Книга: Алхимия убийства
Назад: 45
Дальше: 47

46

Я захожу на телеграф, чтобы узнать телефон кафе «Прокоп», где через пару часов должна встретиться с Жюлем Поскольку выясняется, что телефона там нет, я посылаю телеграмму на адрес кафе, в которой сообщаю информацию о Чернове и своем намерении отправиться к нему.
Так как мы договорились пойти в Институт Пастера, я звоню туда и спрашиваю, как связаться с ассистентом Пастера, мсье Ротом. Мне говорят, что в здании, где его лаборатория, нет телефона. Тогда я прошу записать ту же информацию, что я сообщила в телеграмме, и через Рота передать ее Жюлю.
Дом С. И. Чернова находится на небольшой улице, больше похожей на переулок. Дом двухэтажный, деревянный, скромный, требующий ремонта, но не обветшалый. Дверь открывает пожилой мужчина, на вид ему немного за шестьдесят, коренастый, плотный и лысый.
— Добрый день, мадемуазель. — Он смотрит на меня вопрошающим взглядом.
Тут только я соображаю, что не придумала, что буду говорить, и стою, словно проглотила язык, подыскивая какую-нибудь ложь, которая обычно быстро приходит мне на ум.
— Может быть, вы ошиблись адресом?
— Господин Чернов?
— Да.
— То, что я вам скажу, может показаться странным, но я прошу выслушать меня до конца, потому что это представляет особую важность.
Вопрошающий взгляд сменяется удивленным.
— Сейчас еще утро, мадемуазель. Я отмечал, что странности обычно происходят после наступления темноты.
— Извините. Я понимаю, что это так неожиданно, и я даже не представилась. Я репортер американской газеты Нелли Блай. Прибыла в Париж, чтобы написать о серии убийств, и подозреваю, что это дело рук анархиста — может быть, русского. Мне сказали, что вы агент охранного отделения русской полиции и можете оказать содействие в моем расследовании.
Я произношу слова, словно строчу из пулемета. Когда последнее слово вылетает в него, я закрываю рот и жду, что он заговорит со мной.
Он смотрит на меня, приоткрыв рот и только моргает. У него большие карие глаза, и они пристально смотрят на меня. Очень пристально. Кажется, что он сейчас пошлет меня куда-нибудь или…
— Чаю, мадемуазель?
Я с облегчением вздыхаю.
— Да, спасибо.
Мы проходим в прихожую, потом в комнату.
В ней не так много мебели: удобный диван, кресло-качалка, кресло с высокой спинкой и два небольших низких стола. Повсюду газеты и журналы — в высоких стопах посередине комнаты, сложенные у стены, лежащие на столах и двух стульях. На каминной полке только одна фотография женщины и двух маленьких детей.
Я иду за ним в небольшую кухню с окном, выходящим в сад, где растут розы. На трех из четырех стульев лежат газеты, стопа их и на столе. Похоже, он читает все радикальные газеты, выходящие в городе. «Ванже», одна из радикальных газет, раскрыта на столе рядом с чашкой чаю.
Он быстро убирает все со стола и стула для меня. Поставив кипятить воду для чая, он садится напротив меня.
— Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, — говорю я.
— Ну конечно, мадемуазель, конечно. В какой газете вы работаете?
— «Нью-Йорк уорлд» господина Пулитцера.
— Я слышал об этой газете, но, к сожалению, хотя и был в Америке, очень плохо знаю английский.
— Мсье Чернов, я…
— Кто послал вас ко мне?
— Я не могу назвать имя.
— Русский?
— Француз.
Он хмыкает:
— Из правительства?
Я смеюсь:
— Отнюдь нет.
— А, радикал. Коммунист? Социалист? Анархист?
— И тот, и другой, и третий.
— Что вам сказали обо мне?
— Что вы работаете в каком-то третьем отделении, что-то вроде русской тайной полиции.
— Нет. — Он сильно трясет головой, как собака, которая стряхивает с себя воду. — Она не может быть тайной, если о ней говорят на каждом углу. Что вам сказали, что я могу сделать для вас?
— Ничего. Мне просто сказали, что вы эксперт по русским радикалам. По моим предположениям, интересующий меня человек — радикал, по-видимому, анархист.
— Кого вы ищете?
— Это некий Жиль де Рэ.
Он качает головой:
— Это не русское имя. Возможно, французское, бельгийское, испанское, но не русское.
— Мне сказали, что он русский.
— Вот как…
Чернов встает, заваривает чай, наливает мне чашку и садится. Он складывает руки на своем большом животе и улыбается.
— Начните сначала. Расскажите мне все. Пожалуйста, только не лгите… слишком много.
Я вздыхаю. И начинаю от печки, с сумасшедшего дома на острове Блэкуэлл.
Он слушает очень внимательно, но с наибольшим интересом — мое описание внешности человека, которого я стала называть «немецкий доктор». К сожалению, в одной только Франции можно встретить миллионы людей с бородой и длинными волосами. Я прерываю рассказ на эпизоде на кладбище.
Он поджимает губы в знак неодобрения — не меня, а человека, который убивает женщин. Он бормочет что-то непонятное по-русски, а затем снова переходит на французский.
— Вы говорите по-французски гораздо лучше меня, почти совсем без акцента. Вы долгое время жили во Франции?
— Нет. У России особое влечение к Франции. Языку я учился у наставника-француза в дворянской семье, где воспитывался. Многие молодые люди из зажиточных семей в России едут учиться во Францию. Французский — это второй язык у образованных русских; французская литература, мода, кухня… В Москве или Санкт-Петербурге человек не считается образованным или культурным, если он воспитан без влияния французских традиций.
Я подумала, что такому русскому легче ассимилироваться в Париже, не вызывая подозрений, чем в Нью-Йорке.
Он читает мои мысли.
— Да, русскому легче здесь, в Париже, чем в любом другом городе. Не только потому, что русские подражают французам, но еще и потому, что Париж — самый космополитический город. Он наиболее открытый политически. Революционные идеи варятся в Париже. Временами котелок начинает бежать через край.
— После рассказанного мной вы можете сообщить мне что-нибудь об анархисте, которого я считаю ответственным за эти убийства?
— Один факт вам уже известен. Его внешность подходит под описание почти каждого анархиста в Париже. Если вы меня спрашиваете, знаю ли я что-либо о русском анархисте, убивающем женщин, то мой ответ «не знаю». Если бы я знал, то сообщил бы во французскую полицию.
Он снова поджимает губы.
— Но может быть, нам проанализировать факты и составить список подозреваемых? Вы рассказали мне, как проявляет себя этот человек, — о его действиях в Нью-Йорке, Лондоне и сейчас в Париже. Чтобы связать ваши подозрения с каким-нибудь русским анархистом, нужно знать, что представляет собой этот человек.
— Да, конечно.
— Вы что-либо знаете об этом движении?
— Не многое. Насколько мне известно, анархисты считают, что правительство притесняет народ, они думают, что могут свергнуть правительства и освободить народ путем насильственных действий — в частности, убивая политических руководителей страны.
— Вы также, наверное, знаете, что не все анархисты сторонники насилия. В Париже и Лондоне в среде писателей, художников и прочей интеллигенции стало модным придерживаться радикальных взглядов. Но эти люди не выступают сторонниками насилия, так сказать, «пропаганды действиями». Наиболее активно практика насилия применяется итальянскими и русскими анархистами. Я опишу ситуацию в русском анархизме и назову его персонажей, и мы, мадемуазель, посмотрим, узнаем ли мы среди них интересующего вас человека. — Он негромко спросил: — Вы когда-нибудь слышали об обществе «Бледный конь»?
Я качаю головой, но потом вспоминаю, что видела кулон в виде лошади у цирковой артистки, а Жюль заметил такие же броши у двух головорезов в анархистском кафе.
— Я видела украшения в виде лошади у анархистов. Это что — отличительный знак какой-нибудь анархистской организации?
— Да, но мы еще вернемся к ней. Чтобы понять Россию и разгул насилия, нужно учитывать громадную территорию, суровый климат и удаленность населенных пунктов друг от друга. Франция — большое европейское государство, а Россия — это сорок Франций. Там водятся волки. Я имею в виду не четвероногих хищников, а голод, снежные бури, насилие. Русский должен уметь работать одной рукой, а другой отбиваться от нападающих на него волков. Естественно, что народ, ратующий за перемены в обществе, прибегает к насилию. Доктрину «пропаганды действиями» выдвинул итальянский анархист Энрико Малатеста. Русские анархисты взяли ее на вооружение. Они считали, что, если убьют главу правительства, народ восстанет против дворянства и помещиков, эксплуатирующих простых людей. Сначала человеком, стоящим у них на пути, был царь Александр II. Он освободил крепостных и собирался предоставить народу конституционные права, но все делал медленно. Радикалы считали, что реформы поверхностны, что крепостные получили несправедливую долю при разделе земли и должны были еще платить за нее слишком высокую цену. Первое покушение на царя было совершено более двадцати лет назад, и только через пятнадцать лет после нескольких попыток террористам удалось осуществить свой замысел. Царь чудом избегал готовящихся покушений, его презрение к смерти стало легендой. Первую попытку убить царя совершил некий Каракозов. Когда император стоял у кареты, он достал револьвер и хотел прицелиться, но кто-то в толпе его случайно толкнул. Двумя годами позже здесь, в Париже, в Александра, ехавшего в открытом экипаже с императором Наполеоном III, дважды выстрелил поляк-фанатик Березовский и промахнулся. Помимо покушений на царя нападения совершались на государственных чиновников. Так, молодая — двадцатишестилетняя — Вера Засулич стояла в очереди просителей к петербургскому градоначальнику Трепову. Когда подошла ее очередь вручить ему прошение, она достала револьвер и хладнокровно выстрелила в него. К счастью для Трепова, она оказалась неважным стрелком и только ранила его. Весьма любопытно, что суд присяжных оправдал ее.
Оскар как-то рассказывал мне, что Вера Засулич была героиней его пьесы, которую поставили, но потом сняли после нескольких показов.
— Если мне не изменяет память, после этого случая правительство решило больше не судить радикалов судом присяжных.
— Совершенно верно. — Он прищелкивает языком и продолжает: — В том же году нападению подвергся еще один вельможа. — Он откашливается, прикрывая платком рот. — Эти дикие убийства становятся все более и более невероятными. И безрассудными. Снова в Санкт-Петербурге радикал Соловьев дважды стреляет в царя, когда он прогуливается по городской набережной, и промахивается. Убийца теряет самообладание и убегает. Проходящая мимо молочница преграждает дорогу беглецу. Бесславный финал замысла убить самого могущественного в мире монарха. Примерно десять лет назад убийство Александра стало делом жизни двух молодых радикалов — Софьи Перовской и ее любовника Андрея Желябова. Софья была организатором покушения. Она создала небольшую подпольную группу молодых интеллигентов, которые поклялись не щадить своей жизни ради того, чтобы убить царя. Они откололись от народнической партии «Земля и воля» и создали «Народную волю», террористическую организацию анархистов, нигилистов и прочих радикалов с целью убивать правителей России. Сначала они пытались взорвать царский поезд. Андрей заложил самодельную бомбу на нитроглицериновой основе на путях, по которым должен был проследовать специальный поезд царя, направлявшегося на Украину. При прохождении поезда бомба не взорвалась. Софья пыталась подорвать поезд на подходе к Москве. Она взорвала не тот поезд.
Он встает и некоторое время ходит по кухне. Потом снова садится.
— Это только пролог к необычной и жестокой драме. Один из их сторонников, Степан Халтурин, устроился на работу плотником в Зимнем дворце. Туда он носил взрывчатку, пряча ее под своей одеждой. Он сделал бомбу и взорвал ее под столовой, где должен был обедать царь. Погибли люди.
Чернов смотрит на меня и пожимает плечами.
— Царь опоздал к обеду и не пострадал.
Я в изумлении качаю головой.
— Видимо, еще не пришло его время умирать. Пока, судя по вашим рассказам, только кто-то из двоих — или Андрей Желябов, любовник Софьи, или Степан Халтурин, плотник, — может быть человеком, которого я ищу.
— В том случае, если они встанут из могилы. Но есть еще один, чье имя не упоминается, хотя он принимал участие во всех покушениях. Вы говорите, что у того, кого вы ищете, есть лаборатория. Значит, он может быть химиком.
— Или врачом.
— Почему вы так думаете? Потому что он так сказал? В новой биохимической науке такие практики, как доктор Пастер и доктор Кох из Германии, работают рука об руку с медиками. В России многие химики, как Кох, также являются практикующими врачами. Медицина — это та область, где они могут заработать себе на жизнь, поскольку химики мало востребованы. Разве что в среде анархистов.
— Для изготовления взрывчатки?
— Совершенно верно. Динамит, изобретенный Нобилем в Швеции, в России дорог, и его трудно провести контрабандой. Но формула динамита и его более мощного и опасного аналога нитроглицерина — хорошо известна. И хороший химик мог бы изготовить компоненты. Вот тут-то и наступает черед Перуна.
— Перуна?
— Это главный бог древнерусского пантеона, языческий бог, чьи черты тождественны могущественному Тору из скандинавской мифологии. Он бог грома и молнии, насилия и войны. Его символ — топор. Радикальная организация, поставившая перед собой цель убить царя, называлась «Общество топора» с намеком на тайную организацию «Народная расправа» радикала Нечаева, отбывавшего тюремное заключение. Подпольная кличка изготовителя взрывчатки для этой организации, ее главного химика, была Перун.
— Какое его настоящее имя?
— У меня нет таких данных. Впрочем, имя не имеет значения.
— Он мертв?
— Нет, к сожалению. Но каким бы ни было его имя от рождения, сейчас он его не носит. Исходя из наших интересов, давайте называть его просто Перун, поскольку под этим именем он и действует. По нашим данным, он родом из крепостных крестьян.
— Это типично для революционеров?
— Для России нет. Кропоткин, главный теоретик анархизма, — князь, Бакунин — сын помещика, Вера Засулич — дочь дворянина, отец Софьи Перовской был генералом. Мы считаем, что родители Перуна — крепостные, но он рано осиротел. Его взял себе некий химик, который дал ему приличное образование.
— Включая знание французского?
— Весьма вероятно. Перун тяготел к наукам и учился на химическом факультете в Санкт-Петербурге. Интерес к наукам не характерная черта молодых революционеров у нас в стране. Большинство радикалов имеют юридическое или педагогическое образование. Положение студента позволило Перуну подняться на ступеньку выше над бедностью и полуголодным существованием, что является повседневной действительностью для всех за исключением детей из богатых и дворянских семей. Нуждаясь в деньгах, он перебивался случайными заработками. Одна из его работ казалась совершенно безобидной: он ночью забирал тираж в одной типографии и доставлял его по определенному адресу, оставляя в ящике у дома. Однажды ночью его арестовали агенты третьего отделения, и в руках полиции оказались листовки, призывающие народ к восстанию и свержению правительства.
— Знал ли он, какого рода печатные материалы доставлял?
— Вероятно, нет; во всяком случае, он все отрицал на допросах после ареста.
— На допросах его пытали?
Чернов пожимает плечами:
— Я на них не присутствовал, но физическое воздействие не исключается, когда дело касается радикалов. Но как мне сказали, он стал жертвой надругательства, что иногда случается с мужчинами в тюрьме.
— Со стороны других заключенных?
— Возможно, того, кто вел допрос, — говорит он уклончиво. — В конце концов установили, что Перун был вовлечен в распространение листовок по незнанию и освобожден. Мы можем констатировать, что он был ожесточенный молодой человек.
— Ставший жертвой изнасилования ради дела революции.
— Вот именно. Многие молодые революционеры отказывались от своих убеждений, становились раскольниками, чуть ли не в религиозном смысле, претерпев такую несправедливость. Его товарищ по борьбе, Андрей, также из крепостных, в детстве поклялся мстить буржуям, после того как его любимую тетю изнасиловал помещик, избежавший наказания. Перун вступил в тайную организацию, возглавляемую Софьей и Андреем, и занялся изготовлением бомб, которыми они пытались убить царя. Одного из заговорщиков поймали, и они заподозрили, что тот не выдержит пыток и выдаст их. Они также выявили маршруты передвижения царя по улицам Санкт-Петербурга и решили арендовать магазин на улице, по которой ездил государь, сделать подкоп под мостовой, заложить взрывчатку и подорвать ее в момент проезда царской кареты. Перун также придумал ручные нитроглицериновые бомбы в виде снежков, взрывавшиеся в момент удара. Андрея арестовали. В полиции он хвастал, что через три дня царь будет убит. Начальник полиции упрашивал государя, чтобы тот в течение нескольких дней не ездил по городу, пока не будут арестованы другие заговорщики, но он не хотел давать повод для разговоров, что боится горстки молодых радикалов. Вот тогда они совершили очередное покушение на царя. Но мина под мостовой не взорвалась, и даже бомбы, которые террористы бросали по команде Софьи, не причинили вреда царю, хотя были ранены несколько человек из его охраны. Возможно, из-за многочисленных неудачных покушений сам царь уверовал в свою неуязвимость. Пренебрегая всякой осторожностью, он потребовал вернуться к тому месту, где были ранены его телохранители. Он вышел из кареты и смотрел, как раненым оказывается помощь. Подбежавший революционер бросил ему под ноги нитроглицериновую бомбу. Погибли и царь, и он сам.
— А что Перун?
— Почти всех заговорщиков арестовали и казнили, в том числе Андрея и Софью. Перуну и еще кое-кому удалось бежать во Францию, Италию и Швейцарию. Эти люди поддерживают тесные контакты с радикалами, еще действующими в России. Как вы, наверное, слышали, революционеры пытались убить Александра III.
— Вы находитесь в Париже, потому что революционное движение в России поддерживают здешние радикалы?
— Нет, для этого у меня есть личные причины. — Он замолкает в раздумье, потом встает со стула, идет в другую комнату, а возвращается с фотографией женщины и двух детей, которую я видела на каминной полке. Слезы стоят в его глазах, и голос срывается, когда он показывает мне фотографию и рассказывает. — Это моя жена Наташа, сын Сергей и дочь Наталья. Они ехали в Москву в поезде, который подорвала Софья. Она считала себя образованной интеллигенткой, но не могла разобраться в расписании поездов. Тогда я служил в полиции и был приставом в Санкт-Петербурге. Жена везла детей в гости к своим родителям. В подрыве поезда участвовали семеро террористов. Пятерых арестовали и казнили после убийства царя. Одного я выследил в Швейцарии. И его настигла заслуженная кара. — Большие руки Чернова сжимаются в кулаки.
Меня бросает в дрожь при мысли, что «заслуженная кара» — дело его рук.
— Перун также находился там и был связан с другой подпольной организацией убийц. Но я упустил его. Я слышал, он бежал в Америку.
— В Америку? Не тот ли он, кого я ищу? Когда это было?
— Я шел по его следу до самой Америки. И два года назад он привел меня на площадь Хеймаркет в Чикаго.
— Где прогремел взрыв!
Он кивает.
— Кто-то бросил бомбу, и мирный митинг анархистов превратился в кошмар. Тогда погибли семь полицейских.
— Я занималась этим трагическим происшествием. Никто не знает, кто бросил бомбу. Полиция просто арестовала восемь профсоюзных лидеров, которые организовали митинг, и их судили по обвинению в убийстве. Четверых повесили, один покончил жизнь самоубийством, а троих, ожидавших смертной казни, помиловал губернатор Алтгельд.
— По моим данным, бомба была брошена, потому что международная организация анархистов, действующая из Швейцарии, сочла, что анархисты в американском рабочем движении слишком пассивны.
— И тогда в Америку послали Перуна, чтобы спровоцировать общественное недовольство в стране. — Я качаю головой. — Так же как они подстрекали народ к бунту, когда царь не спешил с реформами.
— Правильно. Я потерял след Перуна в Чикаго. Я вернулся в Европу и в конце концов обосновался в Париже. К тому времени швейцарцы устали от того, что их страна стала пристанищем для бежавших из России анархистов, и тогда многие из них перебрались в Париж. Я надеялся найти Перуна здесь. Я получаю небольшое жалованье от моего правительства за информацию об анархистах вообще. Сейчас я бы жил в Санкт-Петербурге с семьей и получал бы хорошую пенсию, если бы Перун не изготовил бомбу и не отнял у меня всех, кого я любил. — Он делает паузу, чтобы совладать со своими чувствами. — Я вас спрашивал, слышали ли вы об обществе «Бледный конь». Так называется эта тайная организация фанатиков.
— Четвертый Всадник, — произношу я шепотом.
— Да, тот, кто будет умерщвлять мечом, голодом и зверями земными, и чье «имя „смерть“; и ад следовал за ним», как говорится в Библии.
У меня по коже бегут мурашки.
— Какое безумие, какое чудовищное безумие. Как выглядит Перун?
— Я не знаю.
— Вы не знаете! Как же тогда вы следили за ним?
— По его имени и делам, точно так же как вы следили за вашим доктором. Мужчине легко менять свою внешность, когда одинаково модно носить длинные волосы, бороду и усы разной длины или стричься наголо. Он известен в своем кругу фанатичных анархистов как Перун. Его настоящее имя неизвестно вне этого узкого круга и, возможно, верхнего эшелона полицейских чинов в Санкт-Петербурге.
— Вы знаете, где Перун сейчас?
— Здесь, в Париже.
— Вы уверены?
— У меня есть источник, доказавший в прошлом свою надежность. Здесь, в Париже, замышляется что-то серьезное.
Слышится стук в дверь.
— Надеюсь, вы не будете возражать. Я ожидаю друга, — говорю я Чернову.
— Ничуть. Впрочем, это может быть женщина, которая приходит за стиркой.
Он уходит. Я встаю и начинаю ходить по маленькой кухне, пытаясь успокоиться и переварить все, что он рассказал. Нет никаких доказательств, что Перун — маньяк из сумасшедшего дома, но интуиция подсказывает мне, что так оно и есть.
Я слышу, как Чернов открывает переднюю дверь и вскрикивает. Раздается взрыв, и я валюсь с ног.
Я сижу на полу оглушенная, в ушах у меня звенит.
Дым и едкий химический запах проникают через дверь в жилую комнату. Встав на ноги, я бросаюсь к двери. Комната вся в дыму. Фасадная часть дома разворочена и горит. Чернов лежит на спине в жилой комнате. Ему уже ничто не поможет — то, что от него осталось, едва можно узнать.
Задыхаясь от кашля и спотыкаясь, через кухонную дверь я выхожу в сад. Калитка ведет из него в переулок позади дома.
Я безудержно плачу. Несчастный господин Чернов мертв.
Назад: 45
Дальше: 47