6
Остров Блэкуэлл
Само его название звучало угнетающе.
В тот холодный день небольшой остров, когда я ступила на его берег, казался серым и угрюмым. Длиной километра три и максимум четверть километра в ширину, этот остров лежит в проливе Ист-Ривер между районами Манхэттен и Куинс. Если вы нетренированный пловец, обратно набольшую землю вплавь не добраться.
Если бы я не была уже тронутой умом, когда прибыла сюда, остаться здоровой в условиях, считавшихся неприемлемыми даже в пресловутом лондонском Бедламе, оказалось бы большой проблемой.
Приемное отделение представляло собой длинную и узкую комнату с голыми бетонными стенами и зарешеченными окнами. В центре комнаты за большим столом, накрытым белым постельным покрывалом, сидели медсестры. «Оформление» началось сразу же.
— Подойди сюда, — чуть ли не крикнула мне из-за стола сердитая женщина с красным лицом.
Я приблизилась, и тут же на меня посыпались один за другим грубые вопросы.
— Что на тебе?
— Моя одежда.
Другая медсестра задрала мне платье и нижнюю юбку, как ребенку. «Пара обуви, пара чулок, одно суконное платье, одна соломенная шляпа», и так далее. Когда оформление закончилось, кто-то крикнул: «В зал, в зал».
Доброжелательная седовласая пациентка сказала мне, что это приглашение к ужину.
— Встать в очередь, по двое. Смирно! Сколько раз повторять, что нужно становиться в очередь. — Приказы сопровождались тычками и подталкиванием, а часто и пощечиной.
Мы выстроились в коридоре, где через открытые окна тянуло холодным сквозняком. Дрожащие, легко одетые женщины выглядели потерянными и несчастными. Некоторые несли какой-то вздор, обращаясь к невидимому собеседнику, другие смеялись или кричали.
Седовласая пациентка, проявившая ко мне внимание, слегка подтолкнула меня локтем. Глубокомысленно кивая и сочувственно поднимая глаза, она объяснила, что мне не стоит обижаться на несчастных женщин, потому что они все умственно ненормальные.
— Я бывала здесь и раньше, знаете ли, — сказала она. И призналась, что это ее второе заключение на острове. В первый раз дочь добилась освобождения, но зять снова упрятал ее сюда.
Когда открылись двери столовой, все бросились занимать места. Еда уже была расставлена на столах — для каждого миска с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем, толстый кусок хлеба с маслом и блюдце с пятью сливами.
Крупная, грузная женщина протиснулась ко мне и села рядом. Она сразу схватила блюдца с других посадочных мест и стала быстро проглатывать их содержимое, придерживая свою миску. Потом принялась опустошать две другие. Пока я смотрела, женщина, сидевшая напротив меня, схватила мой хлеб.
Пожилая пациентка предложила мне свой, но я отказалась и попросила санитарку дать еще кусок. Она зло посмотрела на меня и швырнула кусок хлеба на стол.
— Память у тебя отшибло, а как жрать — помнишь.
Хлеб был черствый, а масло прогорклое, «чай» с горьким, металлическим привкусом, словно его сварили в медном паровом котле.
— Надо есть, хоть через силу, — сказала моя новая приятельница. — А то ослабнете и, кто знает, в этих условиях сойдете с ума.
— Эти помои в рот не лезут. — Несмотря на уговоры, я ничего есть не стала.
После ужина нас строем привели в холодную сырую помывочную с бетонными стенами и приказали раздеться. Пациентка, что-то бормотавшая себе под нос и разговаривавшая сама с собой, стояла перед ванной с большой бесцветной тряпкой в руке.
Я отказалась раздеваться.
— Здесь очень холодно.
Старшая медсестра Грюп, о должности которой сообщал ярлычок на лацкане халата, приказала мне раздеться.
— Сначала протопите это помещение.
Она молча уставилась на меня, и я уже готова была подчиниться. Какая отвратительная ситуация.
— Раздеть ее!
Медсестры схватили меня, стащили одежду и засадили в ванну с холодной водой. Бормочущая женщина принялась тереть мне спину твердым как камень мылом, чуть не сдирая кожу.
— Моем, моем, моем, моем, — приговаривала она.
У меня застучали зубы и посинели губы, когда на голову вылили несколько ведер холодной воды. Я завизжала, а медсестра Грюп влепила мне подзатыльник.
— Заткнись, а то дам тебе такое, что еще не так заорешь.
Несмотря на то что с меня еще стекала вода, на меня надели короткую фланелевую рубашку с надписью черными крупными буквами: «Психбольница, ОБО6». Сокращение означало: «Остров Блэкуэлл, отделение 6».
Когда меня уводили, я оглянулась и увидела мисс Мейнард, несчастную больную девушку, с которой познакомилась на баркасе. Она умоляла не сажать ее в холодную ванну. Конечно, ее мольбы были тщетными. Сопротивление только еще больше озлобило медсестру Грюп.
Меня отвели в палату номер 28, где меня ждали жесткая койка и одеяло из грубой шерсти.
От мокрого тела и одежды намокли подушка и простыня. Я попыталась согреться под одеялом, но когда подтянула его до подбородка, ноги оголились.
Я лежала, дрожа от холода, и вдруг услышала какое-то движение слева от себя. На кровати в темном углу поднялась девушка. Она подошла и накрыла меня еще одним одеялом. Слабость одолела меня, и я не могла должным образом поблагодарить ее — только еле слышно пробормотала: «Спасибо».
Утром я узнала, что каждой пациентке полагалось только одно одеяло. Значит, девушка всю ночь мерзла.
Ее звали Джозефина.
Она была проституткой, но в свои семнадцать лет больше походила на беспризорницу. В одиннадцать, убежав из дому от побоев и голода, она стала заниматься тем, чем могла, — торговать собой на улице. Несмотря на невероятные страдания, пережитые ею, она не утратила чувства сострадания.
Этот падший ангел и я скоро стали близкими, как сестры.
В поведении девушки я не заметила ничего такого, что указывало бы на необходимость ее пребывания в сумасшедшем доме.
— Почему ты здесь? — в конце концов поинтересовалась я.
— Меня привезли на остров с воспалением головного мозга. Вероятно, у меня были признаки психоза, но это все ушло вместе с воспалением. Теперь я в заключении. Те, у кого нет семьи или друзей, редко уходят отсюда.
Ее сомнения, что она когда-либо выберется из этих застенков, огорчили меня, и я решила довериться ей.
— Очень скоро ты выйдешь из этого заведения вместе со мной. Я обеспечу тебя крышей над головой и помогу устроиться на работу. Тебе больше не придется идти на улицу. Обещаю, ты будешь счастлива.
Бедняжка подумала, что я не в своем уме. Мне хотелось признаться, что я журналистка, пишу репортаж, но никак нельзя, чтобы меня разоблачили.
Из разговоров с пациентками я узнала, что самая страшная тайна психиатрической больницы не то, что здесь жестоко обращаются с беззащитными женщинами, а то, что они загадочным образом исчезают. За пять предыдущих месяцев с острова исчезли четыре женщины, и персонал об этом умалчивает.
— Им до этого нет никакого дела, — сказала Джозефина. — Женщины бросаются в воду и тонут, пытаясь бежать отсюда.
Меня заинтересовало то, что все четыре были проститутками. Странное совпадение, если учесть, что жрицы любви составляли незначительную часть обитательниц сумасшедшего дома. Я попыталась осторожно выведать более подробные сведения, но никто не хотел говорить об этом — пациентки боялись, а медсестры хотели избежать скандала.
Я сидела на кровати, перебирая в памяти ужасные подробности, связанные с заведением, о котором собиралась написать, когда вернулась от врача возбужденная Джозефина.
Она подсела ко мне и прошептала:
— Я нашла способ, как нам улизнуть с острова.
Она ходила на прием к больничному врачу по имени Блюм. Он сказал ей, что если она поможет ему провести один эксперимент, то он посодействует ей выбраться на свободу.
— Я сказала, что соглашусь, только если и ты получишь освобождение.
— Что это за эксперимент? — Моя первая мысль была о том, что врач хочет получить сексуальное вознаграждение.
— Не знаю. Что-то связанное с научным исследованием. У него есть лаборатория с оборудованием в хибаре на старом пирсе.
Я вспомнила, что видела этого врача на территории больницы. Он носил мешковатую одежду и канотье. У него были длинные волосы, окладистая борода и очки с толстыми стеклами. Я слышала, что медсестры называли его «немецкий доктор» из-за того, что он говорил с сильным восточноевропейским акцентом. За ним утвердилась репутация одинокого и скрытного человека, что было неудивительно. Многие обычные врачи проводили научные эксперименты, надеясь получить известность, что удавалось не многим в результате важных открытий.
— Я слышала, как медсестры сплетничали о нем, — сказала я. — Странная личность, от него слова не добьешься. И он никого близко не подпускает к своей хибаре. Медсестра Грюп отправилась к нему однажды с каким-то пакетом, так он не пустил ее даже на порог.
— Он производит впечатление порядочного человека, — заметила Джозефина. — Уверена, у нас все получится. — Она нервно крутила кольцо на указательном пальце — дешевый медный ободок с сердечком. Кольцо подарил человек, которого она любила, и который бросил ее, когда ему надоело пользоваться ее телом.
Видя возбужденное состояние девушки, я не хотела гасить ее энтузиазм. Обычно у нее был удрученный вид и меланхолическое настроение.
— Да, конечно. А что конкретно тебе нужно будет делать?
— Сегодня в полночь я должна сказать санитарке, что у меня болит живот, что мне надо идти в лазарет и что мой лечащий врач — Блюм. Но я пойду не в лазарет, а к нему домой. — Она сжала мою руку. — Нелли, я обещала, что никому не скажу. Не выдашь меня? Дай слово.
Мне пришло в голову, что в этой истории есть еще одна тема для моей статьи. Если он добивается от нее услуг интимного характера, я позабочусь, чтобы у него ничего не вышло, и чтобы в дальнейшем он не пользовался своим положением в отношении несчастных женщин в этом заведении.
— Обещаю. Но не удивляйся, если, оглянувшись, сегодня ночью ты увидишь меня.
Я дремала, когда Джозефина встала, чтобы идти к доктору.
— Удачи, — прошептала я, когда она выходила в дверь.
Я подождала несколько минут, давая ей фору, а потом быстро оделась и пошла на пост дежурных санитарок, чтобы выйти под тем же предлогом, что и Джозефина. На ночь нас запирали, словно заключенных.
Когда я вошла в приемное отделение, ночной дежурной там не было. Вот те на! Мне нужно было идти вместе с Джозефиной, но я не сделала этого, уверенная, что дежурная нас двоих не выпустит. Я услышала храп и увидела ненормальную старушку «Моем, моем, моем», спящую сидя на скамейке, закутавшись в одеяло. Бедняга. Она, вероятно, ушла из палаты, спасаясь от демонов, одолевавших ее в темноте.
Я села, скрестила руки на груди, постучала ногой и попыталась усилием воли вернуть дежурную на место, чтобы выпустить меня. Как я не догадалась: санитаркам наскучило ночное дежурство и они ушли курить, играть в карты или делать бог весть что.
Время шло, терпение мое иссякло. Расхаживая взад и вперед, я смотрела на дверь и едва сдерживала себя, чтобы не броситься к ней и колотить кулаками и ногами.
Старушка проснулась и уставилась на меня.
— Мне нужно выйти отсюда, — сказала я ей, как будто у нее был ключ. Я похлопала себя по животу. — Болит. Мне нужно к доктору Блюму.
Она помотала головой, раскачиваясь взад и вперед.
— Моем, моем, моем, доктор Блюм. Моем, моем, моем.
Я перестала обращать на нее внимание и снова начала ходить по комнате.
— Доктор Блюм опускает в воду. Моем, моем, моем.
Я застыла на месте и посмотрела на нее:
— Что вы сказали?
Она перестала раскачиваться и в испуге взглянула на меня. Я сделала глубокий вздох и улыбнулась. Я не хотела пугать ее.
— Скажите мне, — как можно спокойнее обратилась я к ней. — Кого доктор Блюм опускает в воду?
Она снова начала раскачиваться и напевать:
— Моем, моем, моем. Он их опускает в воду. Моем, моем, моем.
Я видела, что она прекращала нести вздор, когда медсестра Грюп резко обрывала ее, что я и сделала:
— Перестаньте! Смотрите на меня!
Она вытаращила на меня глаза.
— Теперь скажите мне, кого он опускает в воду?
Она огляделась по сторонам, наклонилась вперед и прошептала:
— Женщин. Он опускает их в воду ночью. Моем, моем, моем.
— Довольно. Скажите мне…
Она вскочила со скамейки и по коридору убежала в палату.
Я стояла как вкопанная, похолодев от страха, мурашки побежали по всему телу. Вода. Женщины. Доктор Блюм. Неужели старушка видела, как загадочный доктор Блюм опускал в воду тела женщин?
Дверь открылась, и вошла санитарка. Я пролетела мимо нее, держась за живот.
— Ужасно болит. Доктор Блюм знает.
Я побежала в сторону лазарета. Услышав, как за мной хлопнула дверь, я изменила направление и в панике рванула к старому пирсу. Здравый смысл подсказывал, что нет причины паниковать, но я не могла отделаться от ощущения нависшей опасности. Когда старушка напевала про Блюма и воду, у меня шевелились волосы — совсем нехороший признак.
Признаться, я не самый образованный человек на свете. Но случись что, меня выручал инстинкт. Разум иногда подводил меня, но интуиция — никогда. Я мучилась в догадках, что может происходить с Джозефиной наедине с доктором Блюмом.
При входе на пирс стоял стеллаж с деревянными черепками, на которые моряки наматывали веревку. Они хватались за эти дубинки в пьяных драках, чтобы проломить кому-то череп. Я взяла одну из них.
Мне не доводилось бывать на пирсе, но я много раз проходила мимо него. Казалось, что стоящий на нем полусгнивший дом и пристройку к нему обязательно смоет в хороший шторм. Как мне рассказывали, Блюм жил в одной половине, а в другой хранился керосин для психбольницы. В окне справа от переднего входа сквозь занавески пробивался тусклый свет лампы.
При приближении к дому я замедлила шаг. Что теперь? Постучаться в дверь и, держа дубинку в руке, любезно спросить, могу ли я видеть Джозефину?
Что, если доктор действительно проводил безобидные опыты, а я лишила Джозефину шанса совершить побег с острова? Я не могла гарантировать, что вызволю ее, даже если Пулитцеру понравится мой репортаж, а доктор мог.
Я остановилась, всматриваясь в дом. Надо бы заглянуть в окно. Оба окна, выходившие на пристань, были занавешены. Узкий выступ шириной сантиметров тридцать тянулся вдоль стены, обращенной к реке. Когда я днем проходила мимо дома, видела окно и дверь с тыльной стороны и не знала, есть ли на окне занавески. Единственный способ проверить — это подобраться к нему поближе.
Лицом к стене, вытянув руки в стороны для равновесия, я пошла по узкому выступу. Внутри не горел свет, и на окне висела занавеска. Я решила попробовать открыть дверь. Это была не обычная дверь — она отодвигалась в сторону, когда с лодки выгружали и вносили груз.
Добравшись до двери, я обнаружила, что она закрыта на висячий замок. Я подергала его. Гвозди, которыми был прибит засов, непрочно держались в старой, прогнившей стене. Я сильнее дернула замок и чуть не опрокинулась в реку. Стараясь не потерять равновесие, я стала расшатывать гвозди и тянуть замок в надежде, что в доме всего этого не слышно. Когда мне удалось немного вытащить гвозди, я поддела засов своим оружием как рычагом.
У меня бешено колотилось сердце. Я приложила голову к стене и попыталась дышать медленнее. Потом уперлась плечом в дверь, и она неохотно поддалась со скрипом, более неприятным, чем царапанье ногтей по классной доске.
Я протиснулась в образовавшуюся щель и оказалась в темном помещении, не представляя, где я. Не осмеливаясь сделать шаг в темноте из боязни наткнуться на что-нибудь, я отдернула занавеску на окне, и в комнату проник лунный свет. Это была спальня, небольшая, с койкой вроде больничной, только с более высоким матрасом и несколькими одеялами.
Я пересекла комнату и подошла к двери. Она заскрипела, когда я открыла ее, и я съежилась. Если что, скажу, что попала сюда по ошибке. Я очень удивлялась, что меня до сих пор не обнаружили и не наказали. Я просунула голову в дверь и увидела кухню, небольшую, как и спальня. Свет в ней не горел, но была открыта еще одна дверь. Через нее струился свет. Я подумала, что это гостиная и что видела свет снаружи в ее окне. По моим предположениям, жилое помещение здесь заканчивалось, потому что в другой части дома находился керосиновый склад.
Я прислушалась и ничего не услышала, кроме дальнего гудка парохода. Никаких разговоров между доктором Блюмом и Джозефиной, никаких страстных стонов, слава Богу. Ничего. Сидеть вдвоем и негромко беседовать в полутемной гостиной едва ли доставит удовольствие.
Может быть, Джозефина обманула меня, сказав, что идет к нему домой? Не имела ли она в виду его кабинет? Почти на сто процентов уверенная, что я одна, я спокойно проскользнула через кухню и открыла дверь в гостиную.
Лампа на столе рядом с окном излучала достаточно света, чтобы разглядеть, что доктор использовал гостиную как лабораторию. И она оборудована гораздо совершеннее, чем я ожидала. Длинный стол посередине комнаты заставлен научными аппаратами: на нем микроскоп, бунзеновская горелка, стопки чашек Петри, батареи пробирок и колб. На двух других небольших столах у стены еще колбы и склянки.
Доктор Блюм, очевидно, серьезно занимался своими научными исследованиями. Скорее это было похоже на лабораторию химика, смешивающего весь рабочий день препараты, чем на кабинет врача, надеющегося урывками от основного занятия сделать открытие с помощью микроскопа и чашек Петри.
Единственно, куда можно было присесть, кроме табурета за большим столом, — это кушетка, стоящая поперек комнаты, с горой одеял на ней. Мне показалось, что одеялами накрыто что-то — по размеру это «что-то» как раз соответствовало скорчившемуся в смертной позе телу щуплой девушки, такой как Джозефина.
Я осторожно подошла к кушетке и откинула одеяла.
Две подушки. По-видимому, доктор спал на них.
Я почувствовала какой-то запах, который сразу не узнала. Не химический запах, какой-то другой, чего-то органического. Я заметила две темные кучки величиной с мужской кулак на лежащем на столе стекле. Подойдя ближе, я узнала запах. Кровь. Вонь сырого мяса — внутренностей. Господи, с чем доктор Блюм проводит опыты?
Рядом с темными кучками лежал небольшой удлиненный белесый предмет. Я наклонилась, чтобы разглядеть его, и у меня перехватило дыхание.
Человеческий палец с кольцом… Кольцом Джозефины.
Я взвизгнула.
Дверь распахнулась, и появилась темная фигура. На докторе Блюме был забрызганный кровью белый халат. В одной руке он держал большой нож, а в другой что-то еще. Шок парализовал мой мозг, и я не поняла, что это.
Он рванулся ко мне, я завизжала и швырнула дубинку. Она пролетела мимо него и попала в лампу. Стеклянная колба раскололась и вспыхнула.
В безумном страхе я обеими руками схватилась за край лабораторного стола и опрокинула его. Батарея пробирок и прочих склянок полетела в него, разбившись у него под ногами.
Языки пламени вспыхивали позади меня, когда я опрометью кинулась обратно через те же комнаты, по которым вошла. Я вылетела через грузовую дверь и плюхнулась в холодную воду.
