Естественные науки гораздо сложнее философии
Тот, кто – как автор – пытается привить научные взгляды широкой публике, охотно посещающей галереи и внимательно следящей за философскими или социологическими дискуссиями, часто слышит, что естественные науки намного сложнее философии, которая гораздо проще и доступнее. Сначала ощущаешь удар в лицо, пытаясь объяснить, к примеру, мутации цепочек ДНК, увеличение энтропии, различие между бозонами и фермионами или химическую валентность. Но, даже преодолев первый барьер и успокоив слушателей, слышишь, что все это не имеет никакого значения для человеческого бытия. Когда я в качестве первого докладчика в серии докладов о «Четырех размышлениях о смерти» хотел представить естественнонаучный аспект смерти, за которым должны были последовать теологические, литературные и философские размышления, организатор беззастенчиво объявил мой доклад «несущественным», т. е. изложением, не содержащим информации о сущности смерти. Я сообщил о своем стремлении дать определение – все-таки врач, имеющий естественнонаучное образование, должен определить, когда человек объявляется умершим, – и подумать о том, относится ли смерть к эволюции или нет. Казалось, никто не хочет понимать, что философствовать просто так, без знания конкретного предмета, нельзя. Я полагаю, что можно заниматься, например, философией природы, жизни, смерти или атомов, а тот, кто это принимает, должен предварительно получить соответствующую информацию и что-то изучить – о природе, жизни, смерти или об атомах. Но такие знания в вышеуказанных случаях предоставляют естественные науки, которые необходимо изучить, прежде чем приступить к философствованию. Уже по одной этой причине естественные науки должны быть легче и доступнее.
Философский жаргон
Естественнонаучные знания воспринимаются в кругах, считающих себя образованными, как непонятные, и этот предрассудок жив по сей день. Тот, кто вообще считает философию легкой – например, легче физики, по-видимому, имеет в виду не серьезную философию, а ее версию для детей, изложенную, например, Юстейном Гордером в романе «Мир Софии», или в книге Вильгельма Вайшеделя «Черный ход философии». Серьезная философия – это нечто совсем иное. Она значительно сложнее любой дисциплины естествознания, как будет показано далее на нескольких примерах при «прошивании Библии», то есть когда из случайно выхваченных и открытых на случайной странице философских произведений выписывают первое попавшееся на глаза предложение:
Как в дуалистической конституционной теории Канта скрытый схематизм в глубинах трансцендентального субъекта должен создавать отношение материи и априорной формы, так и в монистическом идеализме Фихте шаг от априори к апостериори становится тайной.
«Ах», – сказал бы немецкий писатель Лорио, и поэтому мы обращаемся к высказыванию другого философа из другой книги из другого столетия:
Скептическое самосознание переменчивости узнает на опыте свою собственную свободу как свободу, им самим себе сообщенную и им же сохраненную; оно есть для себя, эта атараксия мышления о самом себе, неизменная и подлинная достоверность себя самого.
«Тоже очень хорошо», – сказал бы Роберт Гернхардт, а мы снова идем дальше:
Нейтрализм наук Макса Вебера по отношению к оценкам, практически завершенным практикой, убедительно проявляется по отношению к мнимым рационализациям практических вопросов, короткозамкнутому соединению технического содержания и поддающейся влиянию публике, искаженному резонансу, находящему научную информацию на гигантской почве деформированной общественности.
«Это нечто», – кажется, слышно, как бормочут люди, кивая головами, которые только что, ничего не понимая, прислушивались к объяснениям энтропии и затем снова забывали услышанное. Им дается еще и следующее напутствие:
Тоталитарность сияния непосредственного, кульминацией которого является внутренняя сущность, превратившаяся всего лишь в один из экземпляров, невероятно усложняет понимание для того, на кого постоянно обрушивается поток жаргонных выражений.
Непостижимый человек
Все, процитированное выше, наверняка верно, что легко заметить, если перевести вышеизложенное на нормальный язык. Тем не менее непостижимо, как можно считать, что выраженные в них мысли проще содержания естественных наук. Если кто-то хочет понять и обосновать творения дел человеческих (Conditio humana), ему требуется и то, и другое: естествознание и философия, которая сама над собой может посмеяться – например, пародируя стиль Хайдеггера, швейцарского философа, являющегося автором таких, например, тезисов весьма глубокой и серьезной философской направленности:
Человек до сих пор мало размышлял о предмете как таковом. Предметом является кувшин. Что такое кувшин? Мы говорим: сосуд, который содержит в себе нечто другое. Содержимым кувшина являются дно и стенка. За это содержимое, в свою очередь, можно взяться, взявшись за ручку. Если кувшин заполнен, жидкость переливается в пустой кувшин. Пустота – это содержимое сосуда. Пустота, это ничто в сосуде, является тем, что представляет собой кувшин в качестве сосуда с его содержимым.
Да, человек и его предмет – оба непостижимы. Для меня остается непостижимым, как такие тезисы находят читателей больше, чем тексты об Эйнштейне и Гейзенберге.
