ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Четверг 1 марта
— Я бы сейчас охотно выпил коньяку, — объявил Виктор.
— А я ограничусь вашим любимым коктейлем. Вермут с кассисом, пожалуйста, побольше кассиса и поменьше вермута, — попросил Жозеф, обращаясь к хозяйке «Потерянного времени».
Виктор попросил его как можно подробнее рассказать, какие показания он дал в полиции.
— Говорю же вам, я целиком и полностью подтвердил ваши слова! Не беспокойтесь, я быстро выучил урок!
— Вы упоминали про Лулу?
— Да, и сказал, что ничего на нее не нарыл. Остается надеяться, что ни Мирей Лестокар, ни этот, как его… Ганаш не опровергнут мои показания.
— Гамаш. Его фамилии Гамаш. Им нет никакого резона это делать. Мими боится полиции, Альфред Гамаш рискует потерять работу, а Мартен Лорсон и вовсе будет вести себя тише воды, ниже травы. Итак, вы все взяли на себя?
Жозеф с притворно сокрушенным видом поднял стакан.
— Я пожертвовал собой. Заявил Лекашеру, что прочел в газете, в разделе криминальной хроники, сообщение об убийстве молодой женщины у заставы Ла Виллетт. Детали этого дела были необходимы мне для нового романа, и я против вашей воли вовлек вас в расследование. Но вам ничего не удалось разнюхать, и тогда я переключился на несчастный случай с бароном де Лагурне в Булонском лесу… Словом, всему виной моя дурацкая привычка делать вырезки из газет!
— Значит, вы по собственной инициативе вели расследование в эзотерических кружках, связанных с «Черным единорогом», — заключил Виктор, потягивая коньяк.
— Угу. Слушайте дальше. Мы пошли на похороны барона, но ничего полезного я там не выведал, и интерес к убийствам заставил меня обратить внимание на историю с кутюрье Ришаром Гаэтаном. Приятели-журналисты держат меня в курсе событий, и я раньше, чем полиция, узнал, что этот тип отправился в мир иной не без посторонней помощи.
— Полагаю, вы решительно отрицали, что посетили дом номер 43-бис по улице Курсель?
— О да! Зато я поведал Лекашеру, как обнаружил, что этот самый Гаэтан был напрочь лишен творческого таланта, а модели на самом деле создавал его друг Великий Абсалон, и предложил вам отправиться в Зимний цирк и побеседовать со знаменитым акробатом. Так вы и оказались там в тот самый злополучный для Томассена день.
— И погнался за человеком, который тюкнул его по затылку, то есть за отцом Бонифасом, а тот привел меня в квартал Монжоль, куда я вызвал на помощь вас.
— Лекашер устроил мне такой разнос!..
— Мне тоже досталось, хотя только благодаря нам ему удалось схватить преступника. Из нас вышла славная парочка лжецов, Жозеф.
— Что да, то да, только ведь правда может завести далеко — даже в тюрьму. Но что будет с нами, если Сильвен Брикар или Эрманс все-таки расколются?
— Брикар — тертый калач, он никогда не скомпрометирует себя, чтобы не лишиться кругленькой суммы пенсионных выплат. Вдова будет защищать свою дочь Софи, а та, я уверен, предпочтет остаться в стороне.
— А хромой?
— Скорее всего, он любовник Софи, по части тайн эта дамочка даст нам сто очков вперед.
— Вы забыли о баронессе Клотильде!
— Вовсе нет, — возразил Виктор. — Она не дала согласия ни на вскрытие мужа, ни на обыск в особняке. Видимо, ее не волнует, как умер барон, и она хочет мирно доживать свой век в обществе сына и заветного шприца в кругу семьи невестки, которая готова оплачивать ее долги.
— Значит, дело закрыто! Да уж, повезло с нами отцу Бонифасу! Мы умеем запудрить людям мозги!
— Надо отдать ему должное — он ни словом не обмолвился о нашей роли в этом деле.
— Но ведь мы скрыли подробности убийства Лагурне!
— Незачем добивать отца Бонифаса. Я понимаю его мотивы.
— Вечно у вас убийцы оказываются правы! Вы и впрямь странный человек: сначала загоняете их в угол, а потом только что не оправдываете! Этот старик прикончил троих!
— Он защищал дочь, которую любит, хотя не растил и не воспитывал, и хочет, чтобы она была счастлива. Я нанял для него одного из лучших адвокатов. Тот сумеет растрогать публику, заявив, что, узнав о смерти Лулу…
— Эта версия не пройдет, — перебил его Жозеф, — ведь никто не востребовал тело девушки с крашеными волосами!
— …Узнав об убийстве Лулу, — невозмутимо продолжил Виктор, — за которой скрытно наблюдал, наняв для этой цели типа из квартала Монжоль, отец Бонифас решил применить ветхозаветный закон: око за око, зуб за зуб.
— А вы умеете подать факты! Что-то мне расхотелось пить. — Жозеф отставил стакан — у него и от нескольких глотков закружилась голова. — Уф, хорошо… Можно наконец вернуться домой, к тихой и спокойной семейной жизни.
— Воля ваша, а мне нужно нанести последний визит.
— Кому?
— Мадам Герен. Я, конечно, записной лжец, но при этом редкий педант. Некоторые детали этой истории остались невыясненными, и кондитерша может меня просветить.
Жозеф колебался не больше пяти секунд: он догнал Виктора на набережной Малакэ.
— Шикарный горошек по пять су за ливр!
— Куча салата за восемь су! На выбор!
— Э-ге-гей! Вы только взгляните, какая картошечка! Купите пять кило — получите котелок масла!
Прилавки тянулись вдоль улицы Ланкри по обе стороны мостовой. Жозеф с вожделением вдыхал запахи жареных каштанов и ванили. Из шарманки лились звуки мелодии из оперетты «Дочь тамбурмажора», какой-то старик, держа подмышкой два альбома с золотым обрезом, яростно бранился со старьевщиком:
— Десять су за Поля Феваля?! Да это чистое безумие!
— Побереги красноречие! Сам знаешь, больше откладывает вовсе не тот, кто больше зарабатывает!
«Нужно запомнить это выражение, пригодится для следующего романа, — подумал Жозеф. — Нет ничего лучше таких вот подслушанных диалогов!»
— Прибавьте-ка шагу, — поторопил его Виктор. — Мы должны застать птичек в гнездышке.
Но когда они добрались до улицы Винегрие, их ждало разочарование.
— Закрыто. Никого… — констатировал Жозеф, кивнув в сторону «Синего китайца».
— Что ж, тогда отправимся на улицу Альбуи.
Они долго звонили в дверь, прежде чем створка окна на первом этаже приоткрылась. Вид у Эрманс Герен был враждебный.
— Чего вам надо? Мало того, что уже натворили? — буркнула она.
Виктор снял шляпу и незаметно ткнул локтем Жозефа, чтобы тот последовал его примеру.
— Мадам Герен, — начал он, — мы здесь, чтобы принести вам свои извинения. Произошло досадное недоразумение. Мы бы очень хотели побеседовать с вашей дочерью Софи.
— Ее здесь нет. Уходите!
— Я настаиваю, мадам. Я нанял знаменитого парижского адвоката мэтра Массона защищать отца Бонифаса. Все расходы, разумеется, беру на себя.
Эрманс Герен только еще больше нахмурилась.
— Мадам Герен, нас направил к вам отец Бонифас. Он рассказал нам про дневник. Прошу вас, впустите нас, это очень важно. Клянусь: ни вы, ни ваша дочь не будете втянуты в судебное разбирательство.
— Почему я должна доверять вам? — бросила она.
— Вот письмо от мэтра Массона, и другое, от отца Бонифаса, его почерк вам знаком… У полиции нет против него ни одной реальной улики, одни лишь подозрения. Он совершил ошибку, признав, что убил Ришара Гаэтана и Абсалона Томассена.
— Что ему грозит?
— Учитывая обстоятельства, присяжные наверняка будут к нему снисходительны. Ни вас, ни вашу дочь свидетельствовать не заставят, ваши имена не будут звучать на процессе. Мы — лишь посредники. Но ваши анонимные показания помогут отцу Бонифасу.
Эрманс Герен несколько секунд смотрела на листки в руках Виктора, потом закрыла окно и распахнула дверь.
Они вошли в тесную гостиную, где мирно тикали мраморные часы. Хозяйка жестом пригласила их устроиться на козетке, а сама присела на краешек глубокого кресла.
— Все же странно, знаете ли, — произнесла она, постукивая пальцем по конвертам, — когда больной сам просится в больницу. Это дурной признак.
— Не будьте пессимисткой, мадам. Расскажите нам все.
— Вас и вправду интересует история моей жизни?
На нее неожиданно нахлынули воспоминания: вот ей семнадцать, она наивная, восторженная девушка… Эрманс машинальным движением схватила вязанье, спицы замелькали в ее руках.
— Я почти не знала своего отца, он умер, когда мне было восемь лет. У матери на руках осталось пятеро детей. Друг отца Марсель Герен, кондитер из Латинского квартала, дал мне работу продавщицы — у него была еще одна лавочка на улице Винегрие. В молодости не боишься никакой работы, но и развлекаться умеешь. Мы с компанией друзей встречались по вечерам и веселились от души. Я встретила Жюльена Колле, красивого двадцатилетнего парня. Его лучшим другом был Сильвен Брикар, служащий с улицы Винегрие. Он тоже за мной ухаживал, но я выбрала Жюльена. Он хотел стать врачом, но был беден и ночами учился сам, по книгам, а днем работал у стеклодува. В конце 1869 года мы стали жить вместе. Я забеременела. Софи родилась через несколько дней после начала войны с Пруссией. Жюльен завербовался…
Вязанье напоминало лохмотья с обтрепанными рукавами.
— Я получила от него всего одно письмо, перед капитуляцией императора. А потом ждала, тоскуя, — год, другой… Он исчез. Так что, когда Марсель Герен сделал мне предложение, я согласилась. Он позволил Софи жить с нами, но удочерить ее не захотел — надеялся, что я рожу ему наследников. В марте 1873-го с Марселем случился апоплексический удар, и я осталась вдовой с кучей долгов. Пришлось продать квартиру, лавку в Латинском квартале и заложить магазин на улице Винегрие. Выручил меня Сильвен Брикар. Он нашел нам скромное жилье в проезде Дюбай. Я его не любила, но нуждалась в защите и заботе. По Жюльену я траура не носила, потому что продолжала надеяться. Всегда продолжаешь надеяться, если нет никаких доказательств смерти.
Вязанье ожило и зашевелилось, словно потягивающийся после сна кот. Спицы в руках Эрманс так и мелькали.
— Софи исполнилось двенадцать лет, пора было подумать о ее образовании, и я отправила дочку в монастырь в Эперноне. Там жил один из моих братьев. Мне тяжело было расставаться с Софи, но что уж тут поделаешь… Жила я экономно и со временем сумела скопить на садовый домик на улице Альбуи. Как-то раз, утром, мне принесли письмо. Речь в нем шла о Жюльене, меня приглашали на свидание. Я было решила, что это чья-то злая шутка, но все-таки пошла. Я не сразу узнала ожидавшего меня мужчину, так он изменился. Располневший, в белой миссионерской сутане. Но это был он, мой Жюльен. Он сказал, что долго колебался, прежде чем связаться со мной, — не хотел нарушать мирное течение нашей с Софи жизни. Прошло тринадцать лет, и вот он стоял передо мной, мой Жюльен! Все вмиг вернулось — близость и страсть… Оказалось, что он дезертировал, отправился на юг, в Марсель, нанялся коком на рыболовное судно и добрался до Алжира. Там он прожил целый год, работал, где придется, и мечтал вернуться в Париж, чтобы разыскать меня. Но из-за Коммуны и того, что случилось потом, возвращаться во Францию было опасно. Жюльен решил затаиться где-нибудь в захолустье. Часть пути он проделал вместе с одним миссионером, который направлялся в пустыню. Однажды того священника — его звали Анри Бонифас — укусила змея. Жюльен пытался его спасти, но не преуспел — отец Бонифас умер. И тогда мой Жюльен решил: он наденет сутану и станет другим человеком. Никто его за это не упрекнет, ведь отец Бонифас был одинок как перст.
Эрманс Герен подняла вязанье, встряхнула, как тряпичную куклу, положила на колени и разгладила ладонями.
— Жюльен добрался до миссии и не нашел там никого, кроме чернокожих рабов. Он остался с ними, построил больничку, жил там и работал. Прошло много времени. Однажды появились французские солдаты, и Жюльен узнал от них об амнистии. Он решил поехать во Францию и взглянуть на дочь, не объявляя ей, кто он. Жюльен поселился в квартале Монжоль, там живут люди нелюбопытные. Он посвятил себя беднякам и детям. Мы встречались у него. Брикар меня бросил — не знаю, из ревности или ему просто надоела такая жизнь.
Вязанье соскользнуло на пол, но Эрманс не стала его поднимать.
— Когда в 1891-м судили Софи и ее подружку Лулу, Жюльен, ну, то есть отец Бонифас, давал свидетельские показания. Сильвен ни о чем не догадался, а Софи так и не узнала, что этот священник — ее отец. Он же лечил ее, когда она заболела после приезда из Америки. Приходил в гражданском платье и осматривал ее. Потом я прочла дневник моей девочки и ужасно испугалась. Я рассказала все Жюльену, он тоже его прочел и сказал, что все это чепуха, но он проследит, чтобы наша дочь не натворила глупостей. Вот только Софи и Лулу его опередили и…
— Дневник у вас?
— Да. Но я вам его не отдам.
Виктор напустил на себя безразличный вид, а Жозеф опустил глаза, словно его внезапно заинтересовали узоры на ковре.
— Вокруг Софи и вас, мадам Герен, все время ошивается какой-то человек, он хромой, — тихо произнес Виктор. — Какова его роль в этой истории? Он тоже читал дневник?
Кукольно-голубые глаза Эрманс блеснули.
— Очень может быть, — ответила она. — Иначе зачем бы ему следить за Софи? Похоже, это он спас ей жизнь.
— А можно хотя бы взглянуть на дневник? Ведь именно с него все и началось.
— Нет, это личное.
— Мадам, я чувствую свою ответственность, больше того, отчасти даже вину в том, что произошло. Разумеется, вы не обязаны показывать дневник, можете сжечь его прямо сейчас, но мне очень важно узнать правду, ведь именно я заварил всю эту кашу, пусть и ненамеренно.
Эрманс Герен бросила на него насмешливый взгляд, подхватила юбки, на удивление резво взобралась на стул, пошарила на буфете и спрыгнула на пол с голубой тетрадью в руке.
— Возьмите, господа, но, когда будете читать, помните: у каждого есть тайны, а жизнь похожа на пряжу — одна петля лицевая, другая изнаночная.
Она протянула Виктору потрепанную школьную тетрадку: некоторые странички были скреплены заколками для волос. Виктор пристально взглянул на мадам Герен и кивнул. Она успокоилась и добавила:
— Это я уговорила Софи завести дневник, сказала — так будет легче разобраться в своих чувствах. Моя дочь похожа на отца, такая же импульсивная, и я надеялась уберечь ее от беды… На тех страницах, что скреплены, — ее размышления о себе, они не имеют отношения к интересующему вас делу. Можете читать вслух, мсье, чтобы он тоже слышал. — Эрманс кивнула на Жозефа.
Виктор так и поступил. Первые страницы тетради были вклеены совсем недавно.
1893.
Я начинаю с конца.
30 июля
Облака напоминают большие белые волны. У подножия горы растут апельсиновые рощи, в воздухе стоит цветочный аромат. Такой покой… Эта тишина утоляет мою печаль. Я потеряла друга. Где ты, Сэм? Плывешь в вечерней синеве между двумя мирами?
2 августа 1893
Наконец-то все закончилось. Я выслушала приличествующие случаю соболезнования, похороны были пышными и торжественными, как того хотел Артур Мэтьюсон. Я мужественно перенесла встречу с родственниками Сэма, нацепившими маски вселенской скорби (вообще-то, они всегда так выглядят!). Дорогой Сэм, если бы ты нас видел, этот маскарад тебя бы очень повеселил.
4 августа
Я больше не могу оставаться одна в этом огромном доме, пусть Мэтьюсоны распорядятся им как хотят. Я не возьму отсюда ничего — все самое важное останется у меня в сердце. Касательно квартиры на Риджент-стрит и денег, что хранятся в Лондоне, нужно телеграфировать мистеру Осборну и условиться встретиться с ним в Саутгемптоне.
Первая заколка скрепляла тонкую стопку листочков с описанием событий, датированных летом 1889 года. Почерк Софи слегка изменился.
Июль 1889
Маме удалось купить маленький домик на улице Альбуи. Торговля у нее идет ни шатко, ни валко, и я решила пойти работать, чтобы не сидеть у нее на шее. Мама предлагала, чтобы я помогала ей в магазине, но мне хотелось независимости, и она сдалась. Меня взяли подручной мастерицы к «Кутюрье дез Элегант», что на улице Пэ. Я очень старалась, ведь сестра Жанна всегда говорила: «Добиться успеха гораздо труднее, чем попасть на Небо». На небо мне плевать! Я хочу жить, хочу влюбиться — и не так, как принцесса Клевская или госпожа Бовари.
20 сентября 1889, улица Альбуи,
моя комната, девять вечера
Сегодня во второй половине дня, выходя со склада, я столкнулась с мсье Томассеном, он компаньон мсье Гаэтана. Он мне улыбнулся и приподнял шляпу, словно я клиентка, а не мастерица. Я покраснела и убежала. Он такой красивый, такой элегантный!
22 сентября
В пять часов я подстроила так, чтобы старшая мастерица мадемуазель Валье послала меня на склад. Я надеялась увидеть мсье Томассена. У меня все получилось, но я так растерялась, что даже не сумела улыбнуться в ответ. Я дрожала, сердце у меня колотилось, как сумасшедшее. Он догнал меня на верхней ступеньке лестницы, где я намеренно уронила рулон ткани, и сказал, что будет ждать меня вечером в фиакре у выхода из мастерской. Он отвез меня на улицу Альбуи и попросил позволения увидеть снова. Я не спала всю ночь.
25 сентября
Мсье Томассен попросил меня называть его Абсалон. Я на такое никогда не осмелюсь. Мама ни о чем не догадывается, мы с ним встречаемся в фиакрах.
10 октября
Я сказала маме, что у нас будет ночная смена и я останусь в мастерской, а сама поехала к Абсалону на улицу Мартир.
Дальше снова шли скрепленные страницы, за ними следовала запись:
2 ноября 1889
Мне грустно. Абсалон уезжает на несколько недель. Вчера вечером Лулу ночевала у нас, на улице Альбуи. Я все ей рассказала. Она умоляла меня быть осторожной и рассказала, что на самом деле модели создает не Ришар Гаэтан, а Абсалон, только это секрет.
8 ноября
Я в отчаянии. Позавчера у нас снова была ночная смена. Неожиданно заявилась инспекторша по охране труда, и меня спрятали в шкафу. На следующий день меня вызвал мсье Гаэтан. Я вошла в его красивый будуар. Села. Он угостил меня сластями и сказал, что я аппетитнее миндальной тарталетки с цукатами. Потом налил в два стаканчика зеленого ликера и захотел со мной чокнуться. Ликер был крепкий и терпкий. Мсье Гаэтан положил мне на колени конверт. Сказал: «Купишь себе каких-нибудь милых пустячков». У меня кружилась голова. Он становился все настойчивее, шептал, что, если я буду с ним мила, меня не уволят. Я слышала, как девушки собираются и выходят из мастерской, а папаша Мишон проверяет, погас ли огонь в печах. Я встала. Мсье Гаэтан как-то странно посмотрел на меня, подошел и повалил на диван. Я начала кричать, но он зажал мне рот ладонью и взял силой. С тех пор я все время плачу.
25 ноября 1889
Что будет, если я откроюсь Абсалону?
30 ноября
У меня задержка на три недели.
15 декабря
Мсье Гаэтан угрожал мне, что если я не приду к нему на улицу Курсель, меня уволят. Пришлось пойти — мне нужна работа. Он показывал мне свою коллекцию кукол. Этот человек — одержимый, он мне отвратителен.
20 декабря
Все еще ничего. Уже почти шесть недель. Нужно решиться и сказать Абсалону.
22 декабря
Абсалон больше не хочет меня видеть. Никогда. Он наговорил мне ужасных вещей, сказал, что я наивная дура, что таких, как я, полным-полно на улицах — выбирай любую. Я была просто уничтожена. Плакала, умоляла его простить меня. Он запретил мне приходить к нему на улицу Мартир и сказал, что уезжает — далеко, очень далеко, на другой конец света.
10 января 1890
Я не ем и не сплю. Я даже не знаю, кто отец. Я пошла к Лулу на улицу Абукир, и она сразу заметила, какой у меня похоронный вид. Я рассказала ей все. Она меня утешила: «Восемь недель — это еще не катастрофа. Только поклянись, что будешь молчать, это очень серьезно, понимаешь? У меня могут быть неприятности с полицией. — Лулу помолчала и добавила: — Когда женщины по разным причинам не хотят или не могут позволить себе иметь ребенка, они делают аборт. Я и сама делала, в прошлом году. Хочешь, помогу?» Я согласилась. Мне было очень страшно, но я не колебалась. Когда мы пришли к Констанс Тома, я целый час не могла заставить себя лечь на кровать. Мадам Тома велела мне зажать зубами платок, чтобы соседи не услышали криков. Лулу держала меня за руку. Было очень больно.
Виктор пропустил скрепленные листки и перешел к чтению следующего отрывка.
Ноябрь 1891
Какой ужасный процесс! Газеты только об этом и пишут. Крестный Лулу, он бывший миссионер, сказал все что думает, не стесняясь, и его речь произвела на всех очень сильное впечатление.
Один американский господин прислал мне цветы прямо перед тем, как должны были объявить приговор. Его зовут Сэмюель Мэтьюсон, он владелец апельсиновых плантаций, очень предупредительный, но пожилой и мог бы быть моим отцом, которого я, кстати, никогда не видела.
Нас оправдали. Но моя репутация запятнана навсегда, и теперь у меня случаются такие сильные мигрени, что я готова биться головой об стену, только бы стало легче.
Снова «запретные» страницы, и дальше:
10 января
Сэмюель хочет на мне жениться и увезти далеко-далеко, в Калифорнию.
Еще несколько пропусков — и наконец исписанная фиолетовыми чернилами страница.
Сан-Франциско, гостиница
20 ноября 1893 года
Завтра я сяду в поезд и отправлюсь в долгое путешествие по Соединенным Штатам. Я снова чувствую себя живой. Говорят, деньги дают все. Это правда, и я сведу счеты с тремя негодяями. Я хочу испортить им жизнь. Они пройдут через это, один за другим: Абсалон Томассен и Ришар Гаэтан заплатят за то, что сделали со мной, барон Эдмон де Лагурне — за то, как поступил с Лулу. Я готова действовать, план продуман до мелочей, Лулу согласна. Мы уничтожим то, чем они больше всего дорожат. Хотела бы я посмотреть на их лица, когда они увидят учиненный нами разгром! На время «боевых действий» Лулу переселится на улицу Альбуи. Вот как мы поступим…
Последние страницы, к великому разочарованию Виктора, были вырваны. Ни слова о хромом. Он протянул тетрадь Эрманс Герен и сказал, кивнув на печку:
— Сожгите ее!
