ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Жозеф размышлял, стараясь как можно медленнее жевать круассан. Кто придумал пословицу: «Кто спит — ест»? Он отлично выспался, а потом позавтракал вместе с Айрис, но не сказать, чтобы досыта наелся. Может, причина в холодной погоде? Хорошенькая же идея пришла в голову Виктору — послать его на улицу Страсбур топтать тротуар под пронизывающим северным ветром! Интересно, купился ли Кэндзи на историю о выставке книг по искусству в Друо? Что до Айрис, то она пожаловалась на мигрень и снова легла.

Устав наблюдать за дверями «Отель де л’Ариве», куда входили только поставщики, Жозеф перебирал в уме народные поговорки. Большинство из них казались ему идиотскими. Взять хоть эту: «Кого люблю, того и бью». Вряд ли его тесть и шурин оценили бы порку розгами — пусть даже из лучших побуждений, в воспитательных целях.

Он передернул плечами от холода, завидуя своей нежнейшей «половине», которая сейчас нежится под одеялами. Но ведь она в положении, а подобный опыт ему ни к чему. Жозеф представил себя беременным и посмеялся нелепости этого видения. Минутой позже он задумался о посетителях заведения, наслаждающихся вкуснейшей едой в жарко натопленном зале. Интересно, хромой тоже там? Накануне вечером он долго торчал в холле и, судя по всему, собирался задержаться до утра.

Пока Жозеф предавался этим размышлениям, к тротуару подкатил тележку с нарисованным на ней трехцветным флагом немолодой мужчина. Он выглядел довольно экстравагантно: помятый цилиндр, изношенный черный редингот, широкий синий пояс и красные сабо. Тяжелые веки и выдающиеся вперед челюсти делали его похожим на бульдога. Он постоял перед входом, разминая натертые лямками тележки плечи и лопатки, и вошел внутрь. Жозеф проскользнул следом и услышал раскатистый голос незнакомца:

— Тьфу, пропасть! Скажите, что пришел Брикар, Сильвен Брикар, дядюшка Брикар! Я попусту потратил время, притащил ее сундук в «Де Бельфор», а там сказали — вези в «Де л’Ариве». Ладно, так тому и быть, но теперь всё, точка, конечная остановка, слезай — приехали! Я же не чемодан Гуффе притаранил, а бабьи тряпки! Разбирайтесь сами!

Он вышел на улицу и принялся снимать ремни с сундука с медными окантовками, стоявшего на тележке, на которой было написано оранжевыми буквами:

— Вам помочь? — предложил Жозеф.

— Не откажусь, — буркнул Брикар. — Хозяин этой ночлежки глуп, как пробка! Я уже голос сорвал, но никак не могу объяснить этому дураку, что Софи Клерсанж ждет меня. Он твердит, что она никого не принимает. Деревенщина неотесанная!

Под высокомерно-неодобрительным взглядом швейцара в адмиральской униформе они изловчились занести сундук внутрь и поставили перед стойкой портье.

— Вот вам вещи дамочки, делайте с ними, что хотите, а я умываю руки, — заявил Сильвен Брикар.

— Я тоже хотел встретиться с Софи Клерсанж, она заказала мне книгу… Но эта женщина неуловима, — сообщил ему Жозеф, когда они вернулись к тележке.

— Она и впрямь изменилась с тех пор, как вышла замуж за американского богатея и уехала из Калифорнии.

— Она замужем? И как же фамилия ее мужа?

— Мэт-как-то-там, слышится, не как пишется, язык сломаешь! Вообще-то, могла бы отблагодарить меня и получше.

— Вы с ней родственники?

Сильвен Брикар досадливо сплюнул.

— Родственники? Да я качал Софи на коленях, и она сосала мой палец. Я много лет заменял ей отца, родной-то папаша был в отсутствии, а я хотел угодить моей тогдашней цыпочке. Потом мы с малышкой потеряли друг друга из виду, но когда у нее случились неприятности, я тут же пришел на помощь. Извините, мне пора, надо забрать товар от церкви Святого Иоанна Крестителя. На тамошнего сторожа надежды мало, он недотепа, того и гляди, раздаст хлеб беднякам из своего прихода! Нужно успеть отвезти товар на склад на Эншевальской дороге.

— Простите мое любопытство, но как вам удается сохранять остатки хлеба свежими?

— Это только так говорится. Остатки уступают мне булочники или их подмастерья. Я получаю бриоши, хлебцы из теста на молоке с маслом, ячменные булочки, хлебцы из крупчатки, и все — твердое, как булыжник, такое не продашь, разве что в качестве оружия. Но я кое-что придумал: сажаю их в печь, потом складываю в корзины, гружу корзины в повозку и прикрываю шерстяным одеялом, чтобы не остыли, а потом продаю клиентам… как свежий хлеб! Ну, прощайте. — Он кряхтя взялся за ручки тележки.

— Еще минуту! — взмолился Жозеф. — Вы говорили о неприятностях, которые были у… Софи… да, у Софи Клерсанж. Она не поладила с полицией?

— Это давняя история, в процессе были замешаны светские дамы и не очень, и губки, и свечи, и рожь со спорыньей и все такое прочее. Всё, я снимаюсь с якоря, нужно успеть к окончанию уроков…

Уже отойдя прочь, Брикар обернулся и крикнул:

— Сегодня меня ждет лучшая выручка за всю зиму!

— Замужем! Мэт-как-то-там еще. Рожь со спорыньей, — бормотал себе под нос Жозеф, — дрожжи и пшеничная мука… Этот плут, похоже, повредил себе мозги. И это он — миллионер? Тогда я — король Пруссии!

Мелкий град барабанил по мостовой круглой площади Ла Виллетт. Альфред Гамаш пытался очистить окоченевшими пальцами теплые каштаны, купленные у араба в лавочке рядом с пожарным насосом. Рекламный проспект зазывал на новое ревю в «Фоли-Бельвилль» с забавным названием «Вот ползет фуникулер». Гамаш обещал Полине, что придет поаплодировать ее выкрутасам в трико телесного цвета. Он положил в рот золотистый шарик и принялся с наслаждением жевать его, вспоминая юные годы: зимой, по воскресеньям, его мать — она была маникюршей — всегда покупала ему кулек жареных каштанов. Он пытался ее угощать, но она отказывалась, уверяя, что совершенно сыта, хотя была худа как щепка.

Рядом кто-то кашлянул, прервав его размышления.

— Добрый день, вы меня помните? Моя жена — художница, она работает для…

— «Пасс-парту», помню, как же. Я его прочитал: ничегошеньки там не написали! Сдается мне, вы все наврали, — с полным ртом процедил Гамаш.

— Ошибаетесь. Я все время думаю о том хромом, которого вы описали в нашу прошлую встречу.

— Я что-то говорил про хромого? Ну надо же… Я тут прочел в одной газетенке занятную вещь: если столбик термометра опускается ниже нуля, у людей случаются галлюцинации — в точности как в тропиках. Вы бы сходили к доктору.

Гамаш продолжил жевать каштаны, а Виктор аккуратно сложил вчетверо банкноту и сунул в щель в облупившейся стене ротонды. Альфред Гамаш и глазом не повел.

— Кто вы?

— Помощник высокого сыщика в доломане, который все время сосет леденцы.

— Легавый, черт бы вас подрал!

— Вы рассказали инспектору Лекашеру про хромого?

— Допустим, хромой и вправду существует: но мне было бы затруднительно сообщить о нем вашему шефу.

Виктор закурил и выпустил дым в лицо Гамашу.

— Почему?

— Слыхали о таком: сначала — причина, затем — следствие. Пример: предположим, вы стали жертвой призраков, притворившихся людьми. Как их опишешь, если не видел? Может, я грезил наяву, а может, и был какой-то тип, он вроде как припадал на одну ногу, — и спроси кто, не заметил ли я чего в ночь преступления, я, может, и ответил бы: «Милейший, я свечку не держал…» Так оно все и случилось после беседы с вашим инспектором.

— А как оно выглядело, это ваше наваждение?

— Брюнет с бакенбардами, без усов и без бороды.

— Одежда?

— Я смылся. Решил поостеречься. Сказал себе: «А если этот легавый или, того хуже, журналист пудрит тебе мозги?». Так что рассматривать его я не стал. Глядите-ка, что растет на стенах, — хмыкнул Гамаш и сунул в карман купюру.

— Я ничего не заметил. Вы бы поостереглись, вдруг это оптический обман…

— Это вряд ли. Хотите каштанчик?

…По залу пронесся ледяной сквозняк, Кэндзи чихнул, поймал едва не слетевшие на пол бумаги и рявкнул:

— Закройте дверь!

Хельга Беккер со своим неразлучным велосипедом столкнулась с выходившими покупательницами, и они так и стояли бы в дверях, если бы не Эфросинья. Она твердой рукой отодвинула в сторону даму в галифе с железным конем, а библиофилок вытолкала на улицу.

— Как жаль, мадам Пиньо, что в жандармы берут только мужчин, — буркнул Кэндзи, — из вас вышел бы отличный страж порядка.

— Зато повариха из меня вышла не хуже! Это к сведению тех, кто что-то имеет против мерланов с томленой в сале чечевицей!

Кэндзи снова чихнул и высморкался. Из льняного платка выпали крошки пирожного, он подцепил одну указательным пальцем и лизнул.

— Тарталетка с малиной.

Какой милый вышел вечер у «Глоппа»! Кэндзи был в восторге от Джины. Обычное чаепитие превратилось в захватывающее, просто головокружительное приключение. На нежном лице его спутницы было одновременно и смущение и влечение, которое она тщетно пыталась скрыть. Их пальцы соприкоснулись, когда он разливал чай, она покраснела и отвела взгляд. Покоренный Джиной, Кэндзи прислушался к себе. После смерти Дафнэ он всегда общался с женщинами в покровительственно-непринужденной манере, но теперь все изменилось. Он отвез Джину домой, на улицу Дюн, поцеловал ей на прощанье руку и понял, что пленен. Душа его оживала, но он надеялся скрыть свои чувства от Джины.

— Я, как Исав, охотно продала бы право первородства за тарелку чечевичной похлебки, мадам Пиньо, — хихикнула Хельга Беккер.

— Я думала, у вас нет ни братьев, ни сестер.

— Я выразилась фигурально. Сегодня утром я ощущаю такую легкость! Мой соотечественник доктор Отто Лилиенталь сделал новую попытку и одержал победу! В октябре прошлого года ему удалось подняться в воздух и спуститься вдоль склона одного из холмов Риноу. Теперь он прыгнул с платформы в Штиглице — это недалеко от Берлина — и приземлился в двухстах пятидесяти метрах!

— Этот ваш Отто вообразил себя птицей?

— Именно так! Он десять лет изучал пернатых, в том числе аистов, и твердо уверен, что мы научимся летать, как они. Аисты — птицы крупные и тяжелые, но это не мешает им лететь, планируя. Все дело в том, что крылья у них вогнутые. Когда они полностью развернуты, ветер толкает их вверх, а хвост служит рулем!

Хельга Беккер раскинула руки, рискуя смахнуть на пол книги, и Эфросинья преградила ей дорогу.

— Значит, если привязать к слону двух жирных гусей и выпустить их, задав направление на юг, они перелетят через Пиренеи? Чушь собачья!

— Да как вы можете высмеивать технический прогресс! Unverstӓndig!

Кэндзи не смог не вмешаться.

— Я сторонник прогресса, но согласен с госпожой Пиньо. Того, что мы уже имеем в области воздухоплавания, более чем достаточно: монгольфьеры, воздушные шары, дирижабли…

Ноздри Хельги Беккер раздулись, она встала на цыпочки и устремила гневный взгляд на верхнюю ступеньку лестницы.

— А я утверждаю: сегодня — ведущее колесо, а завтра — полет!

— Что случилось? — воскликнул Жозеф, который, разрумянившись от холода и спешки, в этот момент вошел в лавку.

— О чем вы? У нас разве что-то украли? — Кэндзи недоуменно поднял брови.

— О нет, видите ли…

Эфросинья бросилась сыну на помощь:

— Вообрази, цыпленочек, что предсказывает госпожа Беккер: нам приделают крылья и заставят махать ими до тех пор, пока мы не оторвемся от грешной земли!

— Раз так, я ухожу, — объявила Хельга Беккер и, повернувшись, столкнулась с Виктором и его велосипедом.

Удар металла о металл, натянутые улыбки, извинения и наконец — блаженное затишье.

— Тевтонка ретировалась, а меня ждет плита, — буркнула Эфросинья и скрылась на кухне.

Жозеф нашел Виктора в задней комнате, где тот полировал замшевой тряпочкой руль своего велосипеда.

— Нужно было взять фиакр, мостовая превратилась настоящий в каток. Но дело того стоило: Гамаш подтвердил, что видел хромого на месте преступления. Ну, а что у вас, почему так рано вернулись?

— Задание выполнено, шеф. А вернулся я потому, что Софи Клерсанж доставили ее вещи, следовательно, она твердо решила остаться в «Отель де л’Ариве». Насчет хромого — никаких следов. Но не беспокойтесь, у меня есть его адрес. А еще я…

— Притормозите, Жозеф! Я вами горжусь, отличная работа, вы — первоклассная ищейка.

Жозеф скромно перевел взгляд на застекленный шкаф с колчанами и духовыми ружьями, но его лицо сияло гордостью.

— Теперь нам нужно сходить на улицу Варенн и выразить соболезнования мадам де Лагурне, а еще я хочу попытаться выяснить личность мордатого, — пробормотал себе под нос Виктор.

— Не забудьте, что у этого чудака был ключ с единорогом и он хотел получить доступ к коллекции барона, чтобы проверить, не залили ли ее кровью, как его собственных кукол. Надо же — куклы, и это в его-то возрасте! Хотите, я все запишу?

— Это ни к чему, Жозеф, я все запомнил. — Виктор постучал пальцем по виску.

— Когда мы отправляемся?

— Я пообедаю с Таша — постараюсь управиться побыстрее — и побегу.

— Где встречаемся?

— Я пойду один и потом позвоню вам.

Жозеф застыл, словно не понял смысла сказанного, глаза у него округлились, дыхание перехватило от возмущения.

— Чем я провинился? — прошептал он, морща лоб.

— О, ничем, — язвительно-приторным тоном ответил Виктор. — Всего лишь оставили свой пост, хотя должны были следовать за Софи Клерсанж по пятам, и выставили меня дураком перед мсье Мори, которому я сказал, что послал вас на выставку в Друо и вы пробудете там целый день. Знаете, Жозеф, вы меня огорчаете. Засим позвольте откланяться.

Виктор толкнул дверь, ведущую в лавку, поскользнулся на паркете, с трудом удержался на ногах и вошел внутрь.

Жозеф был вне себя.

— Он вконец обнаглел! Что ж, тем хуже для него: не узнает, что наболтал мне Брикар. Ничего не узнает, ни единого словца, я все приберегу для себя! Рожь со спорыньей, губка, свеча, процесс и все-все-все! Катитесь к черту, дядюшка Легри!

— Заткнись! — взревела Эфросинья.

Виктор мял в руках шляпу, уставясь на носки своих ботинок: он был смущен ничуть не меньше, чем при встрече с Моминеттой. Служанка с усыпанным бородавками лицом провела его в гостиную, задрапированную темными, поглощающими свет гардинами. На стоящих полукругом козетках полулежали дамы, на их бледных, с темными кругами под глазами, отрешенных лицах лежала печать вселенской усталости. В трепещущем пламени свечей Виктор разглядел туалетные столики между диванами: среди флаконов с духами и пудрениц валялись золотые и серебряные шприцы в кожаных, инкрустированных драгоценными камнями чехлах.

Одна из дам протяжно вздохнула и тут же расхохоталась как безумная.

— Клотильда, к вам прекрасный незнакомец. Не знала, что вы снова интересуетесь сильным полом!

Она села, нисколько не смущаясь, задрала юбки, спустила черный чулок и сделала себе укол в бедро. Мадам де Лагурне медленно встала, поправила вдовий чепец и разгладила гренадиновое платье и мантилью. Баронесса была одного роста с Виктором. На ее бледном как мел лице выделялись глаза с расширенными зрачками, выдававшими пагубное пристрастие.

— Дорогая мадам, я глубоко опечален вашей утратой. Какая несправедливость! Прошу вас…

— Это плеоназм, мсье: смерть — всегда несправедливость, — ровным тоном ответила она, и Виктор понял, что действие морфина уже проходит. — Вы меня удивили: оказывается, у Эдмона, несмотря на все его выходки, еще оставались друзья. Вы ведь его друг, я не ошиблась?

— Конечно, мадам, я доставал для него книги по алхимии, мы познакомились…

Она подняла руку, не дав ему договорить.

— Не трудитесь, мсье, меня совершенно не интересуют дела покойного мужа. Если хотите с ним проститься, Оливия проводит вас на второй этаж.

Она позвонила в колокольчик. Шаркая стоптанными туфлями по паркету, появилась горничная. Очнувшиеся от дурмана гостьи баронессы встретили ее веселыми смешками.

Они миновали длинный коридор и оказались в знакомой Виктору по описанию Жозефа прихожей. Оливия застыла на месте и подняла взгляд на Виктора. Черная траурная лента, приколотая к воротничку, придавала ей еще более суровый, неприветливый вид.

— Мадам слишком увлекается этим снадобьем. Уверяет, что оно помогает от нервов, но если будет продолжать, скоро превратится в развалину. Она то спит часами, то бродит всю ночь по дому, ничего не ест и все забывает!

— Мне показалось, что смерть супруга ее совсем не расстроила.

— Да плевать она на него хотела. В этом доме только я одна о нем и заботилась. Но не решилась позвать священника, чтобы он соборовал барона и отпустил ему грехи. Благодарение Господу, наш добрый кюре в последний момент прислал своего кузена, и он помолился, так что хозяин, может, и попадет в рай, несмотря на все свои прегрешения. На мадам и ее болвана-сына нечего рассчитывать… Нечестивцы! Они его бросили. Заниматься музыкой в день траура! У этого юноши нет сердца.

Где-то в дальних комнатах горе-пианист терзал полонез Шопена.

— Барон оставил большое наследство?

— Сущие пустяки! Состояние растрачено, а долгов — вовек не расплатиться. Дом заложен и перезаложен. Хорошо еще, что семья хозяина — они живут в Орлеане — согласилась приютить мадам с сынком. А вот я уже в таком возрасте, что на мои рекомендации никто и не взглянет… — Служанка замолчала, не договорив, но намек был вполне прозрачен, и Виктор сказал:

— Я всего лишь скромный книготорговец, но попробую…

— О, мсье, благодарю вас, благодарю! — воскликнула Оливия и провела его в помещение, где лежал покойник.

Виктору стало не по себе: атмосфера в комнате с закрытыми ставнями была мрачная. Усопший лежал на кровати в костюме для верховой езды и казался огромным. Его руки были сложены на крупном распятии из слоновой кости. Горящие свечи отбрасывали на стены причудливые тени.

— Это правда, что ему проломили череп? — спросил Виктор у Оливии, которой явно не терпелось поскорее уйти.

— Врачи в конце концов согласились с тем, что с самого начала говорила сиделка: кто-то столкнул несчастного с Приама. Целились не в лицо, а в затылок. И ведь даже бумажник не взяли!

И Оливия удалилась, бормоча что-то о предателях и трусости.

Оставшись наедине с Эдмоном де Лагурне, Виктор зажег керосиновую лампу. Труп приобрел нормальные пропорции, а костюм стал выглядеть почти гротескно: шелковая шляпа, куртка, брюки со штрипками. Сапоги и стек лежали на коврике. Неужели и лошадь тихонько пофыркивает в коридоре?

Виктор обескуражено обвел взглядом комнату, загроможденную мебелью в стиле Людовика XVI. Где искать ключи? Он начал с секретера, из которого на пол вывалилась гора писем и счетов, потом присел на корточки перед книжным шкафом, почувствовал судорогу в правой икре и подумал: «Неужели старею?». Не без труда распрямившись, он стоял, сдвинул шляпу на затылок, и задумчиво чесал висок. Тут и за три дня не управиться.

Он попытался сосредоточиться.

«Загляни в глубины памяти», — всегда советовал Кэндзи. Ладно, заглянем. Куда его отец обычно прятал ключ от кладовой, чтобы сын не воровал сахар и яблоки? Виктор нахмурился, и перед его мысленным взором возникла большая ваза в узорах-завитушках, стоявшая на углу каминной полки в столовой. Батюшка явно недооценивал его сметливость. Виктор почти сразу вычислил тайник, но не воспользовался находкой: слишком силен был страх перед наказанием.

В комнате было три китайских вазы: ключ оказался во второй. На крученом кольце висел крошечный золоченый единорог. Виктор преисполнился почти детской радости, но тут же задался вопросом: ключ у него есть, но к какому замку он подходит?

Мебель обступала его враждебной стеной. Неужели придется-таки обшарить все углы и закоулки? Виктор уныло кружил по последнему обиталищу покойного барона. Какая бы участь ни ожидала того, кто носил в этом мире имя де Лагурне, пережитые им муки, пристрастие к эфиру, оккультизму и деньгам и даже побудительные мотивы преступления, положившего предел его дням, вместе с последним вздохом стали достоянием потустороннего мира. А что, если насмешливый призрак наблюдает сейчас за Виктором, который, как белка в колесе, мечется по комнате?

На переднем плане гобелена Жуи были изображены пастушки с бледно-голубыми овечками, из уходящей к горизонту рощи выезжали на опушку влюбленные мушкетеры. У Виктора закружилась голова, и он замер. Что-то тут было не так. Он вгляделся в стену напротив окна и наконец понял, что именно привлекло его внимание: одна из овечек отражала свет. Он подошел, не сводя глаз с блестящего предмета. Замочная скважина! Он поднял лампу, кончиками пальцев обвел прямоугольник размером метр пятьдесят на семьдесят сантиметров, простучал его и понял, что с другой стороны — пустое пространство.

Виктор повернул ключ, увидел перед собой коридор, взял свечу и головой вперед шагнул в темный проход. Метра через два он наткнулся на перегородку. Огонек свечи вздрогнул и погас. Виктор решил вернуться, но понял, что попал в ловушку. Чтобы снять напряжение, он соскользнул на пол и тут же почувствовал тошноту.

Ему тогда было семь лет. Отец стоял над ним — огромный и грозный. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. За какое преступление его могли посадить в подвал? Подвал, темнота, одиночество. Он этого не вынесет, он умрет.

Виктор сидел, упираясь подбородком в колени, и судорожно шарил по карманам в поисках зажигалки. Фитиль свечи загорелся, закоптил, и пламя метнулось из стороны в сторону. Легкое дуновение воздуха коснулось лба Виктора.

— Боже, сделай так, чтобы…

Воздух проникал через щель в деревянных панелях. Виктор приложил руку к стене и услышал щелчок. Панель отъехала в сторону.

Пригнувшись, Виктор пересек тамбур и оказался в кабинете, заваленном грудой разнородных предметов. Свет проникал в это помещение через слуховое окно. Первым, что бросилось в глаза незваному гостю, были книги и бесчисленные единороги из бронзы, мрамора, аметиста, хризопраза и глины. Постепенно глаза Виктора привыкли к тусклому свету, и он заметил, что некоторые статуэтки разбиты. Его затошнило от какого-то странного запаха. Уж не попал ли он, часом, в брюхо переваривающего обед единорога? Тут он заметил коричневатые пятна: они были повсюду — как проказа, как оспины на лице. Виктор пригляделся и понял, что это запекшаяся кровь. Горло у него перехватило спазмом. Брызги были повсюду — на полу, на ковре, на стенах… Виктор посветил свечой на переплеты книг: «Основы алхимии» Бертело, трактаты Николя Фламеля, Альберт Великий, Элифас Леви, Роджер Бэкон, Бэзил Валентайн, Парацельс, Гельвеций — все в омерзительных бурых пятнах.

— Какая жалость, это оригиналы, и они погибли, — пробормотал Виктор.

Пламя свечи отразилось от поверхности овального зеркала в раме, украшенной листьями аканта, и на миг ослепило Виктора. Он моргнул и прочел написанные печатными буквами слова:

Он случайно задел столик, и единороги посыпались на пол. Виктор поймал несколько медальонов: все они были точной копией талисмана Мартена Лорсона. Зловещая тайна, которую они с Жозефом никак не могли разгадать, начинала проясняться: медальон из Ла Виллетт — явно из коллекции убитого Эдмона де Лагурне, а вот Луиза… Нет, она не могла оставить это непонятное послание. Так кто же написал слова на зеркале? Загадочная мстительница Софи Клерсанж? Эрманс Герен? Хромой? Миллионер? Человек с квадратным лицом? Виктор взглянул на ключ от кабинета, словно опасался, что и на нем окажется пятно крови, как в сказке о Синей Бороде, потом сунул его в карман и попытался открыть слуховое окошко, чтобы глотнуть свежего воздуха. Шпингалет заело, он отступил назад, наткнулся спиной на дверь, через которую вошел, и она захлопнулась, прежде чем он успел ее придержать. Виктор собрался с духом и начал методично обыскивать комнату в поисках скрытого механизма. Задев ногой кочергу, он нагнулся и увидел под одной из полок деревянные стружки. Там оказалась вторая дверь, замаскированная фальшь-переплетом. Он надавил ладонью, и она сразу поддалась.

Виктор оказался у винтовой лестницы в коридоре, провонявшем цветной капустой. При мысли о еде его снова затошнило. В полубессознательном состоянии он спустился по ступеням и вышел к кухне, где возилась служанка. Девушка схватилась за сердце.

— Как вы меня напугали…

— Предупредите вашу госпожу, что я ухожу.

Баронесса де Лагурне не захотела беседовать с гостем в присутствии подруг и увлекла его на лестничную площадку. Она припудрила лицо и выглядела почти нормально: только вялые интонации выдавали ее нездоровое пристрастие к наркотику.

— В то утро у вашего мужа было много посетителей?

— Три или четыре человека, — уклончиво ответила она.

— Я прочел в газетах, что вы отказались от вскрытия. И правильно сделали.

— Я также не желаю, чтобы полиция обыскивала дом.

— Вот это я нашел рядом с кроватью, — сказал Виктор, протягивая ей ключ. — Пожалуй, будет разумно закрыть доступ в комнату.

— Тайный кабинет… Спасибо, — прошептала она.

— Я бы хотел прийти на похороны.

— Погребение состоится завтра, в десять утра, на кладбище Монпарнас, в семейном склепе. Соберутся все верные соратники мужа, будут плакать, произносить высокопарные речи, хотя ни один не питал к нему искренне дружеских чувств. Все они безумцы, и худший из всех — Гаэтан.

— Я приду с Софи… Софи Клерсанж.

— Софи? Одна из ваших побед? Или ее сердце покорил Эдмон?

Виктору показалось, что баронесса искренне удивлена, и он откланялся, но прежде все же счел нужным уточнить:

— Это молодая дама, она интересуется «Черным единорогом».

— Буду рада снова вас увидеть, мсье. Вы не похожи на… других.

Виктор направился к стоянке фиакров. «Печально, — думал он, — что морфий оказывает на европейцев, особенно на женщин, влияние столь же пагубное, как опиум на китайцев». Неожиданно он заметил толстяка в старом коричневом костюме и потертом котелке, который неторопливо шел по тротуару, переваливаясь с ноги на ногу. Это был Исидор Гувье, флегматичный, но проницательный репортер «Пасс-парту».

— Мсье Гувье! — крикнул Виктор.

— Мсье Легри! Вот так встреча! Сколько же мы не виделись, года два? Как я рад! Что поделываете? Все сочиняете детективные истории?

— Это не я, а Жозеф Пиньо, мой приказчик.

— Он, кажется, женился, а его счастливая супруга — ваша сводная сестра.

— Как вы узнали?

— У меня есть привычка заглядывать в раздел свадебных объявлений и некрологов газеты, где я имею честь служить. А как насчет вас?

— Я вполне доволен жизнью. Выпьете со мной?

— Благодарю, но у меня свидание с дамой. Не подумайте чего такого, это задание редакции, — пояснил Гувье, кивнув на обшарпанный особняк барона де Лагурне.

Виктор принял молниеносное решение сказать полуправду.

— Какое совпадение! Я только что навестил вдову. Усопший был нашим клиентом. Кажется, он упал с лошади и ударился затылком.

— Так говорят… Хотя врачи уверены в обратном. Поговорите с ними, если не боитесь получить головную боль от их ученой тарабарщины! Я в недоумении — барон считался одним из лучших наездников… Попытайтесь что-нибудь разнюхать. Вам хорошо известен мой патрон. Когда Антонен Клюзель чует скандал, он желает получить пикантные детали. Упоминание тайного общества «Черный единорог» мгновенно повысит тираж газеты.

— Я что-то об этом слышал, но детали мне неизвестны.

— Сборище чокнутых последователей Николя Фламеля. Ищут философский камень, будь он неладен!

— Госпожа де Лагурне та еще штучка. Думаете, полиция захочет вмешаться?

— Кто знает? Судя по моим источникам, в префектуре пока не приняли никакого решения. В этом оккультном обществе состоит много влиятельных особ, так что нужно проявить деликатность. Барон был одним из трех основателей «Единорога».

— Не знал…

— Теперь делом заправляют двое, а их паства — человек двадцать крупных промышленников, мелких дворян, модных актеров, политиков, чиновников… есть даже один инвалид с Моста Искусств!

— Кто-кто?

— Академик. Вам наверняка знакомы их имена.

— А компаньоны барона вам известны?

— Председатель общества — Ришар Гаэтан.

— Кутюрье с улицы Пэ?

— Он самый. Конкурент Уорта. Оборки, воланы, перья и пайетки! Правая рука Гаэтана — звезда Зимнего цирка Франкони, виртуоз прыжков и трюков, любитель экзотики. Наряжается то черкесом, то китайцем, то японцем, то марокканцем, то индусом. Его зовут Абсалон Томассен. Он исполняет фантастический номер: совершает сто оборотов, вися на проволоке.

— Великий Абсалон, — пробормотал себе под нос Виктор. — Собираетесь упомянуть в статье их имена?

— А то как же! За это мне и платят. А если на газету подадут в суд, Клюзель решит проблему.

— Очень досадно.

— Почему?

— Не самая лучшая реклама для книжной лавки «Эльзевир». Эти люди — наши постоянные клиенты.

— Ошибаетесь, Виктор, покупателей у вас станет только больше. Кстати, как продвигается ваша детективная деятельность?

— После женитьбы на Таша я остепенился.

— Браво, хороший выбор. Вы меня успокоили — я не раз опасался за вашу жизнь. Мне пора, мсье Легри. Заходите в редакцию и передайте от меня поклон жене.

Жозеф без сна лежал рядом с Айрис. Загадочные слова торговца черствым хлебом крутились в голове, как рой светлячков.

«Процесс, в котором были замешаны светские дамы, и не очень светские, и Софи Клерсанж-Мэт-как-то-там! Что за процесс? Когда он состоялся? Будь у меня дата, всего лишь дата, я бы проверил по своим записям!»

Внезапно он вспомнил, что его мать превратила сарай на улице Висконти в комнату для будущего внука, и пришел в ужас: кипы газет и журналов валялись теперь прямо на полу в подвале книжной лавки, да и на это мсье Мори не сразу согласился.

«Можно спросить у Бишонье… Нет, он будет копаться неделями… Что же делать?»

Айрис перевернулась на другой бок, стянув с Жозефа одеяло. Он встал, зажег свечу и на цыпочках отправился в кухню. Хлеб, сыр и яблоко подхлестнут его воображение.

В час ночи он вернулся под бочок к благоверной, так ничего и не решив. У него образовалась серьезная проблема: что надеть на похороны барона де Лагурне? Жозеф осторожно отвоевал у Айрис краешек одеяла и отключился. Ему снилась морская губка, представшая перед судом колосьев пшеницы и свечей в цилиндрах.