14. Оля
Я схватила только то, что нашла в ящике письменного стола, – коробку с какими-то бумагами. Розовая коробка, перевязанная лентой. Обычно в таких хранят дорогие сердцу письма, поздравительные открытки, записные книжки…
Конечно, для женщины такого возраста бумаг было маловато. Но учитывая тот порядок, в котором все содержалось, и отсутствие какого-либо бумажного хлама, я предположила, что если уж эта Норкина сохранила эту коробку, значит, в ней находятся на самом деле важные для нее бумаги.
Мой визит в квартиру убитой женщины был импульсивным. Это был порыв, дикое желание хотя бы немного узнать о семье Гарри. И пусть он сказал, что не узнал в убитой свою тетю Эльвиру, я предположила, что, во-первых, он мог ошибиться, поскольку прошло много времени с тех пор, как они виделись с ней. Во-вторых, смерть уродует, меняет людей… Ну и плюс его волнение, шок!
Каким образом по указанному адресу могла проживать полная тезка его тетки, я не представляла себе. Ведь если бы его тетка действительно умерла, то уж его родители бы точно об этом узнали. Все-таки человек, а не иголка в стоге сена.
Женщина, которая открыла мне дверь, показалась мне подозрительной. Кто такая? Что делает в квартире убитой? Вот всегда, когда умирает человек, обладатель дорогой квартиры, в его доме появляются разные подозрительные личности, выдающие себя за наследников, родственников, близких друзей. Здесь подпись подмахнули, там кому нужно заплатили, и все – квартирка продана!
Но меня эта квартира интересовала меньше всего. Я хотела узнать как можно больше об этой Норкиной и потом попытаться найти человека, которому была выгодна ее смерть. То есть мне надо было сделать все возможное, чтобы вытащить Гарри из изолятора.
Будь я уверена, что женщина, которая открыла мне дверь, на самом деле имеет к покойной самое непосредственное отношение, я никогда бы не позволила поступить с ней так грубо и дерзко. Но что сделано, то сделано…
Я, открыв дверь ванной комнаты, куда заперла ее буквально на несколько минут, пулей вылетела из квартиры и бросилась бежать подальше от этого дома. Бежала до тех пор, пока не оказалась в тихом тенистом дворе. Опустилась на скамейку и дрожащими от волнения руками раскрыла коробку.
Как я и предполагала, это были открытки и письма, причем практически все – из Екатеринбурга, от Гореловых. Гарри… Он не лгал мне, когда рассказывал о своих родителях. Правда, датированы они были 2010 годом, то есть написаны пять лет тому назад. Либо больше не писали, либо присланные ими письма Норкиной почему-то выбрасывались. Бывает, что письма оставляют ради сохранения адреса.
Были в коробке и кулинарные рецепты, написанные размашистым и неразборчивым почерком, где я разобрала лишь названия двух тортов «Наполеон» и «Сметанник». Возможно, это были любимые торты хозяйки. Еще были листочки с нарисованными на них моделями блузок, платьев и юбки. Очень схематично.
И вот среди этих милых сердцу хозяйки записочек и писем я нашла стопочку зажатых синей скрепкой товарных чеков разных интернет-магазинов различной давности, из которых я поняла, что Эльвира Андреевна предпочитала английский трикотаж, итальянское постельное белье и прочие, приятные женщине вещи. Все это было доставлено ей в Козихинский переулок…
И совершенно неожиданными были чеки из Германии, судя по названиям, она делала заказ на семена цветов и овощей, которые доставлялись почему-то в поселок Домодедово, получатель – Киреев Андрей Семенович. Этому же адресату из интернет-магазина «Персик» были доставлены буквально три дня тому назад: венгерский бекон, свиная грудинка, сыр, кофе, конфеты, коньяк, лимоны, длинный список, аж на девять тысяч рублей!
Кто такой Киреев? Кем приходился Норкиной? Может, этот человек сумеет пролить свет на семейные дела Норкиной? Вдруг окажется, что он знает и Гарри?
Я остановила такси и попросила отвезти меня в Домодедово.
…Расплатившись с водителем, я вышла на зеленую, пропеченную солнцем улицу и остановилась в тени большого дуба, росшего по правую сторону от массивных металлических ворот. За время пути я так и не сумела найти более-менее реального повода попасть в этот дом, познакомиться с Киреевым. Но время шло, мне надо было срочно что-то придумать. Я подошла к калитке, собралась уже было нажать на кнопку звонка, лихорадочно соображая, что я буду говорить этому Кирееву, как вдруг калитка распахнулась, и я нос к носу столкнулась с женщиной в соломенной шляпе. Типичная дачница! В руках ее была корзинка, а в ней – две пол-литровые банки с медом.
– Это здесь продают мед? – спросила я первое, что пришло в мою разгоряченную голову.
– Да, проходите… Правда, Андрея Семеновича дома нет, но его внучка вам продаст.
– А как зовут внучку? – спросила я у дачницы.
– Катя! Да вон и она!
По дорожке в мою сторону шла девушка в джинсовых шортах и красной майке. Длинные каштановые волосы забраны в узел на макушке. Синие глаза смотрят спокойно и весело. Как бы и я хотела быть такой вот, без проблем и забот, подумалось мне тогда.
– Вы тоже за медом? – спросила девушка.
– Да… Только деньги сейчас подвезут… Можно я здесь подожду? – Я почувствовала, как лицо мое становится красным, словно вся кровь собралась под кожей на моих щеках и теперь пульсировала, отдаваясь в висках.
– Конечно, проходи! – Она улыбнулась мне, сдувая с лица золотистый локон. – Пойдем вон туда, в беседку!
Недалеко от двухэтажного добротного дома в саду стояла беседка под прозрачной бирюзовой крышей, от чего все, что стояло там, мебель и даже банка с молоком казались голубыми.
– Ой, молоко забыла убрать в холодильник… Подожди… Да сколько тебе меда-то принести?
– Одну баночку… пол-литровую…
– Хорошо, сейчас.
Она быстро вернулась. За это время я успела рассмотреть лежащий на столе большой альбом с рисунками. Думаю, это правильно было бы назвать эскизами к портретам и натюрмортам. Тот, кто рисовал эти эскизы, был человеком очень талантливым. Вот я, к примеру, не умею рисовать. У меня вообще нет никаких талантов. И слуха нет… Похоже, тот самый медведь, который ходит по ушам, лишая людей слуха, придавил еще и мои мозги, подумалось мне…
– Может, компот? У меня есть холодный, клубничный, – предложила, вернувшись из дома, Катя, ставя передо мной банку с медом.
– Спасибо, не откажусь.
– Тогда подожди еще немного. Тебя как звать-то?
– Оля.
– А меня – Катя! Ты дачница? – крикнула она уже откуда-то из глубины дома.
– Да… нет…
Она вернулась с кружкой, наполненной до краев ярко-красным клубничным ароматным компотом. Никогда в жизни я не пила такого вкусного компота!
– Спасибо… А ты… здесь живешь? Внучка Андрея Семеновича?
– Да… Вот только внучкой я ему стала недавно, прикинь! Буквально пять лет тому назад. Нет, конечно, я всегда была его внучкой, да только не знала об этом… У меня родители умерли, а мой дед ничего обо мне не знал… Я – детдомовская… Однажды мой дед, случайно, перебирая документы моей мамы, наткнулся на один мой детский рисунок, нашел меня… Знаешь, это нечто… Помню, сижу я себе, рисую… Вечер был, как раз после ужина… И вдруг приходит наша воспитательница, Татьяна Николаевна, и как-то странно смотрит на меня… А потом и говорит: Катя, у тебя дед нарисовался. Да-да. – Глаза ее сияли, и от того, как она рассказывала, с каким чувством, я почувствовала, как кожа моя покрывается мурашками. – Дед к тебе приехал! Иди, встречай!
Я даже не помню, как оказалась внизу. Смотрю, стоит симпатичный высокий старик в джинсах, джинсовой жилетке, голубой рубашке. Лицо растерянное. Смотрит на меня…
– Вы – мой дед? – спрашиваю.
– Это ты Катя Суркова?
– Да, – говорю, – это я. А вы кто?
– А я твой дед…
– Что, реально? – радовалась я за нее, представляя себе эту волнующую встречу.
– Знаешь, по документам он мне никто, это потому, что моя мать… она была неблагополучная, думаю, наркоманка… и все такое… Но он показал мне ее фотографию… Я – точная ее копия! Вот потому я ему и поверила. Чтобы переехать к нему, об этом не могло быть и речи, говорю же, документы не в порядке… Мама-то умерла давно… Ну и подозреваю, они с моим дедом были в конфликте. Но ему разрешено было навещать меня, что он и делал. Привозил мне подарки, давал потихоньку деньги. Он такой классный! Сейчас, когда аттестат почти в кармане, у нас двадцатого июня выпускной, меня отпустили, мол, лети, птичка… мне же надо к экзаменам готовиться, в Суриковский институт… Кроме работ, которые я должна представить, нужно так много всего знать!
Она говорила, словно нашла наконец в моем лице благодарного слушателя, с которым можно поделиться всем тем, что ее так волнует и, одновременно, радует. Я видела перед собой совершенно счастливого человека, который точно знал, чего хочет от жизни – стать художником!
– …К примеру, какие вы знаете произведения эпохи Ренессанса? Или… ваше понимание колорита в живописи… Ой, так много всего… просто голова кружится… Но работы я свои уже отправила, думаю, меня примут… Я лучше всех в детдоме рисовала!
Я смотрела на нее и спрашивала себя, уж не дочь ли она Эльвиры Андреевны? Но в квартире Норкиной я не один ее фотопортрет видела, и тот, что с траурной лентой, большой, тоже хорошенько успела рассмотреть – ничего общего с Катей Сурковой я не нашла. Может, у этого Киреева есть еще одна дочь? Или Норкина вовсе ему и не дочь? Может, племянница… Но то, что они каким-то образом связаны, точно, иначе зачем ей было посылать ему посылки?
Надо было срочно каким-то образом озвучить это имя – Эльвира. В каких бы отношениях ни состояли Киреев и Норкина, они точно знакомы, а если так, то он наверняка уже знает о том, что она умерла.
– А где твой прекрасный дед? – как можно легкомысленнее произнесла я, хотя в ответ могла услышать что-нибудь о готовящихся похоронах или о чем-то в этом роде.
– Он к своему другу пошел, тот обещал ему какую-то рассаду… Они – садоводы, помешаны на цветах… Если хочешь, я покажу тебе его розы, они за домом… Дед в этом году хочет прямо здесь, на видном месте разбить розовую клумбу, он и ограду красивую такую, витую заказал, чтобы снести это безобразие… – Катя махнула рукой на высокий деревянный забор, тянущийся от ворот до соседской рабицы, – и тогда все увидят его розы… Но тебе, наверное, не очень-то интересно все это…
– Катя, – окликнула я ее уже другим тоном, и она почувствовала это, сразу замолчала, взгляд ее остановился.
– Да? Что-нибудь не так? У тебя такое лицо… Ты в порядке? – наконец произнесла она настороженно.
– Катя, когда придет дед?
– Не знаю, часа через два… Они не только рассадой занимаются, дед помогает ему делать крыльцо… А что? Что случилось-то?
– Я не за медом пришла. Мне нужно кое-что выяснить об одной своей родственнице. Имя Эльвира Андреевна тебе о чем-нибудь говорит?
– Да… Я знаю ее. Это одна хорошая знакомая деда. Она живет в Лазаревском. Они иногда перезваниваются…
– Я нашла вот это… – я протянула Кате чек из интернет-магазина «Персик». – Тебе знаком этот список?
– Да… Позавчера нам привезли как раз все это… Ну точно по списку!
– Подобные посылки… в порядке вещей? Это нормально?
– Да… Время от времени тетя Эля отправляет нам разные вкусности…
– В каких они отношениях? Они родственники?
– Нет, иначе я бы знала. Я думаю, что тетя Эля… как бы мостик в прошлое деда… Может, он сам расскажет когда-нибудь об этом. Я видела его альбомы… Там есть один снимок, где он, еще молодой, стоит рядом с очень красивой молодой женщиной, очень похожей на тетю Элю… Может, конечно, она его дочь, да только ко мне она не имеет никакого отношения. Моя мама умерла, это точно. А откуда у тебя этот чек?
Настроение мое, и без того неважное, испортилось окончательное. Ведь сейчас я должна была рассказать ей о том, что тети Эли больше нет.
А еще я поняла, что если уж ее дед не рассказал об Эльвире своей внучке, то мне, совершенно чужому человеку, уж точно не расскажет.
Получается, что я напрасно приехала сюда?
– Ладно, слушай, – и я решила рассказать Кате всю правду. С того самого момента, как я встретила в пирожковой Гарри, и до моей поездки в Домодедово.
Всегда считала, что говорить правду легче, чем врать. Ясность – что может быть лучше и проще? Быть может, я бы не поступила так, если бы не почувствовала к Кате симпатию. Детдомовская девочка, познавшая, что такое одиночество и грубость этой жизни, а теперь и прочувствовавшая на себе заботу близкого человека в лице деда, талантище, полная светлых надежд, ну не должна она была быть настолько черствой, чтобы не понять меня.
Я рассказывала простым языком, как чувствовала, и с каждым произнесенным мною словом лишний раз осознавала, что поступаю правильно, разговаривая с ней на языке правды.
Она слушала меня, потрясенная, и лишь качала головой…
– Дед… – наконец проговорила она, и длинная слеза медленно выкатилась из глаза. – Как же мы скажем ему о тете Эле? Для него это будет большим ударом. Как хорошо, что ты рассказала мне первой… Уж я постараюсь его подготовить…
– Мне так жаль, – сказала я искренне. – Когда я ехала сюда, с трудом представляла себе, кого здесь увижу…
– Я понимаю тебя, ты любишь своего Гарри и пытаешься помочь ему. И вообще, ты-то уж точно ни в чем не виновата! Что будем делать? Он скоро уже придет…
Это «что будем делать», это «мы» тронуло меня. Я вдруг подумала, что, при условии, что убитая Норкина оказалась бы Гарри все-таки тетей и я вышла замуж за Гарри, мы бы с Катей могли стать сестрами, родственницами.
– Как все странно, – сказала она задумчиво. – Почему твой Гарри сказал, что это не его тетя? А кто же она тогда?
– Я думаю, что ответы на эти вопросы знает твой дед.
– Мой дед… – повторила она. – Хорошо, я постараюсь для тебя что-нибудь о ней узнать, о тете Эле… А ты… ты поезжай в Москву и постарайся найти и встретиться со всеми, кто побывал в подъезде тети Эли в тот день… Ведь ее убил вполне реальный человек. Вот просто вошел и убил. А потом вышел из квартиры и исчез. Либо он живет в этом подъезде, и его связывало с ней какое-то секретное дело, которое и послужило причиной ее смерти, либо это посторонний, которого никто не заметил. Знаешь, с этими камерами наблюдения стало так легко бороться с преступниками, я же смотрю фильмы… Они повсюду, эти камеры. Так что найди человека, который сидит за пультом и просматривает все эти видеозаписи, познакомься с ним, постарайся увидеть убийцу тети Эли… Словом, ты меня поняла. И звони мне… В любое время дня и ночи. Запиши мой телефон…
Покидая Домодедово, я знала, что в моей жизни появилась подруга. Еще одна, после Стеллы.