Позже решим, кто ещё достоин бессмертия.
— А дети наши? — спросил я.
— Видишь ли, напиток не только дарит бессмертие, он как бы консервирует человека в том возрасте, когда зелье выпили. И что, Вовка и Серёжка навсегда останутся пятилетними? Напиток бессмертия надо пить, когда зрелого возраста достигнешь. Я вот смотрю на Вовку с Серёжкой, и ругаю себя, что рано приняла бессмертие. Надо было тебе ещё пару деток родить.
— То есть…
— Да, бессмертные становятся бесплодными. За всё надо платить. Маше я напиток поздно дала, потому, что ей надо было сыновей родить и грудью их выкормить. Мало ли как на молоко повлияет. Так что, пусть наши детки нам сначала внуков нарожают, а потом уж сами решают, становиться им бессмертными или нет.
Все остальные дети сами будут свои браки заключать, а вот Дашеньке я жениха подыщу. Ничего, что колдовскими методами. Любить они друг друга будут. А нам рыженькая и зеленоглазая внучка нужна. Когда Даша родилась, я поняла, что это — знамение свыше. И начала вторую часть рукописи от тебя требовать. Вот такие пироги с котятами.
— Кстати, о котятах. Мы болтаем, а мальчишек укладывать пора, — встрепенулась Маша.
Прошли втроём в самую ближнюю спальню. Близнецы отказались спать в разных спальнях, поэтому одна детская спальня пустовала. Самая дальняя. Вика потребовала поставить так замок и сканер для глаз, чтобы туда, кроме неё никто не мог войти. Там и была её колдовская лаборатория. Слава Богу, ничего взрывоопасного Вика не делала.
Сыновья прыгали на кроватях, уже в пижамах, и бросались друг в друга подушками. Нормальные дети. Увидев нас, рухнули на кровати. При этом у Серёжки не было подушки, а у Вовки их было две. Уложив Серёжку на подушку, мои жёны поцеловали его с двух сторон в обе щёки, потом поцеловали и Володю.
— Сказка сегодня на папе.
— Ура! — крикнули мальчики. Вика и Маша пожелали им спокойной ночи, и вышли из комнаты.
Когда-то Вика прочитала на ночь маленьким близнецам сказку Андерсена о стойком оловянном солдатике. Ребята, услыхав грустный конец этой сказки, расплакались. Я сообщил им, что маленький кусочек олова, оставшийся от солдатика, после долгих странствий, оказался на игрушечной фабрике, и стал сердечком нового солдатика-десантника.
Теперь мальчишкам можно было не грозить ремнём, не оставлять их без сладкого и не ставить в угол. Достаточно было сказать: «Вечером сказки не будет», и близнецы становились «шёлковыми». А мне приходилось почти каждый вечер становиться сказочником, сочиняя, как отважный десантник сражается с жабами и дождевыми червями, спасается от гигантского тигра, на поверку оказывающимся котёнком, или помогает раненому муравью добраться до муравейника. Не всё получалось складно, но мои благодарные слушатели не были строгими критиками.
Рассказывая, дождался дружного сопения. Завтра придётся рассказывать с того места, на котором они заснули. Вышел на цыпочках в коридор, бесшумно закрыв дверь. В коридоре уже дожидались Маша с Викой. Пока я усыплял сказкой близнецов, пришла пора, ложиться спать старшим детям.
Сначала шла Сашенькина комната. Она сидела в ночнушке на кровати и держала на ладони паучка. Все пауки в доме были Санечкиными (так её чаще звали) друзьями. Она обожала жуков, гусениц, бабочек. Рос будущий энтомолог. Гены мамы-биолога давали себя знать.
Мы пожелали ей спокойной ночи, по очереди поцеловали и пошли к Даше. Та, вздохнув, заявила, что хочет такую же кровать, как у нас в спаленке.
— У тебя и так двуспальная кровать. Куда тебе больше? — урезонила Маша.
— Будет у тебя муж, он тебе такую кровать и купит, — пресекла вздохи Вика.
— И мы будем с ним на ней кувыркаться?
— Мысли старших подслушивать нехорошо. Я не для этого тебя мысли читать учила.
— Да, я вот тоже подумала: кувырнусь я на кровати и превращусь в волка. Тут у мужа случится инфаркт.
Слышала наши мысли, но восприняла по-детски, невинно. Только через пару лет собираются Вика с Машей начинать просвещать девочек насчёт секса. Маша и Вика поцеловали Дашу, а когда с поцелуем подошёл я, Дашенька обняла меня за шею и прошептала:
— Как здорово, папка, что ты теперь тоже бессмертный.
Пожелали ей спокойной ночи. Следующей была спальня Котёнка. Она уже сладко потягивалась в кровати.
— Устала я за день, — пожаловалась нам. Поцеловав, пожелали, чтобы хорошо отдохнула, спокойной ночи и сладких снов.
Серёжка-большой, наоборот, и не думал укладываться. С книжкой в кресле сидел. Хотел его обругать, но увидев, что читает он учебник по артиллерийской стрельбе, промолчал. Поцеловали, велели ложиться спать и ушли.
Проходя во «взрослую» половину дома, оставили дверь открытой, на всякий случай. У каждого из детей была в комнате «тревожная» кнопка. Нажал её — в нашей спаленке начинает трезвонить громкий звонок и вспыхивать та лампочка, которая соответствует комнате, где подняли тревогу. Жёны пулями вылетают из спальни и несутся на детскую половину. А я бросаюсь открывать оружейку. Ничего, если тревога вызвана страшным сном или тем, что заболело горло, не поленюсь, закрою.
Войдя в спаленку, закрыли дверь на щеколду. Раздевались так, как новобранцы по команде «Отбой». Дольше всех раздевался я, потому как не мог удержаться, чтобы не укусить или не поцеловать то одно, то другое белоснежное тело. Наконец, со смехом, втроём застряли в дверях ванной комнаты. Протиснувшись, влетели под душ и началось…
