VII
ГРОМЫ И МОЛНИИ

— Ну как, Николя, тебе лучше? Ох, как ты меня напугал!

Не открывая глаз, молодой человек поднес руку к голове и нащупал за левым ухом огромную шишку, заклеенную мягким пластырем. Открыв глаза, он увидел, что лежит на кровати абсолютно голый. Рядом на стуле сидела одетая по-домашнему женщина и с улыбкой смотрела на него. Схватив простыню, Николя стремительно натянул ее до самого подбородка, и только тогда взглянул на свою сиделку.

— Ты меня не узнаешь? Антуанетта, твоя подружка.

— Это ты? Я помню… Что со мной случилось? Мне показалось, что меня сбила лошадь.

— Лошадь, но только не по своей воле! Сегодня утром я вышла на улицу и увидела, как какой-то фиакр мчится прямо на тебя. Ты пытался отскочить, упал, а он понесся дальше, даже не замедлив ход. Я подбежала, увидела, что ты совершенно бледный и у тебя течет кровь. Я испугалась и попросила отнести тебя ко мне в комнату, а потом позвала соседского цирюльника, который перевязал тебя и пустил тебе кровь. Он сказал, что от ушиба ты потерял сознание. Наконец ты очнулся, и я очень рада.

— Кто меня раздел?

— Опять за свое! По-прежнему всего стыдишься! Конечно, я, и не в первый раз… Ты же не хотел, чтобы я испачкала свою кровать твоей грязной и окровавленной одеждой?

Он покраснел. Антуанетта скрашивала его досуг, когда он осваивал азы ремесла. Тогда при одном только воспоминании об Изабелле он немедленно начинал корить себя за эту интрижку. Тем не менее эта простая и приветливая девушка привлекала его и пробуждала сердечное волнение. Она служила горничной у супруги председателя парламента. Скромная и всегда веселая, она никогда ничего не просила. Испытывая к ней чувство нежной дружбы, он делал ей небольшие подарки — красивую шаль, букет цветов, серебряный наперсток, а иногда, в хорошую погоду, водил ее в какой-нибудь загородный кабачок.

— Который час?

— На колокольне Сен-Рош только что пробили Ангелус.

— Как, так поздно? Мне пора идти.

Он попытался встать, но у него закружилась голова, и он упал на кровать.

— Тебе надо отдохнуть, Николя.

— A как же ты? Твоя работа?

Она отвела глаза и не ответила. В комнате было не топлено, и она зябко повела плечами. Проскользнув под одеяло, она прижалась к нему. Он был очень благодарен ей. Когда он вновь ощутил ее запах, ее нежные прикосновения, ему показалось, что он видит прерванный когда-то сон. Он не заметил, как она разделась, и не нашел в себе силы оттолкнуть ее. Ее ласки, привычные и всегда новые, на этот раз были неторопливыми и усиливали любовное томление; он столь же плавно отвечал на них. Его обострившиеся чувства отзывались на каждое прикосновение. Отбросив раскаяние, он почувствовал себя по-настоящему счастливым и, умиротворенный, погрузился в сладостное оцепенение.

Четверг, 8 февраля 1761 года.

Николя проснулся от запаха кофе. Он чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Но стоило ему повернуть голову, как рана дала о себе знать резкой тянущей болью. Антуанетта, одетая, протянула ему чашку кофе и маленький хлебец. Несмотря на раннее утро, она успела сбегать за покупками. Николя привлек ее к себе и поцеловал. Она со смехом высвободилась.

— Падение пошло тебе на пользу. Вчера вечером ты был не таким, как раньше, — более нежным, более…

Он не ответил и продолжал молча пить кофе, глядя на нее с нежностью и смущением.

— Антуанетта, почему ты больше не живешь у председателя?

Он хорошо помнил ее крохотную комнату, куда он, держа в руках башмаки, поднимался по винтовой лестнице с черного хода. Тогда он больше всего боялся, как бы кто-нибудь его не увидел.

— Это долгая история, — ответила девушка. — Я служила у него два года, и все это время мне нравились и работа, и хозяева. Хозяйка обращалась со мной ласково и не обременяла поручениями. Но год назад у них поселился кузен хозяина; он немедленно начал приставать ко мне со всякими гнусностями. Сначала я только смеялась и делала вид, что не замечаю его намеков. Потом сказала ему, что я честная девушка и поступила в этот дом не для того, чтобы потерять в нем свою честь. Я напомнила ему, что у него молодая и красивая жена и он должен посвящать все свое время ей.

При мысли о том, что с ним она позабыла о своей добродетели, Николя стало неловко.

— Но он продолжал меня преследовать, — продолжила Антуанетта. — Как-то вечером, в январе прошлого года, когда я шла от хозяйки к себе в мансарду, он выследил меня, ворвался в комнату, схватил в охапку, и я потеряла сознание…

— А потом?

— Он воспользовался моментом. Через некоторое время я заметила, что у меня прекратились месячные. Я все рассказала председательше, но она мне не поверила. А так как она очень набожна, она сурово отчитала меня. Мужу она ничего не сказала, потому что тот души не чаял в своем кузене. В общем, меня выгнали, и я оказалась на улице. В декабре я родила, но виновник отказался мне помочь. Я поместила ребенка к кормилице в Кламар. Что мне оставалось делать, одной, без поддержки и рекомендаций? Хозяйка даже видеть меня отказалась.

— Почему ты не пришла ко мне? Ты уверена, что ребенок не от меня?

— Ты очень осторожный, Николя. Я все подсчитала. Тем более что к тому времени мы с тобой уже давно не встречались. Мне пришлось привыкать к новой жизни. Там, где ты служишь, тебе скажут, что сейчас я работаю у Полетты. Теперь меня зовут Сатин.

Николя вскочил и, шагнув к ней навстречу, крепко сжал ее запястья. Про себя он отметил, что этот жест, помогавший ему подчинять своей воле женщин, которых он допрашивал, начал входить у него в привычку. Наблюдение развеселило его, но смех быстро сменился страхом, пробужденным рассказом Антуанетты. Какой лукавый и порочный гений, забавляясь, решил сделать девушку свидетелем не только покушения на него, но и интересующих его событий?

Всегда готовый извлекать уроки из собственных ошибок, он немедленно отругал себя за то, что не стал дальше допрашивать Полетту. Тогда бы он уже знал, рассказал ли Семакгюс всю правду о вечере 2 февраля или снова что-то утаил. Испытанное им накануне удовлетворение бесследно испарилось. Оценивая сейчас свою работу, он с горечью признавался, что вел себя как неопытный подмастерье. Чтобы достичь высот мастерства, ему надо еще учиться и учиться. А он поддался необдуманным порывам, которые слишком быстро стал называть интуицией. Но никакая интуиция не могла заменить продуманного метода…

Итак, Семакгюс провел ночь с Антуанеттой! Чувствуя жалость к своей подружке, которую судьба вынудила заняться постыдным ремеслом, он ощутил себя не в своей тарелке.

Внезапно вместо бледной и испуганной Антуанетты он на миг увидел ту юную простодушную девушку, какой еще недавно была его подружка. Сейчас о прошлой Антуанетте напоминали только светлые пепельные волосы; собранные в высокую прическу, они оставляли открытой трогательную ямочку на шее, которую он так любил целовать. От мучительных воспоминаний лицо его покрылось красными пятнами.

— Ты на меня сердишься, Николя? Можешь не отвечать, я же вижу, что ты меня презираешь.

Он отпустил руки девушки и погладил ее по щеке.

— Антуанетта, сейчас я задам тебе очень важный вопрос. Обещай, что станешь отвечать честно и искренне. Речь идет о жизни и чести одного человека.

— Обещаю, — ответила удивленная Антуанетта.

— Что ты делала в прошлую пятницу? Точнее, в ночь с пятницы на субботу?

— Полетта велела мне ждать клиента.

— Ты его прежде видела?

— Нет. Поэтому Полетта посоветовала мне сделать невинный вид и изобразить девушку из хорошего дома. Я ее послушалась, потому что хотела заработать несколько лишних монет. Но все оказалось совсем не так…

— Что произошло в ту ночь?

— Клиент, который должен был прийти, не пришел. Зато пришел другой.

— А этого ты знала?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Можешь его описать? — спросил Николя, не отвечая на ее вопрос.

— Высокий, краснолицый, лет пятидесяти. Впрочем, у меня не было времени как следует его разглядеть. Он отдал мне жетон, вручил луидор и попросил, если меня будут спрашивать, отвечать, что он пробыл у меня до трех часов утра. Затем он ушел.

— Кто-нибудь видел, как он выходил?

— Никто, он воспользовался потайной калиткой в саду, через которую убегают игроки, когда приходит полиция с облавой.

— В котором часу он ушел?

— В полночь с четвертью. Я никому ничего не сказала, даже Полетте. Утром я вернулась сюда.

— Где моя одежда?

— Ты уже уходишь, Николя?

— Мне пора. Дай мне одежду.

Он торопился покинуть эту комнату, где вот уже несколько минут ему, невзирая на холод, нечем было дышать.

— Сегодня утром я ее почистила и кое-где заштопала, — смущенно промолвила Антуанетта.

Он оделся и, порывшись в карманах, вытащил жетон, найденный в кожаном камзоле, и показал девушке.

— Узнаешь?

Чтобы разглядеть протянутый Николя кругляшок, она поднесла его к свече.

— Это жетон из «Коронованного дельфина», но жетон особый. Такие штучки Полетта дает своим друзьям, чтобы их развлекали бесплатно. Видишь, на оборотной стороне нет номера.

— А на жетоне твоего клиента был номер?

— Да, номер семь.

— Спасибо, Антуанетта. Вот, возьми немного денег для кормилицы…

Смутившись, он нежно обнял ее.

— Это не за ночь, понимаешь? Мне бы не хотелось, чтобы ты считала… Это для ребенка.

Она мило улыбнулась и смахнула с его фрака пылинку.

Выйдя на улицу, Николя почувствовал, как в нем что-то сломалось. От лихорадочного возбуждения, охватившего его после допроса Полетты, не осталось и следа. Полученные им только что сведения повергли его в жесточайшее уныние. Вдобавок он испытывал неизвестно откуда взявшиеся угрызения совести. Еще его не отпускала мысль о том, что Семакгюс обманул его, и, следовательно, хирург вновь попадал в список подозреваемых, причем на первую строчку. Особенно если подтвердится, что найденные останки действительно принадлежат Лардену.

Рассвет запаздывал, снег начал таять, и уже в трех шагах нельзя было ничего разглядеть. Темная, словно туннель, улица заполнилась густым туманом. Николя шел наугад, шлепая по грязным лужам, натыкаясь на бледные тощие тени, которые то куда-то торопились, то топтались на месте. Иногда туманный занавес приподнимался, открывая обшарпанные стены домов. Чтобы не сбиться с пути, Николя довольно долго шел вдоль домов наощупь.

Прогулки по туманным столичным улицам всегда считались небезопасными. А после вчерашнего нападения Николя с ужасом обнаружил, что он все время слышит за спиной стук колес призрачной кареты, мчащейся, чтобы раздавить его. Никогда еще он не думал о смерти так много, как сегодня. Еще острее, чем на похоронах опекуна в соборе Геранда, он ощущал хрупкость человеческой жизни. Ударившись головой о мостовую, он вполне мог стать одним из тех безымянных трупов, которых, окровавленных и ограбленных, каждое утро выкладывают на холодном каменном полу мертвецкой. Он с удовольствием взял бы фиакр, но как его найти в таком тумане? Когда впоследствии он вспоминал это утро, его не покидала уверенность, что его путь в тумане тянулся вечность. Рассвет с трудом оттеснял туман, проливая на сумрачные улицы бледный свет. Но постепенно тени, окружавшие Николя, обрели лица, раздались знакомые звуки и голоса. Привычная жизнь постепенно вступала в свои права. Проплутав немало времени, он, наконец, вышел на улицу Сен-Жермен-л'Осеруа, оттуда повернул к скотобойне и по улице Сен-Лефруа добрался до Шатле.

Ступив под мрачные своды, он услышал, как кто-то позвал его по имени. Он обернулся и увидел двигавшуюся к нему навстречу странную фигуру, напоминавшую трапецию. Из середины верхнего основания трапеции торчала увенчанная высокой шляпой голова, внизу двигались ноги в грубых башмаках. Широкий плащ, являвшийся главной деталью этого необычного костюма, напоминал раскинутые крылья. Николя узнал Жана, бретонца из Понтиви, с его передвижным туалетом. Известный большинству под прозвищем Сортирнос, этот малый проникся к Николя симпатией и с удовольствием делился с ним своими наблюдениями, сделанными во время хождения по городу. Он не являлся штатным осведомителем, его рассказы больше напоминали хронику столичной жизни. Но так как в силу своего занятия он посещал самые людные места, его сведения часто оказывались необычайно полезными.

В Париже катастрофически не хватало общественных нужников, и тот, кому на оживленной улице срочно требовалось облегчиться, попадал в крайне затруднительное положение. Когда отыскать укромное место возможности не представлялось, а справить нужду в незнакомом доме было чревато определенным риском, прибегали к помощи передвижного туалета, то есть персонажа, носившего под клеенчатым плащом два ведра, подвешенных к лежавшему на плечах коромыслу. Сортирнос усовершенствовал систему, прикрепив пониже спины небольшой табурет, позволявший ему сидеть, пока клиенты совершали свою работу. Изобретение облегчало общение.

— Николя, устраивайся, мне нужно сообщить тебе кое-что важное.

— Некогда. Погуляй пока поблизости, я скоро выйду.

Утвердительно кивнув, Жан отправился совершать очередной обход, и под сводами зазвучал его призывный клич: «У кого нужда — беги сюда!» Николя вошел в Шатле. Слабо освещенное помещение с затхлым воздухом напоминало склеп. Оплот правосудия и правопорядка выглядел мрачно, вполне соответствуя своей зловещей репутации. Запах плесени вызывал удушье, от нехватки воздуха притуплялись мысли. Николя устал не только телом, но и духом, а сегодня, судя по всему, его ожидал тяжелый день. Попытка прогнать одолевавшие его мрачные мысли удачей не увенчалась.

На ступенях главной лестницы сидел какой-то человек и явно наблюдал за Николя. Удрученный молодой человек почувствовал недобрый взгляд незнакомца, но не придал ему значения. А дальше случилось то, чего Николя даже представить себе не мог. В облаке резких кислых ароматов пота и мокрой кожи перед ним выросла тень и, словно железной рукой, прижала его к стене. Не ожидая нападения, Николя не смог собраться и ударился головой о стену. Шляпа свалилась с него, из растревоженной раны закапала кровь. Молодой человек дернулся, но та же рука моментально схватила его за горло. Наконец он разглядел лицо своего противника; впрочем, тот и не пытался его скрыть. Незнакомец выглядел довольно молодо. Коротко стриженные волосы позволяли видеть идущий через всю голову шрам. Физиономия его вполне могла бы считаться заурядной, если бы не беспощадный блеск неподвижных глаз. Бледное, словно обескровленное, лицо с плотно сжатыми губами, кривилось в ядовитой ухмылке; больше всего нападавший походил на покойника.

Продолжая сжимать горло жертвы, бандит изменялся на глазах, постепенно обретая присущую ему отталкивающую красоту. Николя похолодел, ощутив себя во власти безжалостного и коварного врага.

— Вчера ты легко отделался, господин бретонец, — прошипел незнакомец, — но в следующий раз тебе крышка. Так что мой тебе совет: забудь обо всем, что ты разнюхал, иначе…

В руке его сверкнула сталь, и Николя почувствовал, как острый клинок полоснул его по ребрам. Ударив Николя головой об стену, бандит разжал руку, отскочил в сторону, прыжками спустился с лестницы и исчез.

Цепляясь за каменные выступы, чтобы не упасть, Николя стоял, не в силах избавиться от безжизненного взора тусклых зеленых глаз. Такие глаза он видел у рептилий. Однажды в Геранде, еще мальчишкой, он сидел на корточках возле болота, пытаясь поймать лягушку. Выследив зазевавшуюся зеленую красавицу, он уже приготовился схватить ее, как из травы вылез чудовищных размеров уж и холодным недвижным взором уставился на Николя. Мальчик бежал, оставив рептилии добычу.

Новое покушение на Николя, хладнокровно совершенное под сводами цитадели правосудия, свидетельствовало, что его расследование стало угрожать интересам высокопоставленных особ, чувствовавших себя настолько недосягаемыми, что они среди бела дня подослали к нему убийцу.

С бешено бьющимся сердцем Николя кое-как дотащился до конца лестницы и остановился, переводя дух. Его приятель привратник сидел в приемной за столом из еловых досок и натирал табачные листья. Полученный в результате этой операции порошок он заботливо, стараясь не потерять ни крошки, ссыпал в маленькую оловянную коробочку. Полностью поглощенный любимым занятием, он не заметил, как вошел Николя. Услышав учащенное хриплое дыхание молодого человека, он поднял голову. Увидев Николя, по щеке которого струилась кровь, он растерянно воскликнул:

— Господи, кто это вас так отделал, господин Николя? Чем я могу вам помочь? Господин Бурдо вас ищет, он где-то здесь поблизости. Мария-Иосиф, да что с вами случилось?

— Ничего. Ударился головой, рана открылась, и кровь никак не остановится. Мне надо немедленно поговорить с господином де Сартином. Он у себя?

У Николя закружилась голова, и он обеими руками уперся в столешницу, чтобы не упасть. В глазах у него потемнело, пол начал медленно уходить из-под ног. Не долго думая, привратник вытащил из кармана стеклянную фляжку, огляделся и, убедившись, что они одни, сунул ее Николя:

— Выпейте, вам станет лучше! В такие морозы у меня всегда под рукой небольшой запас рома, как и положено старому моряку. Давайте, пейте, это придаст вам силы!

От отвратительного пойла Николя закашлялся, но крепкий алкоголь согрел его, и лицо его порозовело.

— Вот и чудненько, вот вы уже и молодцом! Вы хотите видеть господина де Сартина? И он хочет вас видеть. Приказал, как только вы появитесь, так сразу к нему. Он, конечно, был не в духе, но он всегда такой. Словом, еще одному парику каюк, уж так он его терзал…

Решительно, сегодня утром всем хотелось увидеть Николя!

Секретарь осторожно поскребся в дверь, подождал, пока из кабинета выйдет посетитель, и впустил Николя.

Знакомый кабинет пустовал. Царившую в нем тишину нарушали только шелест огня в камине да шипение искр от распадавшихся на угольки прогоревших поленьев. От тепла, разлившегося по всему телу, Николя захотелось спать. Блаженное ощущение покоя вернуло ему уверенность в себе, утраченную после разговора с Антуанеттой. Борясь со сном, он оперся о заваленный папками рабочий стол и только тогда заметил, что над поставленными по другую сторону стола креслами торчат макушки двух париков. Не в силах сдвинуться с места, он, сам того не желая, стал слушать протекавшую в его присутствии беседу.

— Послушайте, дорогой мой, как мы с вами до этого докатились? — спрашивал Сартин. — Сегодня утром мне принесли письмо, откуда я узнал, что в Лондоне уже говорят о капитуляции Лалли, осажденного в Пондишери! Год назад мы потеряли наши владения в Канаде, а теперь история угрожает повториться в Индии…

Ехидный дребезжащий голос прервал начальника полиции:

— Что вы хотите, едва мы начали воевать с Англией, как на нашу голову свалился союз с Австрией. К войне на море прибавилась война на суше. А гоняться сразу за двумя зайцами… Война, знаете ли, требует денег, много денег. И полководцев. Прежде всего полководцев. А откуда им взяться, если в армии царит хаос? Законов у нас много, да толку от них… Нижние офицерские чины незаслуженно унижены, младшие офицеры разочарованы, а непомерные амбиции придворных шаркунов порождают только склоки…

— Но ведь прежде чем начинать кампанию, кто-то же о чем-то думал?

— И думал, и взвешивал. Но сладкоголосая сирена оказалась сильнее. Сами понимаете, куда нам угнаться за этой птицей… а господин Кауниц, посол его императорского величества и придворный любимчик Версаля, с удовольствием забавлял публику своими лакеями в обсыпанных мукой париках…

Над кипой досье показалась рука. Вцепившись в макушку парика, она подергала его, проверяя, прочно ли сей парик сидит на голове.

— …Он полюбезничал с красоткой, поманил ее императорской благодарностью. Она тут же открыла в себе дипломатический талант и решила сыграть новую для себя роль. Спектаклей в малых апартаментах ей уже недостаточно. Как только королевские фаворитки начинают стареть, они сразу принимаются выставлять напоказ свое благочестие и немедленно лезут в политику! Если непредвзято оценить положение дел во Франции, я бы сказал, что королевство держится только чудом. Его дряхлый, пришедший в негодность механизм развалится при первом же потрясении. А еще дерзну предположить, что наше самое большое зло заключается в том, что никто не видит масштабов нашего хаоса. Еще хуже, никто сознательно не хочет его видеть.

— Друг мой, однако вы неосторожны.

— Здесь никого нет, а с вами, Сартин, я разговариваю как с самим собой. Мы с вами старые приятели. В Париже прошел слух, что красотка приказала собрать все, что когда-либо писали о госпоже де Ментенон…

— Это не слух, а чистая правда.

— Вам виднее, какая это правда… Но я отвлекся. Фактически пришлось выбирать между войной с Англией и сопряженными с ней тяготами и дерзкой сменой союзников, сопряженной с риском ввязаться в войну на суше. Эта легкомысленная особа вообразила, что война будет короткой. Вечный ветер в голове…

— Что вы имеете в виду?

— Сами знаете! Ох уж это французское легкомыслие… Красотке захотелось подергать за ниточки мировой политики. Союз с извечным врагом Габсбургом назвали образцом дальновидной политики. Заговорили о мире, об упрочении союза… Кое-кто спешно бросился ваять статуи и чеканить медали… И все это не считаясь с англичанами и «северным Соломоном», которого превозносит Вольтер. Впрочем, для господина де Вольтера кровь, пролитая французами, является всего лишь предлогом для очередной эклоги.

— Война с Англией от нас не зависела, — заметил Сартин.

— Вы правы, они не оставили нам выбора. Эти англичане самые настоящие пираты, да, черт побери, именно пираты…

Стук кулака по закраине стола вывел Николя из дремотного состояния, и он опять оказался перед вопросом, стоит ли ему выдавать свое присутствие или нет.

— Они без объявления войны захватили триста наших кораблей и шесть тысяч моряков, — продолжал язвительный голос. — А наш флот, как вам известно, находится под командованием совершеннейшего ничтожества. Ваш предшественник Беррье, сделавший карьеру исключительно потому, что поощрял мелкие страстишки красотки, пересказывая ей городские сплетни и разоблачая несуществующие заговоры, теперь является полномочным министром морского департамента. А господин де Шуазель по-прежнему хочет высадиться в Шотландии. Один из моих друзей, служивших на королевском флоте, наглядно доказал мне бессмысленность подобного проекта. К тому же…

Один из париков исчез, и голос зазвучал доверительно.

— К тому же нас предали.

— Как предали?

— Увы, Сартин. Один из моих сослуживцев, чиновник в департаменте иностранных дел, продал наши планы англичанам.

— Его арестовали?

— Куда там! Нельзя возбуждать подозрений Лондона! Сейчас мы следим за ним, но свое черное дело он уже сделал. Зло свершилось, катастрофа произошла, и наши линейные корабли блокированы англичанами в эстуарии реки Вилен.

Николя вспомнил, что в одном из последних писем каноник Ле Флош рассказывал, как они с маркизом Ранреем ходили смотреть на французские корабли, стоявшие на якоре в бухте Треигье.

— Друг мой, — понизив голос, спросил Сартин, — есть ли какая-нибудь связь между этим предательством и нашим делом?

— Не думаю, но если дело провалится, результат, скорее всего, будет тот же самый. В теперешнем положении нельзя допустить, чтобы кто-нибудь скомпрометировал его величество или его окружение. Увы, после нашего поражения под Росбахом ничем нельзя пренебрегать. Прусского короля считали недалеким дурачком, и вот вам результаты. Все рухнуло в тот день, когда этот мародер Ришелье — полагаю, вы знаете, что солдаты зовут его шельмецом — вступил с Фридрихом в переговоры, вместо того чтобы разбить его.

— Вы несправедливы к победителю при Порт-Магоне.

— Какой ценой, Сартин, какой ценой! Поведение Ришелье в Германии нельзя назвать даже предательством. Это гораздо хуже — это глупость. Вот что получается, когда женщина начинает командовать, сидя у себя в будуаре. Красотка хотела, чтобы ее приятель Субиз стяжал все лавры предполагаемой победы над Фридрихом. Но о какой победе может идти речь, когда тактика боя выработана за три сотни лье от места битвы и автор этой тактики — Пари-Дюверне, протеже красотки и поставщик фуража и провианта в армию? Удивляюсь, как мы еще ухитряемся иногда одерживать победы. Ну и зачем, ради чего теперь стараться? Я устал, мне тоскливо.

— Успокойтесь, возьмите себя в руки, я не привык видеть вас таким унылым. В конце концов наша возьмет, и король…

— Кстати, о короле! Вы с ним встречаетесь, как вы его находите?

— Я видел его вечером в воскресенье в Версале, где он, как обычно, раз в неделю дает мне аудиенцию. Он показался мне усталым и печальным. Лицо желтое, опухшее…

— Интимные ужины, охота, вино… В его возрасте всего этого надо избегать.

— Настроение хуже некуда, — продолжал Сартин. — Он даже пропустил мимо ушей свои любимые галантные истории, хотя я каждый раз рассказываю ему новые. В тот вечер он говорил только о кончинах, скоропостижных смертях, заупокойных молитвах и прочих похоронных сюжетах. С недавних пор его величество постоянно возвращается к теме смерти.

— Особенно после покушения.

— Именно. Знаете, что он ответил своему врачу Ламартипьеру, когда тот стал уверять его, что рана, нанесенная перочинным ножиком Дамьена, в сущности, пустяковая? «Она гораздо глубже, чем вы думаете, потому что она дошла до самого сердца». Он вспомнил, что его прадед «перед кончиной также чувствовал себя плохо». Однако Людовик Великий умер в гораздо более преклонном возрасте, нежели сейчас наш король. Еще он долго рассуждал о королевской усыпальнице в Сен-Дени и вздыхал, что стены собора «никогда не видели королей, потому что те прибывают туда только в гробах, в день собственных похорон, дабы упокоиться там навечно». Разумеется, он торопил меня с известным вам делом…

— Это красотка виновата в дурном самочувствии короля. Считая необходимым отвлекать короля от черных мыслей, она выдумывает всевозможные развлечения, хотя сама уже редко принимает в них участие. Но зато зорко следит за теми, кого выбирает для королевских утех.

— Если наши несчастья не прекратятся, вскоре ее возненавидят все. Война, борьба с провинциальными парламентами, вмешательство в дела религии — пожалуй, многовато для одной фаворитки.

— Вернемся к нашим делам, — напомнил неизвестный. — Какие новости? Я коченею от страха при одной только мысли, что… Скажите, каковы наши шансы?

Последовала долгая пауза. Николя затаил дыхание.

— Я поручил это дело одному из своих людей. Он не знает, что ищет. Это ищейка и заяц одновременно. Главное его преимущество заключается в том, что его никто не знает и он никого не знает.

У Николя подкосились ноги, он зашатался и, чтобы не упасть, схватился за стол, столкнув на пол одну из наваленных грудой папок. Папка с глухим стуком упала на пол. Если бы в комнату ударила молния, вряд ли она произвела бы большую панику. Вскочив с кресел, собеседники словно по команде повернулись в противоположные стороны: гость развернулся к окаменевшему от ужаса Николя спиной, а Сартин, наоборот, грозно уставился на него. В то же мгновение начальник полиции властно махнул рукой в сторону стоявшего у дальней стены книжного шкафа. Гость метнулся в указанном направлении, нажал на позолоченную резьбу, шкаф повернулся, и незнакомец мгновенно исчез во мраке открывшегося потайного хода. Шкаф встал на место. Вся сцена заняла не более трех секунд.

Скрестив руки на груди, Сартин молча разглядывал Николя.

— Сударь, я не хотел…

— Господин Лe Флош, ваш поступок не имеет оправданий! Я вам доверял… Живо клянитесь, что ничего не слышали. И потом, что с вами? На кого вы похожи? Впрочем, чего еще ожидать от юнца, который шляется по девкам. Ну что, сударь, что вы скажете в свое оправдание?

Распрямив плечи, Сартин победоносно усмехнулся, всем своим видом давая понять, что его невозможно обмануть, ибо он является самым осведомленным человеком во всей Франции.

— Сударь, позвольте смиренно вам заметить, что я не заслуживаю ни вашего гнева, ни вашей иронии. Вы же видите, я в отчаянии от случившегося. Я не пытался и не хотел подслушивать. Сказав, что вы меня искали и велели привести, как только я появлюсь, секретарь впустил меня в кабинет. Из-за открывшейся раны у меня кружилась голова, и я не заметил, что в кабинете кто-то есть. А когда обнаружил, что вы здесь и вдобавок не одни, мне показалось, что не следует напоминать о своем присутствии. В полуобморочном состоянии, я не понимал, как мне следует поступить.

Сартин хранил зловещее молчание, то самое, о котором в Париже говорили, что оно заставляет разговаривать немых и дрожать от страха самых отчаянных храбрецов. Николя никогда не испытывал его воздействия на себе. Начальник всегда был с ним учтив и, несмотря на вспыльчивость и вечное нетерпение, мог, если надо, дотошно объяснять Николя его задачу.

Выдержав взгляд Сартина, Николя отважился пойти в наступление.

— У вас неточные сведения, сударь…

Ответа не последовало.

— Я не шлялся по девкам, как вы изволили выразиться. Расследование по делу об исчезновении комиссара Лардена привело меня в публичный дом, который содержит сводня по имени Полетта. Полагаю, он вам известен: это «Коронованный дельфин». Когда я вышел из этого дома, меня чуть не раздавила карета; кучер, сидевший на козлах, старательно прятал лицо. Упав на мостовую, я потерял сознание. Одна из девушек оказала мне помощь, отвела к себе и перевязала.

Николя не счел нужным уснащать рассказ подробностями, касавшимися его одного.

— Сегодня утром я поспешил в Шатле доложить вам о том, что мне удалось узнать. Когда я поднимался по лестнице, на меня снова напали. Какой-то бретер угрожал мне и даже пустил в ход нож, отчего у меня есть основания полагать, что это был господин Моваль. Поэтому, сударь, у меня действительно несоответствующий вид. И поэтому, войдя к вам в кабинет, я не сразу сообразил, что мне делать.

Все больше возбуждаясь, Николя незаметно для себя повысил тон. Сартин по-прежнему молчал.

— А если я имел несчастье не угодить вам, сударь, если вы больше не считаете нужным мне доверять, мне остается только вернуться к себе в провинцию. Но прежде я хочу, чтобы вы выслушали меня. У меня нет семьи, нет никого, кто мог бы меня поддержать. Я получил скромную должность, которая меня вполне устраивала, но неожиданно мне велели оставить ее и отправили в Париж. Вы оказали мне покровительство и взяли к себе на службу. И я бесконечно вам признателен. Вы поместили меня к Лардену на таких условиях, что даже круглому дураку ясно, что вы намеревались установить за ним слежку. А потом вы дали мне поручение, которое, с какой стороны ни посмотри, довольно необычное: выяснить причины исчезновения Лардена. Но после того, что мне невольно довелось услышать сейчас, я понял: вы мне не доверяете, даже не берете меня в расчет. Вы сами учили меня субординации, и я знаю, что неведение есть признак подчиненного положения. Но поймите и меня, я не могу действовать, вслепую, попадая в каждый капкан, расставленный у меня на пути. А посему, сударь, я прощаюсь с вами. Но, прежде чем покинуть службу, я полагаю себя обязанным представить вам свой последний отчет.

Сартин по-прежнему молчал.

— Комиссар исчез, — продолжал Николя, — и вы дали мне полномочия, дабы я мог отыскать его. Что нам известно на сегодняшний день? В вечер своего исчезновения Ларден и его друг Семакгюс отправился ужинать в «Коронованный дельфин». Туда явился доктор Декарт, родственник жены Лардена, с которым комиссар немедленно затеял ссору. Выясняя причины этой ссоры, я обнаружил, что Декарт пребывает в натянутых отношениях с Семакгюсом: они соперничают как на почве медицины, так и в иных вопросах. В тот вечер Декарт, всегда старавшийся являться к Полетте тайно, выдал свое присутствие. Появляется новый персонаж — Эмилия, торговка супом. Ее жуткий рассказ приводит нас на живодерню, где все время, пока мы ведем поиски, за нами наблюдает какой-то тип на лошади. Исследование останков тела, найденного на Монфоконе, не подтвердило его принадлежность Лардену, но и не убедило в обратном. Труп по-прежнему остается неопознанным, хотя рядом с ним мы обнаружили трость Лардена и его кожаный камзол. После тщательного осмотра останков мы усомнились, что преступление было совершено именно там. В кармане камзола мы нашли кусок письма Полетты и жетон из борделя. Эти улики могли быть вырваны из рук во время драки Лардена с Декартом. В процессе расследования мне удалось, обманув бдительность Полетты, узнать, что комиссар Камюзо и Моваль шантажировали Лардена, который, как оказалось, имел огромные карточные долги. Поэтому расследование Ларденом деятельности Камюзо вполне могло принять нежелательный оборот. Ларден, как и Декарт, является завсегдатаем «Коронованного дельфина». Там он нашел себе жену, бывшую пансионерку заведения. Жена разоряет его, обманывает и вдобавок является любовницей своего родственника Декарта. Накануне своего исчезновения Ларден уговорил Полетту пригласить на вечер Декарта. Помимо прочего я выяснил, что после ужина доктор Семакгюс, сделав вид, что идет развлекаться с девицей, на самом деле покинул заведение и отправился в неизвестном направлении. В ту же ночь исчез его слуга Сен-Луи. Итак, сударь, я изложил вам все собранные мною факты, включая два нападения, совершенные на вашего представителя, и предоставляю вам использовать их для дальнейшего расследования. Сегодня я понял, что являюсь всего лишь инструментом в ваших руках, а потому не должен знать, ни что я ищу, ни какую цель преследуют мои поиски. Смею быть уверенным, что обращаться со мной подобным образом вас побуждают соображения исключительно высшего порядка. А посему, сударь, почтительнейше прошу принять мою отставку. Остаюсь вашим смиренным и признательным слугой.

От волнения на протяжении всей речи кровь молотком стучала в висках Николя. Но с каждым словом, отрезавшим пути к отступлению, тиски, сжимавшие грудь молодого человека, неуклонно разжимались. Когда же он умолк, наступило облегчение. Его даже охватило непонятное ликование. Несмотря на достаточно подробный рассказ, кое-какие детали он счел нужным скрыть, и эти мелочи наполняли его тайной гордостью. Он сжег все свои корабли, и эта маленькая месть явилась ответом на пережитое унижение. Он уважал Сартина, душой и телом отдался решению поставленной перед ним задачи, и мысль о том, что начальник рассматривал его как балласт, была для него нестерпима. В душе его клокотал гнев. Итак, мосты разрушены, можно уходить. Будущее, судьба, завтрашний день: все, что на сегодня составляло его парижскую жизнь, — в эту минуту утратило свое значение.

Развернувшись, он, пошатываясь, направился к двери. Внезапно Сартин дал волю чувствам, чего с ним никогда не бывало. Содрав с себя парик и швырнув его на стол, он схватил кочергу и, метнувшись к камину, начал яростно колотить догоравшие поленья. В изумлении Николя остановился. Отбросив кочергу, Сартин запустил обе руки в волосы, нервно взъерошил их, и решительно шагнул к застывшему у двери Николя. Вперив в него испытующий взор, начальник полиции медленно взял его за плечи и притянул к себе. Николя, не мигая, выдержал взгляд. Не отпуская Николя, Сартин развернул его, подвел к креслу и, несмотря на сопротивление, усадил его. Потом достал платок из тончайшего батиста и протянул молодому человеку:

— Возьмите, Николя, и прижмите посильнее к своей ране.

Подбежав к двери, Сартин выскочил в приемную, и Николя услышал, как он зовет привратника.

— Папаша Мари, полагаю, у вас с собой ваша фляжка… Да, именно она. Не прикидывайтесь дураком, давайте ее сюда.

Раздалось сбивчивое бормотанье. Начальник вернулся и протянул Николя плоскую стеклянную бутылочку, с которой ему уже довелось сегодня познакомиться.

— Выпейте глоточек этой отравы, она пойдет вам на пользу. Папаша Мари воображает, что мне неизвестны его маленькие слабости.

Николя почувствовал, что еще немного, и он расхохочется. С размаху опрокинув в рот содержимое фляжки, он поперхнулся, закашлялся, и кашель неумолимо перешел в безумный смех. Сартин оторопел.

— Однако вы отлично научились дерзить, господин письмоводитель, мечтающий вернуться в свою заплесневелую контору. Какое остроумие! Какой порыв! Какой слог! Мои поздравления.

Николя выразительно посмотрел на дверь.

— Прекратите, не будьте ребенком, лучше выслушайте меня. Признаюсь, сударь, я не думал, что вы окажетесь на высоте поставленной вам задачи. Расследования, действительно, крайне деликатного свойства. Вы быстро и успешно пошли вперед. Меня трудно удивить, но вам удалось это сделать. И все же неясностей еще много… Признаюсь, я пустил вас искать в потемках, и вы вряд ли сумели бы увидеть в них свет. Истинная цель ваших поисков… как бы поделикатней выразиться…

Ощутив замешательство Сартина, Николя почувствовал неловкость. Вдобавок он никак не мог избавиться от икоты, заставлявшей его все время дергаться. Его снова охватил безумный смех, такой заразительный, что он передался даже Сартину. Николя никогда не видел начальника смеющимся и тут же отметил, что когда Сартин не старается скрыть своих чувств, он кажется значительно моложе. Вспомнив, что их разделяют всего восемь или девять лет, Николя почему-то успокоился. Наконец оба вновь приняли серьезный вид. Смутившись, что дал волю своим чувствам, Сартин закашлялся.

— Я совершил ошибку, большую ошибку, когда, недооценив вас, решил использовать как простой инструмент, — продолжил Сартин уже будничным тоном. — Вы сумели доказать, чего вы стоите. Я забуду об этом недоразумении…

Прекрасно зная, что Сартин никогда ничего не забывает, Николя был уверен, что и это «недоразумение» останется в копилке его памяти. Однако признание ошибок уравновешивало положение вещей, а похвала его работе и вовсе проливала бальзам на раны.

— Полагаю, пора открыть вам все карты. Вы и без меня уже многое узнали. Так что слушайте.

Николя приготовился ко всему. Полностью овладев собой, Сартин заговорил:

— Я поручил Лардену последить за Камюзо, которому, как вам известно, поручено надзирать за игорными заведениями. Беррье, мой предшественник, заподозрил Камюзо в нечистоплотности. А мне предстояло вычистить авгиевы конюшни. Но довольно быстро я понял, что комиссар водит меня за нос и не исполняет мои приказы. Ранрей рекомендовал мне вас. Я отправил вас к Лардену, и все, что вы мне сообщали вольно или невольно, убедило меня в предательстве комиссара. Но это еще не самое худшее.

Желая подчеркнуть важность своих слов, начальник вновь нахлобучил на голову парик.

— В конце августа прошлого года Лардена вместе с комиссаром Шенноном вызвали для наложения печатей и изъятия бумаг скончавшегося графа д'Олеона, бывшего полномочного посла в Санкт-Петербурге. Так обычно делают после смерти всех, кто принимал участие в государственных делах. Приказ отдавал Шуазель. Но у нас возникло подозрение, что Ларден, имевший в силу своего служебного положения доступ ко всем бумагам, украл несколько документов, а именно письма короля и маркизы де Помпадур. За несколько дней до его исчезновения я вызвал Лардена к себе и убедился, что подозрения наши верны. Он угрожал — вы слышите, угрожал! — продать эти письма иностранным державам, если его не оставят в покое. В разгар войны, когда, как вы знаете, положение более чем серьезное…

— Но, сударь, почему вы не отправили его в Бастилию?

— Я не раз об этом думал. Но риск слишком велик. Поэтому мне, Габриэлю де Сартину, начальнику полиции его величества, пришлось умолять этого негодяя, присоединившего к предательству преступление оскорбления его величества, ничего не предпринимать. В то время я не знал, что, как вы мне только что сообщили, он к тому же заядлый игрок. Я думал, эти бумаги нужны ему как охранные грамоты. Теперь же появляются опасения, что, прельстившись суммой, он может продать их кому угодно. Вот почему так важно знать, действительно ли Ларден умер, а если умер, куда делись украденные письма.

— Надо арестовать Камюзо и Моваля.

— Не горячитесь, Николя. Это ни к чему не приведет, разве что на время даст почувствовать эфемерное удовлетворение. Вы должны понять, что благо государства часто следует извилистыми путями. К тому же Камюзо очень долго служит в нашем ведомстве, и ему многое известно. Бывают случаи, когда слуга короля не может идти на риск. Разумеется, это безнравственно, но что поделаешь? Вспомните, что говорил кардинал де Ришелье: «Если ты хочешь жить праведно как частное лицо, ты погубишь себя как лицо общественное…»

Он умолк, словно при упоминании имени великого кардинала из мрака на него уставилась его тень.

— Вот почему, — произнес он, выдержав паузу, — нужно как можно скорее выяснить, жив Ларден или мертв. Вы можете подтвердить, что тело, найденное на Монфоконе, принадлежит Лардену? Похоже, вы в этом не уверены…

— К сожалению, точных доказательств нет, — ответил Николя. — Я уверен только в том, что искомые останки доставлены на живодерню с места преступления и что…

— Такой ответ меня не удовлетворяет. В сложившейся обстановке…

Яростный стук не дал Сартину договорить. Дверь распахнулась, и на пороге, красный от смущения, появился инспектор Бурдо. Начальник полиции возмущенно обернулся.

— Ну и денек! — воскликнул он, грозно глядя на инспектора. — Ко мне уже врываются без доклада! Что означает ваше поведение, господин Бурдо?

— Тысяча извинений, сударь. Только крайне важное событие заставило меня столь бесцеремонно вторгнуться к нам. Я хотел сообщить вам и господину Лe Флошу, что вчера вечером убили доктора Декарта, и все улики говорят о том, что его убийцей является Готье Семакгюс.