ГЛАВА 3

На следующее утро Джозефина проснулась в девять часов, но жизнь на Сент-Мартинс-лейн уже била ключом. Даже в такой ранний час обитатели Уэст-Энда считали себя обязанными развлекаться, тем более что была суббота. Из своего выходившего на юг окна дома номер шестьдесят шесть Джозефина устремила взгляд на другую сторону улицы, к зданию напротив: интересно, когда Элспет сдержит свое обещание и встретит ее у служебного входа? «Новый театр», на сцене которого последнюю неделю давали «Ричарда из Бордо», расположился между пабом «Солсбери» и зданием суда, образуя комплекс, удовлетворяющий главные потребности: в эле, справедливости и игре воображения. Назвать этот театр самым замечательным в Лондоне было бы также нелепо, как объявить какую-то церковь лучшей в городе — все они служат разным вероисповеданиям и каждая по-своему хороша. Но здание театра в любом случае выглядело изумительно — блестящий образец классического стиля с фасадом из портлендского камня, дерзкими украшениями и гигантскими пилястрами, придающими черты благородства и постоянства иллюзорному искусству развлечения публики.

В доме номер шестьдесят шесть на Сент-Мартинс-лейн, где обычно в Лондоне останавливалась Джозефина, она и сейчас собиралась провести несколько дней. Этот дом привлекал ее не только удобством расположения — когда-то он служил мастерской самому Томасу Чиппендейлу, где тот на радость благодарным покупателям мастерил незамысловатую, но удобную мебель. Теперь здесь жили другие мастера, но их продукция тоже славилась простотой и качеством.

Сестры Мотли решительно модернизировали театральные декорации и костюмы и немало способствовали поразительному успеху, сопутствовавшему театрам Уэст-Энда в последние годы. Джозефина без колебаний признавала, что популярностью «Ричарда из Бордо» театр обязан не только ее диалогам и игре актеров, но и таланту театральных дизайнеров Мотли. За последние полтора года между Джозефиной и сестрами завязалась крепкая дружба. Писательница сама удивлялась, как естественно она вписалась в домашний интерьер сестер Мотли, и каждый приезд в дом шестьдесят шесть казался ей теперь возвращением домой.

Мысль о завтраке увлекла ее из спальни в большую центральную студию, войдя в которую, она с улыбкой отметила, что хаос там царил даже больше обычного. Накануне, изнуренная путешествием, Джозефина уснула еще до того, как вернулись хозяйки, и, проспав до утра как убитая, понятия не имела о бурной деятельности, явно продолжавшейся здесь далеко за полночь. На стенах висели искусные эскизы костюмов к новой постановке «Гамлета», которая ожидалась через несколько месяцев, и даже эти первые наброски показывали, что сестры Мотли превзошли самих себя. Рисунки были стилизованы в духе средневековой Дании и отличались экстравагантностью, как нельзя более далекой от современной, изнуренной депрессией повседневности. На полу лежали заготовки для декораций и костюмов: обработанные красителями и металлическими пигментами куски полотна, перемежавшиеся с квадратами толстого фетра, который после основательной обработки хозяйственным мылом и краской уже было не отличить от кожи.

Джозефина с удовольствием заметила, что автор этого восхитительного хаоса восседала посреди своего творения — как обычно с телефонной трубкой в руке. Вероника Мотли — или, как ее чаще называли, Ронни — унаследовала от матери красоту, а от отца пренебрежение к условностям. Откинувшись на ярко-синем, выкрашенном самими сестрами шезлонге, укрытая огромной накидкой из медвежьей шкуры, Ронни щебетала в трубку:

— Дорогуша, мы только еще приходим в себя от этого срама. В ту минуту, как они ввели в спектакль обезьяну, мы должны были тут уже сообразить, что вся пьеса от начала и до конца будет одним сплошным фиаско. Еще на генеральной репетиции это животное всех перекусало и перепугало до смерти. Хефзибар вскинула вверх руки в таком ужасе, что ее платье разъехалось по швам и пришлось его зашивать. Она до сих пор не может прийти в себя. А про расходы лучше и не спрашивай — четыре тысячи фунтов вылетели в трубу еще до премьеры. Какой там «Сон» — ночной кошмар, да и только. — Заметив Джозефину, Ронни стала поспешно заканчивать разговор: — Как бы то ни было, дорогуша, мне пора. У нас скоро встреча с Джонни, а ты знаешь его — он немедленно потребует костюм Офелии для сцены смерти, а у нас для бедной девушки еще не приготовлены наряды для жизни. — Пробравшись сквозь груды коленкора и обивочной ткани, она заключила подругу в объятия. — Так приятно тебя видеть. Мы с Летти только на днях говорили, что в этот раз ты слишком надолго застряла в своем холодном и мрачном Инвернессе.

Джозефина улыбнулась и бросила в кофе ложку сахара.

— Я рада, что наконец приехала. Тут по крайней мере мне не надо все время извиняться за свой успех. Англичане намного доброжелательней шотландцев.

— О, в маленьких городах всегда так. Но ведь это тебя не сильно волнует, правда?

— По-честному? Пожалуй, все же немного волнует. Это вечное брюзжание: «дочь бакалейщика слишком о себе возомнила», как будто я не имею права ездить в Лондон, дружить с другими людьми и иметь взгляды, отличные от остальных. Для обывателей главное — работа в поте лица, а сочинительство — дело второстепенное.

— Тогда всех их на плаху. Если они будут тебя донимать, мы с Леттис заявимся в Инвернесс и разберемся с ними.

— Не торопись с обещаниями: я тебе еще не рассказала о женщине, что заведует почтой.

— Кстати, об ужасных женщинах, — засмеялась Ронни. — Чувствую, должна предупредить тебя: Снайп сегодня в мерзостном настроении и не в самой лучшей форме. На аванс, полученный за «Гамлета», мы ей сделали подарок и купили новую газовую плиту, но Снайп с ней еще не разобралась. Так что бог его знает, что нам подадут на завтрак.

Из задней комнатки, которую Мотли переделали в кухню, словно в доказательство сказанного, донеслись проклятия; дверь распахнулась, и на пороге появилась тучная, средних лет женщина, явно уже исчерпавшая ту малую толику терпения, которую отводила себе на каждый день. Тот факт, что она служила в доме, пестрящем яркими красками и образцами переменчивой моды, не отразился на миссис Снайп ни на йоту: на ней было черное шерстяное платье, фартук, шерстяные носки и домашние тапочки — неизменная по всей стране униформа прислуги.

— Если вы рассчитывали на почки, можете об них забыть, — возвестила миссис Снайп громовым голосом и с явным корнуэльским акцентом. — От жара этой печки они все скукожились. Я думаю, вы, мисс Джозефина, хотели рыбу, но у нас ее нету, а есть только яичница с беконом, да и то не знаю, чего на этой штуке от нее останется.

Джозефина, теперь уже близко знакомая с обитателями дома номер шестьдесят шесть, все еще опасалась крутого нрава кухарки ничуть не меньше, чем вначале. Миссис Снайп служила семье Мотли более тридцати лет: сначала в Корнуолле, а теперь в Лондоне, где она помогала по хозяйству сестрам-дизайнерам и их кузену Арчи, которому была безмерно предана.

Миссис Снайп опрокинула на стол кучу идеально поджаренных гренков и вернулась на кухню, и тут входная дверь с шумом распахнулась и из передней донесся пронзительный возглас радости:

— Милочка, как здорово, что ты приехала! Мы так тебя ждали! А как прекрасно ты выглядишь!

Джозефина улыбнулась: навстречу ей в комнату впорхнула Леттис, а следом вошел ее многострадальный жених Джордж с четырьмя огромными сумками.

— Ты, конечно, привезла с собой новую таинственную историю? — Леттис обняла Джозефину и одновременно бросила на стул утреннюю газету, тут же похороненную под грудой покупок. — Когда ты здесь, на юге, жизнь намного интересней. Извини, что утром мы не встретили тебя как положено, но сегодня в «Селфриджес» распродажа обуви, и, если туда рано не явишься, не найдешь ни одной штуки.

— А разве туфли больше не продают парами? — Джозефина шутливо и одновременно сочувственно подмигнула Джорджу, наливавшему себе чашку кофе.

— Что ты! Туфли в «Селфриджес» продают на вес, — вмешалась Ронни, которая никогда не лезла за словом в карман. Но ты платишь не столько за обувь, сколько за удовольствие почувствовать себя современной Золушкой, которая сама выбирает себе подарок.

— А принц потом тащит домой обуви на целую труппу, — добродушно вставил Джордж.

Леттис, как обычно, не рассердилась на поддразнивание и уткнулась в свой завтрак. Она намазала гренок с обеих сторон толстым слоем масла, с несвойственным ей самоотречением ограничившись слоем джема только с одной стороны, и весело взглянула на сестру:

— Посмотрим, какая ухмылка появится на твоей физиономии, когда за первую же неделю Лидия износит три пары башмаков. Ты ведь знаешь, как неуклюже она танцует. — И, повернувшись к Джозефине, добавила: — Мы заехали в театр забрать почту. Нам с Ронни по письму, а тебе — весь этот мешок.

Джозефина ахнула и направилась к мешку с почтой, в сторону которого Леттис тыкала гренком.

— У меня сейчас едва хватает времени читать письма, — сказав писательница, рассматривая конверты. — Но я теперь уже могу по почерку на конверте определить, к какой они относятся категории. Первая: доброжелательные и похвальные — на эти я обычно отвечаю; вторая: педантичные и самоуверенные — поучающие, как добиться большей исторической точности; третья: самые неприятные — приглашения, с их помощью я экономлю на угле. А ведь скоро будет спектакль о Марии Стюарт! Господи, помоги мне!

— Набрали уже состав для «Королевы Шотландии»? — спросила Ронни. — Нашли Лидии ее Ботуэлла?

— Нет еще. Мы с Лидией думали, что Льюис Флеминг был бы как раз то, что надо, но на горизонте появился кое-кто другой, и, похоже, Джонни предпочтет именно его. Зовут актера Суинберн, и он имеет большой успех в театре «Уиндхем» — это все, что мне известно. Джонни попросил Флеминга сыграть Ричарда в сегодняшнем дневном спектакле, а потом на встрече с Обри мы все это обсудим. В конце концов, деньги вкладывает именно Обри. Предполагалось, что премьера будет в июне, но теперь, когда Джонни вбил себе в голову, что хочет снять по «Ричарду из Бордо» фильм, бог знает, когда она состоится. Я просто не представляю, как он собирается ставить «Королеву Шотландии», работать над фильмом, да еще и гастролировать. Даже этому метеору не под силу быть в трех местах одновременно.

— На днях он сказал мне, что хочет отвертеться от гастролей, уговорив Обри послать вместо него Флеминга, — сказал Джордж, который, сам будучи актером и самозваным менеджером сестер Мотли, не раз имел дело с Джонни. — Но черта с два ему удастся увильнуть от контракта.

Леттис вздохнула:

— Похоже, Джозефине сегодня предстоит веселенький денек. Стоит этим ребятам собраться вместе, и, кроме взаимных поношений, пустой брани и разговоров о прибыли, от них ничего не услышишь.

— Поверь мне, я не хуже их умею ругаться, если, разумеется, в конечном счете это приносят прибыль, — рассмеялась Джозефина. — Кстати, а что ты имела в виду, когда спросила меня о какой-то таинственной истории?

— A-а, вчера вечером на станции случилась какая-то мерзость, беззаботно произнесла Леттис, которая трагедии в жизни не воспринимала с такой остротой, как трагедии на сцене. — Утренние газеты понаписали всякого… Но к чему из-за этого нам портить аппетит? Что я действительно до смерти хочу знать, — она подмигнула Ронни, — как тебе понравилась новая подруга Лидии. Ведь они, конечно же, пришли тебя встречать вместе? Эти двое теперь практически неразлучны — мы ничего подобного раньше не видели. Я считала, пройдет недели три, и Лидия снова начнет поглядывать по сторонам, Ронни думала, что не больше двух; а вот Джордж, благослови его, Господи, полагал, что целых два месяца, но разве мужчины понимают, какими изумительно непостоянными становятся женщины, когда им скучно. Так вот, мы все ошиблись — Лидия, похоже, ни о ком другом и не думает. Мне даже временами кажется, что она счастлива!

Я была с ними совсем недолго, но Лидия действительно выглядела счастливой и, я бы даже сказала, умиротворенной — такой я ее никогда прежде не видела. Ей всегда была свойственна некая встревоженность.

— Ну а как насчет Марты? — Леттис хотела во что бы то ни стало услышать приговор Джозефины.

— Что ж, она очень мила.

— Мила?! И это эпитет писателя?! — возмутилась Ронни. Мы знаем, что она мила — мы это и сами заметили, но мы надеялись услышать от тебя что-нибудь более утонченное. Что, по-твоему, кроется за взглядом ее больших темных глаз?

— Но вы же, конечно, не верите в такую чушь, будто по лицу человека можно определить его характер? Я пользуюсь этим приемом в своих романах, только когда сюжет вдруг застопорится и мне нужно его как-то подтолкнуть. Могу лишь отметить, что Марта оказалась не очень-то разговорчива, а это, если хотите знать мое мнение, уже само по себе хорошо. Но то, что она сказала, было ужасно… мило.

— Кстати говоря, о хороших и молчаливых… Ни свет ни заря позвонил наш любезный кузен удостовериться, что с тобой все в порядке, и сказать, что сегодня утром придет к нам, — сказала Ронни, поняв, что все дальнейшие попытки разузнать что-либо о Марте никуда не приведут. — Голос у него был, между прочим, какой-то странный. Когда же я заметила, что он мог бы потерпеть и увидеться с тобой за обедом, то Арчи прямо-таки взвился. С этими полицейскими просто беда — чувства юмора у них ни на йоту. — И только она закончила фразу, как раздался нетерпеливый стук в дверь. — Думаю, это он.

В комнату действительно вошел с мрачным выражением лица Арчи Пенроуз, который, приходя к сестрам Мотли, обычно оставлял за дверью все мысли о работе и прекрасно вписывался в эксцентричную обстановку их студии.

— Боже мой, Арчи, как ужасно ты сегодня выглядишь! — воскликнула Ронни, всегда напрямик говорившая то, что думала; Леттис же принялась подыскивать слова утешения.

— Миссис Снайп тебе что-нибудь готовит? — Она пододвинула к еще не занятому месту за столом тарелку с гренками, а вернее, то, что от них осталось.

Джозефину, как и сестер, встревожило настроение инспектора, с которым она дружила почти двадцать лет. Джозефина знала его как умного, красивого, веселого и сердечного человека и к тому же занимательного собеседника, в чьем присутствии люди любых профессий и сословий чувствовали себя легко и непринужденно. В то же время Арчи был внимательным и пытливым наблюдателем, умеющим распознавать зреющие в людских умах низменные мотивы, а также ту боль, которая так часто кроется в отношениях между людьми и в которой они так редко решаются признаться.

Пенроуз отмахнулся от предложений поесть, но с благодарностью согласился на чашку кофе, сказав при этом;

— Мне надо поговорить с Джозефиной. — И добавил, покосившись на сестер: — Наедине, если вы не против.

— О, не обращай на нас внимания: мы здесь всего лишь жильцы, — недовольно пробормотала Ронни, на что Леттис с силой ткнула ее в плечо, потом попросила Джорджа собрать купленные туфли и обернулась к инспектору:

— Все в порядке, Арчи, нам все равно пора уходить. Лидии к полудню нужно кое-что подправить в наряде, поскольку Анна Богемская набирает вес. У некоторых, когда доходит до еды, никакой самодисциплины.

Тут появилась миссис Снайп и, не обращая никакого внимания на протесты Пенроуза, поставила перед ним полную тарелку идеально поджаренных почек и что-то напоминающее филе лосося. Пока сестры Мотли крутились вокруг, подбирая пальто, шарфы и всякую всячину, необходимую для работы, Джозефина повернулась к Арчи и, вопросительно посмотрев на него, тихо спросила:

— Что случилось?

— Потерпи чуть-чуть, — сказал он, выжидая, когда сестры уйдут.

Джозефина снова принялась просматривать почту, но взгляд ее то и дело устремлялся к Арчи. Она видела, как он, погруженный в свои мысли, машинально поглаживает ручку кофейной чашки, и этот жест на мгновение перенес ее в лето 1919 года, когда они впервые познакомились. В тот день выражение его лица тоже было сосредоточенно-грустным, точь-в-точь как сейчас. К тому времени Джека Макензи, ее любимого человека и одновременно ближайшего друга Арчи, уже три года как не было в живых, и Пенроуз наконец-то приехал в Шотландию, чтобы навестить ее. Джозефина до сих пор помнила, с какой болью Арчи рассказывал ей, как посреди этой бессмысленной бойни — в борьбе за какие-то жалкие несколько футов грязи — Джек Макензи, рядовой Второго полка, отозвался на отчаянный зов человека. Некий офицер, почти двое суток пролежавший неподвижно возле немецких окопов — помогать которому, по мнению британцев, было уже бесполезно, — вдруг вопреки всем законам природы пришел в себя и криком взмолился о помощи. Следуя приобретенному во время учебы инстинкту — учебы не военной, а медицинской, — Джек вылез из окопа и направился к раненому бойцу. Вооруженный только носовым платком, которым он размахивал в ту сторону, где окопались враги, Джек, целый и невредимый, добрался до несчастного офицера, перевязал ему раны, напоил водой и заверил, что под прикрытием темноты за ним придут с носилками и заберут его к своим. Выполнив свою миссию, Джек двинулся назад, но не успел пройти и дюжины шагов, как в спину ему выстрелил немецкий снайпер.

Арчи сказал, что умер он мгновенно, но ведь так всегда говорят близким; откуда ей знать, правда ли это. Может быть, именно потому Арчи три года избегал с ней встречи, что не хотел говорить всей правды, — и в конечном счете так ее и не сказал. Сегодня, вспоминая о том времени и своих отношениях с Джеком, она с трудом верила, что когда-то была способна на такую любовь.

Пенроуз после гибели Джека и множества сходных трагедий на войне решил, что больше не вернется к выбранной им когда-то профессии — какой из тебя врач, если ты не веришь в то, что можешь предотвратить очередную нелепую смерть? Но, как и прежде, ранила сердце Арчи ее неразборчивость — именно поэтому он и выбрал свою новую профессию. И сейчас его неспособность справиться с присущей миру жестокостью не давала инспектору думать ни о чем другом.

— Мы будем в театре весь день, — объявила Леттис, рассеянно доедая последний гренок, — а обед в ресторане заказан на полседьмого, так что не опаздывайте.

— И может быть, к тому времени у вас поднимется настроение, — напоследок пробурчала Ронни; тут же входная дверь с шумом захлопнулась, и все стихло.

Джозефина с облегчением вздохнула, когда сестры наконец ушли и дали им возможность спокойно поговорить.

— Я очень их люблю, но иногда хочется побыть в тишине. Ты ведь пришел не для того, чтобы просто повидаться со мной?

— Это было бы намного приятнее, но приход мой, к сожалению, связан с тем, что вчера произошло на Кингс-Кросс. Ты уже читала утреннюю газету?

— Нет. Леттис упомянула о каком-то происшествии на вокзале, но без подробностей. А какое это имеет отношение ко мне?

— Ты вчера дала молодой женщине по имени Элспет Симмонс свой автограф. Вы были хорошо знакомы?

При слове «были» Джозефина похолодела.

— Едва знакомы. Мы ехали вместе в поезде, она меня узнала, мы вместе пообедали. Элспет увлекается театром и хотела знать все о «Ричарде из Бордо», так что мы почти только об этом и говорили. Когда мы приехали, я представила ее Лидии и предложила, если ей захочется, найти меня в театре — вот и все. Почему ты спрашиваешь? Что с ней случилось?

Арчи понимал, что не имело смысла скрывать правду.

— Ее убили. Прости, но я даже не знаю, как смягчить эту новость. Убийство это не было случайным, и, похоже, вы с Лидией последние видели ее в живых, если, конечно, не считать преступника.

— Ты хочешь сказать, что кто-то намеренно убил ее? Да кому такое могло понадобиться?!

— Мы пока не знаем. Скажи, пожалуйста, а как вы расстались?

Джозефина посмотрела на него с изумлением.

— Мы расстались на платформе; попрощались, и больше ничего. Она так обрадовалась, увидев Лидию, что забыла в вагоне свою сумку, и ей пришлось за ней вернуться.

— И вы ее больше не видели?

— Нет. Поезд опоздал, и нам надо было спешить. Марта, любовница Лидии, ждала нас в такси на улице, а Лидия торопилась в театр. Я простилась с ними у служебного входа и сразу поехала домой.

— И ты больше не выходила из дому?

— Конечно, нет — я едва держалась на ногах. А что, по-твоему, Арчи, я сделала? Подсторожила бедную девочку и задушила ее своим шарфом? Господи помилуй, а я-то думала, что это у меня бурное воображение! — Арчи ничего не ответил, а Джозефина встала и подошла к окну. — Как она умерла? Или мне как подозреваемой этого знать не положено?

— Ее зарезали в купе вагона, — ответил Арчи, не отреагировав на иронический тон Джозефины. — Похоже, это случилось вскоре после того, как вы с ней расстались.

— Если б только я пошла вслед за ней!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Элспет уронила перо от своей шляпы на платформу, и я хотела пойти за ней, чтобы его отдать, но Лидия опаздывала, и у нас не нашлось на это времени.

— Тебе ее было не спасти, — мягко заметил Арчи. — А тот, кто это сделал, жаждал крови, так что, слава Богу, ты не попалась ему на пути.

Джозефина все еще стояла у окна к нему спиной, но по ее голосу он понял, что никакие утешения не избавят ее от самоупреков.

— Знаешь, еще час назад я смотрела на здание театра в полунадежде увидеть ее у входа, — грустно сказала она. — Странно, есть такие люди, которые мгновенно оставляют в твоей душе след. Только вчера мы познакомились, а я могу рассказать о ней больше, чем о некоторых моих знакомых, которых знаю годами: каким она была человеком и что в жизни для нее имело ценность.

— И каким же она была человеком?

— Тихая девушка, из тех, которых, как правило, не замечают. Я не имею в виду «тихая» в прямом смысле этого слова; просто многие, наверное, сочли бы ее неприметной. Если, скажем, она пришла бы на вечеринку, люди говорили бы с ней только до той минуты, пока не появился бы кто-нибудь поярче, представительней. Думаю, Элспет настолько привыкла к тому, что ее не замечают, что перестала обращать внимание на такие вещи. Ее это явно не расстраивало — жалости к себе в ней не было ни на йоту.

— Однако подобные люди не вызывают сильных эмоций и потому редко становятся жертвами убийства.

— Да Элспет вообще не походила на жертву. Это прозвучит банально, но девушка брала от жизни все хорошее, что только можно было, и оттого случившееся кажется еще страшнее. Казалось бы, если человеку не дали возможности решать, как начать свою жизнь в этом мире, то по крайней мере дайте возможность решить, как его покинуть. Впрочем, кому я это говорю… Ты, наверное, уже знаешь, что она была приемная?

— Знаю. Мы говорили с ее дядей, он пришел на станцию ее встретить.

— Несчастный человек. По ее словам, они были очень близки.

— А что еще девушка тебе рассказала о себе?

— Ну, сказала, что ее приемные родители из Беруик-он-Твид — там она и села на поезд, сказала, что отец ее недавно умер. Элспет работала вместе с матерью — вы уже, наверное, нашли сделанные ими шляпы. Поездка в Лондон была для нее делом привычным — у ее дяди и тети здесь магазинчик, и каждый раз в начале сезона она привозила новый товар и немного им помогала. Дядю ее, кажется, зовут Фредом… или Фрэнком?

— Фрэнком. Он водитель в «Лайонс».

— Да, да, Фрэнк, он тоже очень любит театр, так что, когда Элспет сюда приезжала, они вместе проводили много времени. Хотя с тех пор как она познакомилась с одним молодым человеком, это скорее всего уже не так.

— Элспет сказала, как его зовут?

— Нет; по-моему, нет. Она только без конца краснела. Роман с мужчиной для нее был в новинку; я уже говорила тебе — Элспет не избалована вниманием. Девушка, казалось, была поражена, что кому-то приглянулась, будто она этого не заслуживала. Все, что я могу сказать тебе об этом парне, — он работает в театре. Элспет поведала мне, что он ведет ее сегодня вечером на «Ричарда из Бордо», и пошутила, что ему это нужно как рыбе зонтик.

Это сообщение еще более усилило беспокойство Пенроуза: пьеса Джозефины теперь окончательно в центре вчерашнего криминального события.

— Не слишком ли много совпадений? — Он старательно подбирал слова, чтобы не встревожить ее, но не стал и ходить вокруг да около. — В поезде вдруг оказывается твоя завзятая поклонница, которая тебя узнает. А потом ее убивают.

— Элспет не только моя поклонница, — перебила его Джозефина, — она поклонница театра. Знаю, что я не бог весть какая знаменитость, но всякий, кто читает о театре столько, сколько читала Элспет, рано или поздно должен был наткнуться на мою фотографию. Как бы то ни было, — с усмешкой добавила она, — в совпадения не верят только читатели детективных романов… и полицейские. Но такие истории в жизни случаются; писателям, правда, не положено использовать их в своих детективах.

Арчи кивнул, вроде бы соглашаясь с Джозефиной, тем не менее его не покидала тревожная мысль о связи убийства с ее пьесой. Он посмотрел на часы, размышляя, стоит ли рассказывать о подробностях сцены убийства.

— Мне пора. Через двадцать минут встречаюсь с патологоанатомом, а потом пойду повидаю ее семью — может быть, услышу от них что-нибудь важное. И возможно, узнаю побольше о ее поклоннике. Да, и напоследок еще один вопрос… На месте преступления оказались сувенирные куклы, персонажи твоей пьесы, — у Элспет их с собой не было?

— Может, они и лежали у нее в сумке, точно не знаю. Хотя сомнительно, потому что в какой-то момент почти все из сумки вывалилось. С другой стороны, они могли находиться где-нибудь в багаже, которого у нее было полным-полно. Ужасные сувениры — удивительно, что кто-то их вообще покупает. А почему куклы тебя интересуют?

Пенроуз ничего не ответил, только еще больше нахмурился.

— В чем дело, Арчи? — Джозефина с удивлением заметила, что в его глазах, глазах человека, лично никак не заинтересованного в расследуемом преступлении, отразилась та же грусть, какую испытывала она сама. — Ты же не в первый раз сталкиваешься со смертью и знаешь, на какие мерзости способны люди. Конечно, это не делает тебя безразличным, но я никогда не видела, чтобы ты так переживал из-за незнакомого тебе человека.

— В том-то и беда: вовсе не незнакомка меня тревожит. Я не буду рассказывать тебе подробностей, но по тому, в каком положении мы нашли труп, я почти уверен, что тут есть какая-то связь с «Ричардом из Бордо». — Инспектор наконец решил, что, как бы ни была тягостна правда, скрывать ее неуместно. — Возможно, убийство напрямую связано с тем, что жертва души не чаяла в твоей пьесе; а возможно, ее парень совершил убийство в припадке ревности, и при этом — одно из предполагаемых тобой совпадений — он по чистой случайности работает в театре. Но с другой стороны, поскольку Элспет, похоже, не из тех, у кого есть враги, не исключено, что ее убийца нацелился на тебя и хочет или очернить твою репутацию, или, не дай Бог, расправиться с тобой лично.

Выводы, сделанные Арчи, Джозефина не оставила без внимания, хотя инспектор мог бы и догадаться, что истолкует она их совсем по-другому.

— Получается, в любом случае Элспет умерла из-за меня.

Арчи резко запротестовал:

— Я вовсе не это имел в виду! Не трать время на самобичевание — ты ни в чем не виновата. Но тебе следует отнестись к этому трагическому происшествию очень серьезно. В лучшем случае газеты опять запятнают твое имя, потому что связь убийства с пьесой наверняка выйдет наружу, а в худшем случае твоя жизнь в опасности. Смерть Элспет не выглядит случайностью, и, возможно, этот тип убил ее по ошибке, которую он теперь попытается исправить.

— Какой же ты, черт подери, наивный, Арчи! Как я могу не винить себя, ведь совсем недавно мы с тобой встречались в этой самой комнате сразу после расследования другой смерти, которая ни за что бы не случилась, если бы не моя несчастная пьеса?

— Да мы уже с тобой тысячу раз об этом говорили! Элиот Винтнер покончил с собой потому, что был пропащим человеком. Один роман ему удался, а потом он десять лет подряд пытался повторить свой успех. Когда Винтнер обнаружил, что таланта у него нет, ему пришло в голову выгодно использовать твой. Ни один здравомыслящий человек не станет обвинять в плагиате писателя, который воспользовался историческим фактом. Если бы это был весомый юридический аргумент, Шекспир провел бы всю свою жизнь в каталажке. Винтнер решил сыграть в рулетку — потащил тебя в суд и проиграл. Ну и делу конец. Если жизнь его оказалась ничтожной и жить ему было абсолютно не для чего, при чем тут ты? Короче говоря: хочешь скорбеть о симпатичной, безвременно умершей девушке — скорби, но не трать времени и не вспоминай этого мерзавца.

— Знаю, что ты прав, но сегодня я должна подписать контракт — разрешение на гастроли «Ричарда из Бордо», а возможно, еще и на съемки фильма. Но хочется мне теперь лишь одного — всему этому положить конец, пока с кем-нибудь еще не случилось несчастья. Я знаю, моя пьеса многим принесла славу и деньги, но у меня такое подозрение, что она проклята, и я считаю, что этому проклятию не должны подвергнуться театры по всей стране. И пока еще не поздно, надо прикончить «Ричарда из Бордо» раз и навсегда. Это всех, конечно, взбесит, но есть вещи и поважнее, чем заработок в две тысячи фунтов и полдюжины вызовов на поклон в каком-нибудь городке вроде Моркемба.

— Делай с пьесой то, что считаешь нужным, — это несущественно. Я волнуюсь о тебе.

— Знаю, и я тебе благодарна, даже если это не всегда явствует из моего поведения. Но неужели ты считаешь, что, тщательно спланировав преступление, убийца упустил совсем маленькую деталь — убил не того, кого намеревался?

Арчи ничего не ответил, признавая логичность ее рассуждения, и все же инстинкт подсказывал ему иное.

— Не теряй времени, не волнуйся обо мне, — продолжала Джозефина уже более спокойно. — Обещаю тебе, я буду осторожна. И еще, ты можешь кое-что сделать, чтобы у меня стало легче на душе?

— Что же это?

— Я хотела бы встретиться с семьей Элспет. Можно мне сегодня пойти к ним вместе с тобой?

— А как же твоя встреча с руководством театра?

— Я же тебе сказала, есть дела и поважнее. К тому же я должна еще до этой встречи решить, что мне дальше делать. А пойти на нее я попрошу Ронни и Леттис — уверена, они не откажутся, и тогда я буду в курсе дела. Послушай, я знаю, это не совсем по правилам и не хочу быть помехой, но мне необходимо поговорить об Элспет с кем-то, кто ее знал. Может быть, это как-то поможет ее семье…

Арчи поднялся:

— Заеду за тобой в два часа. — Прощаясь у двери, он поцеловал ее в щеку. — Рад был тебя видеть. — И Пенроуз впервые за это утро улыбнулся.