Великий сашем Массава, подъезжавший на белом коне, принял за особый знак почета блеск зеркал, поднятых бледнолицыми женщинами в странной одежде.

Придя в прекрасное настроение, он спускался по тропинке медленным шагом в окружении своих воинов и сбежавшихся со всех сторон индейцев. Издали казалось, что он едет словно в венце из перьев. Шествие сопровождалось мерным боем барабанов и ловкими прыжками идущих впереди танцоров.

В конце тропинки он спешился и с рассчитанной торжественной медлительностью подошел к собравшимся. Это был старик высокого роста, с лицом цвета красной меди, изрезанным морщинами. Его бритый череп, выкрашенный в синий цвет, был увенчан фонтаном из разноцветных перьев и двумя ниспадающими пышными хвостами в черную и серую полоску, явно принадлежавшими местной разновидности диких кошек.

Его голая грудь, руки в браслетах и ноги были покрыты такой густой татуировкой, что он казался одетым в тонкую синюю сетку. С шеи до бедер свешивалось несколько рядов невыделанных жемчужин и разноцветных стекляшек. Такие же украшения с перьями были у него на руках и на щиколотках. Короткая набедренная повязка и просторный плащ из блестящей ткани, изготовленной из растительных волокон, были богато расшиты черным по белому. В ушах висели странные подвески из надутых и выкрашенных в красный цвет кожаных пузырей.

Граф де Пейрак подошел к нему, и они приветствовали друг друга величественными жестами. Затем вождь направился к протестантам, осторожно неся обеими руками длинную палку, украшенную двумя белыми крыльями чайки и с золотой коробочкой на конце. Над ней вился тоненький дымок.

Он остановился перед пастором Бокером, на которого ему указал граф де Пейрак.

– Господин пастор, – сказал граф, – великий сашем Массава предлагает вам то, что индейцы называют трубкой мира. Это всего лишь длинная трубка, набитая табаком. Вы должны затянуться несколько раз в его обществе, потому что курить из одной трубки – это символ дружбы.

– Дело в том, что я никогда не курил, – с опаской отвечал старый пастор.

– Все же попытайтесь! Если вы откажетесь, это будет считаться проявлением враждебности.

Пастор поднес трубку к губам, стараясь, по возможности, скрыть свое отвращение. Великий сашем в свою очередь выдул из трубки несколько длинных колец, передал ее стройному подростку с большими черными глазами, повсюду следовавшему за ним, и уселся рядом с графом на ковры, сложенные в тени столетнего дуба, чьи огромные корни, подобно щупальцам, протянулись почти до самого моря.

Никола Перро перевел пастору и Маниго предложение занять места слева от сашема.

Вождь выглядел совершенно невозмутимым. Казалось, он ни на что не обращал особого внимания, но кожа на его безбородом морщинистом лице слегка подергивалась.

Он словно окаменел, но в то же время был настороже. Одну руку он небрежно опустил в сундук с жемчугами и блестящими камнями, преподнесенными ему графом де Пейраком. А другой поглаживал топорик с простой рукояткой из дикой вишни, но с лезвием из великолепной мексиканской яшмы и с огромным изумрудом на конце древка. Это было не столько оружие, сколько символическое украшение.

Его скошенные глаза сужались еще больше, когда он исподтишка поглядывал на своего белого скакуна. Иногда он бросал острый, как бритва, взгляд на кого-нибудь из присутствующих, к ужасу обычно невозмутимого адвоката Каррера и даже такого закаленного человека, как Берн.

Анжелика испытала знакомое ей смутное чувство смятения, которое не прошло даже тогда, когда вождь отвернулся с тем же отрешенным выражением снисходительной скуки.

За ним стояли два индейца, обвешанные украшениями. Представив их, Никола Перро, который должен был переводить слова сашема, дал протестантам некоторые разъяснения.

– Великий вождь Массава прибыл по суше из окрестностей Нью-Амстердама, то есть Нью-Йорка. Его нога никогда не ступала на корабль, хотя он месяцами путешествует в пироге. Тут проходит крайняя граница его владений. Он бывает здесь очень редко, но встреча с графом де Пейраком по его возвращении из Европы была предусмотрена заблаговременно… Хорошо, что вы в ней участвуете, раз вы собираетесь остаться здесь… Вы также видите перед собой двух местных вождей: Каку – предводителя абенаков, береговых охотников и рыбаков, и Мулофва, предводителя могикан, земледельцев и воинов, живущих в глубине страны.

Поклонившись небу и солнцу, великий сашем заговорил. Звук его голоса напоминал монотонную литанию, но иногда в нем слышалась глухая угроза.

– Я, великий вождь Массава, земли которого протянулись от далекого юга, где растет табак и где я против своей воли сражался с вероломными испанцами, обещавшими нам поддержку своих посланцев, но собиравшимися превратить нас в рабов или в бездомных странников.., до границ крайнего Севера, где лишь одни туманы отмечают подвижный предел моего царства. Я говорю о стране, в которой мы находимся и где правит мой вассал Абенакй-Каку, великий рыболов и охотник на тюленей, присутствующий здесь, как и другой мой вассал, не менее достойный, могучий воин и охотник на северных оленей, лосей и медведей, вождь могикан… Не мне, великому вождю могучих и грозных вождей, являться к бледнолицему, как бы знаменит он ни был, чтобы вести переговоры о войне или мире между нами…

Этот монолог прерывался паузами, во время которых сашем, казалось, дремал, в то время как канадец переводил его слова.

– Но я не забуду, что я разделил свою власть с этим человеком, приплывшим с другого берега моря, ибо он никогда не обращал оружие против моих краснокожих братьев… Я дал ему право заботиться о процветании моих земель, как это умеют бледнолицые, оставив за собой право управлять своими братьями, как велят наши обычаи… И тогда надежда родилась в моем сердце, уставшем от сражений и разочарований. Ради него я приму его друзей, ибо он никогда меня не обманывал.

…Беседа продолжалась долго. Анжелика видела, сколько сил прилагает муж, чтобы ни малейшим движением не выдать своего нетерпения. Ей показалось, что сашем беспокоится о том, как вновь прибывшие поведут себя с обитателями береговой полосы в отсутствие его самого или его союзников.

– Не забудут ли они об обещаниях, которые ты мне дал, и не станут ли притеснять и уничтожать все живое вокруг себя, повинуясь ненасытному голоду, живущему в сердцах бледнолицых? Тогда, когда ты будешь далеко отсюда?

«О каком отъезде он говорит?» – подумала Анжелика.

Время от времени ее обжигал взгляд великого сашема, хотя даже самый внимательный наблюдатель не смог бы утверждать, что он обращал на нее свой взор.

«Я непременно должна почувствовать к нему симпатию, – говорила себе Анжелика, – иначе мы все погибли. Если он заметит мой страх или подозрительность, то станет мне врагом».

Но когда Никола Перро перевел то место, где шла речь о ненасытном голоде, живущем в сердцах бледнолицых и заставляющем их уничтожать себе подобных, она научилась понимать этот народ, как раньше его понял ее муж.

«Он сам боится и сомневается. Этот гордый человек с руками, полными даров, вышел навстречу закованным в латы и разящим огнем людям, которые высадились у берегов его владений. А они вынудили его ненавидеть и сражаться…»

Сидевший у ног Массава черноглазый подросток, на которого она сразу обратила внимание, наконец встал и, взяв из рук сашема яшмовый топорик, резким движением погрузил его в песок.

Это послужило сигналом к началу другой церемонии. Все встали и пошли к морю. Массава несколько раз облил себе голову ледяной водой, а затем, пользуясь, как кропилом, пучком кукурузной соломы, который он окунул в сосуд из тыквы, наполненный морской водой, щедро обрызгал своих подданных, так же, как своих старых и новых друзей, повторяя индейское приветствие:

– На пу ту даман асуртати…

Затем все уселись на краю отмели и приступили к пиршеству.