IX
ЖЕНЩИНЫ

Когда окончательно стемнело, Николя наконец добрался до Вожирара. Желая быть уверенным, что он сможет вернуться в Париж, он попытался уговорить кучера подождать его, но тот, несмотря на предложенную ему солидную сумму, наотрез отказался, объяснив, что не имеет привычки задерживаться за городом, особенно когда вот-вот пойдет снег. Не настаивая, Николя расплатился, отпустил фиакр и остался один на пустынной дороге.

Вокруг стоял кромешный мрак, порывы ветра усиливались. Оглушенный ветром, молодой человек вновь почувствовал себя уязвимым. Гоня прочь неуместные чувства, он с гордостью констатировал, что сумел оторваться от своего преследователя. Постоял, ожидая, когда глаза окончательно привыкнут к темноте. Оглядевшись, не заметил ничего подозрительного. И все же ему все больше становилось не по себе. Он никогда не любил темноты. Когда в детстве Жозефина вечером посылала его за дровами в темный сад, он, чтобы заглушить страх, во весь голос распевал гимны. И возвращался так быстро, насколько позволяла тяжесть его ноши.

Ему вдруг вспомнилось, как однажды его крестный, маркиз де Ранрей, рассказал ему, какой его охватил страх, когда он под огнем бежал через окопы к осажденному Филиппсбургу. Вокруг свистела картечь, а его командир, маршал де Бервик, кричал ему: «Выше голову, сударь, и вперед!» Страх, объяснил ему тогда маркиз, это всего лишь чувство, убеждающее нас в том, что сейчас с нами случится что-то очень плохое. Необходимо превозмочь его, а в пылу атаки оно само исчезнет, словно по волшебству.

Образ крестного отца и немедленно возникший рядом образ Изабеллы отрезвляюще подействовали на Николя, всегда чувствительного к воспоминаниям детства. Он стал высекать искру, чтобы зажечь потайной фонарь. С первой попытки у него ничего не получилось, но он упорствовал, и наконец в хрупком убежище затрепетал слабый огонек.

Открыв ворота, он вошел в сад. Итак, все заново. А ведь всего два дня назад в этом доме он неожиданно стал свидетелем ссоры между Декартом и Семакгюсом. Мороз вновь сковал землю, а вместе с ней и хаос следов, отпечатавшихся на размякшей почве. Николя представил себе, как здесь прошел инспектор Бурдо, как прибывшие стражники из городского караула подняли тело, уложили его на носилки, взгромоздили их на телегу, и по ухабам и рытвинам телега покатилась в Париж. Дом выглядел еще более зловеще, чем в первый его приход, и он остановился на полпути. Слабый свет потайного фонаря тихо заплясал на мрачном фасаде. Окна в доме по-прежнему были закрыты. Николя никогда не пренебрегал возникавшими у него необъяснимыми ощущениями. Манящие или, наоборот, отталкивающие, они позволяли ему заглянуть в окутанную непроницаемой оболочкой душу камней. Возможно, причиной тому являлась присущая его кельтской душе мечтательность, а может, его просто не хотели отпускать воспоминания юности…

Яростный порыв ветра вернул его к действительности. Он вздрогнул, словно кто-то внезапно разбудил его. Сказывалась накопившаяся за день усталость. Боль, пробудившаяся в шрамах, пульсировала в такт глухому биению сердца, порождая жгучее желание поскорее покончить с делами. Однако он знал, что пренебрегать нельзя ничем. Он не хотел укорять Бурдо, но вчера работа явно велась на скорую руку, исключительно ради выполнения формальностей. В надежде, что полицейские и караульные не слишком долго топтались на месте происшествия и не уничтожили окончательно необходимые улики, он направился в дом.

Проверив состояние печатей, Николя открыл дверь и очутился на небольшой терраске. Отсюда лестница спускалась в главную комнату. Слабый свет фонаря тонул в окружающем мраке. Он едва мог разглядеть место, где нашли тело Декарта, и бронзовые перила, ограждавшие терраску.

Сейчас странная планировка дома поразила его еще больше, чем в его первый визит. В доме не было погреба, а зал, где Декарт принимал пациентов, располагался наполовину в подвале, отчего окна находились почти под самым потолком. Помещение больше напоминало крипту, чем жилую комнату.

Внимательно осмотрев площадку, он не обнаружил ничего примечательного. Затем спустился вниз, по дороге исследуя каждую ступеньку. Отыскав на камине подсвечники, зажег свечи. Из мрака выступило большое распятие: Христос из слоновой кости молитвенно воздевал руки.

На плитках пола виднелись грязные черные следы. Вокруг — полнейший разгром. Все перевернуто вверх дном. Инструменты, сброшенные со стола, где работал Декарт, толстым слоем усыпали пол. Из ящиков вытряхнули все бумаги. Из опрокинутой чернильницы вытекли чернила, и кто-то успел наступить в черную лужу. Плетеные стулья не тронули, но три обитых гобеленовой тканью кресла распотрошили, и из них во все стороны торчали шерсть и конский волос. Чья-то яростная рука смела с полок посуду и книги, разбив вдребезги первую и выдрав переплеты у вторых. Всюду валялись медицинские инструменты. Шкафы подверглись не менее яростному нападению.

Николя продолжил осмотр. Дверь справа от камина выходила в коридор, ведущий в кухню, столовую, маленькую гостиную и кладовку. Лестница в конце коридора уходила на второй этаж. Всюду царил беспорядок, под ногами у Николя то и дело хрустели осколки и обломки.

На втором этаже — та же картина: распоротые матрасы, разбросанные по полу белье и одежда, разбитые безделушки, поломанная мебель. Николя отметил, что творец этого хаоса пощадил дорогие часы и вещи, представлявшие немалую ценность. На полу остался даже кошелек, наполненный луидорами. Однако неизвестный явно что-то искал, ибо все, что так или иначе могло служить тайником, было вскрыто, взрезано, разломано и разбито. Даже картины не поленились повернуть изображениями к стене. Что же тут искали с таким остервенением?

Решив проследить, куда приведут его черные следы, Николя обошел нижний зал и вышел к лестнице. Очевидно, неизвестный, разбив чернильницу, отправился наверх. Медленно двигаясь по ступенькам, он освещал себе дорогу потайным фонарем. Чтобы не забыть, как выглядит след таинственного незнакомца, Николя зарисовал его свинцовым карандашом на клочке бумаги. Похоже, незнакомец явился в дом один.

Увлекшись работой, Николя постепенно забыл про свои страхи и сомнения. Сейчас его обуревал азарт охотника, идущего по следу опасной дичи. След привел его в кладовку, каморку, где кучей лежали вышедшие из употребления вещи. Порыв ледяного ветра ударил ему в лицо. Под распахнутым окном стояла низенькая скамеечка. На плетеных сиденьях старых стульев отпечатались черные следы. Перевернув дом вверх дном, незнакомец улизнул в окно.

Осознав значение сего факта, Николя поежился. Если незнакомец бежал через окно, значит, двери были заперты и опечатаны. А это означало, что когда Семакгюс обнаружил труп, неизвестный находился в доме. Подождав, пока полиция покинет дом, он вышел из укрытия и без помех устроил обыск. И этот неизвестный был не кто иной, как убийца Декарта.

Николя вспомнил, как Семакгюс признался инспектору Бурдо, что прибыл на встречу за полчаса до назначенного срока. Возможно, он тем самым нарушил планы убийцы. Во всяком случае, это предположение снимало вину с Семакгюса. Но многое оставалось непонятным, и прежде всего — разгром, который никак не мог быть делом рук Семакгюса. Если, конечно, у него не было сообщника. Бурдо же действительно ничего не заметил и запер двери, когда в доме еще царил порядок.

Чем дольше Николя думал об убийстве Декарта, тем больше он хотел найти ответ на вопрос: что искал убийца, если его не интересовали ни деньги, ни ценные вещи? Ему казалось, что, если он сможет разгадать эту загадку, он поймет, кто убийца.

Николя внимательно оглядел окно. Встав на табуретку, замерил его веревочкой. Еще раз тщательно оглядел кладовку, закрыл окно и на всякий случай опечатал его. Вернувшись в зал, проделал ту же операцию со всеми окнами; затем, сняв нагар со свечей, погасил их и направился к выходу. Закрыл дверь и повторно опечатал ее. Потом обошел дом и, встав под окном кладовки, прикинул расстояние, отделявшее его от земли. Получился примерно один туаз. Затем склонился над замерзшей землей. Следы, отпечатавшиеся на мягкой глине, застыли, и он мог их как следует рассмотреть: здесь они сохранились гораздо лучше, чем в доме. Внимательно приглядевшись к отпечаткам, он озадаченно потер виски. Петляя между грушевых деревьев, следы вели через сад к каменной ограде.

Прикрепив фонарь к пуговице фрака, Николя без особого труда забрался на стену и, осторожно опираясь руками о каменные выступы, осмотрел гребень стены. Он ожидал увидеть там следы крови неизвестного, поранившегося о вделанные в цементный раствор острые бутылочные стекла. Но вместо этого увидел выдранную с мясом пуговицу. Аккуратно взяв пуговицу, он положил ее в карман.

Не желая напрасно царапаться о стекла, он не стал перелезать через забор и, спустившись, вышел через калитку, заперев ее за собой на ключ. Со стороны дороги он нашел интересовавшие его следы и пошел по ним, пока они не потерялись в рытвинах и ухабах. Мороз крепчал. Когда Николя это почувствовал, он обнаружил, что стоит один, фонарь его вот-вот потухнет, а найти лошадь или фиакр надежды нет никакой. Часы показывали семь. Он решил вернуться к Семакгюсу и допросить Катрину. Это был прекрасный предлог повидать кухарку, к которой он успел искренне привязаться. А еще он точно знал, что помимо украденной коняги у Семакгюса была еще одна верховая лошадь, которую он и хотел одолжить, чтобы вернуться в Париж.

Неожиданно внимание его привлек тихий свист, который он поначалу принял за завывание ветра в ветвях. Но ветер стих, а свист повторился, и следом раздался тихий голос:

— Не бойтесь, господин Николя, это я, Рабуин, осведомитель Бурдо. Я тут, за кустами, в сторожке, где хранят садовые инструменты. Не оборачивайтесь, сделайте вид, что поправляете сапоги. Инспектор посадил меня здесь вчера вечером. К счастью, у меня с собой нашлись водка и хлеб. Мне ведь не впервой выполнять поручения инспектора. Я всю ночь здесь просидел. И какую ночь! Только, пожалуйста, не оборачивайтесь: никогда не знаешь, кто за тобой подглядывает!

Николя вновь упрекнул себя за то, что напрасно обвинил инспектора в небрежности. Бурдо сразу придумал разумный ход, который в любом случае окажется полезным. Уже одно то, что инспектор не стал настаивать, когда Николя решил ехать один, должно было насторожить молодого сыщика. Не такой человек его помощник, чтобы отпускать его одного в таком опасном деле. Бурдо знал, что возле дома сидит в засаде Рабуин, который в случае необходимости придет к нему на помощь.

— Рад тебя видеть, Рабуин. Но как ты меня узнал?

— Сначала я вас принял за другого, решил, что явился очередной подозрительный субъект. Вы здорово замаскировались. Но увидев, как вы опечатываете дверь, я тут же сказал себе: «Вот и наш Николя». Может, вы меня уже отпустите? А то у меня все пальцы закоченели, боюсь, как бы не отморозил, да и провизия кончилась. А ночь обещает быть морозной.

— Можешь возвращаться. Но, надеюсь, ты мерз не зря?

— Еще как не зря! Вчера вечером, примерно через час после ухода инспектора и стражников, на гребне стены, что окружает сад, появился человек — в том самом месте, где только что бродили вы…

— Можешь мне его описать?

— Честно говоря, я мало что видел. Он показался мне толстым и легким.

— Как это?

— Ну, он как-то странно ковылял. На вид толстый, а все движения на удивление ловкие. Одет в темное и в маске. Готов поклясться, он все время что-то выглядывал…

— Выглядывал?

— Да, словно выбирал, куда поставить ногу. Я удивился, ведь тогда земля еще не замерзла, и идти было не скользко.

— Ты не пошел за ним?

— Господин Бурдо предписал мне ни под каким видом не покидать свой пост, и я не решился нарушить его предписание.

Николя испытал минутную досаду, но вида не подал.

— Ты все правильно сделал. Можешь идти. Сегодня вечером здесь вряд ли что-нибудь произойдет. Но прежде окажи мне услугу: найди экипаж и отошли его к дому доктора Семакгюса, он стоит возле Круа-Нивер. Это единственный каменный дом посреди окружающих его строений, кучер его легко найдет.

И он протянул Рабуину несколько монет:

— Это для тебя. Ты хорошо поработал. Я обязательно расскажу Бурдо.

— Инспектор мне уже заплатил, господин Николя. Но разве ж я откажусь от вознаграждения? Да и вас не хочу обижать. Работать для вас настоящее удовольствие.

Николя с трудом продвигался по замерзшей дороге, изрытой застывшими канавами и лужами, спотыкался о замерзшие комья земли и скользил по льду. Несколько раз он едва не вывихнул себе ногу, а один раз даже упал. Ко всем уже заработанным им шрамам ему явно не хватало наставить синяков! К счастью, дом хирурга находился неподалеку. Жилище Семакгюса состояло из нескольких одноэтажных построек, расположившихся буквой U; от улицы двор отгораживала высокая стена.

Толкнув калитку, он вошел во двор. Хозяин никогда не запирал ворот, ибо считал, что «дверь служителя здоровья должна быть открыта для страждущих». В окнах кухонного флигеля, находившегося между службами и собственно домом, где проживал Семакгюс, мелькали слабые огоньки.

Николя подошел к застекленной двери, осторожно приоткрыл ее и увидел загадочную сцену. Возле высокого камина, где пылало поистине адское пламя, сидела на корточках Катрина, а на руках у нее покоилась запрокинутая голова полураздетой негритянки. Казалось, кухарка напевала на ухо своей новой подруге колыбельную. Вся в поту, Ава тихо стонала. Внезапно она задрожала и, выгнувшись словно натянутый лук, попыталась вывернуться из рук Катрины. Кухарка с трудом удержала ее.

Подняв глаза, Катрина увидела Николя, и, опустив на пол не приходящую в сознание Аву, вскочила и бросилась искать пригодный для обороны тяжелый предмет. Николя ничего не понимал. Он забыл про свои лохмотья и испачканное сажей лицо, придававшее ему совершенно бандитский вид. А Катрина никогда не отступала перед бандитами. В молодости, когда она служила маркитанткой, ей не раз приходилось отбиваться от назойливой солдатни. Из всех стычек с пьяным сбродом она всегда выходила с честью. Вот и теперь, схватив со стола кухонный тесак, она решительно устремилась на незнакомца. Тем временем у Авы начались конвульсии, и она перепачкалась в крови петуха, лежавшего на полу с отрезанной головой.

Отразив удар, Николя предоставил Катрине возможность пролететь вперед. Оказавшись сзади, он поймал ее за пояс и, притянув к себе, прошептал ей на ухо:

— Добрейшая моя Катрина, ты теперь так встречаешь Николя?

Слова его произвели поистине волшебное действие. Кухарка уронила нож и со слезами бросилась в объятия молодого человека. Николя осторожно усадил ее на стул.

— Ох, ну и набугал ты меня! Разве к друзьям бриходят в таком виде, что змотреть страшно?

— Прости меня, Катрина, я забыл, что мне пришлось немного изменить внешность, — ответил он, снимая широкополую шляпу.

Голову Николя, подобно тюрбану, венчала запятнанная кровью повязка.

— Бог мой, Николя, что с топой, мой педный мальчик?

— Слишком долго рассказывать. Объясни мне лучше, что у вас тут за шабаш. Ава больна?

Смутившись, Катрина долго наматывала на палец длинную седую прядь, выбившуюся из-под чепца с рюшами, обрамлявшими ее курносое лицо, и в конце концов ответила:

— Она не польна. Она хотела поговорить зо звоими духами.

— Что еще за духи?

Катрина скороговоркой принялась рассказывать:

— В ее зтране, когда хотят спросить духов, делают здранные вещи… Она бриготовила какой-то отвар и надышалась его барами. Одрезала голову бетуху и бринялась блясать как одержимая. Прыкать словно коза. А потом петняжка позмотрела в лужу крови и стала царабать себе лицо. Я с трудом успокоила ее, но она еще по-брежнему не в себе.

— О чем она спрашивала духов?

— Хотела узнать, что случилось с Сен-Луи. Так делают у них. Она отлично готовит и очень мне нравится. Ты знаешь, она так умеет бриготовить яйца…

Николя знал: стоит Катрине заговорить о кухне, как остановить ее уже невозможно. И он, не давая ей опомниться, спросил:

— И что она узнала посредством своего колдовства?

Катрина испуганно перекрестилась.

— Не надо броизносить таких злов, просто у них так бринято. Не надо их осуждать, мы не знаем их опычаев. Может пыть, наши опычаи тоже кажутся им сдранными. Знаешь, Николя, я много всего повидала, но понять могу далеко не все.

Здравый смысл и доброе сердце этой простой женщины всегда восхищали Николя.

— Судя по тому, как ей блохо, — продолжала Катрина, — ответ, наверное, пыл блохой. Какое горе! А бедный господин Семакгюс! Его арестовали! Николя, ты ведь выпустишь его, бравда?

— Я сделаю все возможное, чтобы узнать истину, — осторожно ответил молодой человек.

Ава лежала на полу. Конвульсии прошли, и она, успокоившись, забылась сном. После сильного напряжения ей требовался отдых… Николя взял руки Катрины в свои и посмотрел ей в глаза.

— Расскажи мне о госпоже Ларден, — попросил он. — Только ничего от меня не скрывай, потому что я уже знаю достаточно, чтобы отличить правду от лжи. Впрочем, во вторник вечером ты сама оставила мне на кухне записку под тарелкой…

— Тепе надо знать, кто на самом деле эта женщина. Она всегда обманывала педного господина. Чего он только ни делал, чтобы угодить ей! Туалеты, украшения, драгоценности, мебель, все его деньги уходили только на нее. А эта чертова шлюха, чем польше ей давали, тем польше треповала. За ней увивался мошенник Декарт, педняга Семакгюс и кавалер со шрамом. Вот уж кто вгонял меня в страх! Но этой шлюхе никто нипочем, лишь бы допиться своей цели! А господина я любила, и он всегда пыл добр со мной. А со всеми остальными он пыл грубым и суровым. Даже с тобой, бетняжка Николя. И он все время делал глупости. А она этим пользовалась. Он играл по-крупному в фараон и в ландскнехт. Но чем польше играл, тем польше броигрывал. И возвращался рано утром в таком состоянии…

— И как же он выкручивался?

Вынув из кармана платок, она вытерла слезы. Потом, вздохнув, помусолила кончик и, словно перед ней сидел чумазый ребенок, принялась оттирать сажу с лица Николя. Он не сопротивлялся. Ему даже показалось, что он вновь очутился в Геранде, и вместо лица Катрины пред ним предстало лицо старой Фины.

— Я ему бомогала. Все свои спережения отдала. Служба не могла брокормить его жену. Приходилось прать взятки, бокрывать жуликов, но тоже не всегда получалось. После смерти своего плаговерного я унаследовала непольшой домик и бродала его. Выручила кругленькую сумму и отложила ее на черный день. Но комиссар все время прал у меня в долг, и в конце концов я ему все бонемножку и отдала. А в боследний год он таже жалованье мне не платил. Это я зарапатывала на еду, општопывая соседей. Ведь еще пыла Мари, такая милая, что я не хотела покидать ее. Это из-за нее я не ушла раньше.

— Но ведь в конце концов ушла…

Катрина вздохнула.

— Дня три назад, во вторник, я услышала, как мачеха бриказала Мари сопирать вещи. Она решила отбравить ее в Орлеан, к ее крестной матери. А ведь девочка ее совершенно не помнит! Мари, педная моя овечка, кричала, рыдала, умоляла. Ну, я не выдержала, кровь у меня закипела, и я высказала хозяйке все, что я о ней думаю. Она в долгу не осталась и тоже зпустила на меня всех сопак. Я решила ни в чем ей не уступать, но у негодяйки язык пез костей. Она показала, на что она спосопна. Просилась на меня, выставив вперед когти, и чуть меня не задушила. У меня все тело бокусано и боцарапано.

И она показала свои покрытые царапинами полные руки.

— Несмотря на крики моей петной овечки, она выставила меня вон. Что я могла сделать? Я выбежала как сумасшедшая и целую ночь тумала, куда бодаться. Наконец вспомнила о господине Семакгюсе, который всегда был добр ко мне, и отбравилась сюда. Я говорила себе: «Конечно, он, как и все, попался в кабкан к этой злодейке. Только он горасто лучше тругих».

Она ласково провела рукой по лбу Николя.

— Знаешь, Николя, у меня польше ничего нет. Я старая женщина, а скоро стану совсем старухой. Пока я крепкая, я могу хорошо рапотать. Но что станет со мной потом? От моего несчастья нет лекарства. В моем возрасте пыстро впадают в нищету и кончают дни в польнице. Я бредпочитаю умереть. Пойду и прошусь в Сену. У меня никого нет, так что позорить мне некого. Жаль, со своими спережениями я могла бы неплохо прожить остаток жизни.

Некрасивое лицо бедной Катрины сморщилось, из глаз снова полились слезы, а широкая грудь заходила ходуном. Она плакала без слов, только жалобно сопела и хрипло дышала. Николя не мог смотреть на ее слезы.

— Катрина, прекрати, я тебе помогу, можешь на меня положиться.

Шмыгнув носом, она подняла голову, и во взгляде ее, устремленном на Николя, засветилась радость.

— Но сначала, — продолжал он, — ты должна ответить на мои вопросы. Сможешь это сделать сейчас? Это очень важно.

Успокоившись, она кивнула и приготовилась его слушать.

— В ту ночь, когда исчез комиссар, ты еще находилась в доме на улице Блан-Манто? — спросил Николя.

— Нет, меня там не пыло. В тот вечер Ларден отпустила меня. Тот вечер я бровела у своей квартирной хозяйки, мы ели плины и слушали, как на улице шумит карнавал. Около одиннадцати часов я отправилась спать. А на следующий день в семь утра я уже стояла у блиты и разводила огонь.

— В то утро ты не заметила ничего необычного?

— Погоди… Хозяйка поднялась очень постно.

— Позднее обычного?

— Да, около болудня. Сказала, что бростудилась. Ничего удивительного, ее потинки пыли все мокрые. Испорчены безвозвратно. Ну, я не удержалась и побеняла ей, а она разпранила меня, как всегда, закричала, что ходила к вечерне… Как же, к вечерне, в карнавальном костюме и в маске!

— Это тебя удивило?

— И да и нет. Иногда она ходит покривляться в церковь. Не ради Господа, это уж точно, а чтопы себя боказать и глазками пострелять. Помнится, она уточнила, что ходила в церковь Пти-Сент-Антуан. Но в таком наряде…

— Она могла пойти в церковь Блан-Манто.

— Именно оп этом я и потумала. По той погоде, что пыла в то воскресенье, туда дойти проще: перешла через улицу, и ты на месте.

— А теперь о другом. Кто приводил в порядок одежду комиссара?

— Он забрещал касаться его одежды. У него в карманах всегда пыло полно бумаг. Я только стирала его белье и рупашки.

— Кто его портной?

— Ты его знаешь, Николя, это мэтр Вашон, тот самый, который сшил тепе костюм, когда ты бриехал в Париж в какой-то странной одежде.

От вопросов Николя Катрина разволновалась и так сильно стиснула руки, что кожа на них посинела. Но он все же дерзнул продолжить:

— Откуда ты знаешь, что он носил в карманах бумаги?

Она тихо заплакала.

— Катрина, отвечай. Пойми, ты можешь очень помочь мне в расследовании. Если ты не доверяешь мне, тогда кому ты можешь довериться?

— Я все время рылась в его карманах, — со слезами в голосе отвечала Катрина. — Когда он срывал польшой куш, он сгребал деньги, не считая. А чтобы он опять все не броиграл, я потихоньку запирала немного денег на хозяйство. А когда заметила, что он эти деньги никогда не считает, я бривыкла запирать их из кармана. Но, клянусь тебе, Николя, для себя я никогда ничего не прала. Я не воровка…

И она гордо вскинула голову.

— К тому же у меня пыло полное браво возместить утраченные деньги и невыблаченное жалованье!

— Среди его бумаг ты ничего особенного не находила?

— Нет. Разве только накануне его исчезновения. Я уже оп этом и думать запыла, но, может, тебе это и вбрямь боможет. А может, и не боможет. Там лежал отрезанный от какого-то листа кусочек пумажки с твоим именем.

— С моим именем? А ты помнишь, что на нем было написано?

— Да. Забиска коротенькая, и мне стало люпопытно. Вроде как стишок какой-то:

— И потом ты эту бумажку не видела?

— Нет. И господина тоже не видела.

Решив, что больше он от Катрины вряд ли чего-нибудь узнает, Николя успокоил ее, помог перенести Аву на кровать и вышел из дома Семакгюса.

Рабуин сдержал слово: на дороге его ждал фиакр. Ехали в полной темноте. Снег, усыпавший дорогу, приглушал стук колес, и маленький тесный экипаж казался Николя запертой клеткой. Снег не прекращался. С неба медленно падали крупные хлопья. Время от времени порывы ветра вздымали эти хлопья и кружили в вихре, заволакивая рваной пеленой редкие далекие огни.

Николя забился в угол и, откинув голову на бархатную спинку сиденья, сидел с открытыми глазами, но ничего не видел. Он не жалел, что съездил в Вожирар; по его мнению, он не без пользы провел там время. Теперь ясно: дом Декарта скрывает какую-то тайну. Но, с другой стороны, неизвестный погромщик вполне мог найти все, что искал. А мог и отказаться от дальнейших поисков. Но что он искал?

Расспросы почти ничего не дали, только убедили, что совсем рядом со столицей можно столкнуться с африканским колдовством и языческими обычаями. Внезапно он вспомнил случай из своего недалекого детства. Однажды во время игры в суле он сильно расшиб локоть, и Фина отвела его к женщине, основным занятием которой являлось отглаживание складок на пышных чепцах бретонок. Но ценили ее не за красивые складки: в округе она слыла целительницей. Пока Фина часто крестилась, женщина затянула странную протяжную песню. Потом, покрутившись на месте, она уколола его ладонь гвоздем и попросила у него лиар. Когда он исполнил просьбу, она привлекла к себе его голову, и он ощутил приятный запах, исходивший от ее юбки. Этот запах он помнил до сих пор. Взяв его за руку, женщина опустила его руку в горшок, наполненный чем-то вязким, и энергично потерла больное место, громко произнося заклинания на бретонском. И рука его, которую он еще мгновение назад не мог разогнуть, чудесным образом обрела прежнюю гибкость. Правда, целительница предупредила, что с приближением дождя рука его станет болеть, а в старости будет ныть постоянно. Но до старости было еще далеко.

Бедняжка Ава попыталась узнать участь своего друга, прибегнув к способу, известному в ее краях. Николя не забыл про Сен-Луи, но чем дальше, тем меньше становилась надежда отыскать слугу Семакгюса живым.

Разговор с Катриной подтвердил все, что Николя уже узнал о госпоже Ларден и ее распутном поведении. В рассказе служанки комиссару отводилась отнюдь не лестная роль обманутого мужа, безденежного игрока и бессовестного хозяина. Однако ему самому комиссар казался гораздо более значительным, более целеустремленным, нежели считала его добросердечная кухарка. К чему могла относиться адресованная ему загадочная фраза, найденная в кармане фрака Лардена накануне его исчезновения, он не понимал.

Николя — в который раз! — задумался о поставленной перед ним задаче, и в голове его вновь зазвучали слова Сартина. Он вспомнил, что король ждет известий от начальника полиции. Увидел картину, ставшую драматическим фоном его расследования: затянувшаяся война, покрытое грязным снегом поле боя, бегущие по полю солдаты и разбросанные человеческие останки. А над полем кружат вороны. По телу Николя пробежала дрожь.

Николя решил вернуться на улицу Блан-Манто. Необходимо переодеться, привести себя в порядок и побриться, ибо за то время, что он не был дома, лицо его успело покрыться густой щетиной. Хотелось бы также переменить повязки. Наконец пора сообщить госпоже Ларден, что муж ее скорее всего умер. Интересно посмотреть, насколько искренне и бурно станет горевать предполагаемая вдова.

Он подумал о Мари. Что с ней стало? Встретит она его или она уже уехала к крестной матери? Николя понимал, что больше не может жить в доме Ларденов. А если быть совсем точным, не имеет никакого морального права. Положение главного следователя по делу об исчезновении комиссара Лардена обязывало его съехать от Ларденов: слишком трудно допрашивать хозяев, чьим жильцом ты являешься. Еще он решил, что надо бы установить за домом наблюдение. Впрочем, предусмотрительный Бурдо, скорее всего, это уже сделал. Интересно, как ему теперь обходиться со стиркой? Нашла ли Луиза Ларден замену Катрине или решила жить одна, удалив от себя всех, кого только можно?

За этими размышлениями он не заметил, как они въехали в город. Огни стали ярче и мелькали гораздо чаще. Когда фиакр подъезжал к Сене, его окружила шумная хохочущая толпа в масках. Один из беснующихся вскочил на подножку и, смахнув снег, уставился в окно пустыми глазницами маски смерти. Несколько долгих минут Николя пребывал наедине с курносой, вот уже несколько дней кружившей вокруг него, словно верный пес.

Свернув на тихую и пустынную улицу Блан-Манто, он сразу отметил, что под порталом церкви кто-то прячется. Раздумывая, как поступить, он в конце концов сделал вид, что ничего не заметил. Если это не нищий, значит, один из агентов Бурдо. Решительно, инспектор обо всем подумал. Под его благодушной внешностью скрывался опытный полицейский, прекрасно владевший своим ремеслом. Осмотревшись, Николя убедился, что за ним никто не следит. Вряд ли враг читал его мысли и подготовился к его возвращению.

Отложив решение квартирной проблемы на потом, он вставил ключ в замочную скважину и обнаружил, что замок поменяли и теперь ему не войти. Тогда он решил постучать.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, и на пороге, держа в руке факел, с недовольным видом появилась Луиза Ларден. Ее светло-серое бальное платье кунтуш украшало серебряное шитье. Плотно прилегающий корсаж с глубоким вырезом выставлял напоказ напудренную грудь. Из-под разрезной верхней юбки с закругленным подолом, задрапированным пышными складками сзади на полисоне, волнами струились легкие воланы посаженной на панье нижней юбки. Напудренное, с ярким наведенным румянцем лицо усеивали мушки. Две толстые косы, закрепленные на затылке, петлями спускались на плечи.

— Это вы, Николя? — визгливым голосом спросила она. — А я думала, вы тоже исчезли. Судя по вашему виду и нетвердой походке, вы шатались по самым низкопробным притонам. Поэтому я прошу вас покинуть этот дом. Немедленно забирайте ваши пожитки, я не намерена давать приют низкопробным мошенникам.

— Сударыня, одежда, которая сейчас на мне, соответствует той работе, которую мне в настоящее время приходится выполнять, — ответил Николя. — Ваше суждение слишком поспешно. Что же касается вашего желания отказать мне от квартиры, то вы всего лишь опередили меня и высказали уже принятое мною решение. Похоже, мне в этом доме действительно лучше не задерживаться.

— Вы можете стать в нем желанным гостем, Николя, все зависит только от вас.

Двусмысленность ее слов вогнала молодого человека в краску.

— Оставим этот предмет, сударыня. Я съеду завтра утром. В такой поздний час и при такой дурной погоде я вряд ли сумею найти ночлег. Но прежде мне необходимо поговорить с вами о весьма важных вещах.

Она стояла, по-прежнему загораживая собой коридор.

— Вы высказали свое мнение относительно моего внешнего вида, — насмешливо продолжал Николя. — Позвольте мне ответить вам тем же и выразить свое удивление, сударыня, вашим роскошным нарядом. Разве женщине, чей муж исчез совсем недавно, пристало предаваться увеселениям?

— Однако вы наглец, сударь! Он, видите ли, считает неприличным, что я надела бальное платье и собираюсь выйти, чтобы немного развлечься. Женщина моего возраста не должна упускать ни единой возможности весело провести время. Вы удовлетворены ответом, господин клеврет?

— Как подчиненный, разумеется, вполне, но как полномочный представитель начальника полиции — нисколько.

— У вас, похоже, не все в порядке с головой, сударь.

— А ваша голова, сударыня, похоже, слишком легко возбуждается и крайне далека от печальных обстоятельств, приведших меня сюда.

Выпрямившись, Луиза Ларден уперла руки в бока, и в одно мгновение из-под яркого грима выступило лицо девицы, развлекавшей клиентов в заведении Полетты. Вызывающая поза госпожи Ларден неприятно поразила Николя.

— Печальных обстоятельств? Вы решили поговорить со мной о той падали, которую раскопали среди отбросов на Монфоконе? Вас удивляет, откуда мне об этом известно? Я знаю гораздо больше, чем вы думаете. Ведь речь идет о моем муже, разве не так? Вы отправились копаться в грязи, и за свои деньги получили все, что хотели. Чего еще вы ожидали? Что я стану разыгрывать перед вами безутешную вдову? Я никогда не любила Лардена. Теперь я от него избавилась. Я свободна, сударь, свободна и отправляюсь на бал.

Возбужденная, нарочито выставляющая напоказ свою порочность, она внезапно показалась Николя очень красивой. От каждого взмаха рук, каждого поворота головы складки ее платья трепетно шелестели. На мгновение Николя даже решил, что это трепещет она сама.

— Как вам будет угодно, сударыня. Но сначала вы должны ответить на несколько вопросов, которые, судя по вашему не слишком скорбному виду, вряд ли вызовут у вас бурю эмоций. Поэтому задача моя упрощается, и я сразу перехожу к делу. Но прежде позволю себе напомнить, что жду от вас честных и правдивых ответов, иначе мне придется прибегнуть к иным методам допроса. Так что уповаю на ваше великодушие и жду от вас содействия.

Неожиданно Николя заметил, что волнение к лицу госпоже Ларден. Горделиво вскинув голову, она быстро зашагала по комнате, громко шурша пышными шелковыми юбками.

— Хорошо, господин полицейский подмастерье. Я уступаю силе и страху перед испанским сапогом… Скорей задавайте ваши вопросы, меня ждут.

— В прошлую пятницу вечером вы выходили из дома. Куда вы ходили и в котором часу вы вернулись?

— Вы хотите, чтобы я помнила каждый свой шаг? У меня секретаря нет!

— Напомню, сударыня, дабы освежить вашу память: именно в тот вечер исчез ваш муж.

— Кажется, я ходила к вечерне.

— В церковь Блан-Манто?

— А вы считаете, к вечерне можно пойти куда-нибудь в иное место, кроме церкви?

— Вы ходили именно в эту церковь или в какую-то другую?

— Ах, черт, конечно же, эта скотина проговорилась… Я ходила в церковь Пти-Сент-Антуан.

— В карнавальном плаще и в маске?

— А что вас не устраивает? Если во время карнавала знатная женщина, выходя вечером из дома, не хочет подвергнуться оскорблениям, она должна быть одета соответственно.

— Ваш плащ мог защитить вас от снега?

Облизнув губы, она уставилась на него в упор.

— В тот вечер не было снега. А от ветра он меня защитил.

Николя замолчал, и в комнате надолго повисла тишина.

— Почему вы меня ненавидите, Николя? — нарушив молчание, глухим голосом спросила Луиза Ларден.

Она подошла к нему почти вплотную, обдав его волнующими ароматами пудры, грима и духов, благоухавших ирисом и еще чем-то дикорастущим. Он едва не захлебнулся в волнах ее запахов.

— Сударыня, я всего лишь исполняю свои обязанности. Сам я, разумеется, предпочел бы, чтобы поиски увели меня как можно дальше от дома, где в прошлом меня принимали весьма любезно.

— Вы можете воскресить прошлое, все зависит только от вас. Мой муж умер, но я-то тут при чем? Как мне убедить вас, что я не знаю, отчего он погиб?

Не желая отклоняться от цели, Николя попытался зайти с другой стороны.

— Говорят, новый мотет Доверня, исполнявшийся в тот вечер в Пти-Сент-Антуан, необычайно хорош.

Она избежала расставленной ей ловушки.

— Я не люблю музыку и совершенно в ней не разбираюсь.

— Что вы делали вчера вечером? Вы были дома?

— Да, с одним из своих любовников, ибо, как вам известно, сударь, у меня есть любовники. Чего еще можно ожидать от пропащей и продажной женщины?

Ответ прозвучал искренне, а потому жалобно. На корсаж Луизы Ларден упал кусок толстой корки пудры, покрывавшей ее лицо.

— Вы довольны?

— Благодарю вас за откровенность, — краснея, ответил, Николя. — Не будете ли вы так любезны и не назовете ли мне имя этого человека?

— Только для того, чтобы доказать вам свою искренность. Это господин Моваль. Мужчина, который умеет любить и, как вам прекрасно известно, всегда готовый поставить на место наглеца.

Пропустив намек мимо ушей, Николя отметил, что в голосе Луизы Ларден прозвучала угроза. И внезапно мир показался ему ужасно маленьким.

— Когда он явился к вам?

— В полдень, и ушел рано утром. Вам, сударь, должно быть стыдно учинять мне такой допрос.

— Сударыня, забыл принести вам свои соболезнования в связи с кончиной вашего родственника.

Он дерзнул пойти окольным путем, надеясь таким образом обезоружить противника и пробить брешь в его обороне. Но старания оказались напрасны. Похоже, Луиза Ларден не знала о смерти своего кузена Декарта.

— Супруг, навязанный тебе обстоятельствами, не может считаться родственником. Да и соболезнования ваши меня нисколько не волнуют. На этом, сударь, полагаю, мы можем расстаться, ибо я слышу стук колес. За мной приехала карета. Надеюсь, завтра вы покинете мой дом.

— Последний вопрос, сударыня: где сейчас находится мадемуазель Мари?

— У своей крестной матери в Орлеане. Девушка пожелала покинуть свет и стать послушницей в ордене урсулинок.

— Не кажется ли вам, что призвание к монашеской жизни проснулось в ней слишком неожиданно?

— Пути Господни неисповедимы.

— А где была Мари в тот вечер, когда исчез комиссар?

— В городе, у какой-то подруги.

— Сударыня, кто убил вашего мужа?

На лице ее появилась гримаса, видимо, означавшая улыбку. Закутавшись в плащ с меховым воротником, она обернулась и произнесла:

— В дни карнавала улицы становятся небезопасны. Наверное, он встретил какого-нибудь убийцу в маске.

Она ушла, громко хлопнув дверью и даже не взглянув на Николя.

Николя остался на месте. Словесная дуэль вконец измотала его. Ему показалось, что навалившаяся на него усталость сейчас раздавит его окончательно. Либо Луиза Ларден невиновна, и тогда ответы ее продиктованы исключительно цинизмом и безнравственностью, либо она воистину великая актриса. Неожиданно ему в голову закралась мысль, не является ли вызывающее поведение и откровенная бравада госпожи Ларден способом утаить нечто важное? Кто станет подозревать женщину, добровольно отрекшуюся от добродетели и выдвинувшую убедительные основания своего выбора? Николя не привык бороться с двуличным противником. Для сыщика он был еще очень молод и не имел достаточно опыта ведения расследования. Он только начинал собирать собственную коллекцию людских типажей: большая часть их попала в нее всего лишь на прошлой неделе. Считая, что содержание должно соответствовать форме, он, столкнувшись с цинизмом или лицемерием, немедленно терялся. Речи Луизы Ларден звучали для него оскорбительно, они бросали вызов правилам поведения в обществе. Внезапно на ум ему пришла еще одна мысль: а вдруг бравада Луизы является последней попыткой заблудшей души удержаться на краю страшной пропасти безудержного разврата? Тогда ее искренность, граничащую с цинизмом, следует расценивать как дань уважения, которую порок отдает добродетели.

Однако время для рассуждений выбрано неудачно. Он обязан воспользоваться тем, что пока в доме никого нет, и никакая щепетильность не должна мешать ему выполнять задание. И, проникнувшись сознанием важности своей миссии, Николя приступил к обыску. Он быстро обнаружил, что из библиотеки кто-то — комиссар, Луиза или некто третий — забрал все бумаги. В спальне госпожи Ларден он тщательно осмотрел всю одежду и обувь, но не нашел ничего интересного. Смятая постель, пустая бутылка и два стакана свидетельствовали о происходивших здесь бурных любовных баталиях. Николя задумался. Возможно, тень, мелькнувшая под сводами церкви Блан-Манто, могла бы сообщить что-нибудь интересное о Мовале и его любовнице. Если, конечно, это действительно был человек Бурдо.

Войдя в комнату Мари, он с изумлением обнаружил, что вся одежда девушки висит на месте. Неужели она уехала, не взяв ничего с собой? Заметив брошенные в углу грязные ботинки, он решил сравнить следы, зарисованные им в Вожираре, с подошвами этих ботинок. Рисунок совпал с подошвой.

Это открытие стало последним свершением сегодняшнего дня. Усталость свинцовой тяжестью навалилась на Николя, и он заплетающейся походкой стал подниматься в мансарду, которую, как он смутно помнил, завтра ему предстояло покинуть навсегда. Месяцы, проведенные в ней, не стали для него счастливыми, но и плохими их тоже не назовешь. В ней прошло его ученичество, время, когда все силы его уходили на то, чтобы как можно лучше освоить ремесло и как можно успешнее справиться с поручениями. Комната в доме Лардена займет свой уголок в его памяти, чтобы впоследствии он сожалел о ней, как сожалеем мы о вещах и людях, оставленных нами на обочине дороги, потому что так решила жизнь, смерть или какой-нибудь крошечный таинственный огонек.

Спрятав в чехол одежду, он оставил только фрак, который собирался надеть завтра. Проверяя его карманы, он обнаружил сложенный вчетверо крошечный листок бумаги. Когда он развернул его, в глаза ему бросилось собственное имя, написанное в углу листочка. Потом он прочел уже знакомую ему фразу:

Значит, Ларден давно, когда Николя еще находился в Геранде, захотел оставить ему это загадочное послание. Но что он им хотел сказать? И с этой мыслью Николя, сраженный усталостью, заснул.