Пока на Севере, в Краю Озер, шли бои и войны перетекали одна в другую, жизнь южных племен, выкуривших трубку мира накануне ухода англичан в Канаду, понемногу входила во вменяемое русло. Жили они кто под боком у «старой доброй» Вирджинии, где потенциальных переселенцев – эмигрантов из Европы – было немного, кто на юге «юной» (1722 года рождения) Джорджии, тоже перенаселения не испытывавшей, статус их определялся договором о протекторате (речь об этом у нас уже шла), и поводов жаловаться, в общем, не было. Кому соседство с белыми было вовсе уж поперек души, уходили в семинолы, но большинство сживалось с реальностью, благо сильные мира того, – плантаторы, выросшие на благородных идеях Века Просвещения, считали, что индейцы, в отличие от негров, ничем не хуже белых людей, только более примитивны. А раз так, значит, достаточно их, раз уж они теперь мирные, «обратить в цивилизацию». То есть, как только туземцы «усвоят практику частной собственности, строительства домов, фермерства, образования для детей, обратятся в христианство, они добьются признания со стороны своих белых братьев». И все будет хорошо. А пока все не совсем хорошо, но к тому идет, все споры, в первую очередь о земле, следует решать мирно, как положено среди культурных людей, на основании имеющихся договоров и с участием юристов. Именно так полагал и так наставлял современников сам Джордж Вашингтон, безусловный и последний авторитет и для поселенцев, и для аборигенов Юга, считавших его Великим Отцом и частенько просивших совета.

Под стать первому президенту была и команда единомышленников-практиков, претворявшая его идеи в жизнь. Люди там подобрались штучные, идеалисты, а то и фанатики типа легендарного Бенджамина Хокинса, не просто поселившегося среди индейцев, но и ухитрившегося стать для них моральным авторитетом куда выше местных шаманов. В итоге туземцы юго-восточных штатов – сперва чероки, чикасо и чокто, а вслед за ними, хотя и не так быстро, крики и (эти, правда, условно) семинолы – уже к исходу первого десятилетия XIX века стали, с точки зрения «белых братьев», почти как люди. Все поголовно приняли христианство, обучились грамоте, более того, создали сеть школ с европейской программой обучения (для чего специально приглашались белые учителя), появились газеты, как на английском языке, так и на местных. Благо великий вождь Секвойя разработал на основе латиницы собственный алфавит. Наконец, к рубежу веков завершился переход из лесных поселков на обычные, ничем не отличающиеся от «белых» фермы, а то и целые плантации, обустроенные по всем правилам тогдашней агрономической науки, только не частные, а как бы кооперативные. В общем, все как положено, обзавелись даже черными рабами (правда, рабство было относительно мягкое, полегче, чем даже в Вирджинии). Кое-кто вообще попытался уйти в «белый мир», однако чаще всего без особого успеха, поскольку белые братья все-таки краснокожих ровней не считали. Однако на отношениях в целом это не особо сказывалось.

Неудивительно, что на призыв Текумсе юго-восточные племена не только не откликнулись, но даже в индивидуальном порядке в его войско мало кто пошел. От добра добра обычно не ищут. Хотя идиллии тоже не было. Напротив, вопреки мечтам уже усопшего к тому времени Вашингтона, проблема была, и заключалась она в том, что чем больше цивилизовались индейцы, тем более ухожены и рентабельны становились их земли, а чем более ухожены и рентабельны становились их земли, тем больший интерес они вызывали у белых соседей, – как ни странно, не плантаторов, а понемногу возраставшего в числе народа попроще, – как эмигрантов, так и плодов демографического взрыва, – полагавшего, что готовая ферма лучше пустоши, а потому все чаще и чаще решавшего вопросы размежевания путем самозахвата. Собственно, обострения случались и раньше, так что умные люди, просчитывая вероятные сложности заранее, заранее и искали варианты. Что не правы белые, мало кто спорил, но все-таки вешать и сажать белых людей из-за пускай даже весьма культурных, но, как ни крути, краснокожих было западло. А потому еще в начале XIX века мудрый Томас Джефферсон, которого «культурные» индейцы уважали пусть и не так, как Великого Отца, но близко к тому, предложил своим знакомым вождям не дожидаться неприятностей, а переселиться с сородичами на запад, обещая всяческую поддержку правительства.

Уловив резон, некоторые вожди чероки, самого-самого цивилизованного из племен, добровольно согласились переселиться на запад, на территорию современного Арканзаса, объявленного «их вечным домом, который никогда не будет отнят». Получили подъемные, мирно и не спеша переселились, перевезли вещи, перегнали скот и рабов, обустроились, но… Как только фермы были отстроены, плантации окультурены и урожай пошел всерьез, в новых местах появились все те же белые переселенцы, на целину не зарившиеся, но теперь посчитавшие, что фермы создавались для них. Будь на месте чероки какие-нибудь ирокезы или сиу, многие нахалы недосчитались бы скальпов, но чероки слишком веровали в Христа, воспретившего отвечать злу насилием, да и не хотели отвечать перед Законом Белого Человека, а жаловаться было некуда, ибо статуса штата Арканзас еще не имел. Вот и пришлось бедолагам, уже без всяких подъемных, уходить из «вечного дома» дальше на запад, где жили чужие и чаще всего совсем не дружелюбные племена. А на восток, в родные места, шли письма оставшимся с рассказом обо всех бедах, обманах и обидах, и предупреждением: мол, ни в коем случае не повторяйте нашей ошибки; держитесь за протекторат до последнего, а если уж совсем тяжко будет, так лучше в семинолы.

Рекомендации были приняты к сведению. Оставшиеся чероки от последующих предложений отказывались. Когда же беспредел белых самозахватчиков стал совершенно нестерпимым, вожди вновь поступили, как цивилизованные люди. Деньги у процветающего племени водились, смысл происходящего его лидерам был понятен, так что в дело – на стороне потерпевших – вступили лучшие адвокаты. В 1823 году один из них, Джереми Джонсон, оспаривая правомочность действий некоего Фицроя Макинтоша, довел дело до Верховного Суда, не без труда добившись, чтобы слушания возглавил сам Джон Маршалл, имевший репутацию безупречно честного человека. И знаменитый юрист, основываясь (за неимением иных документов) на булле папы Александра VI, поделившего Новый Свет после открытия на испанскую и португальскую части, и Тордесильяском договоре, закрепившем решение Святого Престола, а также на саксонском «принципе реальности», пришел к выводу: коль скоро правом собственности на землю обладает только государство, следовательно, собственниками спорных земель изначально являлись «первооткрыватели»-англичане («Бог не указал бы англичанам пути к Новому Свету, если бы он не намеревался отдать его им во владение»), а теперь их законный наследник – правительство США. Что до племен, обитавших на этих землях в момент их «открытия», то они находились на «до-государственном» этапе развития, в связи с чем были «не вполне суверенными», а следовательно, имели не «полное право собственности» на землю, но всего лишь право проживания на ней и аренды, естественно, с согласия собственника. Одновременно, правда, Маршалл высказал мнение, что его вердикт относится к «диким племенам», а к «пяти цивилизованным» применяться не должен, ибо закон обратной силы не имеет. Мотивировав оговорку тем, что договоры с «культурными индейцами» оформлены по всем правилам, тем паче в статусе «протектората». Но к этому пожеланию, в отличие от основного суждения, уже никто особо не прислушивался.

Практически сразу после выигрыша мистером Макинтошем и штатом Джорджия процесса против чероки, представители Юга в Конгрессе предложили на рассмотрение коллегам проект закона о полном выселении индейцев на «свободные земли Запада, где их культура и традиционный образ жизни будут сохранены в неприкосновенности, а права не будут нарушаться». Самое интересное, что, хотя главными сторонниками закона были южане (не плантаторы, плантаторы как раз предпочитали помалкивать, а так называемая «белая мелочь»), лоббировали его в Вашингтоне юристы и конгрессмены, обслуживавшие интересы северных предпринимателей. Эти парни настолько плохо знали реалии, что всерьез впаривали публике идею о «бедных детях леса», неспособных влиться в «белую» цивилизацию, контакт с которой для них губителен. Случались и сбои. Так, один из бостонских юристов, некто Уайтлоу, активный лоббист закона о переселении, съездив по приглашению вождей чероки и чоктасо в их поселки, вернулся в столицу не просто перековавшимся, но и противником законопроекта. Но это был, насколько мне ведомо, единственный случай. В общем же идея о «детях леса», поддержанная главными газетами Севера, набирала обороты. Так что, когда в 1829 году президентом стал Эндрю Джексон ака Старый Хикори, простой парень, сделавший сам себя, до конца жизни уверенный, что Земля плоская, последовательный либертарианец и при всем том не сторонник даже, а убежденный фанат окончательного решения вопроса, обсуждениям пришел конец.

Уже 30 мая 1830 года подписанный им накануне «Закон о переселении» – по общему мнению, «самый гуманный, честный и благородный документ, какой вообще можно себе представить», – вступил в силу, а 6 декабря 1830 года, выступая перед Конгрессом, президент сообщил, что «рад объявить: великодушная политика, неуклонно проводившаяся почти тридцать лет в отношении переселения индейцев, приближается к своему счастливому завершению, что же касается злоупотреблений, о которых говорят уважаемые оппоненты, так порукой тому, что их не будет, – наша совесть и наша вера».

На первый взгляд, сам по себе закон выглядел достаточно гуманно и даже благожелательно. Президент получал право на заключение договоров с индейцами об «обмене землями», своего рода генеральную доверенность, а также право распоряжаться ассигнованиями, выделенными на эту программу. Только обмен! Насильственно сгонять индейцев с земли запрещалось, отселять предполагалось исключительно по добровольному согласию, со всем имуществом, включая негров. Переселенцам гарантировалось «вечное право собственности» на новые территории, защита от самозахватчиков, солидная компенсация за «улучшение земли в местах их предыдущего обитания», то есть за покидаемые фермы, а также проездные, «подъемные» и военная защита от любого, кто попытается обидеть новоселов. Однако бумага бумагой, а жизнь есть жизнь. «Я слушал много речей нашего Великого Отца, – донесли до нас старые книги крик души столетнего вождя Пятнистая Змея. – Но они всегда заканчивались одним и тем же: «Отодвиньтесь немного, вы слишком близко от меня», а не то пеняйте на себя». Он был прав. Кроме пряника, предполагался и кнут. Отказывающиеся переселяться даже формально теряли те права, которые у них были; племена переставали рассматриваться в качестве юридического лица, их самоуправление объявлялось незаконным, белым поселенцам предоставлялись юридические преференции в тяжбах. Индейцы не имели права свидетельствовать в суде против белых, искать золото на собственной земле, устраивать собрания. На все апелляции оставшихся к федеральному правительству следовал однотипный ответ: «Там, где заходит солнце, ни один белый не сможет вас обидеть, потому что там не будет белых, рядом с которыми вам плохо».

Впрочем, индейцы готовы были перетерпеть и это. Однако остаться было очень непросто: представители властей добивались согласия на переселение любой ценой, игнорируя вождей, сопротивлявшихся переселению, и всячески подкупая податливых, если же в племенах вспыхивали по этому поводу раздоры, «несогласных» немедленно сажали в тюрьму по новому закону «О подстрекательстве», согласно которому агитация против переселения считалась преступлением против государства. Порой случалось и проще: собирали толпу, а то и кучку первых попавшихся, не вождей даже, угощали огненной водой и предлагали подписать бумагу, написанную заковыристым юридическим текстом. А как только договор был подписан, неважно кем, в дело вступала армия. И – прочь из Джорджии, Алабамы, Флориды – за Миссисипи.

Этот переход в индейских сказаниях, да и в научной литературе с легкой руки племени чокто, оказавшегося самым дисциплинированным, первым подчинившегося воле Великого Отца и первым же хлебнувшего лиха, называют «Тропой слез». Вскоре после выхода выяснилось, что большая часть денег, выделенных правительством, куда-то делась, не хватало ни повозок, ни транспорта, ни теплой одежды, так что уже во время перехода и последовавшей за обустройством на новом месте непривычно суровой зимы вымерло 20 % племени, а летом началась холера. «Невозможно вообразить, – писал очевидец, Алексис де Токвиль, – ужасные страдания, сопровождающие эти вынужденные переселения. К тому моменту, когда индейцы покидают родные места, число их уже убыло, они измучены. Края, где им велено поселиться, заняты другими, враждебными племенами. Позади у них – голод, впереди – война и повсюду – беды.

Стояли необычайные холода… Индейцы шли с семьями, с ними были раненые, больные, новорожденные дети и близкие к смерти старики. У них не было ни палаток, ни повозок, только немного провизии и оружие. Думаю, что индейская раса в Северной Америке обречена на гибель, и не могу отделаться от мысли, что к тому времени, когда европейцы дойдут до Тихого океана, она уже не будет существовать». Но даже выжившие оказались беззащитны под давлением мгновенно появившихся белых, продававших помогающую забыться огненную воду за землю, отданную индейцам «навечно», а то и вообще захватывающих ее. Сопротивляться чокто мешала армия, та самая, которая обязана была их защищать, в судах заседали те самые белые, которые их обижали, а спасаться было некуда. Узнав обо всем этом из писем, несколько тысяч чокто, готовившихся тронуться в путь, отказались идти, заявив, что готовы к смерти. После долгих дебатов законодатели Джорджии – под давлением нескольких влиятельных плантаторов – позволили им остаться в родных местах, но на крайне унизительных условиях, причем оставшимся было под страхом тюрьмы запрещено «распространять слухи».

В отличие от послушных чокто, крики, менее прибитые цивилизацией, пытались зацепиться за родные места, даже оказавшись крохотным краснокожим островком в Алабаме. Потом, когда их земли окружили забором и отвели воду из реки, стало ясно, что надо уходить, однако на полпути выяснилось, что провизия не поступает, поскольку не часть положенных денег, а все деньги до цента бесследно исчезли. Индейцы развернулись назад, добывая пропитание на фермах белых, белые в ответ создали ополчение. Затем, когда происходящее было названо в прессе «Второй крикской войной», и через год, когда все кончилось так, как только и могло кончиться, крики были этапированы на запад под конвоем, в цепях, как побежденные мятежники, лишившись права на компенсации. Чуть иначе, как мы знаем, сложилось с семинолами. Но не намного. А в 1838-м пришел и час чероки. Они потеряли свое самоуправление, их лишили права нанимать белых на работу и обучать детей черокской грамоте, после чего были закрыты школы, самых грамотных, со связями, арестовывали по надуманным предлогам, затем запретили подавать в суд, потом дело дошло до насильственного изъятия детей в приюты, – а чероки отказывались уходить. Больше того, среди них появились люди, как правило, из числа самых образованных, хотя тоже уходить не желавшие, но доказывавшие братьям, что пенять не на что, племя пало жертвой цивилизации, и в этом есть своя великая сермяжная правда. И наконец, аж в 1838-м президент Мартин ван Бюрен в административном порядке ввел на их территорию войска с приказом депортировать племя на запад. Из самого цивилизованного племени Америки до конца «Тропы слез» не дошли 15 тысяч человек, 65 % племени. Но, правда, черных рабов, – посягать на движимое имущество правительство, разумеется, и не думало, – довели почти всех.

А потом было то, что было потом. Тяжело, но все-таки приживались. Поскольку труд в засушливых местах был непосилен, старались покупать как можно больше негров, которые на то и рабы, чтобы пахать в любых условиях, а поскольку совсем недалеко находилась Мексика, где рабства не было, пришлось, пресекая побеги, овладеть, скажем так, особыми навыками рабовладельца. Итогом чего в 1842-м стало крупное восстание черных, подавленное только благодаря властям, приславшим войска, и завершившееся многими виселицами. Неудивительно, что во время Гражданской войны изгнанники не остались в стороне от событий. В конце концов, что бы и как бы ни было, все они, в отличие от всяких диких сиу и грязных апачей, считали себя прежде всего американцами, и только потом, возможно, по недоразумению, краснокожими. Чокто и чикасо, имевшие рабов и не имевшие особых обид на Юг, зато крепко обиженные на Вашингтон, выступили на стороне Конфедерации, а крики и семинолы, наоборот, на стороне Союза. Что же касается чероки, то племя раскололось пополам, не на жизнь, а на смерть сойдясь в жесточайшей мини-гражданской войне, в результате которой борцы за дело Юга таки победили, что, впрочем, никак не отразилось на общем итоге «Большой Гражданской». Однако, поскольку Индейская территория формально находилась за пределами США и, следовательно, законы США на нее не распространялись, «нация чикасо» признала отмену рабства лишь в 1866-м, а «нация чокто» вообще в 1885-м. Впрочем, «освобожденные люди», как стали именоваться экс-рабы, от бывших хозяев уходить не пожелали и в нынешнем штате Оклахома считаются частью того, что осталось от «пяти цивилизованных племен».