Книга: Три изысканных детектива (сборник)
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Вторник 25 июля
Фредерик Даглан до полуночи проторчал в пустом сарае под боком собственного дома, дожидаясь, когда наконец инспектор Корколь уберется восвояси. Мало того что ожидание — дело само по себе утомительное, страдания Фредерика усугублял тот факт, что он в целях конспирации вырядился женщиной и для пущего правдоподобия надел корсет. В этих доспехах не было возможности ни потянуться, ни вздохнуть, и Фредерик, претерпевая муку, которой ежедневно безропотно подвергают себя представительницы прекрасного пола, задавался вопросом, откуда у дамочек такая выносливость, если даже его грубая шкура не выдерживает. Впрочем, выглядел он шикарно: перед выходом сам залюбовался своим отражением в зеркале трюмо мамаши Мокрицы — оттуда на него смотрела изящная соблазнительница с пышной грудью и лицом, кокетливо полускрытым белым батистовым шарфом, под которым конечно же прятались усы. Когда Корколь ночью все-таки удалился, соблазнительный Фредерик дернул за шнурок звонка у подъезда дома номер 108 по улице Дам и с удовлетворением услышал ворчание вышедшего отпереть дверь консьержа со свечой в руке:
— К Даглану небось в такой-то час, красавица? А к кому ж еще-то, знамо дело, к этому распутнику!
Фредерик, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал по боковой лестнице на второй этаж пристройки, ввалился в квартиру, повернул ключ в замке, торопливо содрал с себя одежду и, вдохнув наконец полной грудью, растянулся голышом на диване.
Через три часа он проснулся бодрым и отдохнувшим — давно привык спать урывками и умел быстро восстанавливать силы. Хотелось пить, но о том, чтобы глотнуть застоявшейся в кружке воды, не было и речи — он лишь сполоснул ею лицо, а потом, открыв бутылку бургундского, жадно припал к горлышку.
Комнатушка ломилась от книг, газет и журналов, почти все они были посвящены освободительным движениям. Труды Михаила Бакунина, Элизе Реклю и Жана Грава занимали тут почетное место. Кроме того, гордость Фредерика Даглана составлял девяносто один выпуск газеты «Андеор», за февраль 1891-го — май 1893-го, ибо ее директор и главный редактор Зо д’Акса, объявивший себя «анархистом вне анархии», вызывал у него уважение и восхищение. Внутреннее убранство жилища довершали два стула, геридон с керосиновой лампой и походная кухня.
Через полчаса согбенный годами и убеленный сединами смотритель сквера в засаленной фуражке выбрался из окна пристройки на крышу главного корпуса, прошел по ней до противоположного угла, по-кошачьи ловко спрыгнул на пустынный тротуар и неспешно зашагал прочь шаркающей стариковской походкой.
Рассвет уже выбелил фасады. Да, квартал сильно изменился. Прошли те времена, когда большинство парижских негоциантов мечтали, удалившись от дел, перебраться сюда и жить-поживать на ренту. Раньше таких бездельников здесь было вдоволь — с утра до ночи сидели в кафе, отращивая себе ряшки за чтением «Конститюсьонель» и «Патри» или партией в домино с такими же мордатыми буржуа, врагами прогресса, социализма и Виктора Гюго. Потом спекулянты, привлеченные низкой ценой на землю, скупили в квартале халупы с палисадами и мало-помалу обратили их в доходные дома. И совсем другие поселенцы нарушили привычный провинциальный ход вещей в этой тихой гавани, еще не разоренной городскими пошлинами. Париж раздуло и в эту сторону, столичные мельтешня, шум и гам затопили сонные улочки.
Фредерик Даглан бывало даже скучал по толстопузым рантье, которых прежде смешивал с грязью. Новый народец, заселивший Батиньоль, вызывал у него куда большее отвращение. Теперь, затемно собираясь в стадо, отсюда устремлялись к столице министерские служащие и прочие чиновники с распухшими от бумаг портфелями, продавщицы модных магазинов, приказчики и бухгалтеры, набиваясь по пути в булочные и молочные лавки. Фредерик Даглан, никогда не продававший собственное время никаким хозяевам, презирал этих адептов рабского труда. Но неприязнь свою, разумеется, не афишировал — старался блюсти репутацию добропорядочного гражданина.
Смотритель сквера, которым он обернулся сегодня утром, брел по тротуарам, старчески покачивая головой, приглядываясь к закипающим толпой улицам, прилагая усилия к тому, чтобы никому не помешать и никого не толкнуть. На улице Дарсе он галантно поприветствовал какую-то прачку, на бульваре помахал рукой портному, проветривавшему мастерскую. Повернувшись спиной к Монмартру и базилике, которая уже целую вечность стояла в строительных лесах, остановил омнибус и доехал по улице Батиньоль до сквера. С капралом Клеманом заранее было условлено, что тот до вечера здесь не появится, а Тео надлежало за ним приглядеть. В распоряжении Фредерика было целое утро на то, чтобы хорошенько выгулять своего персонажа, привыкнуть к шкуре смотрителя, и тогда уже можно будет встретиться с книготорговцем. В том, что Виктор Легри придет, сомнений не было. А вот поверит ли он Фредерику Даглану — уже вопрос.

 

— Ну до чего ж он уморительный, этот Альфонс Але! Бывает, такое отмочит — живот надорвешь да горб отрастишь от хохота, не в обиду вам будет сказано, месье Пиньо. А мы с ним, между прочим, коллеги, так что мне совершенно, совершенно необходим «Зонтик для бригадира», который только что вышел у Оллендорфа.
— Мы еще не получили ни одного экземпляра, — холодно произнес Жозеф. — Зайдите на следующей неделе.
Кэндзи, покосившись на своего управляющего, терзаемого месье Шодре, аптекарем с улицы Иакова, устремился к выходу из лавки, пробормотав по пути невнятное извинение.
«Ишь как патрон-то прифрантился. Похоже, опять шашни завел», — благодушно подумал Жозеф, сам пребывавший в состоянии любовной эйфории и потому снисходительно относившийся к окружающим. Однако он не оценил последствия этого стремительного бегства Кэндзи, а последствия не заставили себя ждать. Когда аптекарь наконец удалился, к Жозефу подошел Виктор и с притворно грустной миной сообщил, что теперь они не смогут вместе поехать в Батиньоль, потому что не на кого оставить лавку.
— Можете ничего больше не говорить, и так понятно, кому придется париться в лавке! — обиженно выпалил Жозеф.
— А давайте бросим монетку, — ласково предложил Виктор. — Орел — вы остаетесь, решка — я.
«Еще и за дурака меня держит, — мрачно отметил про себя молодой человек, — знаю я эти фокусы». Но монетка уже завертелась в воздухе, а в следующую секунду Виктор победоносно сунул ему под нос ладонь:
— Орел! К сожалению, вы остаетесь на хозяйстве.
— Я так и знал! Вы сжульничали!
Виктор и не подумал оправдываться — он уже был на улице.
— Да вчера все ясно было, когда он пообещал, что возьмет меня с собой, — сердито проворчал Жозеф. — Кто ж верит гасконцу, даже если он вскормлен ростбифами и английским чаем!
Молодой человек облокотился на конторку и хмуро уставился на тетрадку с «Кубком Туле». Взяться за работу над романом-фельетоном не было сил, к тому же он завяз на подступах к финалу, потому что не мог придумать развязку. Вернее, колебался между двумя вариантами. Что же делать? Толкнуть Фриду фон Глокеншпиль в объятия жестокого, но мужественного воеводы Отто фон Мунка, после того как они вместе найдут кубок Туле? Или открыть перед ней захватывающее будущее, куда она пойдет рука об руку с капитаном корабля Уилкинсоном — милым болваном, защитником вдов и сирот? В конце концов Жозеф с тяжким вздохом плюхнул на тетрадку стопку газет, руководствуясь изречением Кэндзи: «Счастлив крот, не видящий дальше собственного носа», что он трактовал как «С глаз долой — из сердца вон».
И в этот момент вокруг него, рядом с ним, совсем близко закружился вихрь из кремового органди с кружевами.
— Как вам моя блузка в стиле императрицы Евгении? А капор, узорчатый капор? В нынешнем году это ужас как модно!
— Вы обворожительны! — восхищенно выдохнул Жозеф, которому удалось поймать Айрис и на мгновение прижать к себе.
Она вырвалась и рассмеялась:
— Стало быть, вы больше не боитесь, что нас застанут вместе?
— Напротив, я очень горжусь вами и мечтаю о том, чтобы все мне завидовали. И чтобы вами все восхищались, например тетенька, то есть мадам де Флавиньоль, которая будет здесь с минуты на минуту в компании своих подружек мадам де Гувелин и мадам де Камбрези — вот, видите, для них связки книг приготовлены. Признаться, я так боюсь этих дамочек, что предпочел бы уклониться от встречи, а вы тут посплетничайте всласть, обменяйтесь адресами модных магазинов, и все такое…
— Думаете, меня так легко провести? — прищурилась Айрис. — Говорите честно, куда вы намылились? Искать улики на улице Месье-ле-Пренс?
— Ох… Если честно, мне нужно приглядеть за вашим братцем.
— Да уж, лихая ватага — Виктор, вы и мой папенька, от которого за десять метров несет лавандой! Ах, мужчины… Ладно уж, идите скорее, раз этого требует безопасность Виктора. По счастью, сегодня я совершенно свободна и готова присмотреть за лавкой.
Эти слова еще не успели отзвучать, а Жозеф уже мчался к бульвару Сен-Жермен, высматривая на бегу омнибус маршрута Одеон — Клиши — Батиньоль.

 

Проходя мимо небольшого крытого рынка в Батиньоле, Виктор думал о печальной судьбе Ипполита Байяра, который впервые сделал снимок этого строения более сорока лет назад. Он вспомнил автопортрет фотографа, который видел когда-то во Французском фотографическом обществе, — Ипполит Байяр запечатлел себя в образе обвисшего на стуле утопленника, а под автопортретом была такая надпись, оставленная в 1840 году:
Труп, явленный вашим взорам, когда-то был человеком и звался господином Байяром. Он изобрел ту самую методу, блестящие результаты применения каковой вы изволите наблюдать. Но правительство щедро одарило и возвеличило господина Дагера, для господина Байяра же оно ничего не смогло сделать, потому несчастный утопился.
Виктор ускорил шаг. Жизнь изобилует несправедливостями. Знакомо ли сейчас кому-нибудь имя Ипполита Байяра, простого клерка из Министерства финансов, который первым получил позитивное изображение на бумаге, ведь вся слава досталась месье Дагеру?
От этих мыслей его отвлекла шумная толпа впереди. Виктор протолкался среди зевак, окруживших небольшой пятачок, на котором выступали силачи. Один из них как раз обращался к публике:
— Дамы и господа, шутки в сторону! Прямо сейчас, на этом самом месте вы увидите уникальное представление — поднятие тяжестей. Ваш покорный слуга, всемирно известный Парижский Угорь, будет жонглировать гирями, общий вес каковых составит двадцать пять килограммов!
Виктора позабавила доверчивость зрителей. У ног геркулеса были расставлены гири от трех до семи килограммов, по виду вполне одинаковые, только те, что полегче, лежали поближе к силачу, а те, что потяжелее, — поближе к публике. «Жонглер» подбросил над головой трехкилограммовую гирю, лихо отвел руку в сторону, затем поймал гирю, опустил на землю и предложил зевакам убедиться, что он не жульничает, — вот, мол, извольте сами поднять, — при этом указал на те, что потяжелее. А публика, помня про заявленные двадцать пять килограммов, об остальном позабыла, и монеты рекой хлынули на расстеленный ковер.
«Надувательство — вернейший путь к достатку и славе», — думал Виктор, шагая прочь от восхищенной толпы.
На город обрушился ливень, и он укрылся в церкви Святой Марии. Сел на скамью неподалеку от исповедальни, откуда доносилось глухое бормотание. Рядом женщина с вязанием в руках сосредоточенно считала петли, еще одна молилась. Виктор закрыл глаза и мысленно перенесся в Рим, где провел две недели летом 1887 года. Там, спасаясь от жары, он заходил во все попадавшиеся на пути церкви и долго рассматривал картины и фрески. С тех пор живопись прочно сплавилась в его сознании с летним зноем, ослепительным солнцем, торжественной атмосферой храма. В мысли незаметно проскользнула Таша, Виктор увидел ее, полуголую, перед мольбертом. Защелкали спицы, он очнулся и заторопился к выходу.
Ливень уже кончился, пахло влажной мостовой и мокрой зеленью. У входа в сквер Батиньоля тщедушный мальчишка размахивал колокольчиком и тянул на одной ноте:
— Мятные пастилки за два су! За два су!
Но матери семейств, а тем более их потомство, которому не терпелось прорваться в сквер, где можно будет всласть попрыгать через скакалку и покопаться в песочницах, не обращали на него внимания.
Виктор направился к искусственной скале, обогнул по узкой тропке водопад и вышел по засыпанной песком аллейке к крошечному озерцу. Там он огляделся. Что дальше? Леопард выпрыгнет внезапно? Или ему нужно, чтобы охотник его выследил?
Пользуясь хорошей погодой, все скамейки позанимали дамы. Бонны с пышными, украшенными лентами прическами степенно выгуливали детей, которые увлеченно играли в мяч на лужайках, катали обручи и радостно визжали. Их лепет смешивался с шепотком кумушек, делившихся свежими сплетнями о соседях по подъезду. И ни одной мужской фигуры в этом женско-детском царстве, кроме престарелого смотрителя, благодушно взирающего на свой мирок.
Виктор прогулялся вдоль озера, дав на некоторое время пищу для разговоров рядку старушек, пригревшихся на солнце. Одна из них даже нацепила очки, другая загнула уголок страницы и закрыла книжку. Флегматичный незнакомец очень оживил скучный пейзаж.
Виктор направился обратно к водопаду, остановился под деревом, прикуривая сигарету… и вздрогнул, услышав шепот:
— Не оборачивайтесь, месье Легри. Поднимитесь на пригорок за искусственной скалой, я последую за вами.
Виктор повиновался, не пытаясь увидеть человека, отдавшего эти распоряжения.
Место было выбрано удачно — от обитателей сквера пригорок скрывала искусственная скала, а впереди решетка отделяла сквер от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. У решетки, правда, какая-то горничная любезничала с солдатиком, приникшим к прутьям с другой стороны, но, завидев Виктора, парочка поспешила убраться восвояси. Как только случайные свидетели ушли, показался смотритель сквера, остановился перед Виктором и подкрутил седой ус.
— Вы весьма пунктуальны, благодарю вас, — сказал смотритель довольно молодым голосом.
Сбитый поначалу с толку, Виктор быстро пришел в себя:
— Я ожидал кого-нибудь в менее… броском наряде.
— А по-моему, с нарядом я угадал: никто не испугается представителя власти и не очень-то обратит на него внимание.
— Не соблаговолите ли объяснить, зачем вы написали мне столь заковыристое послание?
— Шифры — моя маленькая слабость, к тому же хотелось вас испытать. Вы разгадали комбинацию цифр?
— «Леопард не виноват». Теперь вам осталось мне это доказать.
— Браво! Вы проявили смекалку и чутье — необходимые сыщику качества. Но порой вы затеваете слишком опасные расследования, месье Легри.
— Я и сейчас в опасности?
— Ну, только не с таким защитником… который, правда, в данный момент больше интересуется водоплавающими.
Виктор проследил взгляд ряженого смотрителя сквера и с досадой увидел Жозефа — тот сосредоточенно кормил хлебными крошками уток на озерце, к удовольствию старушек, снова вышедших из блаженного оцепенения.
— Рекомендую вам подозвать его сюда, пока он там всем глаза не намозолил, — сказал смотритель.
Через несколько минут Жозеф наконец соизволил заметить, что ему издалека отчаянно машут рукой, призывая подняться на пригорок, и поспешил к хозяину, уже зная, что на теплый прием можно не рассчитывать.
— Блестящая демонстрация вашей верности долгу, — процедил сквозь зубы Виктор. — А кто остался в лавке, позвольте спросить?
— Мадемуазель Айрис, патрон, — ответил молодой человек, косясь на старичка смотрителя, озиравшего окрестности.
— Господа, мне нужна ваша помощь, — светским тоном сообщил старичок.
— О! — вырвалось у Жозефа. — Так это… вы?
— Право слово, юноша, мне ни разу еще не случалось усомниться в том, что я — это я. Если вы согласитесь мне помочь, месье Легри, я расскажу вам очень увлекательную и весьма запутанную историю. Вы ведь большой охотник до всяких головоломок, насколько мне известно из газет.
— Прежде расскажите о себе.
— История человека начинается с рождения, и запомнить свой жизненный путь досконально мало кому удается. Так что, если я тут начну лихо излагать вам свою биографию в мельчайших деталях, это будет выглядеть подозрительно. Потому ограничусь самыми важными пунктами, которые сделали меня тем, кто я есть. Я занимаюсь не вполне законными делами, поскольку это единственный способ поставить себя вне правил прогнившего общества. Весь мир — тюрьма, и пусть для кого-то она похожа на золотую клетку, все мы в любом случае сидим за решеткой. Я независимый гражданин Батиньоля, рожденный под небом Италии. Моего отца, гарибальдийца духом и телом, звали Энрико Леопарди.
— Леопарди? Как поэта?
— Да вы эрудит, месье Легри! Да, Леопарди, мы однофамильцы печального Джакомо.
— Значит, леопард — это вы! — выпалил Жозеф.
— Какая безупречная дедукция! Браво, юноша! Однако во Франции, на благословенной земле свободы и прав человека, лучше не щеголять заальпийскими фамилиями. Здесь меня зовут Фредерик Даглан.
— Управляющий «Амбрекса»! Ваша подпись на акциях! — опять не сдержался Жозеф.
— И снова браво! Впрочем, для поклонника творчества Эмиля Рейно подобная наблюдательность неудивительна.
— Как… как вы догадались? — обалдел Жозеф. — Черт! Журналист! Седрик Ренар! Вот это да!
— Не всякий может похвастаться такой способностью сопоставлять факты и делать выводы, месье Пиньо, — шутливо поклонился смотритель.
— А почему вы выбрали стихотворение Виктора Гюго «Чья вина?», в котором говорится о сгоревших книгах? — спросил Жозеф.
Даглан ответил не раздумывая:
— Виктор Гюго всегда принимал сторону униженных и оскорбленных, нищих, угнетенных, бунтарей всех стран и народов. Это был человек великой души, я им восхищаюсь. «Чья вина?» — одно из моих любимых стихотворений. Как может бедняк, отвергнутый обществом, эксплуатируемый, лишенный возможности получить образование, как может он испытывать священный трепет перед книгой? Удовлетворены, месье Пиньо?
Фредерик Даглан немного рассказал о своей жизни, пожаловался, что профессия приносит ему слишком скудный заработок, который едва позволяет сводить концы с концами.
— Однако в амурных делах деньги не так уж нужны. Не знаю почему, но женщины всегда дарили меня вниманием, не требуя ничего взамен. По-моему, напрасно прекрасный пол называют продажным, — закончил он, подкрутив в очередной раз ус.
— То есть вы полагаете, что все вышеизложенное должно снять с вас подозрения? — с усмешкой поинтересовался Виктор, когда смотритель замолчал.
— Конечно нет. Я просто в общих чертах набросал вам автопортрет на фоне декораций, в которых происходит действие. Как человек, не чуждый искусству, вы должны это оценить. У вас ведь такая очаровательная подруга-художница…
— Вы следили за мной?
— Предпочитаю, знаете ли, располагать всеми данными о предмете своего интереса. Если я назову вам истинного виновника нескольких преступлений, смогу ли я в этом случае рассчитывать на вашу поддержку?
— Сначала скажите, что побудило вас ко мне обратиться.
— Я вынужден был пойти на этот риск. Организатор сложной интриги сидит слишком высоко, в одиночку мне до него не дотянуться. Но в сотрудничестве с вами я, возможно, смогу подвести его под суд. Итак, некоторое время назад со мной связался некий инспектор полиции. Мы встретились в предместье, в воскресенье, одиннадцатого июня, если быть точным. Он поручил мне украсть несколько десятков янтарных портсигаров. Мне стало любопытно, зачем ему это барахло, и я попросил своего напарника за ним проследить. Впрочем, соглашаясь обделать дельце, я всегда обеспечиваю себе надежные тылы и пути отступления.
— Как зовут этого инспектора?
— Гюстав Корколь.
— Патрон, это же тот самый тип, который… — начал было Жозеф, но Виктор призвал его к молчанию, и Даглан продолжил:
— Двенадцатого июня Корколь, как обычно, отправился на службу в полицейский участок. В обеденный перерыв сел в омнибус и доехал до улицы Буле. Мой кореш Тео видел, как он входил в эмальерную мастерскую, на вывеске значилось: «Леопольд Гранжан и сыновья». Через полчаса Корколь вышел и вернулся в участок. На следующий день Тео следовал за ним до театра на улице Эшикье. Корколь появился оттуда в компании директора, Эдмона Леглантье.
Жозефа уже распирало от желания высказаться, но, убоявшись гнева патрона, он в очередной раз сдержался.
— Они имели долгую беседу в кафе на углу, после чего разошлись в разные стороны, — говорил между тем Даглан. — Во вторник, четырнадцатого июня, Корколь еще раз наведался в мастерскую Гранжана в конце дня. Вышел он оттуда со скрученным в трубочку листом плотной бумаги для рисования и свертком, направился в квартал Пти-Монруж и там, на Фермопильском проезде, посетил типографию Поля Тэнея, каковую покинул уже с пустыми руками.
Тут у Жозефа возник вопрос, но достаточно было одного взгляда Виктора, чтобы острый приступ немоты завладел им с новой силой.
— Пятнадцатого числа Корколь весь день провел в полицейском участке, мой кореш пас его с утра до вечера. За это время я подготовил план ограбления, обзавелся двумя сейфами, двуколкой, мулом и сдал все это на хранение знакомой зеленщице. Вечером Корколь, помахивая коричневым портфелем, опять направился к владельцу типографии Тэнею. Долго он там не задержался, а затем прокатился на омнибусе до дома, причем портфель за время пребывания в типографии заметно округлился. У меня уже голова шла кругом от всех этих перемещений Корколя, и я решил прояснить расклад одним махом. Шестнадцатого числа, пока инспектор был на службе, я обшарил его берлогу. Это было проще простого: консьержа в подъезде нет, соседи нелюбопытны, а уважаемый инспектор проживает на последнем этаже. Собственно, меня интересовало содержимое коричневого портфеля, который отыскался под матрасом. Так вот, в портфеле была завернутая в рубашку толстая пачка акций. На акциях красовались тщательно прорисованные курительные принадлежности и название общества — «Амбрекс». Вот и ответ на вопрос, зачем этому негодяю понадобились янтарные портсигары. В общем-то, ничего удивительного, но вот увидев подписи управляющих на акции, я остолбенел. Одна из них была моей собственной, вторая принадлежала эмальеру Гранжану. Я все положил на место и убрался из квартиры. Что за аферу задумал Корколь, было не вполне понятно, но кое-что не вызывало сомнений: меня он подставил. В субботу, семнадцатого июня, я, как и было условлено, украл портсигары. Все прошло без сучка, без задоринки.
— Кража в ювелирном магазине Бридуара! Патрон, признайте, что я умею находить нужные факты! — не выдержал Жозеф.
— Признаю, — усмехнулся Виктор и похвалил Фредерика Даглана: — Ловко вы придумали этот трюк с сейфами.
— Азы ремесла. Восемнадцатого числа, в воскресенье, я сложил добычу в коробку из-под печенья и отправился на остров Шату. Корколь вручил мне обещанные две сотни франков, я незаметно пошел за ним и видел, как он в пивной «Мюллер» передал коробку с портсигарами директору театра «Эшикье».
Виктор и Жозеф переглянулись. Да, Аделаида Пайе не солгала.
— Я заключил, что Корколь свое дело сделал и дальше надо бы понаблюдать за Леглантье. Двадцать первого он подался в клуб на Больших бульварах. Я просочился туда за ним и имел удовольствие присутствовать на беспримерном представлении. Так ловко впаривают товар лишь профессиональные мошенники, уж я-то в этом разбираюсь! Короче, господин актер сорвал мои аплодисменты — акции разлетелись как горячие пирожки, а Леглантье за раз сколотил неплохой капиталец, который он, вероятно, чуть позже разделил с Корколем. Однако было предельно ясно, что, как только мошенничество раскроется, за задницу возьмут не их, а меня, поскольку на фальшивках стоит моя подпись. Я решил затаиться на время, залег на дно и каждый день внимательно читал газеты — никаких отголосков скандала вокруг фальшивых акций не было. Я уже вздохнул с облегчением, но спустя две недели наткнулся в каком-то старом выпуске на заметку об убийстве Леопольда Гранжана и крепко задумался. Если они убирают мнимых управляющих, значит, следующий у них на повестке — я. И что самое восхитительное, они ж еще решили на меня повесить убийство Гранжана — оставили на трупе карточку с какой-то галиматьей, в которой кроме прочего упоминался леопард с пятнами на шкуре. Гранжана зарезали неподалеку от его эмальерной мастерской накануне того дня, когда Леглантье распродал фальшивые акции. А потом исчез тот, кто эти акции напечатал, — владелец типографии Поль Тэней, причем его бухгалтер получил анонимное письмо и в нем тоже присутствовал леопард.
— Поль Тэней исчез?! — воскликнул Виктор.
— Ага, раз — и нет его, фьють, ищи-свищи.
— Как вы об этом узнали?
— Из заметки в «Пасс-парту», там же и текст письма был напечатан: «Помнишь ли, Поль? Леопард, желтый, как янтарь, сказал: „Чудесный месяц май, когда вернешься ты?“».
— Стало быть, хваленый острый нюх в тот день подвел Шерлока Пиньо, — хмыкнул Виктор.
— Ну не могу же я, в конце концов, читать газеты вдоль и поперек, патрон! — попытался оправдаться Жозеф, хотя мысленно сам ругал себя на чем свет стоит за то, что пропустил эту заметку.
— Далее, — снова заговорил Фредерик Даглан, — месье Леглантье с чего-то вдруг решил поиграть с городской системой газоснабжения и заигрался до смерти. Забавно, что в его гибели заподозрили какого-то осла из благородных — дескать, упокоил беднягу и обставил все как суицид. Между делом я, кстати, разыскал свидетельницу убийства Гранжана — цветочницу, у которой, однако, не удалось узнать ничего путного, кроме того что рост преступника был примерно метр семьдесят, а из-под шляпы выбивалась седая прядь. Я, конечно, решил присматривать за девицей на случай, если убийца пожелает заставить ее замолчать навсегда. Поэтому я был на цветочном рынке, что на площади Мадлен, в день, когда там появился один не в меру любопытный белобрысый молодой человек. Я так прикинул, что он либо флик, либо сообщник Корколя. Либо волокита — ведь сначала он обольстил Жозетту Фату, а потом я видел его с прелестной юной брюнеточкой, которую он повел на сеанс в оптический театр Эмиля Рейно.
Жозеф сделался красный как рак.
— Очень интересно, — взглянув на него, заметил Виктор. — Надеюсь, Айрис понравилось представление.
— Я познакомился с этой парочкой, — усмехнулся Фредерик Даглан, — и выяснил, что имею дело с управляющим книготорговца Виктора Легри. Это имя показалось мне знакомым. Я вспомнил, что в прошлом году читал о вас в газетах — вы чуть не погибли во время расследования, а до того успели распутать немало хитрых преступлений. Вот я и подумал, что нужно обратиться со своей бедой именно к вам — уж вы-то спасете меня из этой передряги. Я вор, нет смысла отрицать. Но не убийца, черт возьми!
— Две смерти, одно исчезновение, — покачал головой Виктор. — Дело слишком серьезное. Почему вы не обратились в полицию?
— Учитывая мое прошлое, это было бы неблагоразумно: флики тут же бросили бы меня в каменный мешок, заявив, что я морочу им голову, чтобы отвести от себя подозрения, а на самом деле сам сплел всю эту паутину. Флики — они все ж таки люди, а профессия обязывает их повсюду видеть дурной умысел. Так что не со зла меня в тюрягу упекут, а потому что искренне усомнятся в моей честности. К тому же вы забываете, что Корколь — один из них. За решеткой я, конечно, буду в относительной безопасности, но предпочитаю видеть горизонт на все четыре стороны света. И вы — моя последняя надежда, месье Легри.
— Чего же вы от меня ждете?
— Что вы всем откроете очевидные факты. В самом начале были четверо. Теперь остался один Корколь.
— Вы не посчитали себя. К тому же неизвестно, что случилось с Полем Тэнеем и где он сейчас. У вас есть что еще мне сказать?
Фредерик Даглан не ответил. Он вдруг попятился, глядя куда-то вниз, на подножие пригорка. Виктор обернулся и увидел там двоих полицейских, неспешно шагавших по скверу.
— Баста, месье Легри, разговор окончен, а то что-то жареным запахло. Я предоставил вам достаточно улик, чтобы прижать злодея, только не ошибитесь с целью, — посоветовал Фредерик Даглан и направился к водопаду.

 

Виктор и Жозеф медленно шли по металлическому мосту над железнодорожным полотном. Слева зияли три разверстые пасти туннелей. Пронзительные свистки и облачка пара через небольшие промежутки извещали об отправлении или прибытии составов из двух десятков вагонов. Справа оседлал рельсы вокзал Батиньоль. Внушительные паровозы из Нормандии им брезговали, так что здесь останавливались только пригородные поезда. Виктор и Жозеф встали у перил, глядя на черную толпу, заполнявшую перроны и лестницу, ведущую к залу ожидания.
— Патрон, вы заметили, что Даглан даже не пикнул про пожар в мастерской месье Андрези? По-вашему, он это нарочно или правда не знает о нем?
— Трудно сказать. Странный человек этот Даглан, внушает одновременно симпатию и подозрение. Собственно, одного его маскарада достаточно, чтобы понять, что он темнит, — нам ведь так и не удалось разглядеть его лицо под слоем грима. Хотя вы с Айрис вроде бы видели его настоящий облик… Опять же голос Даглана звучал вполне искренне… Однако я доверяю ему не больше, чем Корколю.
— Значит, у нас двое подозреваемых.
— Трое, Жозеф. Поль Тэней мог исчезнуть по собственной воле, и если он отступил в тень, стало быть, это и есть режиссер мрачного фарса. Предлагаю зайти к нему в гости.
— Мы же не знаем, где он живет…
— Жозеф, по-моему, вам пора в отпуск — что-то происходит с вашим вниманием. Даглан дал нам адрес: у Поля Тэнея типография на Фермопильском проезде. Завтра я занят, пойдем туда в четверг утром.
— Ага, пойдем, если вы в очередной раз не бросите меня в лавке!
— Вы же помирились с Айрис, вот и оставите ее на хозяйстве.
— А если месье Мори меня не отпустит?
— Скажете ему, что я поручил вам срочную доставку.
В этот момент обоих накрыло облаком пара от прошедшего внизу состава. А когда оно рассеялось, Жозеф сделал шаг и вдруг замер.
— Какие же мы с вами растяпы, патрон! Не только мне нужно в отпуск. Мы забыли спросить Даглана про Сакровира!

 

…Непроницаемо-вежливое выражение лица Кэндзи Мори порой производило на людей убийственное впечатление. Таким выражением лица можно было стену пробить, не то что сломить волю любого человека. Вот и Адольф Белкинш в конце концов не выдержал:
— Вы что, весь день собираетесь здесь проторчать? Так и будете стоять и молча на меня таращиться? Ну что еще вам от меня надо?! Я уже и так все сказал! — возопил он, и беличья мордочка смялась сердитыми морщинками.
— Всё, да не всё. Не хватает одной существенной детали — адреса человека, который продал вам манускрипт без титульного листа.
— Он не оставил мне адреса, на каком еще языке вам это повторить?!
— На латыни, на греческом, на яванском — пожалуйста, не ограничивайте себя ни в чем, у меня уйма времени. Займитесь пока клиентами, торговля — это святое, ничто не должно нарушать ход продаж, — невозмутимо проговорил Кэндзи, разглядывая собственные ногти.
Белкинш бросил панический взгляд на двух авторитетных китаистов, дожидавшихся, когда их обслужат, и яростно выпалил:
— Его зовут Фурастье, он держит сапожную мастерскую на улице Байе рядом с Лувром. Вы добились своего — довольны? А теперь прочь отсюда!
Кэндзи неспешно достал из кармана карту Парижа, сверился с ней и, удовлетворенно пробормотав:
— Это в двух шагах, пешком дойду, — покинул книжную лавку Белкинша, напевая старинную японскую песенку, выученную в далеком детстве:
Нива-но санхё-но ки
Нару судзу фукаки…

Спустя четверть часа он стоял у запертой двери сапожной мастерской. На дверной ручке висела картонка с надписью:
ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО
— Вы не знаете, скоро ли вернется месье Фурастье? — спросил Кэндзи у хорошенькой продавщицы табачного киоска.
— Это будет зависеть от того, как поведет себя его седалищный нерв, — вдумчиво ответила девушка. — Когда случаются приступы, он собирает вещички и едет к дочери. Бедняга ведь не молод, а здесь некому за ним присмотреть.
— Где живет его дочь?
— Где-то на Марне.
— На Марне красиво, — сообщил Кэндзи со вздохом, который означал, что он не прочь прогуляться по берегу реки, да и по всему департаменту в приятной компании.
— Больше ничего вам не могу сказать про старика Фурастье, он мне не муж, — кокетливо улыбнулась продавщица. — Впрочем, я вообще не замужем…
Кэндзи ответил ей улыбкой опытного соблазнителя. Девушка была немного похожа на Эдокси… И где-то она в этот час, бывшая королева канкана? Быть может, у себя, на улице Альжер? А не нагрянуть ли к ней с визитом?..
Он из благодарности купил сигару и зашагал прочь.
На втором этаже дома, над сапожной мастерской, качнулась занавеска, и два косящих глаза — один смотрел на запад, другой на восток, — сфокусировавшись, проводили долгим взглядом азиата в цилиндре и с тростью, увенчанной набалдашником в виде лошадиной головы.

 

…Гюстав Корколь пошарил в темноте по тумбочке в поисках спичек, нашел, и вскоре огонек свечи, вставленной в горлышко бутылки, осветил неистребимый бардак его спальни, пятна плесени на стенах. Он встал с кровати, и в стекле открытого окна мелькнуло отражение толстого голого человечка.
— Это я, — сказал он вслух.
Корколь терпеть не мог свое тело, слишком жирное при низеньком росте. Сам себе он казался омерзительно раскормленным гномом. Сейчас ему вдруг почудилось, что он выпал из реальности. Какое сегодня число? Который час? Где-то во мраке тикали ходики, ритмично отмеряя влажное течение ночи. Корколь поднес свечу к циферблату на стене — половина третьего. Карательная экспедиция на улицу Дам провалилась — Фредерик Даглан не появлялся у себя дома несколько недель, не было его и вчера. Злая насмешка судьбы — и не первая, не вторая. Гюстав Корколь никогда не получал того, к чему стремился; обиды копились, наслаивались, превращаясь в гнойники и отравляя кровь, и мало-помалу он приучился ненавидеть всех, кто его окружал. Жизнь обернулась сплошным разочарованием. Поступив на службу в полицию, Корколь рассчитывал на быстрое продвижение, он мечтал стать комиссаром, а то и возглавить Сюрте — почему нет? Но прошло двадцать лет, а по вертикали он вскарабкался не высоко, почти и не сдвинулся с места, только перескакивал из одного полицейского участка в другой по прихоти вышестоящих жрецов административного спрута, простершего щупальца над судьбами всех и каждого.
Гюстав Корколь, единственный сын мелкого чиновника из Ратуши, в юности откупился от воинской повинности. Война с Пруссией, поражение, пленение Наполеона III, провозглашение Республики — все эти события оставили его равнодушным. Политикой он интересовался ровно настолько, чтобы точно знать, на чьей стороне держаться выгоднее. А держался Корколь всегда на стороне сильного — и во время Парижской коммуны не упустил свой шанс. Рвение, проявленное им при подавлении восстания, было замечено, и он тогда одолел одним махом сразу несколько ступенек карьерной лестницы. Полицейский агент в штатском с годовым жалованием тысяча двести франков стал помощником инспектора безопасности, а затем и инспектором с окладом тысяча восемьсот франков в год. Он живо научился держать нос по ветру — мгновенно вычислял слабые места вышестоящих и умел скрывать собственные недостатки от коллег и подчиненных. Но все его навыки и дарования вкупе с неуемной энергией не вознесли его до высот, о которых мечталось.
Недавнее назначение Рауля Перо, жалкого писаки, на пост помощника комиссара было для Корколя как удар под дых. Его обошел сопляк, которому и тридцати не исполнилось! Хуже того — он, Гюстав Корколь, должен теперь подчиняться этому сопляку!
Но больше всего Корколя удручал тот факт, что его не ценят по достоинству. А между тем никто среди коллег ему в подметки не годился. Он был настоящим фликом, компетентным и опытным. Стоило ему взглянуть на подозреваемого — и уже было ясно, что тот виновен, а на допросе с пристрастием вина неизменно подтверждалась. Коллеги ахали: «Как же ты догадался, Корколь? Воистину, хорошим людям всегда везет!» Идиоты! При чем тут везение? Правильный флик полагается на чутье.
Но в последнее время чутье стало ему изменять. Корколь устал, работа в полиции ему обрыдла. Большинство инспекторов вокруг только и делали, что выслуживались перед начальством, тупые бараны, повиновались любому властному жесту и взгляду в надежде на то, что таким образом удастся снискать благосклонность высших чинов. Остальные выполняли приказы только из страха. Корколь презирал и тех, и других. Особенно последних. Он уже нарушил все писаные и неписаные заповеди, и небо не рухнуло ему на голову. Чего еще бояться?
Волна негодования внезапно схлынула, оставив после себя затхлый душок пережитых за долгие годы унижений. Корколь прошелся по комнате и снова улегся в постель.
— Теперь все хорошо. Завтра я буду свободен как птица.
Месяц назад он обратился к специалисту по изготовлению фальшивых документов, естественно не назвав своего имени. И мастер постарался на совесть. Теперь этот «сезам» откроет Корколю беспрепятственный путь к Писающему Мальчику. Там, в Брюсселе, он станет почтенным господином Каппелем, выходцем из Гента, бездетным вдовцом и скромным рантье. В Брюсселе его ждет прекрасное, безоблачное будущее…
Корколь покосился на стул возле кровати — в слабом свете свечи смутно темнел повешенный на спинку элегантный костюм-тройка. «Завтра, завтра… Северный вокзал… Господин Каппель…» — вяло кружились в голове слова, пока его наконец не сморил сон.

 

Гюстав Корколь проснулся в холодном поту. Дремы как не бывало. Мышцы одеревенели, руки-ноги не слушались.
В комнате кто-то был.
Да нет, почудилось, почудилось — это всё оплывающая свечка, это умирающее пламя рисует страшные тени.
Бешено колотившееся сердце унялось, и Корколь почти убедил себя в том, что приступ паники — лишь следствие ночного кошмара. Почти.
Он приподнялся на локте:
— Кто здесь?
Глупость какая, откуда взялись эти детские страхи? Входная дверь заперта на два оборота, кто мог проникнуть в квартиру — призрак? Почему-то вспомнилась книга сказок, которая в детстве на несколько месяцев лишила его сна. Это был подарок дядюшки, толстый томище в красном переплете. Маленький Гюстав, млея от ужаса, каждый вечер открывал его, потому что таящийся между страницами мир, населенный чудовищами, великанами, драконами, притягивал неудержимо.
Он различил в темноте чернильно-черную на фоне ночи тень, медленно скользящую к кровати, и натянул одеяло до подбородка, словно мог от нее спрятаться.
— Кто здесь?! Ответьте мне!
И тогда тень запела:
Время вишен любил я и юный, и зрелый,
С той поры в моем сердце рану таю.
Богиня Фортуна любовь подарила,
Это она в сердце рану открыла,
И ей не дано утолить боль мою.
Время вишен любил я и юный, и зрелый,
Поныне о нем я память храню.

Стон Гюстава Корколя превратился в хрип и оборвался, когда клинок вошел в его сердце.
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ