48

Мы говорим, что хотим встретиться с самим Пастером и его молодым ассистентом Томасом Ротом, и сотрудники института проводят нас в личный кабинет Пастера. Они оба появляются через несколько минут. Пастер кажется постаревшим и более напряженным, чем когда я видела его в последний раз. Жюль озабоченно смотрит на него.

— Извините нас за вторжение. Может быть, нам лучше прийти в другое время?

— Нет-нет. Просто у нас печальное событие. — Пастер не только огорчен, но и встревожен. — Один из наших сотрудников умер из-за неосторожного обращения с микробами; возможно, это «черная лихорадка». Власти забрали его тело несколько часов назад. Будь на вашем месте кто-нибудь другой, мсье Верн, он бы сюда не попал. Весь институт встревожен смертью коллеги.

Жюль и я выражаем свои соболезнования.

— Мы еще раз просим извинить нас, но то, из-за чего мы беспокоим вас, касается этой картины. Это также вопрос жизни и смерти. — Жюль разворачивает картину и кладет на стол.

Пастер и его ассистент с любопытством смотрят на нее.

— Некий художник, — продолжает Жюль, — написал эту картину в кафе «Ша нуар» несколько лет назад. Вам может показаться странным, доктор Рот, но нам показалось, что этот человек — вы, а другие — сотрудники института.

— Действительно, это я.

Не знаю, кого больше взволновала эта картина — меня или его. Я смотрю на Жюля. У него непроницаемое лицо. Томас продолжает говорить:

— Да, несколько лет назад я работал в институте, но потом ушел в другое место. Я вернулся сюда несколько месяцев назад. Я помню тот случай в кафе, хотя и не знал, что нас рисуют. — Он поднимает брови. — Художник, по-видимому, сделал карандашные наброски, а потом писал картину по памяти, поскольку мы не позировали для него.

— Нас интересует, кто этот человек. — Жюль показывает на человека с красным шарфом.

— Да, это доктор Леон Нуреп, русский химик, он недолго работал здесь.

— Повторите его имя? — просит Жюль.

— Н-у-р-е-п.

— А в чем, собственно, дело, мсье Верн? — спрашивает Пастер.

Жюль медлит с ответом.

— Этот человек может быть замешан в убийстве.

— В убийстве? — Пастер шокирован.

Доктор Рот качает головой, но в отличие от Пастера спокоен.

— Возможно, вполне возможно.

Реакция Рота меня настораживает, и я спрашиваю:

— Вас не удивляет такое подозрение, доктор?

— Нуреп — анархист и русский, а это, как всем известно, взрывоопасное сочетание.

— Вы знаете, где он? — спрашивает Жюль у Рота.

— Нет, я не видел его несколько лет. Собственно, с того вечера, когда мы ужинали в «Ша нуар». Это был прощальный ужин. Мы вместе начали выполнять работу для его нанимателя и прекратили ее, когда узнали, что нас неверно информировали о характере работы.

— На кого он работал? — спрашиваю я.

Вместо того чтобы ответить мне. Рот смотрит на Пастера.

Жюль обращается к Пастеру:

— Это вопрос большой важности. Вы знаете, что я восхищен вашей работой. Уверяю вас, мы не располагаем никакими сведениями, что институт каким-то образом причастен к этому делу. Мы не хотим скандала, мы добиваемся справедливости.

— Я верю вам, потому что знаю: вы патриот Франции и не будете принимать участие в сомнительных затеях, — говорит доктор Пастер Жюлю, многозначительно глядя на меня.

Я уже было открываю рот, чтобы сказать что-то в свою защиту, но осекаюсь.

— Могу поручиться за эту девушку. Она не только заслуживает полного доверия, но и является главным противником и инициатором расследования преступных происков, чреватых пагубными последствиями для Франции.

Я вся сияю от похвалы Жюля.

Пастер вздыхает. У меня такое ощущение, что его ничто не может оторвать от работы, если, конечно, не разверзнется земля и не поглотит Париж. Но сейчас в институте чрезвычайное происшествие — умер сотрудник, а тут еще мы нагрянули нежданно-негаданно, и эти события кажутся взаимосвязанными. Бедняга разрывается на части, он устал, и, наверное, ему больше всего хочется уйти в свою лабораторию и заняться опытами.

— Он работал на графа д’Артигаса.

— Артигаса? — Жюль меняется в лице.

— Фабрикант оружия? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Рот. — Уверен, его слава докатилась до Америки.

— Вы правы. Он пушечный король, как Крупп в Германии.

— Поджигатель войны — вот кто он. Ради наживы он будет продавать отравленные леденцы детям. — Жюль не скрывает своего негодования.

Пастер кивает в знак согласия.

— Совершенно верно. С такими людьми мы стараемся не иметь дела. Он обратился ко мне с предложением, связанным с вооружениями, но после того как я категорически отклонил его, он снова вышел на нас через подставное лицо — Нурепа. Тот сообщил, что занимается созданием нового вида удобрения для сельского хозяйства. Когда я узнал, что он работает на Артигаса, то сразу же прервал сотрудничество с ним. Речь не идет о тесном сотрудничестве, оно продолжалось всего несколько месяцев. Не помню, чтобы я лично общался с Нурепом. Он изредка встречался с доктором Ротом. Они проводили опыты с каким-то химическим веществом.

— Что это за вещество? — Жюль поворачивается к Роту.

— При всем том, что я неодобрительно отношусь к тем людям ввиду их неискренности, я не могу раскрыть их секреты.

Пастер кивком выражает согласие с позицией своего ассистента.

— Не замечали ли вы каких-нибудь странностей за Нурепом? Я имею в виду, не разделял ли он необычных взглядов, не касающихся политики? Может быть, в отношении женщин?

Пастер недоуменно смотрит на меня, но Рот отвечает на мой вопрос весьма прозаично, будто я спросила, который час.

— Если и разделял, то нам он их не высказывал. Как и своих политических взглядов. Мы бы не стали общаться с радикалом. Мы работали вместе в лаборатории непродолжительное время и не встречались за исключением того вечера в «Ша нуар». Доктор Пастер предложил нам пригласить его на прощальный ужин, после того как ему запретили работать в институте. Тогда он впервые появился перед нами в красном шарфе революционера. Тогда мы подумали, что это просто шутка. Как вам известно, большинство революций — это всего лишь праздная застольная болтовня в кафе. Но Нуреп в тот вечер завел разговор о политике, и мы решили поскорее завершить ужин.

— Что он говорил?

— Я уже точно не помню. Что-то вроде того, что богачи хотят, чтобы бедные оставались бедными, и покончить с этой несправедливостью можно, только избавившись от этих людей — отобрать у них богатства и разделить их поровну среди всех. Нас это очень удивило.

— Вот как? — Я ожидала услышать нечто иное — все это очень общо. Поэтому я решаю воспользоваться случаем и продолжить расспросы. — Он говорил что-нибудь об обществе «Бледный конь»?

— Нет. Я уже сказал, нас не интересовали его радикальные идеи, и мы постарались быстрее закончить ужин.

— Вы можете сказать, что он представлял собой как коллега по работе?

— У меня сложилось впечатление, что, в сущности, он был компетентным и умелым исследователем, однако не разбиравшимся досконально в методологических тонкостях и не очень начитанным в своей области в силу того, что новшества медленно доходят до России.

— Он хорошо говорил по-французски?

Рот улыбается.

— Гораздо лучше, чем вы, мадемуазель, и я. Принять за парижанина его нельзя было, но, как многие образованные русские, он говорит на литературном французском языке с не большим акцентом, чем провинциалы.

— А с каким акцентом говорите вы, позвольте вас спросить? — интересуется Жюль.

— С эльзасским.

— Мне повезло, что у меня такой ассистент, — говорит доктор Пастер. — Его звал к себе в Берлин Кох, но его эльзасская душа тяготеет к Франции, а не Пруссии.

— Когда вы последний раз видели Нурепа? — спрашиваю я.

Рот с досадой вскидывает руки:

— Мадемуазель, я же говорил: в тот вечер в «Ша нуар».

— Еще кто-нибудь из сотрудников института работал с ним? Кто мог знать больше о нем?

— Только я.

— И тот другой, что на картине, — поправляет Рота Пастер. Тень пробегает по его лицу. — Но он не сможет помочь вам. Это Рене Груссе, молодой человек, который умер от лихорадки. Тогда он был студентом-практикантом, а не штатным сотрудником.

Гнетущая тишина повисает в воздухе. Я, как всегда, нарушаю ее:

— В какой области работал Нуреп?

— В области взрывчатых веществ, — отвечает на мой вопрос Жюль. — Химическое оружие, насколько я знаю Артигаса. Этот дьявол пытается создать какое-то чудовищное оружие, которое сделает войну ужаснее, чем она есть. Он считает жизни на деньги, что может заработать, уничтожая эти жизни.

Выражение на лицах Пастера и Рота подтверждает слова Жюля.

Меня же удивляет его тон. В его голосе слышится гнев. Не тот, что вызывает абстрактная несправедливость, а гнев сугубо личный и неистовый.