Книга: Талисман из Ла Виллетт
Назад: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ

ЭПИЛОГ

Жильятт пулей вылетел из дверки кошачьего лаза во двор и долго принюхивался к сухому воздуху. Короткие ливни задержали приход весны, но она уже вовсю готовилась вступить в свои права. У подножия стены расцвел одуванчик. Жужжал какой-то жук. Бархатистый мох зазеленел на соломенной крыше, где кот проложил себе тропу на конек. В окруженном изгородью саду, на низкорослых кривых яблонях, набухли почки. А главное — вернувшийся домой хозяин трудился без устали, как пчела.
Да, работы Корантену Журдану хватало! Нужно было подрезать виноград и плющ на фасаде дома, убрать навоз, в котором с упоением копошились куры, вычистить конюшню и побелить в доме стены: сквозь растрескавшуюся штукатурку уже проглядывала обрешетка и желтая глина. Все эти хлопоты на время спасали его от мыслей о пережитом в Париже, однако воспоминания все равно возвращались, терзая душу.
Очнувшись после схватки в гроте, он укрылся за валуном и снова лишился чувств. Из забытья его вывели взволнованные голоса. Он открыл глаза, увидел перепуганную кормилицу с двумя малышами и с трудом поднялся на ноги. Отряхнул пыль с картуза, поднес ладонь к лицу и по ужасу в глазах женщины и детишек понял, что ссадины кровоточат.
— Ничего страшного, все пройдет, — пробормотал он, вернулся к пустому гроту и намочил платок в ручье, чтобы обтереть лоб и щеки.
Нужно, не заходя за вещами, бежать на вокзал и садиться в первый же поезд на Шербур, ведь полиция может обвинить его во всех убийствах, которые он не сумел предотвратить. Увидеть на прощанье свою сирену? Показаться ей избитым, в синяках, в грязной изодранной одежде, и прочесть на ее лице безразличие, насмешку, даже подозрения? Нет, это было выше его сил. Он вырвет ее образ из сердца, как поступил с Клелией, и не станет думать о ней при свете дня, а ночью… что же, пусть теперь в сновидениях ему являются обе.
Когда он приехал, матушка Генеке встретила его встревоженным кудахтаньем. В хорошеньком же виде он возвращается из столицы! Она настояла на том, чтобы смазать кровоподтеки маслом, и выместила гнев на мисках и котелках. Корантен едва дождался, пока она уйдет, чтобы принять ванну.
Утром он очистил от плесени гранитный желоб у колодца. Потом пообедал вареным мясом с хлебом, запил еду сидром, засучил рукава, поплевал на ладони и уже собирался продолжить свои занятия, как вдруг услышал стук колес. Он узнал серую кобылу папаши Пиньоля. Неужели старик собрался наконец починить кровлю? Двуколка остановилась возле калитки, из нее вышла женщина, кровельщик подал ей большой баул из жаккардовой ткани и махнул кнутом на прощание.
Корантен приставил ладонь козырьком ко лбу. Она шла к нему, закутанная в широкий плащ из темного бархата, с накинутым на голову капюшоном. Остановилась в двух шагах, опустила баул на землю и замерла.
Он не мог сдвинуться с места: на мгновение ему показалось, что воображение сыграло с ним злую шутку. Но это действительно была она — живая и возмутительно прекрасная.
— Мы так и будем тут стоять? Я продрогла до костей. И проголодалась.
Он поспешно подхватил ее баул.
Они вошли в дом, где в очаге догорал огонь. Софи Клерсанж обвела взглядом комнату.
— Значит, вот где вы обитаете? Настоящая берлога! Ну что же вы, подбросьте дров, согрейте гостью!
Не говоря ни слова, Корантен подложил в очаг поленья и через трубочку из бузины начал раздувать огонь. Когда пламя разгорелось, он подошел к двери, задвинул засов, приткнул к кошачьему лазу перевитые соломой ветви дрока и повернулся к Софи. Она стояла у огня, даже не сняв плаща, только откинула на плечи капюшон.
— Чего вы хотите? — тихо спросил он.
— Забрать синий камешек — если он у вас.
Корантен подошел к посудному шкафу, где среди трубок и кисетов стояла потускневшая серебряная коробочка для пилюль, и достал оттуда кабошон.
— Так я и знала, — прошептала она. — Но зачем?..
— Зачем я его сохранил?
— Зачем вы последовали за мной в Париж? Почему пытались предотвратить преступления?
— Я прочел голубую тетрадь. То, что вам пришлось вынести, задело меня за живое, потому что когда-то давно одна дорогая моему сердцу женщина погибла в результате аборта.
Он запустил пальцы в волосы, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами. Гостья внимательно слушала. Он уставился невидящим взглядом на медный чайник и глухим голосом продолжил свой рассказ:
— Я поселился рядом с домом, где вы нашли убежище. Я знал, что вы задумали, опасался за вас и оказался прав. К несчастью, я опоздал: женщину, которая надела ваше платье и выкрасилась в брюнетку, задушили. Я видел, как она упала, как убежал убийца — но был не в силах пошевелиться. Я был уверен, что это вас задушили практически у меня на глазах. Какая-то неведомая темная сила высосала из меня всю энергию, и я отчетливо сознавал: вы погибли, все кончено.
Он поднял на нее глаза и вздохнул:
— Но я отказывался в это поверить. В убийстве, которому я не успел помешать, было столько странного и непонятного, что я растерялся. Признаюсь, увидев лицо задушенной женщины, я к своему стыду, испытал невероятное облегчение. Вы придумали нелепый, ребяческий план и не могли управлять событиями. Я попытался переиграть убийцу, но не сумел: он все время на шаг опережал меня.
— Неужто вы и впрямь считаете, что потерпели поражение? Эти трое заслужили такую участь. Я жива и здорова. Но вы не ответили на мой вопрос.
Он удивился и шагнул к ней.
— Я только что рассказал вам…
— Вы рассказали, что сделали, но не объяснили, почему. Странно так стараться ради незнакомой женщины.
— Я… В вашей судьбе много общего с участью Клелии…
— Когда я пришла в себя в Юрвиле, монахини рассказали, что меня нашел на пляже какой-то мужчина, отнес к себе и вернул к жизни…
Она погладила кровать под балдахином, покрытую стеганым одеялом, похлопала ладонью по пухлым подушкам в белоснежных наволочках.
— От меня пахло алкоголем…
Он слегка отстранился.
— Вы были такой беспомощной, такой нежной…
— Я была совершенно голой.
— Я должен был действовать без промедления, вы могли умереть от переохлаждения и были совершенно истощены.
— Почему вы не выразились яснее, когда в гостинице уговаривали меня немедленно съехать?
Она стояла так близко, что он мог бы до нее дотронуться.
— Не осмелился. Вы… Я боялся отказа.
Он подумал о Клелии. И эта мысль напомнила ему, какую горечь он испытал в тот день, когда понял, что она его не любит.
Софи Клерсанж смотрела на него с напряженным вниманием, словно пыталась ответить себе на какой-то очень важный вопрос.
— Вы были неправы, — прошептала она наконец.
— Неправ?
— Именно так, капитан. Думаете, я потеряла голову? Ошибаетесь.
— Не могу в это поверить, — отвечал он, — вы такая красивая, очень красивая, а…
Он замолчал.
— Очень мило с вашей стороны, капитан, — мягко произнесла она. — Мы с вами потерпели кораблекрушение, плывем на плоту и молимся, чтобы нас вынесло на сушу… Я пыталась забыть вас, но не сумела.
Он взял ее ладони в свои, но она вытянула руки, удерживая его на расстоянии.
— На этот раз мы поменяемся ролями, капитан. Мы наконец-то достигли неизвестной земли. Вас вынесло на берег. Вы без сознания, и я буду вас спасать. Но сначала воспользуюсь тем, что вы беспомощны, — так же, как вы поступили со мной.
Он не стал противиться, когда она расстегнула ему жилет, сняла и бросила на пол. Потом настал черед холщовой рубашки. Сабо он скинул сам. Она расстегнула ему брючный ремень из дешевой шерстянки. Он стоял с обнаженным торсом и не шевелился. Она улыбнулась — едва заметно, с оттенком торжества. Он наклонился и порывисто обнял ее. Они не могли насытиться друг другом, их губы снова и снова сливались в поцелуе. Они упали на кровать, он начал раздевать ее, а она дрожащими от нетерпения пальцами пыталась справиться с завязками его кальсон…

 

Жильятт пребывал в недоумении: его лаз снова был закрыт. Он мяукнул и поскребся в дверь. К нему подошла матушка Генеке с двумя корзинами в руках.
— Ну что, кот, домой не пускают? Небось, наказали за обжорство?
Она заглянула в замочную скважину.
— Надо же, у него гости. О! — Ее бросило в жар. Она распрямилась, потирая поясницу, снова посмотрела, проверяя, не ошиблась ли, и со смехом бросила коту: — Они там играют в зверя о двух спинах! Можешь злиться, сколько хочешь, но закончат эти двое не скоро! Пойду-ка я, отнесу припасы на конюшню.
Жильятт уселся и принялся вылизывать шкурку. Матушка Генеке бросила на него взгляд через плечо и проворчала:
— Лапа торчит выше уха! Не пройдет и трех дней, как снова зарядит дождь…
Назад: ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ