Когда они вернулись, отмель выглядела, как пиршественный стол. Туземцы подносили все новые кушанья, корзины с плодами, мелкими, но ароматными, огромные овощи, различные виды тыкв и помидоров. От костров шел запах свежевыловленной жареной рыбы. Некоторые индейцы пританцовывали, размахивая томагавками, украшенными перьями, – оружием с железным или каменным шаром на конце, которым они пользовались, чтобы оглушать своих врагов.

– Где наши дети? – закричали матери, вдруг испугавшись этих диких забав.

– Мама, мама, – верещала Онорина, бросаясь к матери. – Взгляни, каких креветок поймали мы с мистером Кроули!

Вся рожица у нее была вымазана синим.

– Ты будто чернил напилась!

В таком же виде были все детишки.

– Мы наелись «strawberries» и «whortleberries"…

«Через несколько дней они все заговорят по-английски», – подумали родители.

– Голода вам бояться нечего, – сказал граф, указывая на все вокруг. – Что же касается холода, есть меха и сколько угодно дров.

– И все же Шамплен потерпел неудачу, – повторил Маниго.

– Совершенно верно. А знаете, почему? Он не знал о существовании береговой отмели, испугался высоты приливов – сто двадцать футов – и суровой зимы.

– Разве вы устранили эти трудности? – раздраженно усмехнулся Маниго.

– Нет, конечно. Высота прилива по-прежнему сто двадцать футов, но это по ту сторону Голдсборо, там, где Шамплен разбил свой лагерь. Он уцепился за тот чертов угол, тогда как в получасе верховой езды расположено место, где мы с вами находимся и где высота прилива всего сорок футов.

– Сорок футов тоже слишком много для порта.

– Не правда. Как раз такая высота прилива в Сен-Мало, процветающем бретонском порту.

– Там не такой узкий проход, – заметил Берн.

– Верно, но там есть Ранс со своими отливами и тиной.

– Здесь тины нет, – сказал Маниго, обмакнув руку в прозрачную воду.

– Значит, у вас даже больше надежды на успех, чем ее было у ваших предков, когда они решили построить неприступный порт на той самой скале, которой было суждено стать Ла-Рошелью. Несмотря на приливы, там столько тины, что очень скоро она совершенно задушит порт. Кто же, как не вы, ларошельцы, сумеет освоить это место, столь похожее на ваш родной город?

Анжелика заметила, что все протестанты собрались вокруг того, кого они по-прежнему называли Рескатором. И, как это обычно бывает, когда говорит компетентный человек, все увлеклись и забыли о двусмысленности своего положения. Его вопрос вернул их к действительности.

– Ничего не поделаешь, мы в ваших руках, – с горечью сказал Маниго. – У нас нет выбора.

– Какой выбор вам нужен? – бросил Жоффрей де Пейрак, глядя ему в глаза. – Выбор плыть на Санто-Доминго? Что знаете вы об этом острове, куда нельзя добраться, не заплатив дани карибским пиратам, и который периодически грабят флибустьеры и морские разбойники с острова Тортуги? Да и чем там заняться таким людям, как вы, предприимчивым, энергичным, знающим море и морскую торговлю? Рыбной ловлей? В тамошних скудных ручьях водится лишь немного пескарей, а у берега полно свирепых акул.

– Но у меня там были деньги и отделения торговой компании, – сказал Маниго.

– Вряд ли они уцелели, и дело даже не в пиратских налетах. Vae victis, господин Маниго. Вот если бы у вас сохранилось прочное положение в Ла-Рошели, была бы еще надежда вернуть себе кое-что на островах. Но сами вы разве не уверены в том, что те, кто были на Санто-Доминго и в Ла-Рошели, вашими дорогими, преданными, услужливыми компаньонами, уже поделили все, что вам принадлежало?

Маниго смутился. Слова Рескатора слишком живо напомнили ему о собственных его опасениях. Граф продолжал:

– Сами вы настолько убеждены в этом, что одной из причин, заставивших вас захватить мой корабль, был страх прибыть на острова совершенно нищим, к тому же имея передо мной обязательства оплатить расходы за плавание. Ваш план, достойный корсара, давал вам два преимущества. Устраняя меня, вы тем самым избавлялись от кредитора и владельца прекрасного корабля. Корабль заставил бы считаться с вами тех, кто встретил бы вас хуже, чем бродячего пса, если бы вы явились на острова как нищий переселенец.

Маниго не спорил. Он лишь скрестил руки на груди и склонил голову, глубоко задумавшись.

– Значит, господин граф, вы полагаете, что мои опасения по поводу прежних моих компаньонов на островах и в Ла-Рошели были обоснованными. Это ваше предположение или уверенность?

– Уверенность.

– Откуда вам все это известно?

– Мир не так велик, как кажется. Зайдя однажды в порт у берегов Испании, я встретил одного из самых болтливых людей на свете, некоего Роша, с которым познакомился еще на Востоке.

– Я слышал это имя.

– Он был представителем ларошельской Торговой палаты. Он рассказал мне об этом городе, из которого только что уехал, и о вас, чтобы продемонстрировать, каким образом власть и богатство в Ла-Рошели перейдут от богатых протестантов к католикам. Вы были обречены уже тогда, господин Маниго. Но в то время, слушая его, я не предполагал, что буду иметь.., честь, – он отдал полный иронии поклон, – предоставить на своем корабле убежище тем самым гонимым людям, о которых он мне говорил.

Казалось, Маниго его не слышал. Затем он глубоко вздохнул.

– Что же вы раньше не рассказали обо всем, что знали? Быть может, удалось бы избежать кровопролития.

– Напротив, думаю, что тогда вы бы еще яростнее стремились ограбить меня, чтобы обрести надежду взять верх над врагами.

– То, что былые друзья от нас отвернулись и мы остались без средств, еще не давало вам права распоряжаться нашими жизнями.

– Вы же распорядились нашими. Мы в расчете. К тому же, имейте в виду, что, кроме выращивания сахарного тростника и табака, в чем у вас нет никакого опыта, вы могли бы там заняться только работорговлей. Так вот, я никогда не стану способствовать появлению еще одного торговца неграми. Здесь вам придется отказаться от этого недостойного промысла. Поэтому вы сможете заложить основы нового мира, который не будет с самого начала нести в себе зародыш разрушения.

– Но на Санто-Доминго мы могли бы возделывать виноград. Именно таково было наше намерение, – сказал один из ларошельцев, изготовлявший дома бочки для шарантских вин.

– На Санто-Доминго виноград не растет. Испанцы пытались его выращивать, но тщетно. Чтобы лоза плодоносила, нужен перерыв в сокообразовании. Он происходит благодаря смене времен года. На островах же сок циркулирует постоянно, и листья не опадают. Нет времен года, нет и виноградников.

– Но ведь пастор Рошфор в своей книге писал…

Граф де Пейрак покачал головой.

– Пастор Рошфор, храбрый и уважаемый путешественник, с которым мне приходилось встречаться, невольно отразил в своих сочинениях свой особый взгляд на жизнь, свои поиски земного рая и земли Ханаан. По этому в его повествованиях есть явные ошибки.

– Ха! – воскликнул пастор Бокер, с силой ударив по своей толстой Библии.

– Я с вами совершенно согласен! Я никогда не доверял этому ясновидцу.

– Поймите меня правильно. У ясновидцев есть и хорошие стороны. Они служат прогрессу человечества, вырывая его из вековой рутины. Они видят символы, истолковывать же их должны другие. Пусть писатель Рошфор допустил досадные географические неточности и описывал со слишком наивным восхищением богатства Нового Света, но те переселенцы, которых он привлек за океан не были обмануты. Скажем, что уважаемый пастор слишком хорошо усвоил то символическое чувство, которое является основой индейской духовности. Конечно, на побегах дикого винограда не растут сочные гроздья, так же как на ветвях хлебного дерева нет румяных булочек. Но изобилие, счастье, душевный покой возможны повсюду лишь для тех, кто сумеет открыть истинные богатства, которые может дать эта земля, полюбить ее и не переносить сюда суетные раздоры Старого Света. Разве не ради этого вы приехали сюда?

Во время этой продолжительной речи голос Жоффрея де Пейрака то срывался, то становился хриплым, но ничто не могло остановить пламенный поток его слов. Он не обращал внимания на свое раненое горло, так же как когда-то, дерясь на дуэли, не думал об искалеченной ноге. Горящий взгляд под густыми бровями привлекал слушателей и передавал им его убежденность.

Мавр, заменивший при нем служителя Абдуллу, приблизился и подал ему одну из чудных пузатых фляг золотисто-желтого цвета с таинственным напитком, принесенным индейцами. Граф выпил залпом, не задумываясь, что это было.

Вдали послышалось конское ржание. Два индейца спустились на берег на лошадях, рассыпавших камешки копытами. К ним вышли навстречу, и они передали послание. Великий сахем Массава был уже в пути, чтобы приветствовать новых бледнолицых. Были отданы приказы на всех языках, чтобы ускорить выгрузку подарков, которые скапливались на берегу по мере того, как их перевозили с «Голдсборо»: новенькие мушкеты, завернутые в промасленное полотно, холодное оружие, изделия из стали.

Габриэль Берн не смог удержаться, чтобы не заглянуть в открытые сундуки.

Жоффрей де Пейрак наблюдал за выражением его лица.

– Ножевой товар из Шеффилда, самый лучший, – заметил он.

– Знаю, – подтвердил Берн.

Впервые за много дней напряженное выражение сошло с его лица, взгляд оживился. Он как бы забыл, что разговаривает с ненавистным соперником.

– Не слишком ли это хорошо для дикарей? Они бы удовольствовались и меньшим.

– Индейцам нелегко угодить в том, что касается оружия и инструментов. Обманув их, я бы свел к нулю преимущества сделки. Подарки, которые вы видите, должны обеспечить нам мир на территории более обширной, чем все французское королевство. Их также можно обменять на меха или продать за золото и драгоценные камни, которые остались у индейцев с незапамятных времен от их таинственных городов. Драгоценности и благородный металл по-прежнему ценятся на побережье, причем необязательно в форме золотых монет европейской чеканки.

Берн в задумчивости вернулся к своим друзьям. Они по-прежнему держались все вместе и хранили молчание. Их подавляла огромная территория, которая вдруг досталась им, лишившимся всего. Они без конца смотрели на море, скалы, их взгляд поднимался к холмам с гигантскими деревьями, и каждый раз все вокруг выглядело иначе из-за блуждающего тумана, придававшего пейзажу то приветливую мягкость, то бесчеловечную дикость.

Граф следил за ними, положив руки на пояс. Глаз его, чуть растянутый шрамом на щеке, сощурился в усмешке и принял сардоническое выражение, но Анжелика уже знала, что скрывается за этой видимой черствостью. Сердце ее рвалось к нему в пылком восхищении.

Вдруг он произнес вполголоса, не оборачиваясь к ней:

– Не смотрите на меня так, прекрасная дама, вы внушаете мне праздные мысли. Сейчас не время.

И, обращаясь к Маниго:

– Каков будет ваш ответ?

Судовладелец провел рукой по лбу.

– Возможно ли в самом деле жить здесь?.. Все так чуждо для нас. Созданы ли мы для этого края?

– Почему же нет? Разве человек создан не для всей земли? Зачем тогда вы принадлежите к высшему роду животного мира, роду, наделенному той самой душой, которая одухотворяет смертное тело, той верой, которая, как говорится, движет горами, если боитесь взяться за дело с тем мужеством и умом, которые проявляют даже муравьи или слепые термиты?

Кто сказал, будто человек может жить, дышать и думать лишь на одном месте, как раковина на берегу? Если ум принижает его, вместо того чтобы возвышать, пусть лучше человечество исчезнет с лица земли, уступив место бесчисленным насекомым, в тысячу раз более многочисленным и активным, чем человеческое население земного шара, и пусть они заселят его в грядущие века своими микроскопическими племенами, подобно тому, как это было в начале творения, когда мир, еще не обретший форму, был населен одними гигантскими породами чудовищных ящериц.

Протестанты, непривычные к столь пространным речам и к подобным блужданиям мысли, взирали на него в великом изумлении, а ребятишки жадно ловили каждое слово. Пастор Бокер прижимал к груди свою Библию.

– Я понимаю, – произнес он, задыхаясь от волнения, – понимаю, что вы имеете в виду. Если человек не способен повсюду продолжать дело созидания, стоит ли ему в таком случае быть человеком? И зачем тогда нужны люди на земле? Теперь я понял Божий наказ Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я укажу тебе».

Маниго простер свои могучие руки, требуя слова:

– Не стоит заблуждаться. Разумеется, у нас есть душа, у нас есть вера, но нас всего пятнадцать человек, а перед нами огромная задача.

– Вы не правильно считаете, господин Маниго. А ваши жены и дети? Вы всегда говорите о них, как о безответственном стаде блеющих овец. Между тем они доказали: в том, что касается здравого смысла, выдержки и мужества, они стоят вас всех. Даже ваш маленький Рафаэль, который сумел не умереть, несмотря на лишения и тяготы пути, какие редко переносят младенцы его возраста. Ведь он даже не заболел… А тот ребенок, которого носит под сердцем ваша дочь? Только благодаря ее выносливости в нем сохранилась жизнь, еще не успевшая начаться. Он родится здесь, на американской земле, и сделает вашим этот край, потому что, не зная другого, полюбит его, как свою родную землю. У вас храброе потомство, господа ларошельцы, и мужественные жены. Вас не просто пятнадцать человек. Вы уже целый народ.

Кушанья, которые без конца готовили и приносили, распространяли смешанные запахи, незнакомые и аппетитные. Протестантов вдруг окружили со всех сторон и принялись угощать. Индианки, такие же гордые, как их мужья, но улыбающиеся, притрагивались к одеждам европеек, болтали, издавали громкие восклицания. Женщинам они клали руку на живот, затем, отпрыгнув в сторону, поднимали эту руку и задерживали ее на разной высоте с вопросительным видом.

– Они хотят знать, сколько у вас детей и какого возраста, – объяснил Никола Перро.

Установленный таким образом рост всего семейства Каррер, начиная с маленького Рафаэля, вызвал небывалый восторг. Вокруг мадам Каррер завелся настоящий хоровод с хлопаньем в ладоши и радостным улюлюканьем.

Этот разговор вернул их к привычной заботе:

– Где же наши дети?

На этот раз они действительно исчезли. Только нескольких удалось обнаружить. Никола Перро пошел разузнать, в чем дело.

– Их всех увел Кроули в лагерь Шамплена.

– Кто такой этот Кроули? И где лагерь Шамплена?

В этот день, которому суждено было попасть в анналы территории Мэн, произошло столько событий, что за ними невозможно было уследить.

Анжелика оказалась на лошади, скачущей по узкой тропинке, устланной сухим мхом, под тенью деревьев, достойных Версаля, вдоль берега, усеянного скалами, на которые, как разъяренный зверь, бросалось море. Завывания моря и ветра, свет, просеянный сквозь листья, ощущение то населенного, то пустынного пространства придавали особое очарование этому месту.

Лесные охотники вызвались сопровождать встревоженных матерей. Для тех, кто не умел ездить верхом, нашлись повозки с соломой. В последнюю минуту к ним присоединилась часть мужчин.

– Вы думаете, я вас отпущу с этими бородатыми распутниками? – заявил жене адвокат Каррер. – То, что эти черномазые устроили вам триумф, потому что у вас одиннадцать детей, которые отчасти и мои, еще не повод, чтобы вести себя, как в голову взбредет. Я еду с вами.

Хотя тропинка была узкая и по пути им пришлось переправиться через реку, дорога заняла меньше часа. Это была хорошая прогулка для детей, они с удовольствием размяли себе ноги. Показались разрушенные хижины. Они были построены около пятидесяти лет тому назад несчастными поселенцами Шамплена. Заброшенные хижины частично сохранились на опушке леса, на просторной лужайке, полого спускавшейся к песчаной отмели красновато-кораллового оттенка. Но в отличие от их бухты, расположенной в нескольких милях отсюда, эта не могла служить убежищем. Отмель была загромождена отвесными скалами, которые штурмовали яростные волны.

Ребятишки резвились и гонялись друг за дружкой между хижинами.

– Мама, – крикнула Онорина, покатившись навстречу матери, как маленький шарик. – Я нашла нам с тобой дом. Самый красивый, там всюду розы. И месье Кро отдает его нам одним, тебе и мне.

– И нам тоже! – крикнул разгневанный Лорье.

– Тише, тише, крикливые маленькие койоты, – произнес странный человек, стоявший в начале тропинки, как хозяин, встречающий уважаемых посетительниц.

Свою меховую шапку он держал в руках, обнажив ярко-рыжую шевелюру. Он был гладко выбрит, если не считать бакенбард, – но не на висках, а на скулах – которые образовывали нечто вроде щетинистой маски огненного цвета, производившей сильное впечатление на людей, не знакомых с этой особенностью шотландского племени.

Он объяснялся наполовину по-французски, наполовину по-английски и с помощью мимики, как индейцы. Понять его было нелегко.

– Девочка права, mylady. My inn is for you. Меня зовут Кроули, Джордж Кроули, и в my store вы найдете every furniture for houshold… Взгляните на мои дикие розы.

Но уже ничего не было видно, так как выпал густой туман, струящийся вокруг мириадами блестящих капелек.

– Ох, – простонала мадам Каррер, – никогда я не привыкну к этому туману.

– Дети, где вы?

– Мы здесь! – крикнули невидимые дети.

– Бог знает, что они будут творить со мной в этой стране!

– Come in!.. Come in!.. – говорил шотландец.

Пришлось пойти за ним на слух.

– No туман, – говорил он снисходительно. – Нет тумана to day. Он то появляется, то исчезает. Зимой, yes, здесь самый густой туман в мире.

Как он и обещал, туман рассеялся, унесенный ветром.

Анжелика очутилась перед деревянным домиком с соломенной крышей, увитым цветущими розами нежных оттенков и с чудесным запахом.

– Вот мой дом, – объявила Онорина.

И она дважды обежала вокруг, крича, как ласточка.

Внутри был разожжен добрый огонь. В доме было целых две комнаты, обставленных мебелью, сделанной из бревен или же грубо вырезанной из древесных стволов. Они были немало удивлены, обнаружив стол черного дерева с витыми ножками, который подошел бы и для гостиной.

– Подарок месье де Пейрака, – заметил шотландец с удовлетворением.

Он показал также оконные стекла, роскошь, совершенно не известную в других хижинах. Там на окнах были только рыбьи пузыри, пропускавшие слабый свет.

– Раньше и я довольствовался этим.

Это «раньше» было довольно давно. Кроули был помощником капитана на корабле, разбившемся тридцать лет назад о непреодолимые скалы у берегов Мэна. Единственный оставшийся в живых, он добрался, весь в ранах, до негостеприимного берега. Ему так здесь понравилось, что он решил остаться.

Считая себя господином этих мест, он встречал меткими стрелами, выпущенными с верхушки деревьев, всех пиратов, пытавшихся укрыться в бухте. Индейцы ему не помогали. Они были миролюбивы и никогда не начинали боевые действия. Кроули сам прогонял незваных гостей.

Благодаря своей дружбе с одним из вождей могикан, с которым он встретился на переговорах в Бостоне, Жоффрей де Пейрак узнал о неприступном убежище в Голдсборо и о причинах висевшего над ним проклятия. Ему удалось заключить союз со «злым духом» Кроули, который тем более охотно согласился на его предложения, что уже искал покупателей на свои меха. Дело в том, что, обосновавшись среди заброшенных хижин Шамплена, он обнаружил в себе непреодолимую страсть к торговле. Любопытный дар, состоящий в том, чтобы, не имея ничего, сделать из этого ничего состояние. Поначалу он продавал туземцам советы, как лечить болезни, с которыми не справлялись их колдуны. Затем волынки, которые делал сам из тростника и мочевых пузырей или желудков убитых животных. Затем концерты, которые он давал, играя на этих волынках. Охотники из Канады привыкли останавливаться у него, расплачиваясь мехами за приятную беседу и музыкальные вечера.

Жоффрей де Пейрак купил у него меха, заплатив скобяными товарами и безделушками, превратившими Кроули в торгового короля этого края. Все это он и поведал дамам, усевшимся вокруг огня. Он еще не решил, как ему следует отнестись ко вновь прибывшим, но, не будучи от природы молчаливым человеком, полагал, что пока они могут составить ему компанию. Так приятно было вновь увидеть женщин с белой кожей и светлыми глазами! У него самого жена была индианка и полно «papooses», то есть малышей.

Эти малыши подавали дамам, сидящим на скамьях, корзиночки со смородиной и земляникой, тогда как Кроули продолжал свою местную летопись. Месье д'Урвилль, говорил он, отчаянная голова, уехал в Америку после какой-то темной истории с дуэлью. Здесь этот красавец мужчина покорил сердце дочки вождя племени Абенаки-Каку. Он в отсутствии графа де Пейрака охранял форт, закрывая доступ в бухту Голдсборо.

Что же до испанца дона Фернандеса и его солдат, то это были единственные, кто уцелел из экспедиции в Мексику, сгинувшей в непроходимых лесах Миссисипи. Все остальные были убиты, а эти добрались до Мэна, исхудалые, полуживые, утратившие память о прошлом.

– У этого дона Фернандеса свирепый вид, – заметила Анжелика. – Он то и дело показывает зубы.

Кроули с улыбкой покачал головой. Он объяснил, что усмешка испанца – это нервный тик, оставшийся у него после пыток, которым его подвергли ирокезы, жестокое племя, племя Длинного Дома, как их называют в этих краях из-за их вытянутых вигвамов, в которых живет сразу много семей.

Господин де Пейрак перед последним отплытием в Европу хотел было отвезти испанцев на родину. Как ни странно, они отказались. Большинство этих наемников никогда не покидали Америку. Они знали одно-единственное ремесло: отыскивать легендарные города да рубить на куски индейцев. Во всем остальном это были вовсе не злые люди.

Анжелика оценила по достоинству юмор рассказчика.

Наконец Кроули заметил, что уже поздно, и раз все согрелись, он хотел бы показать им свои владения.

– Здесь есть четыре или пять хижин, которые можно приспособить под жилье. Come in! Come in!

Онорина схватила Анжелику за платье.

– Мне так нравится месье Кро. У него волосы такого же цвета, что у меня, и он привез меня на своей лошади.

– Да, он правда славный. Нам очень повезло, что он сразу пригласил нас в свой красивый дом.

Онорина не сразу решилась задать вопрос. Она колебалась, опасаясь ответа.

– Может, это мой отец? – спросила она наконец, обратив к Анжелике перепачканную синим рожицу с глазами, полными надежды.

– Нет, это не он, – сказала Анжелика, сама страдая от ее разочарования, как и всякий раз, когда что-нибудь задевало ее дочь.

– Ах! Какая ты злая, – прошептала Онорина.

Они вышли из дому, и Анжелика хотела показать девочке розы. Но та не давала себя отвлечь.

– Разве мы не приплыли на другой берег моря? – спросила она через минуту.

– Да.

– Тогда где же мой отец? Ты ведь говорила, что на другом берегу я увижу и его, и братьев.

Анжелика не припоминала, чтобы она говорила нечто подобное, но спорить с воображением Онорины не приходилось.

– Везет Северине, – сказала девочка, топая ножкой. – У нее есть и отец, и братья, а у меня никого.

– Не надо завидовать. Это нехорошо. У Северины есть отец и братья, зато у нее нет матери. А у тебя есть.

Этот довод, видимо, поразил малышку. После минутного размышления горе ее улетучилось, и она побежала играть с друзьями.

– Вот, по-моему, прочная хижина, – говорил Кроули, постучав сапогом по сваям здания, открытого всем ветрам. – Устраивайтесь!

Примечательно, что все эти дома выстояли в непогоду, доказав тем самым свою прочность.

И все же ларошельцы растерянно взирали на развалины, напоминавшие о смерти, болезнях, отчаянии людей, покинутых на краю света и погибавших здесь один за другим в борьбе с враждебной природой. Поразительны были розы, обвившие все вокруг, заставляя забыть об океане, воющем неподалеку, о грядущей зиме со шквальными ветрами и снегом, которая скует скалы льдом; о зиме, некогда сгубившей колонистов Шамплена.

Шотландец смотрел на них, не в силах понять, отчего у них так вытянулись лица.

– Если сейчас все возьмемся за дело, у вас будет по меньшей мере четыре помещения для ночлега.

– Да, а где же мы сегодня будем ночевать?

– Да, пожалуй, только здесь, – объяснил Никола Перро. – Форт и так набит до отказа. Иначе придется вернуться на корабль.

– Нет, только не это, – воскликнули они дружно.

Жалкие хижины сразу показались им дворцами. Кроули сказал, что может дать им доски, инструменты и гвозди. Он возглавил работы, послал индейцев нарезать соломы на крыши. Все с жаром взялись за дело.

Туман, переливающийся всеми цветами радуги, то появлялся, то исчезал, то открывал море вдали, то окутывал лужайку, где они работали, и тогда были видны розовые и зеленые дрожащие отблески. Правда, любоваться ими было некогда.

Напевая псалмы, пастор Бокер орудовал молотком так, будто он только это и делал всю жизнь.

Каждую минуту появлялись все новые индейцы, несущие яйца, кукурузу, рыбу, омаров, а также превосходную пернатую дичь, подвешенную на колья, великолепных дроф, индеек. Дом Кроули с примыкающим к нему «магазином» служил штаб-квартирой.

Вскоре были готовы один, затем два дома. В одном из них удалось разжечь огонь, и из трубы повалил славный дымок. Анжелике первой пришло в голову наполнить водой котел, повесить его над очагом и бросить туда омара. Затем она посадила трех девушек ощипывать индюшек.

Из досок сделали рамы и перетянули их лыком.

Получились кровати, которые бородачи устлали тяжелыми шкурами.

– Вы сладко будете спать сегодня ночью, бледные рыбки, вышедшие из моря, красивые белые чайки, перелетевшие через океан.

Эти люди, пришедшие с севера, из канадских провинций, говорили по-французски медленно, но поэтично. В их речи чувствовалась привычка подбирать длинные иносказания и цветистые образы, приобретенная во время бесконечных бесед с индейцами.

– Ларошельцы! Ларошельцы! Посмотрите-ка! – воскликнула Анжелика.

Она указывала на очаг. Огромный омар, которому не хотелось вариться, приподнял крышку. Символ изобилия для этих уроженцев морских берегов, он выставил из кастрюли обе клешни и рос, рос в облаке пара, как потустороннее видение…

Все расхохотались. Дети бросились вон из дома с пронзительными криками, толкаясь, валяясь по земле, смеясь до упаду.

– Да они пьяны, – испуганно закричала мадам Маниго, – чем их напоили?

Мамаши бросились смотреть, что пили дети. Но если они и впрямь опьянели, то лишь от спелых ягод, от родниковой воды, от пламени, пляшущего в очаге…

– Они опьянели от земли, – растроганно сказал пастор. – От вновь обретенной земли. Как бы она не выглядела, где бы не находилась, она не может не очаровывать после долгих сумрачных дней потопа…

Он указал на радужный свет, лившийся сквозь листву и дальше через прибрежные скалы, отражавшийся в волнах.

– Смотрите, дети мои: вот символ Нового Союза.

Он простер руки, и по его пергаментному лицу потекли слезы.