Первым вышел из люка Эриксон. Лицо коренастого коротышки было непроницаемым. Переваливаясь на низких ножках, он взобрался по лестнице на полуют.

Анжелика, окруженная несколькими женщинами, думала, что вслед за ним появится высокий силуэт ее мужа. Этого не произошло. На палубу вышел Никола Перро со своим индейцем, затем десяток матросов: англичане и трое мальтийцев. Один матрос пошел к Эриксону на корму, остальные вместе с бородатым канадцем присели возле шлюпа. Держались они уверенно, и направленные на них мушкеты, видимо, не очень их волновали. Никола Перро вытащил трубку и с независимым видом набил ее. Закурив, он огляделся вокруг.

– Если на парусах вам нужны дополнительные люди, – сказал он своим тягучим голосом, – то можно вызвать подмогу из трюмов.

– Нет, – резко ответил Маниго, с особой настороженностью следивший за ним. – «Мой» экипаж прекрасно управляется с этой работой.

– А кто будет переводить на испанский указания Эриксона марсовым?

Ответа не последовало.

– Ну, ладно! – вздохнул он, тряхнув трубкой с видом человека, с большой неохотой прерывающего свой отдых. – В таком случае беру это на себя. Я ничего не смыслю в морском деле, но говорю на всех диалектах побережья. Мне приказано не щадить себя, и, хотя мои таланты невелики, я готов.

Он приподнял свою меховую шапку и направился на корму. Назначив часовых для охраны мятежных матросов, Маниго последовал за ним. Тот факт, что Рескатор остался внизу, вызвал у гугенотов смешанное чувство облегчения и досады. Досады, так как его познания в навигации и практическое мастерство вселили бы в подавленных пассажиров уверенность, что и на этот раз он вызволит их из беды. Облегчения, потому что в его присутствии все испытывали страх. При нем даже у Маниго появлялось сомнение в успехе его затеи. Для контроля над ним не хватило бы и шести мушкетов. Зато присланные на подмогу его люди не должны были доставить особых хлопот. К тому же они выглядели усталыми и безразличными ко всему. Без сомнения, эти люди были готовы пожертвовать своей частью добычи, лишь бы сойти на берег и избежать неминуемой гибели. Должно быть, они убедили непреклонного Рескатора согласиться на эту неожиданную для мятежников полукапитуляцию, чтобы не упустить последнюю возможность спастись.

– Надо уметь проявить твердость, – оживленно вещал адвокат Каррер, – этот спесивец капитулировал перед нашей позицией. Мы выиграли партию.

– Прошу вас, не вертите так своим пистолетом, – успокаивала его жена.

Зябко потерев руки под шалью, она добавила:

– Если бы вы переговорили с ним с глазу на глаз, то поняли бы, что отнюдь не страх за свою жизнь и жизнь других вынудил этого человека прислать нам лоцмана.

– А что же тогда?

Но женщины только пожали плечами – они и сами не знали. Серый туман пропитал сыростью волосы и одежду Анжелики, но она так же, как и другие, не хотела уходить в каюту, пока не увидит Эриксона за штурвалом. Однако маленький боцман, к которому сразу же приставили часовых, не проявлял особого рвения и, казалось, просто опирался на штурвал. Со стороны можно было подумать, что Эриксон не то спит, не то дремлет с открытыми глазами. В нескольких шагах от него с рупором погибшего капитана Язона стоял бородатый канадец с неизменной трубкой в зубах.

Прошло несколько часов, и тревога вновь охватила пассажиров. Корабль продолжал путь на север, но только с еще большей скоростью, так как Эриксон сразу же распорядился установить паруса по ветру.

У ларошельцев возникло подозрение, что коварный Рескатор прислал им его только для того, чтобы приблизить кораблекрушение.

– Неужели это возможно? – шепотом спросила Абигель Анжелику. – Вы верите в то, что он способен так поступить?

Анжелика решительно покачала головой, но в глубине души она засомневалась. Может ли она стать гарантом намерений любимого, которые ей, по существу, неизвестны. Ей очень хотелось верить человеку, которого она обожала. Но что она узнала о нем в прошлом? Жизнь не дала ей времени приобщиться к богатой, напряженной, разнообразной духовности мужа. Но ведь могло произойти и обратное – если бы у них сложилась совместная жизнь, то пришлось бы расстаться со многими иллюзиями и понять, что с годами мужчина и женщина, как бы ни были они близки, непрестанно, но тщетно ищут друг друга, словно в плотном морском тумане, и что в этом мире их союз – мираж. «Кто же ты, в чьем взоре я пытаюсь найти свое счастье? И не остаюсь ли я сама непостижимой тайной для тебя?..»

Если верно, что Жоффрей задает себе те же вопросы и при всей своей замкнутости и внешней жесткости постоянно взывает к ней всем своим существом, тогда потеряно еще не все.

Они звали друг друга, протягивали друг другу руки сквозь седые клубы разлучавших их стойких туманов.

И всегда над ними висела опасность другой разлуки, стремительной, как это течение, которое сейчас с бешеной скоростью несло их корабль в неведомую даль.

«Нет, он не любит меня. Я так и не завладела его сердцем. Наверное, мне удалось возбудить в нем всего лишь поверхностную страсть. А этого слишком мало, чтобы он снизошел к моим мольбам, прислушался ко мне… Как ужасно ощущать себя бессильной, стоять перед ним с пустыми руками.., и чувствовать, как он одинок, зная, что я была его женой».

Окружавшие ее женщины видели, как она шевелила губами и что-то шептала, машинально теребя пальцами свои светлые волосы, посеребренные жемчужными капельками воды. В их глазах она прочла немую мольбу.

– Ах! Вы бы лучше помолились, – нетерпеливо сказала Анжелика. – Причем именно сейчас, вместо того, чтобы ждать какого-то чуда от вашей несчастной попутчицы.

Опустившаяся ночь была наполнена глухим шумом волн, свистом ветра и боем сигнального колокола, в который звонили, преодолевая усталость, юнги Мартиал и Тома. Этот несмолкаемый звон наводил уныние.

«Как они наивны, эти люди, несмотря на их воинственный вид! Звонить в сигнальный колокол во время тумана надо на широтах Ла-Рошели, Бретани или Голландии, чтобы оповестить другие корабли, людей на суше, зажигающих маяки. Но здесь, в этой тишине, в колокол звонят только для нашего самоуспокоения, пытаясь уверить, что мы не одни на целом свете…»

Казалось, звучит похоронный звон. Онорина прижалась к Анжелике, и ее широко раскрытые глаза напоминали матери ту ночь, когда она увела малютку в обледенелый лес, где рыскали волки и солдаты.

Она решительно поднялась.

«Я спущусь вниз.., поговорю с ним. Должны же мы знать, что нас ждет!»

В этот момент прозвучал усиленный рупором голос Никола Перро и, посмотрев вверх, все увидели в сгустившейся тьме, как затрепетали и упали паруса, раздался треск, и корабль неистово закачался, как будто сопротивляясь трудному маневру. Команды следовали одна за другой, все матросы сбились с ног. Даже испанцы проявляли непривычную для них дисциплинированность.

Люди Рескатора, до сих пор безучастно сидевшие возле шлюпа, вскочили и стали внимательно следить за парусами. Они должны были прийти на помощь в трудную минуту, но, видя, что новички вполне справляются без них, не стали вмешиваться. Наблюдая за действиями команды, они жестами выражали свое одобрение. Один из них зажег огнивом фонарь и стал что-то напевать, другой принялся жевать табак.

– Мне кажется, что наши парни не такие уж плохие моряки, – сказала госпожа Маниго, уловив реакцию людей Рескатора. – Похоже, что наши пленники готовы поставить им хорошую отметку. Мэтр Каррер, а что, если бы они разбежались по вантам? Было бы интересно посмотреть, как вы будете ловить их, вы, любитель порассуждать о маневрах корабля, ни разу не притронувшись ни к парусам, ни к штурвалу.

Прикорнувший адвокат, вооруженный мушкетом и пистолетом, встрепенулся. Раздался смех. Вместе с надеждой вернулось и чувство юмора. Произошла какая-то перемена. В воздухе снова захлопали тугие паруса.

Но рассвет принес измотанным женщинам полное разочарование. Стало холоднее, чем накануне, но еще больше всех бросало в озноб от ощущения неодолимой мощи течения. В розданной воде был привкус гнилого дерева. Ее собрали со дна бочек. Разговаривать никому не хотелось, и когда вбежал радостный Ле Галль, на него посмотрели, как на безумца.

– Добрые вести.., спешу успокоить вас, сударыни! Мне удалось с помощью лага определить наше положение, что было не просто, потому что мало солнца. Так вот, мы изменили направление и теперь идем на юг.

– На юг? Но сегодня холоднее, чем вчера!

– Это потому, что последние два дня нас увлекало теплое Флоридское течение. Теперь же – и я готов держать пари – мы попали в холодное течение из Гудзонского залива.

– Проклятая страна! – проворчал хранивший молчание старый пастор. – Попробуйте разобраться во всех этих теплых и холодных течениях! Я задаю себе вопрос, не были бы королевские тюрьмы для нас более гостеприимными, чем эти опасные края, где все наизнанку – и люди, и стихия.

– Отец! – с укором сказала Абигель.

Пастор Бокер тряхнул седыми прядями. Еще далеко не все ясно. Главное не в смене течений, думал он, а в том, как избежать новых жертв.

Паства совсем отошла от него, да он и сам не знал, о чем с ней говорить. Что касается всех прочих, то эти нечестивцы вообще были глухи к заклинаниям старого пастора, его призывам к справедливости и милосердию.

– Я никогда не соглашался с пастором Рошфором, этим неисправимым авантюристом, который хотел всех нас разослать по океанам. Пропади он пропадом. Вот к чему это приводит…

Между тем, женщины осыпали Ле Галля вопросами.

– Когда будет высадка, прямо сейчас?

– Где она будет?

– Что говорят Эриксон и канадец?

– Ничего! Попробуйте поговорить с этим ворчливым медведем или чертовым горбуном, который так же общителен и приветлив, как устрица в раковине. Зато он великолепный рулевой. Вчера он мастерски воспользовался слиянием двух течений для перевода корабля из одного в другое. Фантастический маневр, особенно в таком густом тумане.

– Совершенно убежден, что он голландец, – назидательно произнес Мерсело.

– Увидев его шпагу и одежду, я подумал сначала, что он шотландец, но на самом деле только голландцы могут так чувствовать течения. Они будто нюхом их чуют…

Слушая его, Анжелика вспомнила, как, сидя за своим письменным столом в Ла-Рошели, он каллиграфическим почерком писал гусиным пером «Летопись реформации». Сегодня его белый воротник выглядел, как тряпка, черный сюртук треснул по швам в плечах, а ноги были босыми – башмаки он, видимо, потерял в сутолоке мятежа.

– Очень хочется пить, – сказал он.

– Могу предложить рюмку шарантской водки, мой друг, – с горькой усмешкой пошутила его супруга.

Намек на былой комфорт на родной земле вызвал в памяти янтарную пиратскую водку, зрелые гроздья винограда на стенах Коньяка. Сейчас в горле жгло от морской соли, а кожа у всех была скользкой, как у сельди в бочке.

– Скоро мы пристанем к берегу. Там должны быть родники, тогда и напьемся.

Слова Ле Галля вызвали вздохи надежды.

Анжелика держалась в стороне. Как только дела шли лучше, на нее переставали обращать внимание, но если что-то разлаживалось, все начинали умолять ее что-нибудь сделать. Пожав плечами, она подумала, что и к такому отношению можно привыкнуть.